Текст книги "Фиалковый венец"

Автор книги: Джефри Триз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава 19
СЕРЕБРЯНЫЙ КУЗНЕЧИК

Конон решил устроить пир, чтобы отпраздновать победу «Овода». «И кое-какие другие радостные события», – добавил он, и в его суровых глазах мелькнула улыбка, хотя (как впоследствии напомнил ему Алексид), говоря это, он и не подозревал, какое еще радостное событие предстоит ему отпраздновать.

– Только я ничего не приготовил, – признался Конон. – Конечно, я знал, что, по обычаю, хорег комедии, снискавшей награду, угощает актеров и хор, но, сказать по правде, я никак не ожидал, что мы можем победить Аристофана! Впрочем, это дело поправимое. Один мой друг предоставил в мое распоряжение свой городской дом. Теперь только надо найти повара.

– Тут могу помочь я, – предложил Алексид. – Я могу найти повара.

– Ну еще бы! – сказал Конон с непривычной шутливостью. – Теперь, когда я знаю, что ты не только раскрыл заговор Магнета, но и сочинил комедию твоего деда, меня очень огорчило бы, если бы ты не сумел сделать такую пустяковую вещь – подыскать мне повара.

– Видишь ли, и в том и в другом мне очень помогала Коринна…

– Эта красивая девушка, которую я видел в театре?

– Да. И, собственно говоря, мне и тут не обойтись без ее помощи. Ведь повар, о котором я говорю, – ее мать.

– Ну, так поговори с ней, Алексид. Пусть готовит пир на пятьдесят человек. Хор и актеры – это уже почти тридцать, а кроме того, твоя семья и твой друг Лукиан… Но, может быть, ты хочешь сам кого-нибудь пригласить? Алексид несколько мгновений в нерешительности молчал. Но наконец он собрался с духом:

– А можно… можно, я приглашу Сократа?

– Конечно, если только он согласится. Скажи моему рабу, где его искать.

– Наверно, он у себя дома. Видишь ли, – пояснил Алексид, с грустью вспоминая, что «Овод» был написан ради Сократа, – он почти никогда не ходит в театр и, значит, не видел и моей комедии. Ну, а так как во время представления ему не найти на улицах обычных собеседников, он, наверно, сидит дома и ждет, чтобы праздники кончились и было с кем поговорить.

– Ну, пусть разговаривает со мной сегодня на пиру, – деловито сказал Конон. – Расскажи моему рабу, где он живет, а сам сходи к этой твоей хваленой стряпухе… как ее зовут?

– Горго.

– Горго? – недоуменно повторил Конон. – Я где-то слышал это имя.

– Ну, это понятно: лучше ее никто в Афинах не готовит. Но сегодня, может быть, она и свободна, потому что в Афинах ее пока не все знают, они совсем недавно приехали из Сиракуз…

– Так как же я мог о ней слышать? – пробормотал Конон. – На пирах я не бывал вот уже много лет. Она, ты говоришь, мать этой девушки?.. Ну, неважно, неважно… – Он повернулся к рабу:

– Когда пригласишь Сократа, беги со всех ног домой и скажи госпоже, чтобы она оделась и приехала сюда на пир. Скажи, что пир будет очень скромный и женщины, если пожелают, останутся на своей половине. Конечно, она отвыкла от шумного веселья, но сегодня же все-таки Дионисии! Скажи ей, что вино будет сильно разбавлено, что не будет ни флейтисток…

– Ты ошибаешься, – перебил его Алексид, и уголки его рта лукаво задергались. – Без одной флейтистки мы все-таки не обойдемся, или Горго откажется прийти, да и я тоже, хотя и нижайше прошу меня простить.

Конон просмотрел на него, и его лицо стало почти испуганным.

– Неужели эта девушка – флейтистка?

– Не такая, как другие, – но ведь и этот пир будет на таким, как другие.

Так оно и было.

Первое, что бросилось в глаза Алексиду, когда он вошел в дворик харчевни, была старая овчина, разбитые деревянные сандалии и широкополая пастушеская шляпа – все это валялось на земле.

Коринна выбежала к нему из кухни.

– Ах, Алексид, я так рада, так рада! – воскликнула она.

– Так ты уже слышала? – спросил он с досадой. А он-то, расставшись с Кононом, бежал всю дорогу бегом, чтобы его никто не опередил!

– Слышала? – Коринна закинула голову и засмеялась своим беззвучным смехом. – Неужели ты думаешь, что я не сумела и посмотреть? – Она указала на кучу одежды:

– Можешь забрать свою старую овчину. В театре она сослужила мне хорошую службу – она так благоухала, что мои соседи старались отодвинуться то меня подальше!

– Значит… – в восторге начал он. – Ах ты, хитрая…

– Это еще что? – вопросила Горго, выходя из кухни. – Что на вас нашло? В жизни я…

– Я к тебе с поручением, – объяснил Алексид. – Сегодня вечером пир на пятьдесят человек. Все самое лучшее. Денег не жалеть. Ты согласна?

Лицо Горго расплылось от удовольствия.

– Еще бы! Я всегда говорила, господин Алексид, что ты нам добрый друг. Все и будет только самое лучшее.

Этот вечер Алексид запомнил как самый счастливый в своей жизни. Что могло быть приятнее минуты, когда отец обнял его, а потом отступил на шаг и оглядел его даже с каким-то страхом!

– Так, значит, то, о чем говорит весь город, правда? Комедию написал ты, а не дядя Алексид? Я горжусь тобой, сын!

А ведь Леонт еще не слышал тогда, что его сын помог раскрыть опасный заговор!

А мать, сильно оробевшая (она согласилась прийти на пир только с условием, что будет сидеть с Диметрией в соседней комнате и лишь украдкой поглядывать на пирующий), поцеловала его и шепнула:

– А я нисколько не удивилась, милый. Я всегда знала, что твой отец недостаточно тебя ценит.

Алексид невольно улыбнулся – то же самое она говорила и про дядюшку Живописца! Но ведь у нее доброе сердце и она обо всех думает хорошо. Филипп, на этот раз отпущенный домой на праздники, поздравил его с неловкостью старшего брата, а Теон произнес целую речь и замолчал только тогда, когда Алексид дернул его за ухо. Ника клялась, что, знай она, в чем дело, она переоделась бы мальчиком, а уж в театре побывала бы непременно! Дядюшка Живописец, ничуть не огорченный утратой славы, веселился больше всех – до чего же приятно, заявил он, не притворяться больше умником! А завтра можно будет снова спокойно работать в гончарне.

Сократ всем очень понравился. И особенно Леонту, чье мнение о нем, как и у многих других афинян, переменилось к лучшему благодаря «Оводу». Теон же присосался к старику философу, как пиявка; они устроились в спокойном уголке и вели длинную беседу, ни на кого не обращая внимания, пока Теон уже за полночь вдруг не уснул на полуслове. Сократ улыбнулся, подложил ему под голову подушку и подошел к Главку, чтобы расспросить его о природе ритма.

Но самое важное случилось раньше, как только унесли столы и в зал вошла Коринна с флейтой в руке. В этот вечер она казалось совсем взрослой, потому что на ней был длинный хитон из сверкающей голубовато-серой ткани под цвет ее глаз. Она не надела никаких украшений, кроме старой серебряной броши, изображающей кузнечика. Эту брошь она хранила с раннего детства, надевала только в особо торжественных случаях и верила, что она приносит удачу.

Пока она играла, Конон тихонько прошел в соседнюю комнату, где на приличном расстоянии от пирующих сидели его жена, мать Алексида и еще несколько женщин, а так же Ника, очень недовольная этим уединением. Деметрия посмотрела на мужа и улыбнулась. После стольких лет сельского затворничества ей было очень приятно наблюдать такое веселье.

– Какая красивая девушка! – прошептала она.

Конон как-то странно поглядел на нее.

– Она тебе никого не напоминает, милая? – спросил он с притворным равнодушием.

Деметрия повернулась и посмотрела в зал. Она покачала головой:

– Не помню.

– И неудивительно. Это же было… довольно давно. А ту девушку ты в лицо не видела – только ее отражение в своем зеркале.

Деметрия посмотрела не него, недоуменно сдвинув брови:

– О чем ты говоришь, Конон?

– Она точный твой портрет в юности. Я заметил это сразу, как только увидел ее утром.

Деметрия тихонько засмеялась, смущенно, но радостно.

– Такой красивой я никогда не была. Пожалуй, все-таки какое-то сходство и правда есть, хотя мне самой судить об этом трудно.

– Вылитая ты, – настаивал Конон.

– Какое странное совпадение!

– Так и я думал, пока не узнал имени ее матери. Ее зовут Горго.

– Не может быть! – У Деметрии перехватило дыхание.

Побледнев, она схватилась за сердце, и Алексид, заметивший это через открытую дверь, бросился к ней на помощь, но она поборола свое волнение. – Если это даже и так, – прошептала она, – то мы ничего сделать не можем. У нас нет никаких прав. Мы поступили плохо и должны за это расплачиваться. А она как будто счастлива.

– Нет, – возразил Конон. – И Горго тоже не слишком счастлива. Они привязаны друг к другу, но девочке не нравится такая жизнь. Это мне сказала сама Горго.

– Ты с ней говорил?

– Да. Она сейчас здесь, на кухне.

– Я про девушку… Как ее зовут? Коринна?

– Нет, не говорил. Понимаешь, я хотел сначала рассказать тебе.

– Ах, приведи ее сюда, Конон! Приведи поскорее, пожалуйста.

И, когда Коринна, кончив играть, с недоумевающим видом вошла в комнату, Деметрия прошептала:

– Погляди, на ней моя брошь – серебряный кузнечик!

Коринна, побледнев, молча слушала сбивчивые объяснения Конона и Деметрии. Конон утверждал, что во всем виноват он, а Деметрия, перебивала его, спешила взять вину на себя.

Как и рассказывал Алексиду дядюшка Живописец, Конон и Деметрия полюбили друг друга с детства и поженились против воли своих семей. Они обменялись клятвой верности еще в ранней юности, и Деметрия отказывала всем женихам, пока наконец Конон не смог взять ее в жены. Много лет у них не было детей, и, когда они уже отказались от всякой надежды, у них родился ребенок, но не сын-наследник, которого в те дни так хотел иметь Конон, а дочь. Врачи сказали, что у Деметрии больше не будет детей, и оставался только один выход, к которому, впрочем, нередко прибегали в богатых греческих семьях: обменяться детьми с какой-нибудь женщиной, которая за вознаграждение согласится отдать своего новорожденного сына и взять на воспитание девочку. Им указали на Горго, и ее не пришлось долго уговаривать. Ей нужны были деньги, она собиралась перебраться из Афин в какую-нибудь колонию, а из девочки она надеялась вырастить себе хорошую помощницу.

– Твоя мать была против этого, – решительно сказал Конон. – Ты не должна ее ни в чем винить. Так решил я. Только позднее я понял, каким это было для нее тяжким горем. Можешь ли ты простить меня? Свою мать тебе прощать не за что.

Коринна посмотрела на его худое, морщинистое лицо. Она вспомнила все, что рассказывал ей о нем Алексид. Она подумала о маленькой гробнице под темными елями – как странно, ведь в ней покоится сын Горго! Но Конон любил его, а он умер. Если Конон и поступил дурно, отдав свою дочь чужой женщине, он заплатил за это многими годами скорби.

Так вот, значит, о чем думала Горго, когда сегодня вечером она здесь на кухне вдруг обняла ее, громко чмокнула в щеку и сказала:

– Ты никогда к нашей жизни не привыкнешь, душечка. Я это вижу. Ну что ж, так тому и быть. Я ведь только хочу тебе счастья. Но мы останемся добрыми друзьями, ведь правда?

– «Значит, Горго знает. И все будет хорошо». – Коринна поцеловала отца и бросилась в объятия Деметрии…

Через несколько часов, когда все было уже давно объяснено и с первыми лучами зари гости начали расходиться, Алексид и Коринна остановились на улице, глубоко вдыхая свежий утренний воздух.

– Так, значит, ты все-таки будешь благовоспитанной афинской девушкой!

– поддразнивал ее Алексид. – Каково-то тебе придется!

– Не так плохо, как кажется, – возразила Коринна. – Во-первых, я за одну ночь не стала благонравной и тихонькой. А во-вторых, мы будем жить в поместье, а в деревне у девушки больше свободы, чем в городе. Не думай, пожалуйста, что я буду убегать в гинекей каждый раз, как ты придешь навестить нас!

– А почему ты думаешь, что я буду вас навещать? Ведь это не близкая прогулка.

Коринна обиженно надула губы и ничего не ответила. Несколько мгновений они стояли молча. Запели петухи. Запоздалые любители праздников в разорванной, покрытой пятнами одежде, пошатываясь, неуверенно брели домой. Вдруг небо вспыхнуло багрянцем и золотом утренней зари, и в конце улицы над кровлями белых домов перед ними встал холм Акрополя, одетый лиловатой дымкой, – фиалковый венец Афин.

Коринна положила руку на плечо Алексида.

– Знаешь, – прошептала она, – это хорошо, это очень хорошо, что я теперь афинянка!

О ДРЕВНИХ АФИНАХ, АЛЕКСИДЕ И ЕГО ПРИКЛЮЧЕНИЯХ

Повесть прочитана. Но вас, наверно, обступает рой вопросов: а было ли все это на самом деле? Жил ли в Афинах такой юноша Алексид? Правда ли, что он сумел написать комедию и разоблачить заговорщиков?

В повести Джефри Триза изображены или упоминаются люди, которые действительно жили в Афинах во второй половине V века до н.э.: знаменитый мудрец Сократ, ученый Анаксагор, политический деятель Перикл, великий драматург Аристофан и другие. Ну, а Алексид, Коринна, Лукиан? Не будем торопиться с ответом. Нам ведь важно узнать не только то, что было на самом деле, но и то, что могло быть, что не расходится с исторической правдой. Чтобы разобраться в этом, мы не расстанемся сразу с Алексидом и, вспоминая его занятия, разговоры и приключения, попытаемся внимательно всмотреться в жизнь древних Афин, города, «увенчанного фиалками» – фиолетовым мрамором величественного Акрополя.

Глава 1
Аристократы и демократы, свободные и рабы

Благодаря находчивости и мужеству Алексида потерпел провал заговор аристократов. Но кто же такие эти люди: изгнанный из города Магнет, расфранченный Гиппий и соучастники их коварных замыслов? Оказался ли Алексид в центре событий необыкновенных и исключительных?

О нет! Такова была повседневная жизнь Афин. Борьба аристократической и демократической партий пронизывает всю историю Древней Греции.

Два самых сильных государства Греции, Афины и Спарта, различались своими политическими порядками. В Афинах правил народ (по-гречески «демос»). В Спарте власть принадлежала богатым и знатным гражданам – аристократам (власть народа мы называем демократией, власть немногих, аристократов, – аристократией). Афины повсюду в Греции поддерживали демократию, спартанцы в подчиненных им городах насаждали аристократические порядки. Долгая, упорная, страстная борьба аристократов и сторонников демократии привела к войне. Греция разделилась на два лагеря. Одни города выступили на стороне Афин, другие поддержали Спарту. Двадцать семь лет, то затихая, то разгораясь вновь, продолжалась война, получившая название Пелопоннесской.

В повести Триза не рассказывается о походах и сражениях, хотя действие ее приходится на годы Пелопоннесской войны, на конец V века до н.э. Мы узнаем только о происках спартанцев в Афинах, о предательских планах их тайных пособников – афинских аристократов, готовых отдать свой город врагам, лишь бы сокрушить ненавистное им господство демоса. Своеобразные порядки сложились в Афинах. Три или четыре раза в месяц афинские граждане сходились на Народное собрание и решали важнейшие дела. Народ избирал должностных лиц: стратегов, архонтов, судей. Только военачальников – стратегов – выбирали открытым голосованием из числа опытных в военном деле граждан. На все остальные должности избирали жребием с помощью бобов. Делалось это так. Ставили два глиняных сосуда: в одном были таблички с именами кандидатов, в другом – соответствующие количество белых и черных бобов. В одно время вынимали табличку и боб. Белый боб был избирательный, черный – неизбирательный. Каждый гражданин в Афинах, независимо от своего богатства, мог быть избран на любую должность. Исполнение общественных обязанностей отрывало от занятий своими делами, и для бедных людей, живущих своим трудом, оно могло стать обременительным. Поэтому афинский демос добился того, что была введена плата за отправление должностей – два или три обола в день, – но афинскому ремесленнику или мелкому торговцу больше за день было и не заработать. Бедным гражданам в Афинах раздавали деньги и на посещение театра, а богатые должны были нести общественные повинности: снаряжать триеры, устраивать на свой счет зрелища, оплачивать хоры в комедиях и трагедиях. Так, богатому Конону из нашей повести пришлось оплатить расходы на содержание и обучение хора для комедии Алексида.

Власть принадлежит демосу, говорили афиняне. Но как далеки на деле были эти порядки от подлинной власти народа! Ведь под народом – демосом – греки разумели не всю народную массу, не все население, а только привилегированное меньшинство – свободных, полноправных граждан. Рабы не входили в демос. В Афинах проживало и много свободных людей, лишенных гражданских прав. Это были выходцы из других городов. Их называли «метеки». Сколько бы ни прожил в Афинах метек, его дети и внуки, они оставались неполноправными. Метеки не имели права присутствовать на Народном собрании, занимать должности, владеть землей или домом; браки между метками и гражданами были запрещены.

К такой именно семье переселенцев и принадлежала Коринна (пока не нашла своих настоящих родителей). Как ни удивляли Алексида слова Коринны о том, что ей не нравится в Афинах, надо признать, что у нее было немало оснований негодовать на порядки в «прекрасных Афинах». Смелая, независимая девочка, тянувшаяся к знаниям, к культуре, она остро переживала несправедливости афинских законов, которые навсегда отбрасывали ее в низший, неполноправный разряд населения. Коринну больно задевало и неравноправное положение женщин в Афинах. Вас, вероятно, поразило: как могли родители обменять своего ребенка на чужого, обменять девочку на мальчика? Теперь нам трудно это понять, но у греков было разное отношение к мальчикам и девочкам. Мальчик мог прославить свою семью подвигами на поле боя, победами на атлетических состязаниях, выступлениями на народных собраниях. Девушка не могла принести своей семье ни славы, ни богатства. Жестокий обычай был у греков: подкидывать новорожденных. Детей клали в корзину или в глиняный горшок и оставляли на ступеньках храма. Тот, кто подбирал ребенка, мог воспитать его, мог и превратить в раба. И чаще такая участь выпадала на долю девочек. Греческий писатель хладнокровно сообщал: «Сына воспитают всегда, даже если бедны; дочь подкидывают, даже если богаты». Конечно, лишь немногие родители бывали так жестокосердны, но наша обаятельная сероглазая Коринна стала жертвой такого отношения к девочкам: ее обменяли на мальчика. Если бы не счастливый и редкий случай, позволивший Коринне найти ее настоящих родителей (часто ли бывало такое в жизни!), ей пришлось бы навсегда забыть о дружбе с Алексидом. В самом деле, что могли предпринять Алексид и Коринна, если бы решили остаться вместе? Нарушить законы афинян под угрозой изгнания? Бежать самим в отдаленные края, на окраину греческого мира, на встречу опасностям и неизвестности? Но Алексид так любил свой город – «увенчанные фиалками, твердыню эллинов, славные Афины»…

Слава Афин согревала не всех. Храмы, театры, дары культуры были не для каждого. Непреодолимая стена отделяла метеков от граждан, глубокая пропасть разделяла свободных и рабов.

Читая повесть Джефри Триза, вы, пожалуй, не могли составить верное представление о том, как глубока была это пропасть. Перед вами промелькнули рабыни-служанки в доме Леонта, старый раб-педагог Парменон. Но далеко не все рабы в Афинах были на положении домочадцев, как Парменон. Они тяжко трудились в мастерских, в каменоломнях, на рудниках, возделывали поля. Если бы не труд рабов, свободные не могли бы воздвигнуть такие величественные храмы и статуи, заниматься искусством, литературой, наукой. Достижениями своими греческая культура обязана труду рабов.

Мы очень мало узнаем о жизни рабов из повести. Алексид, сын Леонта, владельца небольшой гончарной мастерской и нескольких рабов, как и другие свободные люди в Греции, считал рабство чем-то естественным, само собой разумеющимся и обращал мало внимания на окружавших его рабов; мысли его они нисколько не занимали. Не стоит осуждать за это афинского мальчика. Так смотрели тогда на вещи и самые выдающиеся люди Греции. Даже великие греческие мыслители обсуждали, например, вопрос о том, может ли раб быть храбрым и справедливым. Они, как видите, сомневались, обладают ли рабы самыми обычными человеческими качествами.

Распространение рабского труда повело к тому, что свободные стали презирать физический труд – «удел рабов». Афинский гражданин часто предпочитал получить три обола за участие в суде присяжных, чем заработать их ручным трудом. Помните, как пренебрежительно судили в доме Леонта о его родиче, старом Алексиде, достойном человеке, влюбленном в свою профессию расписчика глиняных ваз: лишь потому, что он работал сам, не имел рабов.

И все же в демократических Афинах народным массам и даже рабам жилось лучше, чем в городах, где правили аристократы. Недаром аристократы со злобой жаловались, что в Афинах «рабы и метеки распущены», что здесь не часто увидишь, как бьют раба. Аристократы утверждали, что простые люди не могут управлять государством из-за своей бедности и некультурности. Хорошие законы, по их мнению, были лишь в тех греческих городах, где «благородные держат в повиновении простых». Они и хотели установить а Афинах подобные «хорошие законы».

Аристократы плели нити своих интриг, создавали тайные общества – гетерии, – вроде той, что сложилась вокруг Гиппия. Члены гетерий клялись: «Я буду врагом народа и постараюсь причинить ему столько вреда, сколько смогу».

В 404 году до н.э. (действие повести завершается до этих событий) аристократы смогли совершить переворот в Афинах. Им помогли спартанцы, которые победили афинян в войне. Тридцать аристократов во главе с Критием, дерзким, коварным, беспощадным к людям тираном, установили свою власть над городом. За несколько месяцев они успели перебить полторы тысячи афинян: то, о чем мечтали в повести Магнет и Гиппий, было проведено в жизнь. Но ненадолго. Народ сверг тиранов, Критий и его сподвижники были убиты. Какой ненавистью платили аристократы демосу, видно из надписи, сделанной единомышленниками Крития на памятнике убитым тиранам: «Сей памятник воздвигнут мужественным людям, которые хоть на короткое время взнуздали дерзновенную похоть проклятого афинского народа».

Изображенные в повести Магнет, Гиппий и другие – лица вымышленные.

Но, как вы видите, смысл событий передан в повести верно: такие, как Магнет и Гиппий, существовали в действительности и пролили немало крови афинских граждан.

Вот в каком переплете событий побывал Алексид. Он оказал большую услугу городу, избавив его от заговорщиков, но признаем, что очень уж легко удалось ему провести аристократов.