Текст книги "Избранное"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 113 страниц) [доступный отрывок для чтения: 40 страниц]

– Что вы очень умная девушка, Фрона. Вы угадываете иногда вернее, чем сами предполагаете. Но вы бываете слепы, и вы не поверите, как вы иногда слепы!

– В вас есть что-то, из-за чего я могла бы вас полюбить, но вы это так далеко запрятали, что мне не найти.

Губы Люсиль дрогнули, словно она собиралась что-то сказать. Но она только плотнее закуталась в кухлянку и повернулась, чтобы уйти.

Фрона проводила ее до дверей, и Хау-Хэ долго размышляла о белых, которые создают законы и сами преступают их.

Когда дверь захлопнулась, Люсиль плюнула на мостовую.

– Тьфу! Сент-Винсент! Я осквернила свой рот твоим именем! – И она плюнула еще раз.

– Войдите!

В ответ на приглашение Мэт Маккарти дернул за шнурок, открыл дверь и осторожно притворил ее за собой.

– А, это вы! – Сент-Винсент с угрюмой рассеянностью взглянул на гостя, потом овладел собой и протянул ему руку. – Алло, Мэт, старина. Мои мысли были за тысячу миль отсюда, когда вы вошли. Садитесь и будьте как дома. Табак у вас под рукой. Попробуйте его и скажите свое мнение.

«Понятно, почему его мысли были за тысячу миль отсюда», – подумал Мэт: идя сюда, он встретил женщину, и в темноте ему показалось, что она удивительно похожа на Люсиль. Но вслух он сказал:

– Вы хотите сказать, что замечтались? Это неудивительно.

– Почему? – весело спросил журналист.

– А потому, что по дороге сюда я встретил Люсиль, и следы от ее мокасинов вели к вашей лачуге. У нее иногда бывает острый язычок.

– И это хуже всего, – ответил Сент-Винсент совершенно искренне. – Стоит мужчине бросить на женщину благосклонный взгляд, как ей уже хочется претворить эту минуту в вечность.

– Трудненько разделаться со старой любовью, а?

– Да уж, можно сказать. И вы поймете меня. Сразу видно, Мэт, что вы были в свое время мастером по этой части.

– В свое время? Я и теперь еще не так стар.

– Конечно, конечно. Это видно по вашим глазам. Горячее сердце и острый глаз, Мэт! – Он ударил гостя по плечу и дружелюбно рассмеялся.

– Да и вы парень не промах, Винсент. Где мне до вас! Вы умеете обхаживать женщин. Это ясно, как апельсин. Много вы роздали поцелуев и много разбили сердец. Но, Винсент, было ли у вас когда-нибудь настоящее?

– Что вы хотите этим сказать?

– Настоящее… настоящее… то есть… ну, вы были когда-нибудь отцом?

Сент-Винсент отрицательно покачал головой.

– И я не был. Но вам знакомо отцовское чувство?

– Не знаю. Не думаю.

– А мне оно знакомо. И это самое настоящее, могу вас уверить. Если есть на свете мужчина, который когда-либо вынянчил ребенка, так это я или почти что я. Это была девочка, теперь она выросла, и я люблю ее больше, чем родной отец, если только это возможно. Мне не повезло: кроме нее, я любил только одну женщину, но она слишком рано вышла замуж за другого. Я никому не говорил об этом ни словечка, верьте мне, даже ей самой. Но она умерла, да помилует бог ее душу.

Он опустил голову на грудь и задумался о белокурой саксонке, которая однажды, словно солнечный луч, нечаянно заглянула в бревенчатый склад на берегу реки Дайи. Вдруг он заметил, что Сент-Винсент уставился глазами в пол, размышляя о чем-то другом.

– Довольно глупостей, Винсент!

Журналист с усилием оторвался от своих мыслей и обнаружил, что маленькие голубые глазки ирландца просто впились в него.

– Вы храбрый человек, Винсент?

Секунду они как будто старались заглянуть друг другу в душу. И Мэт мог поклясться, что увидел чуть заметный трепет и колебание в глазах собеседника.

Он торжествующе ударил кулаком по столу.

– Честное слово, нет!

Журналист подвинул жестянку с табаком и начал скручивать сигарету. Он тщательно делал это; тонкая рисовая бумага хрустела в его твердых, ни разу не дрогнувших руках, и густой румянец, выступивший над воротом рубашки, постепенно покрыл впадины щек и, бледнея на скулах, залил все его лицо.

– Это хорошо, потому что избавит мои руки от грязной работы. Винсент, послушайте. Девочка, ставшая взрослой, спит сейчас в Доусоне. Помоги нам бог, но мы с вами никогда уже не коснемся головой подушки такими невинными и чистыми, как она! Винсент, примите это к сведению: руки прочь от нее!

Бес, о котором говорила Люсиль, насторожился, злобный, раздражительный, безрассудный бес.

– Вы мне не нравитесь. К этому у меня есть основания. И хватит. Запомните твердо: если у вас хватит безумия жениться на этой девушке, то вы не дождетесь конца этого проклятого дня, вы не увидите брачной постели. Подумайте, мой милый. Я мог бы вас уложить на месте вот этими двумя кулаками. Но я надеюсь, что найду более правильный способ разделаться с вами. Будьте спокойны. Обещаю вам это.

– Свинья ирландская!

Бес вырвался наружу совершенно неожиданно, и Мэт увидел перед глазами дуло кольта.

– Он заряжен? – спросил он. – Я вам верю. Чего же вы медлите? Взведите курок, ну?

Палец журналиста взвел курок. Раздался предостерегающий треск.

– Ну, нажимайте! Нажимайте, говорю я вам! Да разве вы способны на это, когда глаза так и бегают у вас?

Сент-Винсент попытался отвернуться в сторону.

– Смотрите на меня, вы! – приказал Маккарти. – Не отводите глаз, когда будете стрелять!

Сент-Винсент неохотно повернул голову и посмотрел на ирландца.

– Ну?

Сент-Винсент стиснул зубы и спустил курок. По крайней мере ему показалось это, как часто бывает во сне. Он сделал над собой усилие, отдал себе мысленно приказ, но душевная растерянность помешала ему.

– Да что он, парализован, что ли, ваш нежный пальчик? – Мэт усмехнулся прямо в лицо измученному противнику. – Теперь отведите его в сторону, так, и опустите его… осторожней… осторожней… осторожней…

Он постепенно понизил голос до успокоительного шепота.

Когда курок занял исходное положение, Сент-Винсент уронил револьвер на пол и с едва слышным стоном бессильно опустился на стул. Он попытался выпрямиться, но вместо этого уронил голову на стол и закрыл лицо дрожащими руками. Мэт надел рукавицы, посмотрел на него с сожалением и ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

Глава XX

Суровая природа делает и людей суровыми. Приятные стороны жизни проявляются только в теплых странах, где жаркое солнце и тучная земля. Сырой и влажный климат Британии побуждает англичан к пьянству. Благоухающий Восток влечет к сказочным сновидениям. Рослый северянин с белой кожей, грубый и жестокий, ревет от гнева и ударяет врага прямо в лицо тяжелым кулаком. Гибкий южанин с вкрадчивой улыбкой и ленивыми движениями выжидает и действует тайком, укрывшись от посторонних глаз, грациозно и деликатно. У всех них одна цель, разница только в образе действий. И здесь решающим фактором является климат и его влияние. И тот и другой – грешники, как все существа, рожденные женщиной; но один грешит явно, не скрываясь перед богом, а другой, точно бог его не может видеть, обряжает порок в блестящие одежды, пряча его, словно дивную тайну.

Таковы обычаи людей, зависящие от солнечного света, от порывов ветра, от природы, от семени отца и молока матери. Каждый человек является продуктом воздействия множества сил, которые могущественнее его, и они-то отливают его в заранее предназначенную форму. Но, если у него здоровые ноги, он может убежать и подвергнуться давлению иных сил. Он может бежать дальше и дальше, встречая на своем пути все новые силы. И так, пока он не умрет, и конечный образ его жизни будет зависеть от множества сил, которые он встретил на своем пути. Если подменить двух младенцев в колыбели, то раб будет с царственным величием носить пурпур, а царский сын так же подобострастно просить милостыню и униженно раболепствовать под кнутом, как самый жалкий из его подданных. Какой-нибудь Честерфилд с пустым желудком, случайно напав на хорошую пищу, будет так же жадно объедаться, как свинья в ближайшем хлеву. А Эпикуру в грязной хижине эскимосов пришлось бы либо наслаждаться китовым жиром и ворванью моржа, либо умереть.

Люди, попав на юный Север, морозный, негостеприимный и полный опасностей, сбрасывали с себя южную лень и боролись, не щадя своих сил. Они соскабливали с себя налет цивилизации: всю ее нелепость, большинство ее недостатков, а возможно, и часть ее добродетелей. Возможно. Но они сохраняли великие традиции и по крайней мере жили честно, искренне смеялись и смело смотрели друг другу в глаза.

Поэтому женщине, рожденной на юге и изнеженной воспитанием, не следует блуждать по северным странам, если она не сильна духом. Она может быть кроткой, нежной, чувствительной, она может обладать глазами, не утратившими блеска и наивного выражения, и слухом, привыкшим только к сладким звукам. Но, если у нее здоровые и устойчивые воззрения, к тому же достаточно широкие, с ней не случится ничего дурного, и она сможет все понять и простить. Если же нет – она увидит и услышит многое такое, что оскорбит ее; она будет глубоко страдать и потеряет веру в человека, а это будет для нее самым страшным несчастьем. Такую женщину следует тщательно оберегать, отдавать под опеку ближайшим родственникам мужского пола. Очень разумно было бы поселить ее в хижине на холме, высящемся над Доусоном, или, лучше всего, на западном берегу Юкона, запретить ей выходить без провожатых и защитников. Склон холма за хижиной может служить подходящим местом для прогулок на свежем воздухе, где слух не будет осквернен крепкими словечками мужчин, стремящихся к великим достижениям.

Вэнс Корлисс вытер последнюю оловянную тарелку, убрал ее на полку и, закурив трубку, развалился на койке. Он принялся рассматривать законопаченные мхом щели на потолке своей хижины. Эта хижина стояла у подножия Французского Холма на берегу ручья Эльдорадо, недалеко от главной проезжей дороги; единственное окно ее приветливо подмигивало ночью запоздалым путникам.

Дэл Бишоп, открыв дверь пинком ноги, ввалился в хижину с вязанкой дров. Лицо его так заиндевело, что он едва мог говорить. Это обстоятельство было для него всегда крайне тягостным, и он прежде всего подставил свое лицо горячему воздуху, шедшему от плиты. Иней растаял в один миг, и капли бешено запрыгали по раскаленной поверхности плиты. Небольшие льдинки, срываясь с его бороды, шумно ударялись о заслонки, со злобным шипением превращаясь в пар.

– Вы видите перед собой явление природы, объясняющее три вида материи, – рассмеялся Вэнс, подражая монотонному голосу лектора. – Твердое тело, жидкость и пар. Еще минута – и вы увидите газ.

– В-в-все это очень хорошо, – бормотал Бишоп, сражаясь с непокорной льдинкой. Наконец ему удалось оторвать ее от верхней губы и бросить на плиту.

– Сколько, по-вашему, градусов мороза, Дэл? Пятьдесят будет?

– Пятьдесят? – переспросил старатель с невыразимым презрением и вытер свое лицо. – Ртуть уже несколько часов как замерзла, а с тех пор становится все холоднее и холоднее. Пятьдесят? Я готов поставить свои новые рукавицы против ваших стертых мокасин, что сейчас никак не меньше семидесяти градусов.

– Вы думаете?

– Хотите пари?

Вэнс, смеясь, кивнул головой.

– По Цельсию или по Фаренгейту? – спросил Бишоп, внезапно насторожившись.

– О, если вам так нужны мои старые мокасины, – возразил Вэнс, притворяясь, что оскорблен недоверием Дэла, – то забирайте их без всякого пари!

Дэл фыркнул и бросился на противоположную койку.

– Вы думаете, это остроумно? – Не получив ответа, он счел свое возражение исчерпывающим, перевернулся на другой бок и начал изучать щели на потолке.

Этого развлечения хватило на пятнадцать минут.

– Не сыграть ли нам партию в криб на сон грядущий? – обратился он к другой койке.

– Идет! – Корлисс встал, потянулся и переставил керосиновую лампу с полки на стол. – Вы думаете, хватит? – спросил он, рассматривая уровень керосина сквозь дешевое стекло.

Бишоп бросил на стол доску для игры, потом смерил глазами содержимое лампы.

– Забыл налить керосину. Теперь уже поздно. Завтра налью. На один-то роббер хватит наверняка.

Корлисс, тасовавший карты, остановился.

– Через месяц нам предстоит длинный путь, приблизительно в середине марта, как только удастся собраться. Мы поедем вверх по реке Стюарт к Макквестчену; потом по Макквестчену и назад по Мао; потом наперерез к Мэйзи Мэй, заворачивая у ручья Гендерсона.

– По Индейской Реке?

– Нет, – ответил Корлисс, сдавая карты. – Ниже. Там, где Стюарт подходит к Юкону. А потом вернемся в Доусон до вскрытия льда.

Глаза старателя засверкали.

– Надо торопиться! Вот это поездка! Чувствуете?

– Я получил извещение от группы Паркера, работающей на Мао, а Макферсон не дремлет на Гендерсоне… Вы его не знаете. Они там сидят тихо, и, конечно, трудно сказать, но…

Бишоп глубокомысленно кивнул головой, в то время как Корлисс перевернул побитый козырь. Перед старателем мелькнуло ослепительное видение двадцати четырех очков, когда снаружи послышался гул голосов и дверь задрожала от сильного стука.

– Войдите! – крикнул он. – И нельзя ли потише? Посмотрите, – обратился он к Корлиссу, разглядывая свои карты, – пятнадцать – восемь, пятнадцать – шестнадцать и восемь составляют двадцать четыре. Мне повезло!

Корлисс быстро вскочил, а Бишоп повернул голову. Две женщины и мужчина неуклюже ввалились в хижину и остановились, на минуту ослепленные светом.

– Силы небесные! Да это Корнелл! – Старатель потряс мужчине руку и провел его вперед.

– Вы помните Корнелла, Корлисс? Джек Корнелл. Тридцать седьмая миля на полпути к Эльдорадо.

– Ну как же не помнить! – сердечно отозвался инженер, пожимая ему руку.

– Ужасная была ночь прошлой осенью, когда вы приютили нас, ужасная ночь, но зато бифштексы из лося, которыми вы угостили нас за завтраком, были великолепны.

Джек Корнелл, волосатый человек с мертвенно-бледным лицом, выразительно тряхнул головой и поставил на стол объемистую бутылку. Затем он снова кивнул головой и свирепо посмотрел вокруг. Он заметил плиту, подошел к ней, поднял конфорку и сплюнул комок желтоватой жидкости. Еще шаг – и он вернулся на прежнее место.

– Понятно, я помню эту ночь, – прогремел он, в то время как льдинки со звоном падали с его волосатых челюстей. – И я чертовски рад вас видеть. Факт! – Он неожиданно опомнился и прибавил довольно робко: – Факт! Мы все чертовски рады вас видеть, правда, девочки? – Он повертел головой и одобряюще кивнул своим спутницам. – Бланш, дорогая, мистер Корлисс. Я рад э… хм… рад… случаю вас… хм… познакомить. Карибу Бланш, сэр, Карибу Бланш.

– Очень рада. – Карибу Бланш дружески протянула руку Корлиссу и внимательно осмотрела его. Это была нежная блондинка, должно быть, когда-то довольно миловидная. Но теперь черты ее лица огрубели, морщины стали глубже, как на сильно обветренных лицах мужчин.

Джек Корнелл, восхищенный своей светскостью, прочистил горло и вывел вперед другую женщину.

– Мистер Корлисс, Дева, будьте знакомы. Хм! – прибавил он, отвечая на вопросительный взгляд Вэнса: – Ну да. Дева. Точно, Дева.

Женщина улыбнулась и поклонилась, но не подала руки. «Аристократ», – втайне определила она инженера, и ее ограниченный опыт подсказал ей, что среди «аристократов» рукопожатие не принято.

Корлисс нерешительно повертел рукой, затем поклонился и с любопытством посмотрел на нее. Это была хорошенькая смуглянка с низким лбом, прекрасно сложенная. Несмотря на вульгарность ее типа, Корлисс невольно поддался очарованию ее бьющей через край жизнерадостности, которая как бы сочилась из всех пор ее тела. Каждое движение Девы, быстрое и непринужденное, казалось, было вызвано избытком горячей крови и энергии.

– Недурной экземплярчик, а? – спросил Джек Корнелл, одобрительно следя за взглядом хозяина дома.

– Бросьте ваши шутки, Джек, – резко возразила Дева и презрительно скривила губы, чтобы произвести впечатление на Вэнса. – Мне кажется, вам следует позаботиться о бедняжке Бланш.

– Дело в том, что мы порядочно прозябли, – сказал Джек. – А Бланш провалилась под лед у самой дороги и отморозила себе ноги.

Бланш улыбнулась, когда Корлисс провел ее к табуретке у плиты, но с ее строгих губ не слетело ни слова, несмотря на боль, которую она испытывала. Он отвернулся, когда Дева начала снимать с нее мокрую обувь. Бишоп сразу же принялся искать чистые носки и мокасины.

– Она провалилась только до лодыжек, – конфиденциально заявил ему Корнелл, – но этого довольно в такую ночь.

Корлисс утвердительно кивнул головой.

– Мы увидели свет у вас в окне, ну и пришли. Вы ничего не имеете против?

– Конечно, нет!

– Мы вам помешали?

Корлисс успокоил его, положив руку ему на плечо и дружелюбно заставив его сесть. Бланш с наслаждением вздохнула. От ее мокрых чулок, повешенных над плитой, уже шел пар, а ноги ее нежились в теплых сивашских носках Бишопа. Вэнс придвинул гостям жестянку с табаком, но Корнелл вытащил из кармана пачку сигар и предложил их всем присутствующим.

– Исключительно плохая дорога на этом повороте, – заявил он громовым голосом, бросая красноречивые взгляды на бутылку. – Там, где бьют ключи, лед стал непрочным, но этого не замечаешь, пока не угодишь туда ногой. – Он повернулся к женщине у плиты: – Как вы себя чувствуете, Бланш?

– Шикарно, – ответила она, лениво потягиваясь всем телом и шевеля ступнями. – Хотя мои ноги менее гибки, чем были, когда мы пустились в путь.

Взглядом попросив разрешения хозяина, Корнелл откупорил бутылку и почти доверху наполнил четыре жестяные кружки и банку из-под варенья.

– А как насчет грога? – вмешалась Дева. – Или пунша? У вас найдется лимонный сок? – обратилась она к Корлиссу. – Есть? Замечательно! – Она устремила свои черные глаза на Дэла. – Эй вы, кухарь! Доставайте вашу миску и тащите сюда котел для горячей воды. Живей! Все за дело! Джек угощает, но без меня ничего не выйдет! Сахар есть, мистер Корлисс? А мускатный орех? Ну, хоть корица? Ладно! Годится! Живее, кухарь!

– Ну, разве она не милашка? – шепнул Корнелл Вэнсу, следя осоловевшими глазами, как она размешивала кипящую смесь.

Но Дева обращала внимание только на инженера.

– Плюньте на него, сэр, – посоветовала она, – он уже почти готов. Он прикладывался к бутылке на каждой остановке.

– Но, дорогая… – запротестовал Джек.

– Я вам не дорогая! – фыркнула она. – Вы мне совсем не нравитесь.

– Почему?

– Потому… – Она осторожно разлила пунш по кружкам и задумалась. – Потому что вы жуете табак. Потому что у вас все лицо заросло бородой. Мне нравятся только молодые люди с бритыми лицами.

– Не придавайте значения ее болтовне, – сказал Корнелл. – Она говорит все это нарочно, чтобы разозлить меня.

– Ну, теперь займитесь лучше вашим пуншем! – резко приказала она. – Это вернее будет!

– За кого мы выпьем? – крикнула Бланш, все еще сидевшая у плиты.

Все подняли кружки и на мгновение замерли.

– За здоровье Королевы! – быстро произнесла Дева первый тост.

– И Билла! – добавил Дэл Бишоп.

Опять произошла непредвиденная задержка.

– Какого Билла? – подозрительно спросила Дева.

– Маккинли.

Она наградила его улыбкой.

– Спасибо, кухарь. Вы молодец. Ну, валяйте, джентльмены!

– Выпьем стоя за здоровье Королевы и Билла Маккинли!

– До дна! – прогремел Джек Корнелл, и кружки звонко ударились о стол.

Вэнс Корлисс развеселился и почувствовал, что ему становится интересно. Согласно теории Фроны, подумал он с иронией, это называется изучать жизнь и пополнять запас своих знаний о людях. Это была ее фраза, и он несколько раз мысленно повторил ее. Затем он снова вспомнил о ее помолвке с Сент-Винсентом и привел Деву в восторг, попросив ее спеть что-нибудь. Однако она стеснялась и согласилась лишь после того, как Бишоп исполнил несколько куплетов из «Летучего облака». Ее слабенький голосок охватывал не более чем полторы октавы, ниже этого он подвергался странным изменениям, а выше дрожал и срывался. Все же она пропела «Возьмите прочь ваше золото» с трогательным воодушевлением, вызвавшим жгучие слезы у Корнелла, который жадно слушал ее и, по-видимому, испытывал в эту минуту незнакомое ему чувство тоски.

Деву наградили шумными аплодисментами, после чего Бишоп провозгласил тост в честь певицы, назвав ее «Царицей волшебных колокольчиков», а Джек Корнелл без устали гремел: «Пьем до дна!»

Двумя часами позже Фрона Уэлз постучалась в хижину. Это был настойчивый стук, который перекрыл наконец шум, царивший в хижине. Корлисс поспешил к дверям.

Она радостно вскрикнула при виде его.

– Ой! Это вы, Вэнс! Я не знала, что вы здесь живете.

Он пожал ей руку и заслонил дверь своим телом. За его спиной хохотала Дева, и Джек Корнелл ревел:

 
Пусть вести об этом летят,
Прод с Запада едет назад;
Зажарьте побольше телят,
Тру-ла-ла, ла-ла, ла-ла!
 

– В чем дело? – спросил Вэнс. – Что-нибудь случилось?

– Мне кажется, вы могли бы пригласить меня войти. – В ее голосе слышались упрек и нетерпение. – Я провалилась в лужу и отморозила себе ноги.

– Батюшки! – зазвенел за спиной Вэнса голос Девы. Вслед за этим раздались дружный смех Бланш и Бишопа и громкие протестующие крики Корнелла. Корлиссу показалось, что вся его кровь прилила к лицу. – Вам нельзя войти, Фрона. Разве вы не слышите?

– Но это необходимо! – настаивала она. – У меня замерзают ноги.

Он покорно отступил и закрыл за ней дверь. Войдя в освещенную хижину, она на секунду остановилась. Но вскоре она освоилась с ярким светом и сразу поняла, что здесь происходит. Воздух был насыщен табачным дымом, от которого в закрытом помещении мутило человека, пришедшего с улицы. Над огромной миской, стоявшей на столе, клубился пар. Дева отбивалась от Корнелла длинной ложкой для горчицы. Ускользая, она успевала выбрать удобную минуту и усердно мазала его нос и щеки желтой кашицей. Бланш отвернулась от плиты и наблюдала за потехой, а Дэл Бишоп, с кружкой в руках, аплодировал каждому удачному мазку. У всех были разгоряченные лица.

Вэнс бессильно прислонился к двери. Создавшееся положение казалось ему совершенно немыслимым. У него появилось дикое желание рассмеяться, разрешившееся припадком кашля. Но Фрона, чувствуя, как все больше мертвеют ее ноги, шагнула вперед.

– Алло, Дэл! – окликнула она Бишопа.

При звуке знакомого голоса веселье застыло на лице Дэла, и он медленно и неохотно повернул голову. Фрона откинула капюшон своей кухлянки, и лицо ее, свежее и румяное от мороза, показалось на фоне темного меха лучом света в грязном кабаке. Они все знали ее. Кто же не знал дочери Джекоба Уэлза? Дева с испуганным криком выронила ложку, а Корнелл, растерявшись, еще больше размазал по лицу желтые пятна и в замешательстве опустился на ближайшую табуретку. Одна Карибу Бланш сохраняла самообладание и тихо смеялась.

Бишоп заставил себя сказать: «Алло!» – но не нарушил этим воцарившегося молчания.

Фрона подождала минуту, затем произнесла:

– Добрый вечер, господа.

– Сюда! – Вэнс пришел в себя и усадил ее у плиты, напротив Бланш. – Поскорей снимайте вашу обувь и остерегайтесь жары. Постараюсь что-нибудь найти для вас.

– Холодной воды, пожалуйста, – попросила она. – Это лучше всего при отмораживании. Дэл принесет мне воду.

– Надеюсь, это не серьезно?

– Нет. – Она покачала головой и улыбнулась ему, стараясь снять обледенелые мокасины. – Успела промерзнуть только поверхность. В худшем случае сойдет кожа.

В хижине воцарилось гробовое молчание. Было слышно только, как Бишоп наливает воду из кадки в таз да Корлисс роется в своих вещах, стараясь найти самые маленькие и изящные мокасины и самые теплые носки.

Фрона, энергично растиравшая себе ноги, сделала передышку и подняла глаза.

– Я не хочу замораживать ваше веселье из-за того, что сама замерзла, – улыбнулась она. – Пожалуйста, продолжайте.

Джек Корнелл выпрямился и крякнул, а Дева приняла величественный вид; но Бланш подошла к Фроне и взяла у нее полотенце.

– Я промочила ноги в том же месте, – сказала она и, став на колени, начала растирать замерзшие ступни Фроны.

– Думаю, что вы как-нибудь приладите это. Вот! – И Вэнс бросил им домашние мокасины и шерстяные носки, которые обе женщины начали осматривать, тихо смеясь и перешептываясь.

– Но что вы делали ночью одна на дороге? – спросил Вэнс. В глубине души он был поражен тем, как спокойно и смело Фрона справлялась с затруднительным положением.

– Я знаю заранее, что вы будете меня ругать, – ответила она, помогая Бланш подвешивать мокрую обувь над огнем. – Я была у миссис Стентон. Дело в том, что мы с миссис Мортимер неделю гостили у Пентли. Словом, я начну сначала. Я думала уйти от миссис Стентон засветло, но ее ребенок облил себя керосином, а муж ее был в Доусоне, и мы только полчаса тому назад убедились, что ребенок вне опасности. Она ни за что не хотела отпустить меня одну, хотя бояться было нечего. Я только не ожидала, что в такой мороз можно попасть в лужу.

– Чем же вы помогли ребенку? – спросил Дэл, желая поддержать начатый разговор.

– Жевательным табаком. – И, когда смех утих, она продолжала: – Там не было горчицы, и я не могла придумать ничего лучшего. К тому же Мэт Маккарти спас мне однажды жизнь этим же средством, когда у меня в детстве был круп. Но вы пели, когда я вошла. Продолжайте, пожалуйста, – попросила она.

Джек Корнелл нерешительно произнес:

– Я уже кончил.

– Тогда вы, Дэл, спойте «Летучее облако», как вы когда-то пели на реке.

– Он уже пел это, – сказала Дева.

– Тогда спойте вы. Я уверена, что вы поете.

Она ласково улыбнулась Деве, и последняя исполнила какую-то балладу с большим искусством, чем сама от себя ожидала. Холодок, внесенный появлением Фроны, быстро растаял, и снова начались песни, тосты и веселье. Фрона из чувства товарищества не отказалась поднести к губам банку из-под варенья и, в свою очередь, спела «Анну Лори» и «Бена Болта». Она втайне наблюдала за действием вина на Корнелла и Деву. В этом было что-то новое для нее, и она была довольна, хотя ей было жаль Корлисса, неохотно исполнявшего роль хозяина.

Впрочем, он не нуждался в жалости. «Любая другая женщина…» – повторял он про себя двадцатый раз, смотря на Фрону и представляя себе, что было бы, если бы в его дверь постучалась и вошла любая из многочисленных женщин, виденных им за чайным столом его матери. Не далее как вчера ему было бы неприятно видеть Бланш, растиравшую ноги Фроны. Но сегодня он восхищался тем, что Фрона позволила ей это сделать, и почувствовал большую симпатию к Бланш. Его приподнятое настроение, может быть, объяснялось пуншем, но так или иначе он находил признаки каких-то доселе неведомых ему достоинств на огрубевшем лице Бланш.

Фрона надела высохшие мокасины и стояла, терпеливо слушая Джека Корнелла, произносившего, заикаясь, последний бессвязный тост.

– За… за… че… человека, – бормотал он хриплым голосом, спотыкаясь на каждом слоге, – который создал… создал…

– Эту благословенную страну, – подсказала Дева.

– Правильно, дорогая… За… че… че… человека, который создал эту благословенную страну… За… э… э… Джекоба Уэлза!

– И добавьте, – крикнула Бланш, – за дочь Джекоба Уэлза!

– Браво! Почтить вставанием! Пьем до дна!

– О, она замечательный товарищ! – заявил Дэл, раскрасневшийся от пунша.

– Я хотела бы хоть один раз пожать вам руку, – тихо сказала Бланш, в то время как другие галдели хором.

Фрона сняла рукавицу, которую уже успела надеть, и они обменялись крепким рукопожатием.

– Нет, – сказала Фрона Корлиссу, видя, что он надел шапку и завязывает наушники. – Бланш говорит, что Пентли живут всего в полумиле отсюда, и дорога идет все прямо. Я не хочу, чтобы меня провожали. Нет! – Она сказала это таким повелительным тоном, что Вэнс швырнул шапку на койку. – Спокойной ночи, господа! – крикнула она, наградив пирующих улыбкой.

Корлисс проводил ее до двери и вышел из хижины. Она посмотрела на него. Ее капюшон был наполовину откинут, и лицо обольстительно сияло при свете звезд.

– Я… Фрона… я хотел бы…

– Не беспокойтесь, – прошептала она. – Я не выдам вас, Вэнс.

Он заметил насмешливый блеск в ее глазах, но все-таки пытался продолжать.

– Я только хочу вам объяснить…

– Не нужно. Я все поняла. Не могу, однако, сказать, что одобряю ваш вкус.

– Фрона! – Страдание в его голосе тронуло ее.

– Ах, какой глупый! – засмеялась она. – Разве я не знаю? Ведь Бланш мне сказала, что она промочила ноги.

Корлисс опустил голову.

– Право, Фрона, вы самая последовательная женщина, какую я встречал. К тому же, – он выпрямился во весь рост, и в его голосе зазвучали повелительные нотки, – ведь между нами не все кончено.

Она пыталась остановить его, но он продолжал:

– Я знаю, я чувствую, что все выйдет по-иному. Говоря вашими же словами, не все факты были приняты во внимание. А что касается Сент-Винсента… Вы еще будете моей. Но, возможно, это будет не так скоро!

Он протянул к ней жадные руки, но она успела предупредить его движение, засмеялась и, быстро повернувшись, легко побежала по дороге.

– Вернитесь, Фрона! Вернитесь! – кричал он ей вслед. – Простите меня!

– Не надо, – донесся ответ. – А то я буду огорчена. Спокойной ночи!

Он подождал, пока она не исчезла во мраке, потом вернулся в хижину. Он совершенно забыл о том, что там происходило, и в первую минуту его поразило это зрелище. Карибу Бланш тихо плакала в стороне. У нее были блестящие влажные глаза, и, когда он на нее взглянул, одинокая слеза катилась по ее щеке. Лицо Бишопа стало серьезным. Дева легла головой на стол, среди опрокинутых кружек и пролитой жидкости. Корнелл наклонился над ней и, икая, бессмысленно повторял: «Вы молодец, дорогая! Вы молодец!»

Но Дева была безутешна.

– О боже! Когда я подумаю, что есть и что было… и не по моей вине. Не по моей вине, говорю вам! – крикнула она в порыве злобы. – Где я родилась, спрашиваю я вас? Кто был мой старик? Горький пьяница. А моя старуха? Ее знал весь Уайтчепел! Кто истратил на меня хоть грош? Кто воспитывал меня? Кто заботился обо мне? Хоть чуточку! Хоть чуточку!

Корлиссом овладело внезапное отвращение.

– Замолчите! – приказал он.

Дева подняла голову, растрепанные волосы делали ее похожей на фурию.

– Кто она? – язвительно спросила она. – Ваша возлюбленная?

Корлисс повернулся к ней с бледным от ярости лицом, его голос дрожал от гнева.

Дева вся съежилась и инстинктивно защитила лицо руками.

– Не бейте меня, сэр! – захныкала она. – Не бейте меня!

Корлисс испугался своего порыва и постарался овладеть собой.

– Теперь, – спокойно сказал он, – одевайтесь и уходите. Все. Проваливайте!

– Это недостойно мужчины, – проворчала Дева, видя, что ей не угрожают побои.

Но Корлисс сам проводил ее до двери, оставив сказанное без внимания.

– Выгнать дам! – фыркнула она, споткнувшись о порог.

– Прошу прощения, – бормотал Джек Корнелл успокаивающе, – прошу прощения.

– Спокойной ночи. Мне очень жаль, – сказал Корлисс, обращаясь к выходящей Бланш с извиняющейся улыбкой.

– Вы франтик! Вот что вы такое! Проклятый франтик! – кинула ему Дева, закрывая дверь.