Текст книги "Шоколадная лавка в Париже"

Автор книги: Дженни Колган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 2

Два моих брата перестали навещать меня, как только стало ясно, что я не отброшу коньки. Я их люблю, но понимаю: когда тебе двадцать или двадцать два, есть куча занятий поприятнее, чем торчать в больнице около стремной старшей сестры, с которой произошел стремный несчастный случай. Ну а Кейт… Спасибо ей огромное, она замечательная подруга. Не знаю, что бы без нее делала. Но смены в салоне красоты ужасно длинные, вдобавок оттуда до больницы сорок пять минут на автобусе. Поэтому часто Кейт приходить не может. Тем радостней, когда она все-таки появляется. Кейт с удовольствием рассказывает, кто из клиенток заработал почетное звание «Самая уродская прическа недели».

Кейт, естественно, уговаривает их попробовать что-нибудь новенькое, но тех переубеждать бесполезно: мечтают о прическе, как у Шерил Коул или какой-нибудь звезды реалити-шоу «TOWIE», и все тут. И это с короткими, тонкими, жирными двумя волосинами темного цвета, которые не выдерживают наращивания. А через неделю клиентка возвращается с криками и рыданиями и угрожает подать в суд, потому что даже имеющиеся две волосины у нее выпали.

– Говорю-говорю, а им хоть бы что, – жалуется Кейт. – Никто меня не слушает.

Подруга заставила меня встать перед зеркалом в туалете и повторять, что все у меня будет просто отлично. Но отражение мое больше напоминало персонаж фильма ужасов.

Из-за антибиотиков глаза в красных прожилках, вдобавок белки пожелтели. Вьющиеся волосы – благодаря Кейт я обычно яркая блондинка, но в больнице корни безнадежно отросли – торчат в разные стороны. Видок как у буйной. Кожа примерно того же цвета, что и больничная каша, да и на ощупь не лучше.

Кейт пытается меня подбодрить: такой уж она человек. Нечто подобное она говорит своим шестидесятилетним клиенткам с избыточным весом, когда те просят превратить их в Колин Руни. Но мы обе понимаем, что все эти комплименты никакого отношения к действительности не имеют.

Так что в основном я общаюсь с Клэр. Что и говорить, при необычных обстоятельствах сложилась наша дружба. Вряд ли мы бы так сблизились в другой ситуации.

Неожиданно для себя я осознала, что в глубине души даже рада нашему расставанию с Дарром. Он, конечно, парень приятный, но поговорить с ним особо не о чем. Навещай он меня каждый день, понятия не имею, как бы мы выкручивались. На таких увлекательных темах, как чипсы и футбольный клуб «Манчестер Сити», далеко не уедешь. Физическая сторона отношений в нашем случае отпадает. У меня трубка воткнута в руку и еще одна – в мочеиспускательный канал (извиняюсь за подробности). Но даже если бы не это, с восемью пальцами на двух ногах я чувствую себя удручающе непривлекательной. Даже не знаю, на чем бы сейчас строились наши отношения. Несчастный случай заставил меня взглянуть на ситуацию с новой стороны. Когда мы расстались, я была совершенно уничтожена. Дарр пытался мне изменить, а в таком маленьком городке, как Кидинсборо, секреты хранить трудно. В свое оправдание Дарр заявил, что ни одна из попыток успехом не увенчалась, однако это ему не помогло. Но теперь единственное, по чему я скучаю, – маленькая квартирка, которую мы вместе снимали.

Однако Дарр передал через моего брата Джо коробку шоколадных конфет (Джо двадцать, поэтому он их сразу слопал) и отправил эсэмэску – спрашивал, как я. Наверное, если бы я захотела, Дарр принял бы меня обратно даже с недостатком пальцев на ногах. Ходят слухи, что его попытки с кем-то познакомиться в статусе свободного мужчины так же неуспешны, как и при мне. Хотя, может быть, Кейт просто меня утешает.

Без Клэр я озверела бы от скуки. Полгода назад я выбрала самый дешевый смартфон, за что теперь себя ругаю. На моем телефоне можно разве что поиграть в «змейку». Читаю много книг, но одно дело улечься в ванну после долгого, утомительного рабочего дня и насладиться парой страниц за чашкой чая, пусть даже твой двадцатилетний брат при этом молотит в дверь и орет, что ему просто необходим гель для волос, и совсем другое – читать, потому что больше заняться нечем.

К тому же мне прописали столько лекарств, что из-за них трудно сосредоточиться. В дальнем углу палаты с утра до вечера вопит телевизор, но он всегда включен на один и тот же канал. Так надоело слушать, как толстяки орут друг на друга, что затыкаю уши наушниками. Визитерам всегда рада, вот только поделиться мне с ними особо нечем. Разве что рассказать, сколько жидкости выходит из моей раны или еще что-нибудь такое же «приятное». Поэтому собеседница из меня так себе.

С медсестрами весело, но они вечно спешат, а у врачей все время усталый вид, да и пациенты их не особо интересуют. Единственное, что им интересно, – это моя нога, но будь она даже присоединена к кошке, они бы этого не заметили. На все, что выше щиколотки, внимания не обращают. А остальные пациентки в отделении очень старые. То есть совсем древние. Настолько, что задают вопросы типа: «Где я? Это из-за войны, да?» Жалею и старушек, и их взволнованных, усталых родственников. Бедняги приходят каждый день и слышат только одно – «состояние без изменений». Со стариками не поболтаешь. Раньше я не задумывалась о том, что молодые люди редко попадают в отделение интенсивной терапии. А если и оказываются на операционном столе, то у пластического хирурга. Ну, или расхлебывают последствия бурной ночки, которая оказалась даже слишком веселой. А в нашем отделении лежат в основном пожилые пациенты, которые чем только не страдают, и больше им идти некуда.

Поэтому уроки с Клэр стали для меня просто спасением. Мы с ней спокойно сидим и размеренно спрягаем глаголы «avoir»[4]4
  Иметь (фр.).


[Закрыть] и «être»[5]5
  Быть (фр.).


[Закрыть], усваиваем разницу между прошедшим простым и прошедшим продолженным и стараемся сделать мое французское «р» идеальным. «Над произношением надо работать как следует, – снова и снова повторяет Клэр. – Стань француженкой. Обзаведись самым французским из всех французских акцентов. Изображай инспектора Клюзо, размахивай руками, как мельница». – «Чувствую себя полной дурой», – пробормотала я. «Это нормально, – подтвердила Клэр. – Так и будешь себя чувствовать, но потом заговоришь с французом – и он тебя поймет».

Продираемся через детские книги, осваиваем учебные карточки, отвечаем на вопросы тестов. Приятно, что Клэр тоже получает от наших занятий удовольствие: гораздо больше, чем от коротких неловких разговоров с сыновьями. Оказалось, она уже давно разведена.

Наконец после многочисленных подготовительных этапов – так же музыкант настраивает инструмент перед игрой – мы попробовали говорить по-французски, с большим трудом и многочисленными запинками.

Слушать оказалось проще, чем разговаривать, но Клэр обладает безграничными запасами терпения. А поправляет она меня так мягко, что я ругаю себя: какой же надо быть идиоткой, чтобы хлопать ушами на уроках такой замечательной учительницы. Сколько я упустила!

– Вы жили во Франции – est-ce que tu habitait en France? – с трудом составила я вопрос одним дождливым весенним утром.

Зеленые почки на деревьях, казалось, наслаждались дождем, но больше никого он не радовал. В больнице температура всегда одинаковая. Такое чувство, будто ты в герметичной кабине и отрезана от всего мира.

– Давно, – ответила Клэр, почему-то избегая смотреть мне в глаза. – Совсем недолго.

1971–1972 годы

Клэр понимала, что это самая глупая форма подросткового бунта. Впрочем, ее даже бунтом назвать – преувеличение. И все же… Утро, завтрак. Клэр сидела за столом, мрачно уставившись в миску с хлопьями «Ready Brek». Клэр уже семнадцать, она слишком взрослая, чтобы завтракать хлопьями. Лучше просто попила бы кофе, но спорить – себе дороже. Тем более что есть гораздо более весомый повод для конфликта.

– Нет, в мою церковь ты в этом ужасе не пойдешь.

«Этот ужас» – новые брюки клеш, на которые Клэр долго копила. Все рождественские каникулы подрабатывала в магазине «Chelsea Girl». Папе было очень тяжело примириться с тем, что, хотя дочь готова честно трудиться (что он горячо одобрял), на первую работу она устроилась в гнездо разврата, где торгуют тряпками для шлюх. Видно, мама уговорила его во время очередной беседы наедине. Обычное дело. Мама никогда, ни за что не стала бы спорить с преподобным Маркусом Форестом на публике. На такой подвиг редко у кого хватило бы смелости.

Клэр глянула на свои обтянутые денимом ноги. Всю жизнь она проходила в старушечьих нарядах. Папа считал, что следовать моде – самый верный способ уготовить себе вечные муки в аду. Вместо современных вещичек мама шила ей передники, длинные школьные юбки, а для воскресений – широкие в сборку.

Но с тех пор как Клэр устроилась на работу, у нее будто глаза открылись. Начав зарабатывать на жизнь, она почувствовала себя более взрослой. Остальным продавщицам в магазине лет двадцать, а некоторым даже больше, и они много повидали на своем веку. Обсуждали ночные клубы, парней и косметику (в доме Клэр все это было строжайше запрещено). Правила, по которым жила она, заставляли коллег покатываться со смеху (все знали нрав преподобного).

Старшие многоопытные девицы взяли Клэр под свое крыло: наряжали по последней моде, умилялись ее худенькой фигурке и некрашеным светлым волосам, хотя Клэр казалось, что этот оттенок ее ужасно бледнит. Впрочем, зеркала в доме практически отсутствовали, и проверить, действительно ли это так, было затруднительно. Ни один мальчик в школе не звал ее на свидание. Клэр твердила себе, что они боятся ее папу. Но в глубине души опасалась, что причина в ней самой: Клэр слишком тихая, слишком неинтересная. Из-за блеклых волос и едва заметных бровей она порой казалась себе невидимкой.

Чем дальше, тем смелее становилась Клэр. Однажды в выходные дело закончилось плохо. Папа готовил рождественскую проповедь, и тут Клэр вернулась из магазина с ярко накрашенными глазами. Очень драматичная изумрудно-зеленая подводка с блестками, коричневые тени на всю глазницу, а хуже всего то, что Клэр накрасила брови темно-коричневым карандашом, одолженным у коллеги. Клэр не могла оторвать взгляд от загадочной незнакомки в зеркале. Теперь ее уж точно никто не назовет бледной и бесцветной. Клэр больше не казалась тощей и изможденной. Она превратилась в стройную и гламурную особу. Кэсси убрала блеклые волосы с ее лица и заколола надо лбом ребячливую челку. Клэр сразу стала выглядеть старше. Все девушки смеялись и звали ее с собой в клуб в субботу. Но Клэр никаких иллюзий на этот счет не питала.

Разгневанный папа поднялся из-за стола.

– Смой немедленно, – коротко приказал он. – Под своей крышей этих гадостей не потерплю.

Он не скандалил, не кричал. Не в папиных правилах устраивать сцены. Просто сказал, как все будет, и этого хватило. Для Клэр воля отца и воля Божья – а она росла религиозной девочкой – были одним и тем же. Надо слушаться, и точка.

Мама последовала за Клэр в ванную с грязно-зелеными стенами и обняла дочку.

– Тебе очень идет, – утешала она, пока Клэр яростно терла лицо коричневой мочалкой.

– Потерпи годик-другой, – прибавила мама. – Поступишь в секретарскую школу или на учительские курсы, и делай что хочешь. Всего-то чуть-чуть осталось, милая.

Но Клэр годик-другой казались вечностью.

Остальные девчонки уже сейчас наряжаются, ходят на вечеринки и встречаются с парнями, разъезжающими на старых разваливающихся отцовских машинах или мотоциклах! Впрочем, последних Клэр побаивалась.

– Эта твоя работа… Думала, тебе она пойдет на пользу, но… – Мама покачала головой. – Ты же знаешь нашего папу. Ему очень тяжело. Я хотела, чтобы ты стала независимой – ну хоть немного…

Когда Клэр легла спать, слышала, как родители шептались внизу. По интонациям догадалась, что разговор о ней. Иногда трудно быть единственным ребенком в семье. Отец почему-то думал, будто дочка спит и видит, как бы при первой удобной возможности вляпаться в серьезные неприятности. Клэр такое недоверие просто бесило. Мама старалась как могла, но когда преподобный в очередной раз погружался в обиженное мрачное молчание, из этого состояния он не выходил по нескольку дней подряд. Атмосфера в доме царила тягостная. Преподобный привык, что две его близкие женщины подчинялись ему во всем, не задавая лишних вопросов. Но Клэр больше всего на свете жаждала свободы.

На работу она не ходила с начала января. В магазине ей предлагали подрабатывать по субботам, и Клэр с радостью согласилась бы, но представила, что начнется дома, и решила, что дело того не стоит. Клэр продолжала прилежно учиться, хоть и понимала, что в университет не поступит. Маркус не одобрял высшее образование для женщин, к тому же не хотел, чтобы дочь уезжала далеко от дома, в Йорк или Ливерпуль. Время от времени, когда папа с мамой уже спали, Клэр засиживалась до глубокой ночи: смотрела фильмы по BBC2 и боялась: неужели она так и будет всю жизнь тухнуть в Кидинсборо, вместе со стареющими родителями?

Через два месяца, в начале марта, мама спустилась к завтраку – выражение лица лукавое, в руке конверт авиапочты. Конверт из бледно-голубой бумаги, с красными и синими полосками по краям. Подписан необычным почерком: красивым, с завитушками.

– Дело решено, – объявила мама.

Преподобный оторвался от половинки грейпфрута.

– Какое еще дело? – проворчал он.

– Клэр приглашают на лето во Францию по программе au pair[6]6
  Программа, по которой молодых людей отправляют в другую страну, где они живут в доме принявшей их семьи и выполняют определенную работу, чаще всего связанную с уходом за детьми, а взамен получают питание, комнату для проживания, карманные деньги на расходы и возможность изучать язык данной страны на курсах, а также познакомиться с ее культурой.


[Закрыть].

Клэр даже слова такого не слышала.

– Будешь няней у моей подруги по переписке, – пояснила мама.

– У француженки? – уточнил Маркус, складывая газету «Дэйли телеграф». – А я думал, вы с ней ни разу не встречались.

– Да, не встречались, – холодно подтвердила Эллен.

Клэр перевела взгляд с мамы на папу. Она обо всем этом в первый раз слышала.

– Кто она вообще такая?

– Ее зовут Мари-Ноэль, и мы переписываемся со школы.

Клэр вдруг вспомнила рождественские открытки с надписью «Meilleurs Voeux»[7]7
  Наилучшие пожелания (фр.).


[Закрыть], каждый год исправно приходящие по почте.

– До сих пор поддерживаем связь – хотя теперь, конечно, пишем друг другу редко. У Мари-Ноэль двое детей. Я спросила, не возьмет ли она тебя на лето, – и она согласилась! Будешь присматривать за детьми. Больше ничего делать не надо, Мари-Ноэль пишет, у них домработница… Ничего себе!

Мама помрачнела.

– Надеюсь, они не слишком большие шишки, – прибавила мама, окинув взглядом уютный, но очень просто обставленный домик викария.

На доходы служителя церкви не разгуляешься, и Клэр с раннего детства приучилась не требовать постоянно новых вещей.

– Богатые они или нет, не важно, – заметил Маркус. – Главное, чтобы люди были приличные.

– Еще какие приличные! – повеселела Эллен. – У них маленький мальчик и девочка. Арно и Клодетт. Правда, красивые имена?

От волнения сердце Клэр забилось быстро-быстро.

– А где они живут?

– Ой, извини! Вот голова дырявая! Про самое главное забыла! – воскликнула Эллен. – В Париже, где же еще?

Глава 3

Компенсация от шоколадной фабрики представляла собой лишь жалкий символический жест доброй воли. Мою жизнь эти деньги не изменят. Да и вообще почти ничего не изменят: просто оплачу один раз счет по кредитке, и все. Наверное, надо было требовать большего. Все-таки я теперь сильно хромаю, и вдобавок мне грозила смертельная опасность. Но фабрика свалила всю вину на больницу, а в больнице заявили, что мне уже лучше, а значит, больше ничего они мне не должны. Я говорила доктору Эду, что, прояви медицинский персонал больше рвения, пришили бы мне пальцы ног обратно. Но доктор Эд только улыбнулся и погладил меня по руке – ни дать ни взять врач из сериала. Сказал: «Будут вопросы – не стесняйтесь, спрашивайте». Меня это заявление весьма озадачило. А то, что я сейчас задала, – это разве был не вопрос? Доктор Эд улыбнулся, подмигнул мне и пересел на край кровати Клэр.

Пора возвращаться домой. Как долго я мечтала о свободе! Но теперь вдруг осознала, что не хочу покидать больницу. Вернее, странно будет выйти из привычной рутины с приемом лекарств и пищи по расписанию и регулярными занятиями лечебной физкультурой. В больнице не надо ни о чем беспокоиться – только поправляйся, и все.

Теперь же придется снова вернуться в большой мир и искать новую работу. Среди условий выплаты компенсации значилось, что на фабрике «Брэйдерс» я больше работать не буду. Очевидно, владельцы опасались, что я притяну к себе еще один дикий несчастный случай из категории «один на миллион». Хотя, казалось бы, с точки зрения статистики скорее нечто подобное случится с кем-то другим, чем еще раз со мной.

А еще буду скучать по Клэр. Мы все чаще и чаще беседуем на французском, чем ужасно раздражаем остальных пациенток. Ну хоть что-то хорошее происходит в моей жизни: я способна чему-то научиться, приобрести новый навык. Зато все остальное – просто ночной кошмар. Вакансий во всем городе нет: это я знаю точно. Кейт предлагала устроиться подметальщицей в салон красоты, где она работает, но платят за это сущие гроши. Вдобавок я еще не научилась наклоняться, не заваливаясь при этом вперед. Но есть и положительный момент: я похудела на шесть килограммов. Отрицательный момент: это единственный положительный момент. Никому не посоветую этот способ сбрасывать вес.

Я поделилась тревогами с Клэр. Та притихла, погрузившись в размышления.

– Я тут подумала… – начала моя учительница.

– О чем?

– У меня в Париже есть один… знакомый. Как раз занимается шоколадом. Только давно с ним не общаюсь. Понятия не имею, до сих пор он в этой сфере или нет.

– Знакомый? – оживилась я. – Юношеский роман?

На ввалившихся щеках Клэр проступил слабый румянец.

– Не твое дело.

– Любовь до гроба, дураки оба?

Мы уже стали достаточно хорошими подругами, чтобы я могла ее поддразнивать. Но все же порой во взгляде Клэр мелькает стальной проблеск учительской строгости, и это как раз такой случай.

– На письма он отвечает не очень аккуратно, – задумчиво проговорила Клэр, глядя в окно. – И все же я попытаюсь. Когда Рик придет навестить, попрошу, чтобы отправил ему имейл, или как там называются эти новомодные штуки? В наши дни в Интернете можно отыскать кого угодно, верно?

– Это уж точно, – согласилась я. – Но если у вас в Париже друзья, почему вы так давно туда не ездили?

– Мне и здесь дел хватало. – Клэр поджала губы. – Заботилась о семье, работала. Не могла же я взять и запрыгнуть в самолет – просто так, под настроение.

– Хм, – подозрительным тоном протянула я.

Интересно, почему Клэр так остро реагирует?

– Я не могла, зато ты можешь, – заметила Клэр. – Перед тобой все пути открыты.

– Скажете тоже! – Я рассмеялась. – Ну конечно – куда захочу, туда и доковыляю!

Эмоциональной лавиной меня накрыло, только когда я вернулась домой к маме с папой. В больнице я была… как бы это сказать?.. на особом положении, что ли? Мне приносили цветы и подарки, я постоянно находилась в центре внимания. Мне давали лекарства, спрашивали, как я себя чувствую. Конечно, ничего хорошего в подобных знаках внимания нет, и все же меня окружили заботой.

Ну а дом – это же просто дом. Мальчишки притаскиваются глубоко за полночь и ворчат, что им снова приходится спать в одной комнате. Мама нервно предрекает, что на новую работу мне нипочем не устроиться, и тревожится, что скоро сократят пособия по инвалидности. Тут мы обе как по команде глядим на мои костыли, и мама тяжело вздыхает. Смотрю на свое отражение: бледно-голубые усталые глаза, светлые волосы без мелирования от Кейт кажутся совсем бесцветными. Я похудела, но от недостатка движения выгляжу как тощий мешок. Любила краситься перед выходом в свет, но в последний раз куда-то выбиралась так давно, что позабыла, как накладывать макияж. Из-за лекарств кожа сухая.

Вот тогда меня по-настоящему накрыла грусть. Ночами плачу в своей маленькой детской кроватке, из-за чего встаю все позже и позже. Упражнения делаю вяло, через силу, а истории подруг про новых бойфрендов, ссоры с ними и все такое прочее меня сейчас совершенно не интересуют. Знаю: родители за меня беспокоятся, но что я могу поделать? Нога медленно, но верно заживает, и все же постоянно чувствую утраченные пальцы. То чешутся, то болят, то их дергает. По ночам лежу без сна, уставившись в потолок, и под знакомые с детства шумы бойлера думаю: ну и что теперь?

1972 год

Мама хотела ехать с ней – погулять с дочкой по Лондону, повеселиться. Но преподобный так разворчался, что от этой идеи пришлось отказаться. Очевидно, Маркус считал, что при всем своем блеске Париж в смысле порочности в подметки не годится гнезду разврата под названием Лондон. Похоже, папа так и не осознал, что на дворе уже 1972 год. И маме, и мадам Лагард, с которой он общался по телефону, неоднократно приходилось уверять, что Клэр будет жить в чрезвычайно консервативной и строгой семье. Ничем легкомысленным Клэр заниматься не будет – только присматривать за детьми и учить иностранный язык. Знание французского для юной леди – навык весьма изящный и от всей души одобряемый преподобным. Составлялись нескончаемые списки. Клэр так запугали постоянными напоминаниями о хороших манерах, что она уже заранее испытывала ужас перед мадам Лагард. Клэр воображала хозяйку высокомерной, избалованной богатством и невыносимо требовательной. Вдобавок Клэр не представляла, как справится с детьми, с которыми даже поговорить толком не сможет. Все эти тревоги одолевали Клэр, пока папа вез ее на вокзал. Небо заволакивали угрожающе темневшие тучи.

В последний день перед каникулами к ней пристала Рэйни Коллендер, известная в школе как любительница поиздеваться над слабыми.

– И так лучше всех себя считаешь, а после Парижа совсем зазнаешься, – фыркнула она.

Клэр повела себя так же, как и всегда в подобных ситуациях. Опустила голову и, не обращая внимания на хохочущих подружек Рэйни, торопливо зашагала прочь. Только бы поскорее скрыться из вида! Но от этих так просто не отвяжешься. «Скорее бы каникулы!» – думала Клэр. Уж лучше нянчить двух маленьких избалованных французов, чем торчать в Кидинсборо.

Когда поезд выехал из Крю, Клэр открыла свой контейнер для сэндвичей «Tupperware». От волнения девочка сидела как на иголках. Подумать только – она уехала из Кидинсборо! Отправилась в путешествие, да еще и одна! Наверняка в Париже ее ждет что-то необыкновенное, от чего вся ее жизнь изменится.

В контейнере лежала записка от мамы.

«Повеселись как следует!» – писала она. Не «веди себя хорошо», не «будь аккуратной» и даже не «по вечерам сиди дома». Только «Повеселись как следует!», и больше ничего.

Для семнадцати лет Клэр была довольно наивна. Ей в голову не приходило, что ее мама – не только мама, но и человек. Для Клэр она была просто той, кто всегда рядом: готовит, стирает, соглашается с папой, когда он в очередной раз ругает патлатых юнцов-хиппи: эта зараза докатилась даже до Кидинсборо! Клэр очень удивилась бы, скажи кто-то, что мама ей завидует.

Перед посадкой на паром Клэр с трудом сдерживала нервозность. Она понятия не имела, как полагается вести себя на борту. Да что там – Клэр в жизни не видела таких огромных кораблей. Плавала только на катамаране в Скарборо. От парома веяло романтикой дальних странствий. Огромное белое судно, запах дизельного топлива, гудок, раздавшийся, когда паром неспешно отчалил от просторного портового терминала в Довере. А пассажиры! Были здесь и любители приключений на автомобилях с кузовами, в которых лежали палатки и спальные мешки, и даже самые настоящие французы на «Ситроене-2CV». Клэр пообедала обыкновенными сэндвичами с мясной пастой, французы же устраивали настоящие пикники с бутылками вина, бокалами и хлебными палочками. Клэр вертела головой то туда, то сюда, стараясь ничего не пропустить. Потом вышла на нос парома. День выдался ветреный, по небу несло белые облака. Клэр с любопытством оглянулась на удалявшуюся Англию – в первый раз она отправилась за границу! – потом посмотрела вперед, в сторону Франции. В этот момент Клэр показалось, что раньше она толком и не жила: вот она, настоящая жизнь!

Клэр оставила у меня на телефоне голосовое сообщение: «Приходи, попьем кофе». Ее временно отпустили из больницы. Голос звучал нервно и робко. Я перезвонила: ну хоть что-то я могу сделать без посторонней помощи! Договорились встретиться в уютном кафе в книжном магазине: я решила, так будет удобнее для Клэр.

Привезла ее невестка, милая женщина по имени Пэтси. Перед тем как уехать, она взяла с Клэр обещание не скупать все книги в магазине. Потом Клэр выразительно закатила глаза и призналась, что любит Пэтси, но почему-то все вокруг общаются с больными будто с четырехлетками. Потом Клэр сообразила, что мне об этом известно не понаслышке. Мы от души повеселились, передразнивая доктора Эда с его привычкой сидеть на кроватях пациентов и всячески демонстрировать сопереживание.

Потом повисла пауза. Будь это обычный разговор, кто-нибудь обязательно сказал бы что-то вроде: «Отлично выглядишь», или «Подстриглась?», или «Ты прямо расцвела!» (впрочем, последняя фраза, как всем известно, означает: «Ну ты и растолстела!»). Но у нас обеих слова не шли с языка.

В больнице, укрытая накрахмаленной белой простыней и одетая в безупречно чистую пижаму, Клэр выглядела неважно, но там она хотя бы не выделялась. А здесь, на людях, смотреть на нее было страшно. Такая исхудавшая, что, кажется, вот-вот переломится. На голове изящно повязанный платок, означающий только одно: «Я так давно болею раком, что по части платков стала виртуозом». Нарядное платье смотрелось бы красиво, не виси оно на ней мешком. Клэр выглядит… Да, больной.

Я встала и отправилась за кофе и шоколадными кексами, хоть Клэр и предупредила, что есть не будет. Я ответила, что в этом кафе подают такую вкусную домашнюю выпечку, что даже у нее аппетит разгуляется. Клэр слабо улыбнулась и сказала, что с удовольствием попробует их стряпню. Кого она надеялась обмануть? Ковыляя к стойке, я чувствовала на себе ее взгляд. Обращаться с тростью я так толком и не научилась, поэтому решила вовсе от нее избавиться. Кейт все уговаривала меня выбраться в клуб. Говорила, ребятам не терпится узнать подробности случившегося из первых уст. Но меня передергивало от одной мысли. И все-таки мне не помешало бы привести в порядок волосы и обновить гардероб. Сегодня я натянула самые поношенные из своих джинсов и топ в полоску. Сразу видно: это первое, что попалось на глаза.

– Ну? – произнесла Клэр, когда я вернулась.

К счастью, женщина за стойкой согласилась принести нам поднос.

Мы с Клэр переглянулись.

– Баранки гну, – неловко пошутила я.

Клэр улыбнулась.

Но женщина с подносом не улыбалась. Должно быть, боялась, что Клэр сейчас вырвет, а я растянусь на полу и мы испортим всю приятную атмосферу в кафе. Зато шоколадные кексы оказались просто чудесными. Ради такого угощения стоит вынести сколько угодно любопытных взглядов.

Вдруг Клэр слегка покраснела и с заметным волнением сообщила:

– Мне пришло письмо.

– Настоящее? – заинтересовалась я. – На бумаге?

Мне писем не шлют. Я получаю только сообщения в мессенджерах от Кейт, да и те про очередного парня, на которого подруга положила глаз.

– Точнее, открытка. – Клэр кивнула. – Впрочем, не важно. Главное, что ему требуется новая сотрудница. Насчет жилья он договорится.

Новость застигла меня врасплох.

– Что примолкла?

– Не ожидала, что вы возьметесь за дело всерьез. Не хотела вас утруждать.

Я была и удивлена, и растрогана.

– Всего-то написала два письма, – отмахнулась Клэр. – Если это, по-твоему, тяжкий труд, то зря я тебя расхваливала как замечательную работницу.

– Ну вы даете! – только и смогла выговорить я.

– Приятно было с ним пообщаться после такой долгой разлуки. – Клэр улыбнулась.

– Нет, у вас точно был роман! – оживилась я.

– Нет, это точно дело прошлое, – сухо парировала Клэр.

Опять этот строгий учительский тон!

– А сами не хотите съездить в Париж?

– И речи быть не может, – резко ответила Клэр. – Для меня эта история – давно пройденный этап. Как говорится, было и быльем поросло. А сейчас мне и так проблем хватает. Но ты еще молода…

– Мне тридцать, – проныла я.

– Зеленая юность, – резко парировала Клэр. – Почти детство.

– А что у вашего знакомого за фабрика? – сменила тему я.

Сыновья Клэр ненамного старше меня, но оба семейные люди с успешными карьерами. Меня с ними лучше не сравнивать.

– Наверное, теперь там все по-другому, – с мечтательным видом произнесла Клэр, но быстро опомнилась и взяла себя в руки. – Вообще-то, ты не так поняла. Это не фабрика, а скорее мастерская. Называется «Le Chapeau Chocolat».

– «Шоколадная шляпа»? – переспросила я. – Интересное название. Там что, правда делают шляпы из шоколада?

Клэр не удостоила меня ответом.

– Будешь работать на общих основаниях, полный день. Я договорилась, чтобы тебе предоставили комнату. Район дорогой – просто невероятно дорогой! – так что это очень любезно с его стороны. Говорит, дополнительные рабочие руки будут нужны до октября. К тому времени в Великобритании уже будут вовсю готовиться к Рождеству. Уверена, по возвращении на работу устроишься без проблем.

– Разве во Франции Рождество не празднуют?

– Празднуют, – Клэр снисходительно улыбнулась, – но французы не так помешаны на нем, как мы. Соберутся всей семьей, поужинают устрицами, и все.

– Какой отстой, – проворчала я.

Неожиданно для себя я немножко рассердилась. Возникло ощущение, будто за меня все решили. А я ведь больная, надо мной нужно трястись и кудахтать!

– Нет, французское Рождество – это чудесно, – возразила Клэр. На ее худом лице снова появилось мечтательное выражение. – Дождь падает на мостовую, фонари над рекой светят сквозь туманную дымку, а ты сидишь, свернувшись клубочком у огня, и…

– Устриц лопаешь, – закончила я. – Фу!

Клэр сняла очки и потерла воспаленные глаза.

– По-моему, предложение более чем достойное, – произнесла она с надеждой. – Особенно учитывая, что он с тобой не знаком.

– Как же я буду там общаться? – заволновалась я. – По-французски ни слова не разберу!

– Не говори глупостей. Ты делаешь большие успехи.

– Ничего удивительного! Я же только с вами разговариваю. А настоящие французы будут тарахтеть на скорости сто слов в секунду: тра-та-та-та-та-та. Нет, вру – тысяча слов в секунду, – мрачно возразила я.

Клэр рассмеялась:

– Секрет прост – не паникуй. Доверься своему мозгу. Он сам все расшифрует. И вообще, на французском люди болтают ничуть не меньше глупостей, чем на английском. Французы, как и мы, любят повторять одно и то же по десять раз. Так что не волнуйся, справишься.

– А ваш знакомый говорит по-английски? – робко уточнила я.

Клэр смущенно улыбнулась:

– Когда мы в последний раз виделись, ни слова не понимал.

1972 год

Первое, что бросилось Клэр в глаза, – его усы. То есть в самих усах ничего необычного не было: тогда их отращивали многие – вместе с длинными растрепанными бакенбардами. Бакенбарды у молодого человека тоже имелись, но внимание Клэр привлекли именно усы: к их кончикам прилип шоколад. Она уставилась на эти шоколадные усы.