Текст книги "Сольная партия"

Автор книги: Джек Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Микали бросил на стол конверт.

– Пятнадцать тысяч франков, как договорились. – Он вынул „кольт" из кармана. – А его я оставлю себе. Избавлюсь от него сам.

Он повернулся к двери.

– Куда ты теперь? – спросил Жарро.

– У меня сегодня концерт. Забыл? – Микали бросил взгляд на часы. – Осталось ровно полчаса. Надо спешить.

– Боже всемогущий! – воскликнул Жарро. – А что, если что-то сорвалось? Если тебя выследят?

– Молись, чтобы не выследили. Такой финал не нужен ни тебе, ни мне. Я вернусь сразу после концерта. Скажем, в одиннадцать, договорились?

– Конечно, – едва слышно простонал Жарро. – Мне идти некуда.

Микали сел во взятую напрокат машину и уехал. Он был спокоен и не испытывал страха, хотя ясно осознавал, что Клод Жарро больше не может приносить пользу. Не говоря уже о том, что его сегодняшнее поведение оставляло желать лучшего. Он уже явно не тот, каким был раньше, в Алжире. Жаль, придется с Жарро распроститься. Однако сейчас следовало думать лишь о концерте.

К залу Микали прибыл за пятнадцать минут до начала концерта и едва успел переодеться. К счастью, все обошлось, и вот он уже стоял в кулисах и смотрел, как дирижер выходит на сцену.

Джон последовал за ним, в раздавшийся навстречу гром аплодисментов. Публика заполнила зал до отказа, в третьем ряду сидел Мелос и греческий посол с супругой. Мелос устроился на откидном сиденье.

Шуман написал одночастный концерт специально для своей жены Клары, пианистки. А позже переписал в трехчастный. В свое время музыкальный критик лондонского „Таймс" охарактеризовал это произведение как надуманное и напыщенное и воздал должное попыткам мадам Шуман выдать рапсодию мужа за настоящую музыку.

Под пальцами Микали творение Шумана заблистало новыми красками, отчего публика пришла в полный восторг. Так что все немало удивились, если не сказать больше, когда в середине интермеццо, прочитав переданную служителем записку, посол Греции, его жена и атташе по вопросам культуры поднялись и покинули зал.

Жарро следил за новостями по телевизору. Комментатор не сомневался, что убийство имело политическую подоплеку. В подтверждение этого он привел следующие факты: убийца сохранил жизнь шоферу, а также называл жертв фашистами. Вероятно, он принадлежит к одной из группировок, члены которой бежали с родины по политическим причинам и обосновались в Париже. В таком случае, полиция имеет прекрасную зацепку. Разыскиваемый – выходец с Крита, причем из простонародья. Шофер точно определил акцент террориста.

Трупы, особенно лежавшие на заднем сиденье „мерседеса", являли собой весьма впечатляющее зрелище и напомнили Жарро прежние подвиги Микали. После концерта он обещал вернуться. Но зачем? Есть только одна причина…

Лучше поскорее убраться, пока не поздно. Но где искать защиту? Не у полиции же и не у уголовников. И вдруг, несмотря на туманивший голову хмель, Жарро ясно увидел очевидный выход. Существовал только один человек, мэтр Девиль, его адвокат. Лучший, что признано всеми, адвокат по уголовным делам. Дважды он спасал Жарро от тюрьмы. И теперь он тоже что-нибудь придумает. Сейчас его, конечно, в офисе не найдешь. Значит, он у себя в квартире, где живет вот уже три года после того, как от рака умерла его жена. Улица Нантер, рядом с проспектом Виктора Гюго.

Жарро отыскал номер телефона и судорожными движениями начал накручивать диск.

После небольшого ожидания в трубке раздался голос:

– Девиль слушает.

– Мэтр, это я, Жарро. Мне необходимо с вами увидеться.

– Опять попал в беду, Клод, да? – Девиль добродушно рассмеялся. – Приходи утром ко мне в контору. Ну, скажем, в девять.

– Я не могу ждать, мэтр.

– Придется, приятель. Я отправляюсь в гости.

– Мэтр, вы сегодня слушали новости? О том, что случилось на Буа де Медон?

– Убийство? – переспросил адвокат уже другим тоном.

– Да. Вот о чем я должен с вами поговорить.

– Ты в гараже?

– Да.

– Тогда жду тебя через пятнадцать минут.

Жан-Полю Девилю исполнилось сорок пять. Он считался одним из самых удачливых адвокатов по уголовным делам во всем Париже. И тем не менее с полицией у него установились превосходные отношения. Хотя ради своих подзащитных он шел на любые ухищрения, его отличала честность, справедливость и скрупулезная корректность. Джентльмен старой закалки, он не раз оказывал услуги „Сюрте Женераль", тем самым завоевав безграничную симпатию этого учреждения.

Семья Девиля погибла во время массированных бомбежек Кале в 1940 году. Сам он не служил в армии по причине слабого зрения, и его, мелкого клерка из адвокатской конторы, вместе с тысячами соотечественников отправили на принудительные работы в Восточную Германию, а затем в Польшу.

Подобно многим французам, оказавшимся после войны по ту сторону „железного занавеса", он смог вернуться домой лишь в 1947 году. Поскольку вся его родня погибла, он решил начать новую жизнь в Париже. Жан-Поль воспользовался специальной правительственной стипендией, учрежденной для таких, как он, и получил диплом юриста в Сорбонне.

Кропотливым трудом Девиль создал себе доброе имя. В 1955 году он женился на своей секретарше, но брак его оказался бездетным. Мадам Девиль не отличалась крепким здоровьем, впоследствии у нее развился рак желудка, и после двух мучительных лет болезни она умерла.

Непростая судьба мэтра Девиля вызывала сочувствие, причем не только у полицейских и коллег, но и у членов криминального братства. Что, в общем-то, забавно, если учесть, что этот мягкий и симпатичный француз в действительности являлся полковником Николаем Ашимовым, украинцем по национальности, не видевшим дома вот уже двадцать пять лет. Возможно, он являлся крупнейшим русским разведчиком во всей Западной Европе. Относился он, однако, не к КГБ, а к его злейшему конкуренту – армейской разведке, известной как ГРУ.

Еще до окончания войны русские пооткрывали разведшколы в различных уголках Советского Союза, каждая из которых имела ярко выраженную национальную окраску, как, например, „Глициния", где агентов готовили к работе в англоязычных странах в точном подобии английского городка, где были созданы те же условия, в которых им предстояло жить на Западе.

Ашимов провел два долгих года в „Гроснии", там упор делался на все французское: обстановка, культура, питание и манера одеваться копировались самым тщательным образом.

Он имел значительное преимущество перед однокашниками, поскольку его мать была француженка, и, сделав большие успехи, наконец получил задание влиться в группу французских рабочих в Польше, делить с ними все тяготы их жизни и приспосабливаться к роли Жан-Поля Девиля, умершего от воспаления легких в одном из сибирских рудников в 1945 году. В 1947 году его отправили домой – домой, во Францию.

Девиль подлил Жарро коньяку.

– Выпей, тебе не помешает. Занимательная история.

– Я ведь могу доверять вам, мэтр? – в отчаянии спросил Жарро. – Ведь если до легавых дойдет хоть словечко…

– Мой дорогой друг, – успокоил его адвокат, – разве я уже не говорил? Отношения между юристом и клиентом такие же, как между священником и исповедующимся. Кроме того, сообщил ли я полиции о твоих связях с ОАС?

– Но что мне теперь делать? – воскликнул в страхе Жарро. – Если вы видели новости по телевизору, то полагаю, знаете, на что он способен.

– Фантастика, – отозвался Девиль. – Разумеется, я часто слышал его игру. Очень хороший музыкант. Сейчас я смутно припоминаю, что читал в какой-то газете о том, что мальчишкой он провел пару лет в Иностранном легионе.

– Он никогда не был мальчишкой, – перебил Жарро. – Я мог бы порассказать вам кое-что о его проделках в Алжире. Да что там – в Касфе он получил две пули в грудь и все же умудрился прикончить из револьвера четырех феллахов. Из револьвера, Господи помилуй!

Девиль налил клиенту очередную рюмку.

– Расскажи еще.

И Жарро рассказал. К концу рассказа он основательно набрался.

– Итак, что же мне делать? – в который раз спросил он.

– По-моему, Микали обещал вернуться в одиннадцать? – Девиль взглянул на часы. – Сейчас десять. Я только захвачу плащ, и мы поедем в гараж. Машину поведу я. Ты самостоятельно и улицу не перейдешь.

– В гараж? – переспросил Жарро, медленно, с трудом выговаривая слова. – Почему в гараж?

– Потому что я хочу с ним встретиться и уговорить пощадить тебя. – Девиль хлопнул Жарро по плечу. – Доверься мне, Клод. Я помогу тебе. В конце концов, именно за этим ты и пришел, не так ли?

Он накинул в спальне темный плащ, надел черную шляпу, с которой никогда не расставался, из ящика комода достал пистолет. Все-таки его ждет встреча с первостатейным убийцей-маньяком, если все услышанное сегодня – правда.

Девиль взвесил пистолет на ладони, затем, повинуясь инстинкту, пошел на отчаянный риск – снова спрятал оружие в комод. В соседней комнате Жарро продолжал накачиваться коньяком.

– Ну ладно, Клод, – бодро сказал он. – Пошли.

Концерт обернулся триумфом. Микали вновь и вновь вызывали, требуя сыграть „на бис". Наконец он уступил и сел за рояль. Абсолютную тишину сменило взволнованное перешептывание – после небольшой паузы пианист заиграл „Пастораль" Габриеля Гровлеца.

Джон Микали оставил взятую напрокат машину, не доезжая до гаража, и прошел оставшуюся часть пути пешком, невзирая на сильный дождь. Ворота гаража даже не скрипнули. „Кольт" по-прежнему отягощал правый карман его плаща. Он немного постоял в темноте, слушая доносившуюся сверху музыку и поглаживая металл револьвера.

Затем бесшумно поднялся по лестнице и открыл дверь. В погруженной в полумрак гостиной горела только лампа на столе, рядом похрапывал пьяный в стельку Жарро. Подле него стояло две бутылки „Наполеона" – одна пустая, другая на три четверти полная. Из портативного радиоприемника раздавалась тихая музыка. Ее прервал голос диктора, сообщившего новые детали массированных поисков убийцы Вассиликоса и его телохранителей.

Микали выключил приемник и вынул „кольт". Вдруг из-за его спины раздался тихий голос:

– Если у вас тот револьвер, о котором я думаю, убивать из него Жарро – непростительная ошибка.

Говорили по-английски, очень чисто, с небольшим французским акцентом.

Девиль вышел из темного угла. Он так и не снял плащ. В одной руке он держал трость, в другой – шляпу.

– Пулю извлекут из тела, и баллистическая экспертиза установит, что убийство произведено тем же оружием, что и убийство Вассиликоса и его людей. Я ведь не ошибаюсь? У вас именно тот револьвер? – Девиль передернул плечами. – Отсюда, конечно, не следует, что они смогут выйти на ваш след, но все равно, зачем одним неверным жестом портить такую блестящую операцию?

Микали ждал, крепко прижав револьвер к бедру.

– Кто вы такой?

– Жан-Поль Девиль. Адвокат по уголовным делам. Храпящий за столом субъект – мой клиент. Сегодня вечером он прибежал ко мне в весьма возбужденном состоянии и рассказал все. Видите ли, у нас с ним довольно-таки необычные отношения. Я, можно сказать, прихожусь ему чем-то вроде отца-исповедника. Год или два назад он натворил дел, связавшись с ОАС, а я вытащил его.

Девиль полез в карман плаща. „Кольт" тут же взметнулся ему навстречу.

– Всего лишь сигарета, честное слово. – Адвокат достал серебряный портсигар. – Я очень давно не практиковался в стрельбе. Зачем прибегать к таким грубым аргументам? Я ведь играю с вами в открытую. Все происшедшее останется между нами двумя, да еще этой несчастной пьяной свиньей. Он больше ни одной живой душе ни словом не обмолвился.

– И вы ему верите?

– А что ему оставалось? Как испуганный кролик, он припустил к единственной известной ему безопасной норе.

– Чтобы поделиться с вами?

– Он боялся, что вы убьете его. Он дрожал от страха. И рассказал мне о вас все. Об Алжире, о Легионе. Например, о Касфе. Ваше небольшое приключение произвело на него неизгладимое впечатление. Еще он указал причины случившегося. А именно, что Вассиликос пытал и убил вашего деда.

– И что же? – невозмутимо спросил Микали.

– Я мог бы перед уходом изложить известные мне факты на бумаге, запечатать в конверт и написать записку секретарше, чтобы она передала письмо кому следует.

– Но вы так не сделали.

– Нет.

– Почему же?

Девиль подошел к окну и распахнул его. Дождь лил немилосердно. В квартиру ворвался шум ночного города.

– Скажите мне одну вещь: вы всегда говорите по-гречески с критским акцентом, как сегодня в парке?

– Нет.

– Я так и думал. Блестящий штрих, как и то, что в разговоре с шофером вы назвали Вассиликоса и его людей фашистами. В результате чего сегодня в Греции перехватают всех коммунистов и членов „Демократического фронта", которые не успеют скрыться.

– Значит, им не повезет, – бросил Микали. – Политика наводит на меня скуку, так что, будьте добры, переходите прямо к делу.

– Все очень просто, мистер Микали. Хаос. Хаос – моя работа. Я, как и мое начальство, живо заинтересован в нестабильности на Западе. В хаосе, беспорядках, страхе и неуверенности в завтрашнем дне – во всем том, что сегодня сделали вы, ибо то, что сегодня происходит в Афинах, аукнется и в Париже. К утру в городе не останется ни одного левого агитатора, за которым бы не установили надзор или не упрятали бы в кутузку. И не только коммуниста, но и социалиста. Социалистам такое обращение не понравится, и очень скоро на их сторону встанут рабочие, что создаст большие проблемы для правительства, учитывая предстоящие выборы.

– Кто вы? – тихо спросил Микали.

– Подобно вам, не тот, за кого себя выдаю.

– Вы с Востока? Может, даже из самой Москвы?

– Разве вам не все равно?

– Как я уже говорил, политика нагоняет на меня тоску.

– Великолепная основа для сотрудничества, которое я хочу вам предложить.

– И что же вы хотите?

– Вас, мой дорогой друг. Я хочу, чтобы вы по моей просьбе время от времени повторяли свое выступление в Буа де Медон. Но только в самых особых случаях. Я предлагаю уникальное и совершенно конфиденциальное соглашение, о котором, кроме нас двоих, никто никогда не узнает.

– Короче, вы меня шантажируете?

– Конечно же, нет. Вы можете убить меня не сходя с места – и Жарро тоже. И спокойно уйти. Кому придет в голову вас заподозрить? Боже, вы ведь в прошлом году играли для английской королевы на высочайшем приеме в Букингемском дворце, верно? Когда вы прилетаете в Лондон, что происходит?

– Меня проводят через секцию для особо важных пассажиров.

– Совершенно верно. Можете ли вы припомнить, чтобы за последнее время хоть в какой-нибудь стране таможенники проверяли ваш багаж?

Девиль говорил абсолютную правду. Микали положил „кольт" на подоконник и вынул сигарету. Девиль щелкнул зажигалкой.

– Позвольте мне прояснить еще одно обстоятельство. Как и для вас, политика для меня – пустой звук.

– Зачем же вам все это нужно?

Девиль пожал плечами.

– Потому что я умею играть только в эту игру. И мне еще повезло. Большинству людей вообще не во что играть.

– Но мне-то ведь есть во что? – произнес Микали.

Девиль повернулся к нему лицом. Между двумя собеседниками, стоящими рядом у окна, из которого в комнату плыл запах дождя и вечерней прохлады, установилась странная, напряженная близость.

– Вы говорите о своей музыке? Ну, не думаю. Я часто сочувствую судьбе так называемых творческих людей – музыкантов, художников, писателей. У них, особенно у исполнителей, пребывание на вершине так скоротечно. А затем начинается путь под гору. То же самое, что и в сексе. Более двух тысячелетий назад Овидий сказал блестящую фразу, и с тех пор ничего не изменилось: „После слияния неизменно следует опустошение".

Доводы адвоката, произносимые тихим голосом, действовали неотразимо. Он говорил терпеливо и рассудительно. На миг Микали показалось, что он в особняке на Гидре, где под гудение сосновых дров в камине с ним беседует дед.

– Но сегодня вечером вас охватили другие ощущения. Вы наслаждались опасностью, каждой ее секундой. Хотите, я предскажу, что случится дальше? Наутро все музыкальные критики в один голос заявят, что накануне вы сыграли свой лучший концерт.

– Да, – просто отозвался Микали. – Я хорошо играл. Директор сказал, что в пятницу у них не останется ни одного непроданного билета.

– В Алжире вы уничтожали все на своем пути, верно? Целые деревни – женщин, детей. Такая уж шла тогда война. А сегодня вы прикончили мерзавцев.

Микали смотрел на лежащую под окном улицу, но видел совсем другое – феллахов, не спеша поворачивающихся спиной к горящему на центральной площади Касфы грузовику и, как в замедленной съемке, наплывающих на него. Он снова ждал их, прижав красный берет к ране и упрямо отказываясь умирать.

Тогда он четыре раза подряд победил смерть на ее собственном поле. И сейчас вновь ощутил то же захватывающее дух возбуждение. Теперь он понял, что происшедшее в Буа де Медон – событие из того же ряда. Конечно, он отплатил за деда, и все же…

– Дайте мне рояль, ноты, любые ноты, и я вот этими руками сотворю чудо.

– Даже более того, – мягко произнес Девиль. – Много более. Думаю, вы сами знаете, что я прав, мой друг.

Микали тяжело вздохнул.

– И кого конкретно вы запланировали для меня на будущее?

– А разве вам не все равно?

Легкая улыбка тронула губы пианиста.

– В общем-то, да.

– Вот и отлично. Но для начала я сделаю для вас то, что мои друзья-евреи называют „мицвах", то есть добрую услугу, за которую я ничего не жду взамен. Кое-что лично для вас. Скажите, график концертов позволит вам быть в Берлине в первую неделю ноября?

– В Берлин я могу приехать когда захочу. Там меня рады видеть всегда.

– Хорошо. Первого ноября туда сроком на три дня прибывает генерал Стефанакис. Если вам интересно знать, Вассиликос находился в прямом его подчинении. Мне кажется, личность генерала сможет вас заинтересовать. Но сейчас я предложил бы что-нибудь предпринять относительно нашего доброго приятеля Жарро.

– Что же именно?

– Для начала вольем в него еще коньяку. Жаль впустую тратить хороший напиток, но ничего не поделаешь. – Девиль, ухватив за волосы бесчувственного Жарро, запрокинул ему голову и затолкал горлышко бутылки между зубов. Потом бросил взгляд через плечо. – Надеюсь, вы сможете достать для меня билет на ваше выступление в пятницу. Очень не хотелось бы его пропустить.

На рассвете следующего дня, в пять тридцать, когда по-прежнему лил сильный дождь, ночной патрульный задержался у спуска к Сене, что напротив улицы Гани. Насквозь промокший полицейский чувствовал себя отвратительно и остановился под каштаном покурить. Туман немного поднялся над поверхностью реки, и в конце спуска, в воде, он заметил что-то странное.

Приблизившись, патрульный понял, что видит кузов грузовика „ситроен", капот которого находится под водой. Он нехотя ступил в ледяную воду, сделал глубокий вдох, нырнул, дотянулся до ручки двери и потянул. На поверхность он выбрался с телом Клода Жарро.

Неделей позже состоялось судебное расследование. Количество алкоголя в крови погибшего в три раза превышало допустимую норму. Вердикт звучал предельно лаконично – смерть в результате несчастного случая.

Концерт в пятницу превзошел все ожидания. На приеме в честь музыканта присутствовал сам министр внутренних дел, уединившийся с греческим послом для конфиденциальной беседы. К окруженному толпой почитателей Микали пробился Девиль.

– Рад, что вы смогли прийти, – заметил пианист, пожимая ему руку.

– Дорогой друг, разве возможно пропустить такое? Вы играли блестяще, просто блестяще.

Микали обвел взором зал, заполненный избранной парижской публикой.

– Странно, но я чувствую себя здесь совершенно чужим.

– Одиночество в толпе?

– Полагаю, именно так.

– Уже почти двадцать пять лет я испытываю такое. Потрясающая игра – ходить по лезвию ножа и не знать наверняка, сколько еще продлится удача. Каждый день ждать провала, стука в дверь. – Девиль улыбнулся. – В этом есть своя прелесть.

– И всегда находиться на вершине, да? – добавил Микали. – Вы думаете, он все-таки придет – ваш провал?

– Возможно, тогда, когда я меньше всего буду его ждать, и наверняка по какой-нибудь глупой и случайной оплошности.

– Не уходите, – попросил Микали. – Мне нужно обменяться парой слов с министром внутренних дел. Потом продолжим разговор.

– Разумеется.

В это время министр говорил послу Греции:

– Естественно, мы прикладываем все усилия, чтобы стереть столь позорное пятно с французского мундира. Но, честно говоря, ваш критянин словно сквозь землю провалился. И все-таки рано или поздно мы его схватим, обещаю.

Микали, услышав его слова, улыбнулся, а вслух произнес:

– Господа, для меня большая честь, что вы смогли прийти на мой концерт.

– Нам повезло, мсье Микали. – Министр щелкнул пальцами, и тут же рядом с ним вырос официант с подносом, уставленным бокалами с шампанским. – Вы играли восхитительно.

Посол поднял бокал.

– За вас, дорогой Микали. За ваш талант. Греция гордится вами.

Чокаясь с ним, Микали увидел в зеркало, что Девиль тоже поднес бокал к губам.

Генерал Георгиас Стефанакис въехал в западноберлинский отель „Хилтон" во второй половине дня второго ноября. Ему отвели номер на четвертом этаже. Соседние комнаты заняли его помощники. В качестве особого знака внимания дирекция гостиницы приставила к ним официанта и горничную греческого происхождения.

Горничную, девятнадцатилетнюю малютку с оливковой кожей и иссиня-черными волосами, звали Зиа Будакис. Через несколько лет у нее возникнут проблемы с весом, а пока, открывая своим ключом дверь в номер, она выглядела, бесспорно, привлекательной в темных чулках и черном коротком форменном платье.

Ее предупредили, что генерал вернется в восемь, поэтому она торопливо сменила постельное белье и прибралась в номере. Сложив покрывала, Зиа открыла дверь шкафа, чтобы убрать их.

Стоявший там мужчина был одет в черные брюки и свитер, голову его скрывала маска с прорезями для глаз, носа и рта. Ей бросилась в глаза веревка, обернутая вокруг его талии. Рука, схватившая ее за горло, заглушив рвавшийся из груди крик, была в перчатке. В мгновение ока девушка оказалась вместе с незнакомцем в темном шкафу за закрытой дверью. Только маленькая щелочка позволяла видеть, что происходило в комнате.

Человек ослабил хватку, и Зиа, не помня себя от страха, инстинктивно заговорила по-гречески:

– Не убивайте меня!

– А, гречанка, – ответил он, к ее великому изумлению, тоже на греческом, но с акцентом.

– Боже, вы – Критянин.

– Верно, любовь моя. – Мужчина развернул горничную к себе, продолжая придерживать за шею. – Если станешь хорошо себя вести, я не сделаю тебе ничего плохого. Но если попытаешься его предупредить, убью.

– Да, – простонала Зиа.

– Хорошо. Когда он придет?

– В восемь.

Критянин взглянул на часы.

– Нам придется подождать еще двадцать минут. Значит, нужно устраиваться поудобнее, верно?

Он облокотился о стенку шкафа, крепко прижимая девушку к себе. Зиа больше не боялась, по крайней мере, не так, как вначале, но испытывала странное возбуждение от близости мужского тела и руки, лежавшей на ее талии. Она подалась к незнакомцу – сперва едва-едва, а затем, когда он засмеялся и поцеловал ее в шею, сильнее.

Зиа прежде не чувствовала такого возбуждения, как сейчас, в темноте. И когда он толкнул ее к стенке и задрал платье, с радостью отдалась ему.

Едва все закончилось, незнакомец аккуратно связал Зие руки за спиной и тихонько прошептал на ухо:

– Ну вот, ты получила, что хотела, а теперь будь умницей и помалкивай.

Так же аккуратно он завязал ей платком рот и принялся ждать. Раздался звук ключа в замке, дверь открылась, и в номер вошел генерал Стефанакис в сопровождении двух помощников, все в форме.

Генерал повернулся к свите:

– Сейчас приму душ и переоденусь. Через сорок пять минут возвращайтесь. Поужинаем здесь.

Отдав честь, офицеры удалились. Генерал запер дверь, швырнул фуражку на кровать и начал расстегивать китель. За его спиной бесшумно заскользила дверь шкафа. Микали шагнул в комнату. В правой руке он сжимал пистолет с глушителем. Застыв от изумления, Стефанакис молча следил за его движениями. И тогда Микали стащил с лица маску.

– О Господи, – вырвалось у генерала. – Так, значит, вы и есть Критянин…

– Добро пожаловать в Берлин, – произнес Микали и выстрелил.

Он выключил свет в номере, снова надел маску, открыл окно и начал сматывать с пояса веревку. Через несколько секунд он приземлился в темноте на плоскую крышу гаража четырьмя этажами ниже. Такое упражнение не представляло для него труда. Когда-то в тренировочном лагере в Касфе, на побережье Марокко, легионер-парашютист в качестве выпускного теста должен был спуститься на веревке со стометрового утеса.

Ступив на крышу, Джон стащил вниз веревку, снова обмотал ее вокруг пояса и спрыгнул на землю. Он задержался у мусорных контейнеров, снял маску, аккуратно сложил ее и сунул в карман. Затем из-за контейнера достал бумажный пакет и вытащил из него дешевый плащ темного цвета.

Несколько минут спустя он уже шагал по переполненным вечерним улицам к своему отелю. В девять тридцать Джон Микали в стенах Берлинского университета играл Баха и Бетховена, приводя аудиторию в неистовый восторг.

На следующее утро Жан-Поль Девиль получил из Берлина телеграмму, которая гласила: „Спасибо за мицвах. Возможно, когда-нибудь я смогу отплатить вам тем же".

Подписи не было.