Текст книги "Игра для героев"

Автор книги: Джек Хиггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Глава 16Похоронный звон по Штейнеру

Когда я вернулся на берег залива Лошадиная Подкова, там ничего не изменилось: дождь, ветер, дымка, еле видный вдали форт Виктория. Не было только горы трупов у подножия утеса.

Я нашел свой бушлат в той выемке, где его оставил. Маузер со сферическим глушителем по-прежнему был в кармане; на мне – желтый дождевик со спасательной шлюпки. Теперь я сбросил его, дрожа от холода, и надел бушлат и старую боцманскую шапочку, которую тогда запихнул в карман.

И вот я готов. Я – тот самый человек, который высадился здесь ночью и просидел, скорчившись под выступом скалы, Бог знает сколько, но это было лет сто назад. Тот же – и не тот. Я глубоко и с наслаждением вдохнул холодный воздух и вновь подумал – теми же словами: «Хорошее утро. Прелестное утро для того, чтобы умереть». Если это конец, пусть так и будет.

Я взобрался на утес, где стояла старая машина Падди Райли – единственная привилегия, дарованная немцами единственному лекарю на острове. Они с Симоной сидели в машине, а Эзра стоял под дождем и набивал свою старую трубку ужасным французским табаком-самосадом, который он очень любил.

– Нашел, что хотел? – заметил он. – Отцов бушлат, да?

– Верно, Эзра.

– Дважды под парусами обогнул мыс Горн, и я был с ним. Бушлат тоже.

Я извлек из кармана маузер, вынул обойму и опорожнил ее. Оставалось семь патронов. Я тщательно перезарядил обойму, затем снова вставил ее в гнездо.

– Не думаешь ли ты завоевать весь мир с этой штукой, а? – пошутил он.

– Если понадобится. Я не собираюсь дать немцам вздернуть Штейнера, если ты это имеешь в виду, да и рейнджеры, если помнишь, под моим командованием.

– Будь благоразумней, парень. Радль – законченная свинья, но он знает, что делает. У него двадцать два эсэсовца, люди из его прежнего полка. Они повесят, снимут и четвертуют тебя, скажи он лишь слово. Если он прикажет им прыгнуть с форта Эдвард, с высоты двести футов, в море, они это сделают.

– Оуэн, для тебя сейчас появляться в Шарлоттстауне – самоубийство, – вставил Падди Райли. – Радль думает, что ты мертв. Для тебя это шанс уцелеть.

– Интересное наблюдение, – сказал я. – Напоминает мне одну историю. Про некоего уважаемого сорокапятилетнего терапевта из Дублина, который еще в двадцатом году числился врачом летучего отряда ИРА в Коннемаре. Он тогда, кажется, вполне допускал, что несколько тысяч партизан расколошматят всю британскую армию.

Падди шмыгнул носом и поднял руки в знак поражения.

– Ладно, сдаюсь. Только чтобы и мне нашлось дело! Я тоже еще кое-что могу успеть перед тем, как меня кокнут.

Открыв медицинский саквояж, стоявший у его ног, он достал британский армейский револьвер старого образца.

– Долго я берег эту штуку, Оуэн. Настало время снова пустить ее в ход.

– Вы оба с ума спятили, – сказал Эзра. – Ни черта не получится.

– Ты прав, старина, – поддакнул я. – Дохлое дело. Совсем как вести спасательную шлюпку к самому опасному рифу в Северной Атлантике с наспех собранной командой, да еще в бурю.

Он проглотил эту пилюлю. И тогда заговорила Симона, возбужденная и очень бледная:

– Ты попытаешься, Оуэн? Выручишь его?

– Я – мастер по завоеванию всего мира в одиночку, несмотря на то, что Эзра в этом сомневается, – сказал я. – У меня пять лет стажа. А теперь поедем в Шарлоттстаун и посмотрим, что там происходит.

Все сказанное было так славно и убедительно, что я и сам поверил.

* * *

Сразу за взлетно-посадочной полосой, на другой стороне дороги, на гребне холма над Шарлоттстауном стояла главная водонапорная башня. Оттуда обзор был изумительный: каждая улица, каждый переулок просматривались до самой бухты, как на карте. Доносился звон церковного колокола – приятный и в то же время жуткий. Очевидно, Радль развлекался. У Райли в машине был отличный цейсовский бинокль, он достал его и навел на церковный двор.

Передавая его мне, он мрачно сказал:

– Плохо дело, Оуэн.

В поле зрения появились церковь и кладбище. Все делалось для устрашения. У стены стояли сотни полторы рабочих «Тодта», построенных в несколько длинных шеренг. Перед ними сорок – пятьдесят саперов, все – с винтовками. Впереди стоял Шмидт с оружием наготове.

Вспомнив о Шелленберге, я отыскал и его. Он стоял рядом с Грантом и Хагеном, двумя оставшимися в живых рейнджерами; их сторожили эсэсовцы с автоматами, что было очень скверно.

Я стал искать глазами бранденбуржцев; увидел Ланца, Обермейера и Хилльдорфа – они были возле главных ворот под охраной трех жандармов, чьи латунные нагрудные бляхи отсвечивали в сером утреннем свете.

Штейнера нигде не было видно, но все явно чего-то ждали, вероятно, прибытия Радля. Большие двойные железные ворота были открыты. Интересно, что здание Вестминстерского банка, в котором размещалась плац-комендатура, задней стеной примыкало к кладбищу. Окна первого этажа в соседнем доме, где помещался узел связи, были открыты и отлично просматривались. В бинокль мне были видны два солдата, которые с явным интересом глядели на то, что делается, но при этом держались подальше от окна – видимо, боялись гнева Радля.

Все так, как в былые времена, когда я работал в подполье во Франции. Там тоже не хватало времени. Надо было уметь оценивать обстановку в считанные минуты, находить уязвимое место и действовать быстро. Я опустил бинокль; его взяла Симона.

– Узел связи рядом с плац-комендатурой, – сказал я. – Каков он изнутри?

– Старый дом Грувиля, – сказал мне Падди. – Ты там бывал раз сто.

– Что там сейчас? – настаивал я.

– Заходил я туда пару раз, – сказал Эзра. – Внизу – спальные помещения. Радиорубка в бывшей гостиной, на втором этаже, в задней части дома. Окнами выходит на церковный двор.

– Сколько человек?

– Иногда только дежурный оператор, но я видел троих или четверых, которые появлялись там время от времени. А что?

– Похоже, это – слабое место. Я бы смог, наверное, выстрелить в Радля оттуда.

– И что это дает?

– Война окончена, и большинство солдат это знают, – сказал я, пожав плечами. – Стоит убрать Радля, и они прекратят сопротивление и сдадутся. Все они уважают Штейнера, как вы помните.

– Включая эсэсовских молодчиков? Как они поведут себя, если с Радлем что-то случится?

Симона внезапно вскрикнула. Я взял у нее бинокль и поднес к глазам. Через ворота двое эсэсовцев вели Штейнера.

Они подошли к буку и остановились.

Было без десяти минут восемь.

– Спектакль начинается, – проговорил я. – Не хватает только Радля. Идете со мной?

Обращался я к Эзре, и он это понял. Он вздохнул и кивнул:

– Угу. Все сделаю, как ты хочешь, Оуэн. В случае чего в стороне не останусь.

– Хорошо, тогда доставьте меня к узлу связи как можно скорее, а по дороге я объясню, что делать.

Я улегся на пол машины, и Симона накрыла меня старым одеялом. Времени у нас было немного, едва-едва, чтобы успеть. Я точно знал: Радль назначил на восемь часов – в восемь часов все и начнется. Немецкая точность, пропади она пропадом!

Когда мы остановились, Эзра вышел из машины первым, потом Симона. Наступила пауза, и Райли прошептал:

– Быстро, как ты и хотел, Оуэн.

Я выбрался пригнувшись и шмыгнул туда, где остановился Эзра, – на крыльцо старого дома Грувиля. Эзра держал для меня дверь открытой. Я вошел в прихожую, держа маузер наготове у бедра.

Там было темно и мрачно, на всем чувствовалась печать военного лихолетья. Ковры исчезли, краска на полу местами стерлась, местами облупилась. Даже прекрасная коллекция Веджвудского фарфора, украшавшая стены, была поколота и побита.

Осталось большое зеркало в золоченой раме в глубине прихожей, и там меня поджидал маленький хмурый человек странного, но грозного вида. Он был на моей стороне, этот человек, способный убивать так решительно и умело.

Я осторожно стал подниматься по ступеням. Райли и Эзра последовали за мной, сказав Симоне, чтобы она осталась внизу. У Райли был наготове старый револьвер 45-го калибра, и я прошептал:

– Без надобности шума не поднимать. Только в крайнем случае.

Я тихо открыл дверь и вошел в комнату. С одной стороны тянулся ряд стоек с радиоаппаратурой, там же сидел дежурный оператор в наушниках. У окна стоял и смотрел во двор унтер-связист, а рядом с ним – эсэсовец с автоматом Шмайссера на плече.

Телефонист-оператор первым заметил меня, но я приставил палец к губам и извлек маузер. Подойдя на цыпочках к эсэсовцу, я приставил холодное дуло к его шее сзади. Он сжался, а я потянулся и легонько снял автомат с его плеча.

Передав его Эзре, я отступил.

– Повернитесь оба и отойдите от окна. На всякий случай знайте, эта штука работает бесшумно, так что ведите себя как надо.

Они выполнили приказ, но каждый по-своему: связист – опасливо, в то время как эсэсовец смерил меня глазами, нисколько не испугавшись. Если что, он кинется на меня с голыми руками.

– К стене! – сказал я.

В это время на улице послышался шум автомобиля.

Райли выглянул в окно.

– Радль едет.

«Мерседес» въехал в ворота и остановился. С заднего сиденья поднялся Радль. Он был в парадной форме и выглядел весьма браво.

– Ты можешь снять его отсюда? – настойчиво спросил Райли.

– Думаю, да. Приходилось кое-кого доставать.

До восьми оставалось не более минуты, как вдруг телефонист-оператор вскочил и сказал тихим, но взволнованным голосом:

– Пожалуйста, полковник Морган, не убивайте нас. Это было бы глупо. Война почти окончилась. В Люнебурге ведутся переговоры и обсуждаются условия капитуляции.

– Закрой рот! – рявкнул эсэсовец.

– Но это – правда, – в отчаянии повернулся ко мне телефонист-оператор. – Я только что слышал выпуск новостей от Би-би-си.

Мой ответ был прост, изумительно прост. Я повернулся к связисту и сказал ему:

– Выгляни в окно прямо сейчас и скажи им, что война закончилась. Сообщение поступило только что с острова Гернси. Как можно громче, чтобы все слышали.

На его лице изобразился неподдельный испуг.

– Но я не смогу этого сделать. Полковник Радль расстреляет меня.

Эсэсовец выбрал именно это мгновение, чтобы прыгнуть за другим «шмайссером», висевшим на крючке за дверью. Я выстрелил ему в затылок, и он растянулся на столе, затем свалился на пол, убитый наповал.

Я вытянул руку и приставил дуло с глушителем ко лбу связиста.

– Три секунды у тебя есть. Если Штейнер погибнет, погибнешь и ты.

В комнате пахло пороховым дымом, на дальней стене у двери были видны брызги крови. Наступила пауза, казавшаяся бесконечной. Это было одно из тех мгновений, которые не забываются; связист повернулся, бледный и испуганный, и, спотыкаясь, направился к окну.

На шею Штейнера была накинута веревка, эсэсовцы готовились перебросить ее конец через ветку дерева на высоте двадцать футов. Когда я шел позади связиста, выглядывая из-за его плеча, произошло непредвиденное.

У главных ворот появилась Симона. Она всмотрелась и, увидев Штейнера и все происходящее, надрывно закричала. Это испортило Радлю весь красиво задуманный спектакль. Все обернулись, возникла внезапная сумятица, когда Симона пробежала мимо «мерседеса».

Она уже почти добежала до Штейнера, когда ее нагнал один из эсэсовских охранников. Она стала отчаянно сопротивляться, отчего немцу пришлось довольно туго. То, что произошло потом, сорвало затею Радля. Эсэсовец, потеряв терпение, ударил Симону в лицо кулаком и сбил ее на землю.

Симону, единственную женщину на острове, знали все: и немцы, и заключенные, и редкие островитяне; она работала в госпитале, ухаживала за больными и ранеными, своим присутствием и добротой не давала людям опуститься и оскотиниться.

Толпа гневно загудела. Не только рабочие «Тодта», но и саперы, и артиллеристы подались вперед, причем некоторые вскинули винтовки.

Радль заорал, старался перекричать всех, чтобы его было слышно, и я понял: сейчас или никогда.

– Дай-ка мне свою адскую пушку, – сказал я Радлю и выхватил у него револьвер.

Я забыл, какой грохот поднимают эти старые «уэбли» – выстрелил дважды из окна, и эхо громыхнуло на весь двор, смешавшись со звоном колокола, отчего сразу наступила тишина. Все повернулись и застыли в изумлении, а я приставил ствол револьвера к затылку связиста, держась за его спиной.

– Давай! – дико заорал я. – Начинай, иначе размозжу тебе башку!

И его прорвало.

– Война! – крикнул он. – Война окончена! Мы только что получили сообщение с Гернси по радио!

Тишина тянулась, кажется, целую вечность; на самом деле вечность длилась не более двадцати секунд, а потом толпа взорвалась ликованием. Все зашумели и задвигались. Гул стоял такой, что, наверное, был слышен на другом краю острова и, вероятно, вызвал тревогу у тех, кто стоял на посту у береговых укреплений.

Рабочие «Тодта», саперы – все разом запрудили церковный двор до самых могильников, где под деревом стоял Штейнер. Люди стеной окружили его. Веревка упала с дерева. Мне было видно, как мелькают тут и там каски эсэсовских охранников, которые бросились, проталкиваясь сквозь толпу, к Радлю, сидевшему в «мерседесе» у ворот. Стрельбы не было, не было и никаких беспорядков. Люди хотели спасти Штейнера и какое-то время были одержимы только этой мыслью.

Не знаю, что произошло потом. Возможно, у немцев сдали нервы. Послышался треск пистолета-пулемета; толпа разбежалась. Трое остались лежать на земле.

Один из них был немец, сапер. Увидев гибель товарища, саперы вскинули винтовки и открыли огонь; двое эсэсовцев из окруживших машину Радля упали.

И тут я увидел Штейнера. Он побежал сквозь толпу, махая руками и что-то крича. Саперы опустили винтовки, наступила внезапная тишина, когда он встал на ничейной территории между обеими сторонами.

В наступившей тишине я слышал его отчетливо: церковный колокол перестал звонить. Он встал напротив сидящего на заднем сиденье «мерседеса» Радля, потом повернулся к толпе:

– Прекратите огонь. Хватит убивать! Все закончилось, вы понимаете? Мы выжили в этой кровавой войне, мы все!

Радль выхватил свой «люгер» и дважды выстрелил ему в спину.

Дальнейшее произошло мгновенно. Я перегнулся из окна, чтобы выстрелить в Радля, и увидел, как «мерседес» выезжает за ворота, а эсэсовские парашютисты отходят вместе с ним и непрерывно стреляют.

Большинство людей кинулись на землю при первых звуках пальбы; на мой взгляд, больших жертв не было. Я выбежал из радиорубки и бросился вниз, перескакивая через три ступеньки!

Дверь, выходящая на улицу, была открыта; как только я вылетел в прихожую, то увидел, как резко вывернул «мерседес», облепленный десантниками. Еще пятеро или шестеро бежали следом за ним. Я пропустил их, потом выскочил, бросился плашмя и открыл стрельбу.

И не я один. Рядом со мной залег Райли. Грохот выстрелов его старого револьвера 45-го калибра раскатывался не хуже пушечных залпов в битве при Ватерлоо. А Эзра стоял у крыльца и палил из «шмайссера». Застигнутым на узкой улочке эсэсовцам двигаться было некуда. Когда «мерседес», рванув, скрылся за углом, они еще пытались отстреливаться, но в считанные секунды их всех уложили.

Оглянувшись через плечо, я увидел, что мы не одни воюем: Шелленберг, десяток саперов за его спиной, трое жандармов Брандта и бранденбуржцы – у всех были винтовки.

Падди Райли промчался мимо них во двор церкви, и я последовал за ним. Там собралась большая толпа, все возбужденно кричали, и я увидел, как Грант и Хаген, действуя прикладами и расталкивая людей, освобождали проход для Райли.

Штейнер лежал на спине, глядя в одну точку где-то высоко в небе. По его лицу струилась кровь, смешиваясь с дождем и стекая на китель, в то место груди, где образовалась сквозная рана от одной из пуль, прошившей его тело навылет. Симона стояла на коленях рядом с ним. Она была в оцепенении и шоке, очевидно, еще и от того зверского удара в лицо. Не думаю, что она сознавала, насколько был плох Штейнер.

Грант и Хаген посмотрели на меня недоверчиво, когда я пробрался мимо них и упал на колени рядом с Райли.

– Плохо, Оуэн, – сказал он. – Врать не буду.

– Оуэн? – выговорил Штейнер, и глаза его блеснули. – Оуэн, это ты?

Я наклонился и неуклюже потрепал его по плечу.

– Он самый, Манфред. Приплыл верхом на приливе вместе с кучей обломков.

– Я всегда говорил, что ты не пропадешь.

Рука его потянулась к шее, нащупала Рыцарский крест и сорвала его конвульсивным движением. Слабеющей рукой он протянул крест мне.

– Это тебе, Оуэн, ты заслужил. Заботься о Симоне. Всегда... обещай мне.

Я искал подходящие слова, но это оказалось не нужно. Глаза его закрылись, голова откинулась набок. Симона издала истошный крик и упала без чувств.

* * *

«Если мне конец, пусть и он не выживет. Могу я попросить о таком одолжении?»

Эти слова звучали у меня в ушах с того самого дня на берегу Гранвиля, равно как и мой ответ. Я машинально уставился на Рыцарский крест, который держал в правой руке, затем бережно спрятал его в карман и стал пробираться сквозь толпу к воротам, где ожидали Шелленберг и его люди. Вдруг меня схватила за плечо тяжелая рука и развернула.

Я увидел перед собой искаженное лицо Гранта.

– Что с майором?

– Он скончался на борту «Гордости Гамбурга» перед тем, как корабль пошел на дно, – ответил я. – Он был тяжело ранен. Нужен был врач, его не оказалось, вот так и вышло – очень просто. Я сделал для него все, что мог. Мне очень жаль.

Страшно видеть, как на невозмутимом лице мужчины появляется боль от потери.

– Мы должны были вернуться. Должны, но Радль помешал. – Он затрясся от неудержимой ярости. – Клянусь, я в клочья разорву этого ублюдка!

Я подошел к воротам. Там собрались оставшиеся бранденбуржцы, Шелленберг со своими саперами, Шмидт, который видел, как его лучшего друга повесили. Жандармы Брандта – все, кто готов был свести счеты с Радлем.

Послышался топот сапог по мостовой, и сквозь толпу протолкался унтер из саперов. Он козырнул Шелленбергу и доложил:

– Я пересек Фиш-стрит и взобрался на новую водонапорную башню. Они двинулись по дороге на форт Эдвард.

Шелленберг повернулся ко мне. По его лбу текла кровь, стальные очки слегка сдвинулись набок. Поправив их, он встал во фрунт и сказал:

– Полковник Морган, я и мои люди в вашем распоряжении. Какие будут приказания?

Наступила внезапная тишина. Все ждали. Грант медленно повернулся и посмотрел на меня с выражением мучительной просьбы на лице.

– Хорошо, – кивнул я. – Пошли! Надо прикончить этих сволочей.

Глава 17Больше никого не убьют

У нас была одна цель – отомстить. На вершине холма, в старом автомобильном гараже, который немцы приспособили для себя в том же качестве, мы нашли кое-какое оружие и немецкую полугусеничную бронемашину с тяжелым крупнокалиберным пулеметом.

План мой состоял в том, чтобы следовать за Радлем по пятам и нанести удар до того, как ему и его людям удастся занять оборону. У него осталось не больше двенадцати – пятнадцати человек, но это были первоклассные бойцы-ветераны. Не так-то просто будет выбить этих опытных вояк из форта, если они там закрепятся.

По словам Шелленберга, в форте оставалось с десяток солдат-артиллеристов. Скорее всего они перейдут на сторону Рад-ля. Плохо, но другого исхода ожидать не следовало – им было нечего терять.

Затормозив, мы остановились прямо под гребнем холма, где дорога поднималась к форту, и я, взяв предложенный Шелленбергом бинокль, быстро осмотрел местность, чтобы сориентироваться. Главные ворота были закрыты; эсэсовские каски торчали поверх мешков с песком у пулеметного поста, оборудованного снаружи. Я размышлял несколько секунд, потом принял решение.

Бронетранспортер идет первым: это единственный способ для нас проникнуть через ворота. Мне нужны трое: один – за рулем, двое – у пулемета. Все остальные – в грузовик.

Шмидт, который сидел за рулем бронетранспортера, предложил:

– Я остаюсь. Я знаю, как управляться с этой повозкой.

Ланц и Обермейер заняли свои места у пулемета, так что спорить было не о чем. Я забрался в кабину грузовика рядом с Шелленбергом, и мы последовали за бронетранспортером, выдерживая дистанцию. Когда Шмидт прибавил газу, из-под гусениц бронемашины полетели комья грязи и щебенка – дорога была сильно разбита.

Пулемет у ворот открыл огонь, когда мы находились еще ярдов за сто, но бронетранспортер принял этот удар на себя. Пули рикошетом отскакивали от брони, не причиняя вреда.

Ланц и Обермейер палили в ответ, но без особого успеха. Пули вязли в мешках с песком, вспарывая их и поднимая пыль, из-за которой мы не могли толком ничего разглядеть.

Бронетранспортер ударил тараном по воротам на скорости около пятидесяти миль в час и сорвал их с петель. Машина затряслась, снизив скорость; дистанция между грузовиком и бронемашиной уменьшилась вдвое; когда мы миновали пулеметное гнездо, Шелленберг, державший наготове ручную гранату, высунул и швырнул ее туда, где сквозь пыль виднелись бледные физиономии эсэсовцев.

От взрыва грузовик качнулся; мы с ревом влетели в гранитную арку с выбитой на ней викторианской короной и датой – «1856 г.», и запрыгали, как на ухабах, прямо по сбитым с петель воротам.

Бронетранспортер развернулся боком для ведения огня. Я увидел, как Обермейер с окровавленным лицом перевалился через борт. Ланц полоснул очередью из пулемета. На крепостном валу над внутренним двором засели солдаты, судя по каскам – эсэсовцы, и вели ожесточенный огонь. Двое свалились вниз; бронетранспортер развернулся и врезался в грузовик, стоявший у ступеней на другой стороне.

Наш грузовик скрипнул тормозами и остановился; мы все быстро попрыгали наружу. Я увидел, как Хилльдорф подбежал к боковой двери бронетранспортера и открыл ее. Ланц успел вытащить Шмидта из-за руля. Он перевалил его вниз, на руки Хилльдорфу, и спрыгнул сам. Они подхватили его под руки, побежали, чтобы укрыться под аркой около ступеней, и едва успели. Еще полсекунды – и было бы поздно. Топливный бак бронетранспортера взорвался, как бомба, разбрызгивая горючее. Грузовик, в который он врезался, тоже запылал, и по всему двору поплыла густая завеса черного дыма.

Начался кошмар беспорядочного боя в замкнутом пространстве, когда никто не подает и не слушает команд, гремит непрерывная пальба, каждый бьется в одиночку и выживает самый прыткий и верткий. Я поднял «шмайссер», который кто-то обронил, и кинулся по ступеням на южную сторону крепостного вала. В дыму различил еле видные фигуры солдат и открыл по ним непрерывный огонь. Рядом со мной оказался Грант, сзади него – Хаген.

Я споткнулся о мертвеца и чуть не растянулся. Мой магазин уже опустел, когда из облака дыма вылетел эсэсовец – глаза навыкате, оскаленные зубы, бешено орущий рот. Я швырнул автомат ему в голову. Он увернулся, заорал еще громче, направил автомат на меня в упор, но тут выстрелили Грант с Хагеном – эсэсовец повалился назад в облако дыма.

Повсюду гремела стрельба, грохнул оглушительный взрыв гранаты, слышались дикие крики и вопли. Я преодолел последнюю ступень и оказался на валу форта. В руке я держал маузер.

Из гари, дыма и огня кто-то выскочил навстречу нам. Хаген вскрикнул и упал. Его место занял Шелленберг. Дым рассеялся; ярдах в десяти от нас показались трое. Шелленберг припал на колено и, держа свой «люгер» обеими руками, как его учили, спокойно расстрелял всех троих. Внезапно он вскрикнул, прижал руку к лицу и осел набок.

Только одна фигура теперь держалась на ногах. Я выпустил в него всю обойму маузера, увидел, как он зашатался и упал. Налетевший с моря сильный порыв ветра унес дым в сторону.

Я добрался до самой высокой точки форта. Там стоял Радль, держа автомат.

В горячке он не узнал меня. Проскочивший вперед Грант вскинул руку с маузером, но Радль был начеку и разрядил в Гранта весь магазин своего «шмайссера». Грант удержался на ногах, сделал два шага к Радлю – и упал ничком подле человека, которого смертельно ненавидел.

Я метнулся вперед, но опоздал. Радль поднял свой «люгер». А затем что-то стряслось. Он узнал меня, увидел ходячего мертвеца, и это ошеломило его.

Он заколебался, палец его ослаб на спусковом крючке, на губах застыло шепотом произнесенное мое имя. У меня была наготове финка. Взмах руки, щелчок выпущенного лезвия – и все. Лезвие вошло под подбородок и, проткнув нёбо, вонзилось в мозг. Его рука – рука трупа – судорожно сжалась, грохнул зряшный выстрел в землю, «люгер» выпал из мертвых пальцев. Потребовалась вся моя сила, чтобы выдернуть финку. Мгновение он стоял, покачиваясь и глядя сквозь меня потухшим взглядом, затем осел, перевалился через низкий парапет и полетел с высоты в море, бившееся о черные скалы внизу.

Я немного постоял там, затем отер финку о бушлат, сложил и убрал в карман. Обернувшись, я увидел выходящего из дыма Шелленберга; он прижимал к лицу окровавленный носовой платок.

Говорить ему удавалось с трудом, но то, что он сказал, подвело черту:

– Этого мало, чтобы отомстить за Штейнера.

Мне сказать было нечего; пройдя мимо него, я спустился сквозь дым и разгром и вышел во двор.

Я нашел во дворе вездеход, уселся за руль и поехал обратно в Шарлоттстаун. Я чувствовал себя более усталым, чем когда-либо в жизни. Слишком много событий за короткое время. Слишком много жертв. Слишком много убийств.

На главной улице толпился народ – рабочие «Тодта», немецкие солдаты. Они бесцельно топтались на месте. Для них тоже что-то закончилось, и они были застигнуты врасплох, на перепутье, которое всегда возникает там, где завершается старое и начинается новое.

Медленно проезжая мимо церкви, я увидел, как Эзра вышел из церковного двора. Он помахал мне и подбежал.

– Что там произошло?

Я рассказал, но странное дело – его это, кажется, не заинтересовало.

– Ищу Симону, – сказал он. – Она пропала. До госпиталя она дошла вместе с нами, когда мы несли Манфреда, но ожидания выдержать не смогла.

Я смотрел на него и не мог понять, о чем он говорит.

– Ты хочешь сказать, что Штейнер – жив?

– Состояние неважное, это верно, но это все же не конец, как казалось поначалу, когда Падди положил его на стол. Одна пуля прошла сквозь легкое, другая застряла в ребрах. Жить будет.

– Симона не знает?

Он кивнул.

– Одному Богу известно, где она сейчас, бедное дитя.

Но я знал, почти наверняка знал.

* * *

Я увидел ее с вершины утеса и спустился по тропе мимо предупредительного щита. Откровенно говоря, не знаю, как мне удалось дойти, потому что неожиданно ноги сделались ватными, раз или два я споткнулся и чуть не упал.

Я спрыгнул на мягкий песок там, где кончалась тропа, посидел с минуту, затем поднялся и пошел к ней. Она обернулась ко мне навстречу. Глаза ее распухли от слез. Мое сердце дрогнуло от жалости.

Она бросилась в мои объятия, как это бывало прежде, а я гладил ее волосы и говорил:

– С ним все будет в порядке, Симона, это самое главное, что объединяет нас с ним. Оба мы всегда остаемся живы.

Она медленно подняла голову и посмотрела мне в лицо горящими глазами.

– Манфред – жив? Ты говоришь, Манфред – жив?

Она отпрянула от меня и бросилась бежать по берегу, спотыкаясь на рыхлом песке и плача навзрыд. Я смотрел, как она устремилась вверх по тропе.

Никогда не думал, что мне будет так плохо оттого, что она уходит. Полагаю, однако, что в душе я давно смирился с этой мыслью. А там, на берегу, было так приятно: морские волны накатывали одна за другой и лизали белый песок; и ни с того ни с сего я подумал о Мэри Бартон, и мне так захотелось, чтобы она была рядом со мной, что я невольно вздохнул и поежился.

Я упал на песок. Мне было радостно и спокойно, я улыбался. Странное дело: жизнь начинается снова. Все кончилось. Не только события минувшей недели, но и все, из чего складывались последние шесть лет. И что же я заслужил, чем мог похвастаться? Выбитым глазом и немецким Рыцарским крестом? Генри бы это одобрил. Жизнь забавна, как на нее ни посмотри.

Оставалась одна вещь, о которой я забыл. Опустив руку в карман, я вынул финку, щелкнул лезвием, размахнулся и изо всех сил швырнул ее далеко в море. Она упала в серую воду и исчезла навсегда.

Над головой послышался резкий крик буревестника. Он чуть снизился, а затем, взмыв вверх, полетел прочь. Я поднялся, пошел по песку обратно и стал медленно-медленно взбираться по тропе.