Текст книги "Пока я жива (Сейчас самое время)"

Автор книги: Дженни Даунхэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Смотри, Зои, – говорю я.

Я указываю на дом с открытой дверью. Мелькает прихожая; мама целует дочку. Девочка медлит на крыльце. Да я же тебя знаю, думаю я. Не бойся.

Зои почти вылезла на крышу машины: забралась ногами на сиденье и снаружи заглянула ко мне в окно. Она похожа на русалку на носу корабля.

– Лезь обратно в машину, черт тебя подери! – орет Адам. – И убери ноги с сиденья.

Оглушительно расхохотавшись, Зои юркает внутрь.

Этот отрезок дороги называется «Разбойничья миля». Папа всегда читает в местной газете о здешних происшествиях. Здесь частенько случаются грабежи; здесь гнездятся нищета и отчаяние. Но вот автомобиль набирает скорость; мы проносимся мимо незнакомых прохожих, и я замечаю, до чего красивы люди. Я знаю, что умру раньше, но все они постепенно последуют за мной.

Мы пробираемся по глухим переулкам. Адам сообщает, что везет нас в лес. Там есть кафе, стоянка для машин и ни одного знакомого. – Там можно хоть на ушах стоять, – говорит он. – Это недалеко, так что мы успеем вернуться к полднику. – Ты в своем уме? – выкрикивает Зои с заднего сиденья. – Что за детский сад? Пусть все знают, что я под кайфом. Какой, к черту, полдник?

Она снова высовывается из окна и посылает прохожим воздушные поцелуи. Ее волосы развеваются на ветру; Зои похожа на пустившуюся в бега Рапунцель. Но Адам бьет по тормозам, и Зои стукается головой о крышу. – О господи! – верещит она. – Ты это специально!

Она плюхается на сиденье, со стоном потирая голову. – Извини, – говорит Адам. – Нам нужно заправиться. – Козел, – отвечает Зои.

Адам вылезает из машины и идет к колонкам. Зои внезапно засыпает, развалившись на сиденье и посасывая большой палец. Наверно, у нее сотрясения мозга. – Тебе не больно? – спрашиваю я у нее. – Он в тебя втюрился! – шипит в ответ Зои. – Он пытается избавиться от меня, чтобы никто не мешал ему с тобой общаться. Не сдавайся! – Не думаю, что это так. – Откуда тебе знать?

Зои снова засовывает палец в рот и отворачивается. Я решаю оставить ее в покое, выхожу из машины и иду поболтать с человеком в окне. По его лбу от волос до самой переносица серебристым ручейком змеится шрам. Мужчина похож на моего покойного дядю Билла.

Незнакомец подается вперед через столик. – Номер? – спрашивает он. – Восемь.

Мужчина сбит с толку. – Нет, не восемь. – Ладно, пусть будет три. – Где ваша машина? – Вон там. – «Ягуар?» – Не знаю. – Как это не знаете? – Я не знаю, как она называется. – Черт подери!

Разделяющее нас стекло выгибается, чтобы вместить его гнев. Трепеща от ужаса и благоговения, я возвращаюсь к машине.

Сзади подходит Адам и кладет мне руку на плечо. – Наверно, он волшебник, – сообщаю я ему. – Да, пожалуй, – шепчет он. – Залезай-ка лучше в машину.

Позже я просыпаюсь в лесу. Мы стоим, и Адама в машине нет. Зои спит, растянувшись на заднем сиденье, как ребенок. Просачивающийся сквозь кроны деревьев свет, кажется в окно автомобиля призрачно тусклым. Непонятно, то ли день, то ли ночь. Я открываю дверь и вылезаю из машины; на душе у меня спокойно.

Кругом растет множество самых разных деревьев, лиственных и хвойных. Холодно, как в Шотландии.

Я брожу по лесу, глажу кору деревьев, здороваюсь с листьями. Потом чувствую, что живот подвело от голода. Окажись тут сейчас медведь, я свалила бы его на землю и откусила голову. Может, стоит развести костер. Я расставлю капканы, выкопаю ямы, и первый же зверь, угодивший в западню, попадет на вертел. Я построю шалаш из сучьев и листьев и останусь в нем жить навсегда. Ни микроволновок, ни пестицидов. Ни флуоресцетных пижам, ни часов, чьи циферблаты светятся в темноте. Ни телевизора, ни пластика. Ни лаков и красок для волос, ни сигарет. Нефтехимический завод далеко. В этом лесу я в безопасности. Я тихонько смеюсь себе под нос. Не верится, я раньше до этого не додумалась. Я приехала, чтобы узнать эту тайну.

Тут я замечаю Адама, сверху он мне кажется маленьким. – Я кое-что поняла! – кричу я. – Что ты там делаешь?

Его голос тих и приятен.

Я не отвечаю-ведь и так все ясно, а мне не хочется выставлять его тупицей. Зачем бы я еще сюда залезла и стала рвать листья, ломать ветки и так далее? – Слезай! – вопит Адам.

Но дерево обнимает меня руками-ветвями и просит остаться. Я пытаюсь объяснить это Адаму, но, кажется, он меня не слышит. Адам снимает куртку и лезет за мной. – Слезай! – кричит он. Я наблюдаю, как он благоговейно карабкается вверх по веткам, точно монах, который хочет меня спасти. – Если ты упадешь и покалечишься, твой папа меня убьет. Пожалуйста, Тесса, слезай.

Он уже близко и я не вижу его лица. – только блеск глаз. Я тянусь к Адаму, чтобы, лизнув, растопить его лед. Кожа у него соленая на вкус. – Пожалуйста, – просит он.

Мне совсем не больно. Мы плавно скользим вниз, хватая охапками воздух. Мы сидим в листве у подножия дерева, и Адам обнимает меня, точно ребенка. – Что ты там делала? – спрашивает он. – Какого черта ты туда залезла? – Собирала ветки для шалаша. – Пожалуй, твоя подруга была права. Я уже жалею, что дал вам так много.

Но он ничего мне не давал. Я почти ничего о нем не знаю, кроме того, что его зовут Адам и у него под ногтями грязь. Я задумываюсь, стоит ли раскрывать ему мой секрет. – Я тебе кое-что скажу, – говорю я. – Обещай, что никому не расскажешь. Договорились?

Он кивает, но во взгляде читается сомнения. Я подсаживаюсь ближе к Адаму и говорю ему, что бы он посмотрел на меня. Он сияет разноцветными огнями. Адам светится так ярко, что мне видны его кости, а сквозь мерцающие глазницы-мир. – Я выздоровела! – Я так взволнована, что говорю с трудом. – Мне нужно остаться здесь, в лесу. Нужно бежать из современного общества со всеми его изобретениями: тогда я перестану болеть. Если хочешь, живи здесь, со мной. Мы выстроим шалаш, расставим капканы. Будем выращивать овощи.

В глазах Адама стоят слезы. Я вижу, как он плачет, и чувствую себя так, будто упала с небес на землю. – Тесса, – произносит Адам.

За его плечом в небе виднеется просвет; сквозь него доносится гулкое дребезжание спутника, от которого у меня зуб на зуб не попадает. Потом спутник исчезает, и остается только зияющая пустота.

Я прижимаю палец к губам Адама. – Не надо, – прошу я. – Ничего не говори.

Пятнадцать

– Я сижу в Интернете, – поясняет папа, указывая на свой ноутбук… – Ты не могла бы расхаживать где-нибудь в другом месте?

Мерцание экрана отражается в стеклах его очков. Я сажусь на стул напротив. – Это меня тоже раздражает, – произносит папа, не поднимая взгляда. – То, что я здесь сижу? – Нет. – То, что я барабаню по столу? – Послушай, – перебивает меня отец, – я тут нашел врача, который разработал метод костного дыхания. Слышала о таком? – Нет. – Нужно представить, будто воздух, который ты вдыхаешь, окрашен в теплый цвет, вдохнуть его левой ногой, направить вверх по ноге до бедра и так же выдохнуть. И так семь раз, а потом повторить с правой ногой. Попробуешь? – Нет.

Папа снимает очки и смотрит на меня. – Дождь кончился. Может, возьмешь плед и посидишь в саду? Когда придет медсестра, я тебя позову. – Неохота.

Он вздыхает, надевает очки и снова утыкается в экран. Ненавижу его. Выходя из комнаты, я спиной чувствую папин взгляд и слышу тихий вздох облегчения.

Двери всех комнат закрыты, и в коридоре темно. Я на четвереньках поднимаюсь по лестнице, сажусь на верхнюю ступеньку и гляжу вниз. Темнота движется. Может быть, теперь я виду то, чего другим не видно. Например, атомы. Я прыгаю на попе вниз по лестнице и снова вползаю наверх; ковер приятно трет колени. В лестнице тринадцать ступенек. Сколько бы я их не пересчитывала, количество не меняется.

Я сворачиваюсь калачиком у подножия лестницы. Обычно тут садится кошка, чтобы об нее все спотыкались. Я всегда мечтала быть кошкой. Когда хочу, ласковой домашней, а когда и дикой.

В дверь звонят. Я крепче прижимаю колени к груди.

Из коридора выходит папа. – Тесса! – ахает он. – Ради бога!

Сегодня новая медсестра-широкая, как дирижабль. На ней клетчатая юбка из шотландки. Папа сконфужен. – Это Тесса, – поясняет он, указывая туда, где на ковре лежу я. – Она упала? – пораженно спрашивает медсестра. – Нет, она почти две недели не выходит из дома и от этого бесится.

Медсестра подходит взглянуть на меня. Когда она протягивает руку, чтобы поднять меня с пола, ее пышная грудь трясется. Руки у нее огромные, как теннисные ракетки. – Меня зовут Филиппа, – произносит медсестра, как будто это все объясняет.

Она ведет меня в гостиную, усаживает на диван и опускается напротив. – Значит, – говорит она, – сегодня ты себя чувствуешь не очень хорошо? – А как вы бы себя чувствовали на моем месте?

Папа бросает на меня предостерегающий взгляд. Я не обращаю на него внимания. – Одышка, тошнота? – Я принимаю противорвотное. Вы вообще читали мою историю болезни? – Извините ее, – просит папа. – У нее недавно побаливали ноги, а больше ничего не было. Сестра, которая приходила на прошлой неделе, сказала, что все хорошо. Кажется, ее звали Шан. Она знает наш курс лечения.

Я хрюкаю себе под нос. Папа старается говорить непринужденно, но со мной это не проходит. В прошлый раз, когда меня навещала Шан, он предложил ей поужинать, и выставил себя полным идиотом. – Мы стараемся устроить так, чтобы пациента посещал один человек, – поясняет Филиппа, – но это не всегда удается.

Она поворачивается ко мне, позабыв об отце и его печальной личной жизни. – Тесса, у тебя на руках синяки. – Я лазила на дерево. – Значит, у тебя понижены тромбоциты. Какие у тебя планы на эту неделю? – Мне не нужно переливания крови! – Все равно на всякий случай надо взять кровь на анализ.

Папа предлагает Филиппе кофе, но она отказывается. Шан бы согласилась. – У папы все из рук валится, поясняю я медсестре, когда отец, надувшись, уходит на кухню. – Он постоянно ошибается.

Медсестра помогает мне снять рубашку. – И что ты об этом думаешь? – Мне смешно.

Она достает из чемоданчика марлевый тампон и антисептический спрей, надевает стерильные перчатки и поднимает мне руки, чтобы протереть внутривенный катетер. Мы ждем, пока он высохнет. – У вас есть парень? – интересуюсь я. – Я замужем. – А как зовут вашего мужа? – Энди.

Похоже, ей неловко вслух произносить его имя. Я все время знакомлюсь с новыми людьми, и они никогда ничего толком о себе не рассказывают. Но при этом хотят знать обо мне все. Вы верите в Бога? – спрашиваю я.

Филиппа откидывается на спинку кресла и хмурится: – Странный вопрос! – Так верите или нет? – Пожалуй, мне хотелось бы верить. – А рай? Вы верите в это?

Она достает из упаковки стерильную иглу: – Я думаю, рай-это прекрасно. – Это еще не значит, что он есть. Она бросает на меня строгий взгляд: – Ну, будем надеяться, что он существует. – Мне кажется, это все вранье. После смерти ничего нет.

Я начинаю ее раздражать. Филиппа смущается: – А что же происходит с душой, с энергией? – Обращается в небытие. – Знаешь, – замечает Филиппа, – существуют группы поддержки. Там ты можешь познакомиться с другими молодыми людьми с теми же проблемами, что и у тебя. – Ни у кого нет таких проблем. – Ты так думаешь? – Так оно и есть.

Я поднимаю руку, чтобы Филиппа смогла взять кровь из катетера. У меня под кожей пластик и металл; я наполовину робот. Медсестра набирает кровь шприцем и откладывает его в сторону. Крови у меня так мало, что в первом шприце она связана с физраствором. Наверно, за эти годы медсестры выкачали из меня всю кровь. Филиппа набирает второй шприц, переливает в пробирку и синей ручкой надписывает на этикетке мою фамилию. – Готово, – поясняет она. – Через час я позвоню и сообщу результаты. У тебя есть вопросы? – Нет. – У тебя есть лекарства? Я могу заглянуть к врачу и взять новый рецепт. – Мне ничего не надо.

Она поднимается с кресла и смеривает меня серьезным взглядом: – Тесса, ты, наверно, этого не знаешь, но наше управление здравоохранения может во многом оказать тебе поддержку. Например, мы можем помочь тебе вернуться в школу, пусть даже на неполный день, на несколько недель. Мне кажется, стоит подумать о том, как можно выровнять эту ситуацию.

Я смеюсь ей в лицо: – А вы бы на моем месте пошли в школу? – Наверно, мне было бы скучно целый день сидеть одной. – Я не одна. – Конечно, – соглашается она, – но твоему отцу это тяжело.

Вот идиотка. Разве можно такое говорить? Я сверлю медсестру взглядом. До нее доходит. – До свидания, Тесса. Я зайду на кухню поговорить с твоим отцом и уйду.

Папа предлагает ей фруктовый пирог и кофе, хотя она и так жирная, и медсестра соглашается! Нам надо предлагать гостям только полиэтиленовые пакеты на ботинки. А калитку пометить большущим крестом.

Я тихонько вынимаю из кармана папиной куртки сигарету, иду наверх и высовываюсь в окно Кэловой комнаты. Хочу посмотреть на улицу. За деревьями видна дорога. Проезжает машина. Еще одна. Проходит человек.

Я выдыхаю дым. Вдыхая, я каждый раз слышу, как свистят мои легкие. Быть может, у меня туберкулез. Надеюсь, что это так. У всех знаменитых поэтов был туберкулез; это признак глубоких чувств. Рак-это та унизительно.

Из дверей выходит Филиппа и останавливается на крыльце. Я стряхнула пепел ей на волосы, но она не заметила-прогудела «До свидания» и, переваливаясь, потопала по дорожке.

Я сажусь на кровать Кэла. Сейчас поднимается папа. Дожидаясь его, я хватаю ручку и пишу на обоях над кроватью: «парашюты, коктейли, камни, леденцы, ведра, зебры, сараи, сигареты, холодная вода из под крана». Потом нюхаю подмышки, кожу на руках, пальцы. Провожу рукой по волосам к затылку, потом обратно ко лбу, как по ворсу ковра.

Папы нет и нет. Я слоняюсь по комнате. Вырываю перед зеркалом волосок. Он темнее прежних и почему-то вьется– как на лобке. Я рассматриваю его, разжимаю пальцы, и он падает на пол. Я рада, что могу бросить лишний волос на ковер.

На стене висит карта. Океаны и пустыни. На потолке-карта Солнечной системы. Я ложусь на кровать, чтобы хорошенько рассмотреть планеты, и кажусь себе совсем крохой.

Буквально пять минут спустя я открываю глаза и спускаюсь узнать, почему папа не поднимается ко мне. Оказывается, он ушел, оставив мне у компьютера какую-то дурацкую записку.

Я звоню ему: – Ты где? – Тесс, ты спала. – Но где ты? – Выскочил по-быстрому выпить кофе. Я в парке. – В парке? Зачем ты туда пошел? Кофе и дома есть. – Тесс, ну хватит, мне просто нужно было побыть одному. Если тебе скучно, включи телевизор. Я скоро вернусь.

Какая-то женщина готовит цыпленка в сухарях. Трое мужчин нажимают на кнопку, соревнуясь, кому достанутся пятьдесят тысяч фунтов. Два актера спорят о дохлой кошке. Один из них шутит, что кошка «готова». Ссутулившись, я сижу перед телевизором. Выключаю звук. Ну и фигню показывают. Похоже, нам всем нечего сказать.

Я пишу Зои: «Ты где?», – и она отвечает, что в колледже, но это вранье, потому что по пятницам у нее нет занятий.

Жаль, что у меня нем номера Адамова мобильника. Я бы написала ему: «Ты умер?» Наверно, он работает в саду. Копается в навозе, торфе и перегное. Я открываю папину «Книгу садоводства», выпущенную «Ридерз дайджест», и выясняю, что в ноябре самое время обрабатывать почву. Адаму также стоит задуматься о том, чтобы посадить орешник, потому что эти кусты украсят любой сад. Пожалуй, лучше всего подойдет фундук. У него такие большие орехи в форме сердца.

Правда, Адам вот уже несколько дней не показывается в саду.

А еще он обещал прокатить меня на мотоцикле.

Шестнадцать

Он некрасивее, чем я думала. Похоже, моя память его приукрасила. Не знаю, почему так. Представляю себе, как бы фыркнула Зои, узнай она, что в конце концов я постучала в его дверь. При мысли об этом мне не хочется ей ничего рассказываться. Она утверждает, что от уродов у нее болит голова. – Ты меня избегаешь, – упрекаю я Адама.

Похоже, я застала его врасплох, но он быстро справляется с замешательством: – Я был занят. – Правда? – Да. – Значит, ты не испугался, что я заразная? В конце концов, большинство ведет себя так, будто от меня можно заразиться раком или как если бы я сама была виновата, что заболела.

Адам смущается: – Нет, ты что! Я так не думал. – Вот и хорошо. Когда же мы поедем кататься на мотоцикле?

Адам неловко переминается с ноги на ногу: – Вообще-то у меня нет полноценных прав. А без них я не могу брать пассажиров.

Я могу придумать миллион причин, по которым мне не стоит кататься с Адамом на мотоцикле. Мы можем разбиться. Поездка окажется не так хороша, как я думала. Да и что я скажу Зои? Но дело в том, что этого мне хочется больше всего и отсутствие прав уж точно мне не сможет помешать. – У тебя найдется лишний шлем? – спрашиваю я.

Снова эта медленная улыбка. Обожаю ее! Неужели он только что показался мне некрасивым? Теперь его лицо преобразилось. – В сарае. И лишняя куртка у меня тоже есть.

Я не смогу сдержать улыбки. Мне не страшно и легко. – Тогда поехали. Пока не начался дождь.

Адам закрывает за собой дверь: – Дождя не будет.

Мы огибаем дом и забираем из сарая вещи. Адам помогает мне застегнуть куртку, сообщает, что его мотоцикл выжимает девяносто миль в час и ветер будет холодный; тут дверь черного хода открывается и в сад выходит женщина в халате и тапочках. – Мама, вернись в дом, – просит Адам, – ты простынешь.

Но женщина направляется по дорожке к нам. Я никогда не видела такого унылого лица-кажется, будто она утонула и вода исказила ее черты. – Куда ты собрался? – спрашивает она, не глядя на меня. – Ты не говорил, что уходишь. – Я ненадолго.

У женщины уморительно екает в горле. Адам бросает на нее внимательный взгляд. – Мымы, не надо, – просит он. – Пойди прими ванну, оденься. Ты оглянуться не успеешь, как я вернусь.

Она потерянно кивает и идет обратно к дому, потом останавливается, словно вспомнила о чем-то и впервые за все время смотрит на меня– чужого человека в ее саду. – Кто вы? – спрашивает она. – Ваша соседка. Пришла навестить Адама.

Взгляд женщины мрачнеет. – Да, я так и думала.

Адам подходит к ней и осторожно подхватывает под локти. – Пойдем, – говорит он. – Тебе нужно вернуться в дом.

Она позволяет себя увести; они направляются к задней двери. Женщина поднимается на крыльцо, оборачивается и снова бросает на меня взгляд. Она ничего не говорит; я тоже молчу. Мы просто смотрим друг на друга; потом она заходит в дом и идет на кухню. Интересно, что там будет, что они скажут друг другу? – Она нездорова? – спрашиваю я Адама, когда он возвращается в сад. – Поехали отсюда, – отвечает он.

Поездка на мотоцикле оказывается совсем не такой, как я себе представляла, – не то что быстро катиться с горки на велосипеде или на ходу высунуть голову из машины. На мотоцикле ты открыт всем ветра, как зимой на пляже, когда налетает шквал с моря. На шлемах стоят пластиковые щитки. Я свой опустила, а Адам нет; он это сделал нарочно. – Люблю, когда ветер в глаза, – пояснил он.

Адам сказал, что, когда мы поворачиваем за угол, мне нужно наклоняться. Что он не будет разгоняться до предела, потому что я впервые сижу на мотоцикле. Но это еще ничего не значит. Даже на средней скорости можно взмыть ввысь. И полететь.

Мы проносимся по улицам, оставляя позади дома и фонари. Мы проезжаем магазин, промзону, лесной склад, пересекаем границу знакомого городского пространства. Показываются деревья, поля, простор. Я прячусь от ветра за сгорбленной спиной Адама, закрываю глаза и думаю о том, куда он меня везет. Я представляю себе мчащихся галопом лошадей в моторе: их гривы развеваются на ветру, изо рта валит пар, ноздри раздуваются. Однажды я слышала историю о нимфе, которую похитил какой-то бог и увез на своей колеснице в мрачную и жуткую глушь.

В конце конвой мы приезжаем на грязную стоянку возле автомагистрали; такого я никак не ожидала. Здесь припаркованы две огромные фуры и пара легковушек; я замечаю ларек с хот-догами.

Адам выключает мотор, пинком ставит мотоцикл на подпорку и снимает шлем. – Сначала слезь с мотоцикла, – советует он.

Я киваю, не в силах вымолвить ни слова. В дороге у меня перехватило дыхание. Колени дрожат; я с трудом перекидываю ногу через седло и слезаю на землю. Она не качается под ногами. Водитель фуры подмигивает мне из окна. В руке у него стаканчик с дымящимся чаем. У продавщицы в ларьке с хот-догами волосы стянуты в хвост; она протягивает мужчине с собакой пакетик чипсов. Я не такая, как они. Как будто мы сюда прилетели, а все остальные тут жили всегда. – Мы еще не пришли, – говорит Адам, – давай поедим, и я тебе кое-что покажу.

Похоже, он понимает, что я пока не могу говорить, и не ждет ответа. Я медленно бреду за ним, слушаю, как он заказывает два хот-дога с кольцами лука. Откуда он знал, что мне именно этого и хотелось?

Мы едим стоя. По очереди отхлебывает кока-колу. Я поверить не могу в то, что я здесь, что, сидя на мотоцикле позади Адама, я смотрела на пролетающий мимо окружающий мир, что небо было словно шелк, я видела, как клонится к вечеру день– не белый, не серый и не серебристый, а смешанный, трехцветный. Наконец, едва я выбрасываю обертку от хот-дога в урну и допиваю кока-колу, Адам спрашивает: – Готова?

И я иду за ним в калитку позади ларька с хот-догами, за канаву, в редкий лесок. Вьющаяся через лес тропинка приводит нас на опушку. Я и не думала, что мы так высоко забрались. Нашим глазам открывается удивительный вид. Город расстилается внизу, словно кто-то положил его к нашим ногам, а мы разглядываем его с вышины. – Ух ты! – восхищаюсь я. – Никогда тут не была. – Угу.

Мы садимся рядом на скамью, почти касаясь друг друга коленями. Земля под ногами, как камень. В воздухе пахнет морозом, который еще не вполне установился, и близкой зимой. – Я сюда приезжаю, когда мне нужно ото всех сбежать, – поясняет Адам. – Грибы я здесь нашел.

Адам вынимает коробочку с табаком, открывает, отсыпает табака на бумагу и скручивает сигарету. У него под ногтями грязь, и я вздрагиваю, представив, что эти руки прикасаются ко мне. – Держи, – говорит Адам. – Это тебя согреет.

Он протягивает мне сигарету, и я смотрю, как он сворачивает еще одну для себя. Она похожа на тонкий бледный палец. Адам дает мне прикурить. Мы молчим целую вечность, лишь выдыхаем дым на город внизу.

Он говорит: – Внизу может твориться все что угодно, но здесь ты об этом не знаешь.

Я понимаю, что он имеет ввиду, быть может, в тех домишках кромешный ад, все вверх дном, мечты рассыпаются в прах. Но отсюда все кажется таким умиротворенным. Чистым. – Ты извини, что так случилось с мамой, – просит Адам. – Она бывает невыносима. – Она больна? – Не совсем. – Так что же с ней такое?

Адам вздыхает, проводит рукой по волосам. – Полтора году назад папу сбила машина.

Он щелчком отбрасывает окурок в траву, и мы оба следим взглядом за оранжевым светлячком. Кажется, что прошло несколько минут, прежде чем огонек потух. – Хочешь, поговорим об этом?

Он пожимает плечами: – Да тут и говорить не о чем. Мама с папой поссорились, он сбежал в паб и, переходя через дорогу, забыл посмотреть по сторонам. Спустя два часа к нам в дверь позвонила полиция. – Ужас! – Ты когда-нибудь видела испуганного полицейского? – Нет. – Жуткое зрелище. Мама осела на лестнице и зажала уши руками, а полицейские с фуражками в руках топтались в прихожей; у них дрожали колени. – Адам невесело фыркнул. – Полицейские были чуть постарше меня и понятия не имели, что делать. – Какой кошмар! – Хуже того. Они отвезли ее опознать тело отца. Мама сама хотела, но они не должны были ее пускать. Его раздавило в лепешку. – Ты поехал с ними? – Я ждал снаружи.

Теперь я понимаю, почему Адам так непохож на Зои и остальных знакомых ребят из школы. Нас связывает горе.

Он продолжает: – Я думал, что переезд как-то поможет, но увы. Мама до сих пор каждый день пьет кучу таблеток. – Ты за ней ухаживаешь? – Да. – А жить когда? – У меня нет выбора.

Адам поворачивается ко мне лицом. Кажется, будто он видит меня насквозь, знает обо мне такое, чего не знаю даже я сама. – Тесса, тебе страшно?

Меня никто раньше об этом не спрашивал. Никогда. Я бросаю на него взгляд-вдруг он смеется надо мной или интересуется из вежливости? Но Адам не отводит взгляд. И я признаюсь ему, что ужасно боюсь темноты, боюсь спать, боюсь сросшихся перепончатых пальцев, тесноты и дверей. – Время от времени на меня накатывает. Все думают, что если ты больна, то тебе ничего не страшно, но это не так. Это как если за тобой все время следит маньяк и в любую минуту может застрелить. А иногда я забываю обо всем на несколько часов. – Как тебе это удается? – Я общаюсь с другими людьми. Чем-нибудь занимаюсь. Тогда с тобой в лесу я целый день не думала ни о чем.

Адам медленно-медленно кивает.

Наступает тишина. Она длится всего мгновение, но вполне осязаема– как подушка вокруг коробки с острыми углами. – Тесса, ты мне нравишься, – признается Адам.

Я сглатываю комок в горле: – Правда? – Помнишь, ты пришла и попросила бросить вещи в костер. Ты тогда сказала, что хочешь от них избавиться. Ты призналась, что наблюдала за мной в окно. Обычно люди такое не говорят. – Я тебя шокировала? – Наоборот. – Он опускает глаза, как будто подсказка валяется у него под ногами. – Но я не смогу дать тебе то, чего ты хочешь. – А чего я хочу? – Я только-только прихожу в себя. Если между нами что-то будет, ну ты понимаешь, то что потом? – Он ерзает на скамье. – Это плохо кончится.

Я поднимаюсь, внезапно чувствуя себя необыкновенно чужой Адаму. Как будто в моей душе захлопнулось окошко. То, сквозь которое шла теплота и искренность. Я холодна, как схваченный инеем лист. – Увидимся, – бросаю я. – Уходишь? – Ага, есть кое-какие дела в городе. Извини, я забыла сколько времени. – Тебе нужно идти прямо сейчас? – Я встречаюсь с друзьями. Они будут меня ждать.

Он нашаривает на траве шлемы: – Давай я тебя отвезу. – Нет-нет, не надо. Кто-нибудь из друзей меня заберет. Они все с машинами.

Адам, похоже, ошеломлен. Ха! Так ему и надо! Пусть не задается. Я ухожу, даже не попрощавшись. – Подожди! – зовет он.

Но я не останавливаюсь. И не оборачиваюсь. – На тропинке, наверно, скользко! – кричит он. – Дождь начинается.

Я же говорила, что будет дождь. Я так и знала. – Тесса, давай я тебя подвезу!

Он заблуждается, если воображает, что я поеду вместе с ним на мотоцикле.

Я смертельно ошибалась, думая, что он может меня спасти.