Текст книги "Вячеслав Молотов. Сталинский рыцарь «холодной войны»"

Автор книги: Джеффри Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Во втором раунде переговоров с Молотовым Черчилль четко дал понять, что Британия планирует осуществить в Европе небольшую высадку войск – шесть–десять дивизий, – да и этого он обещать не может. 10 июня Молотов отправил Сталину свое заключение: «Английское правительство обязательства по созданию второго фронта в этом году не берет, а заявляет, и то с оговорками, что оно готовит пробную десантную операцию» ²⁷.

Едва ли Сталин всерьез надеялся на открытие второго фронта в 1942 г.; два коммюнике должны были, самое главное, заявить о возможности такой операции, чтобы немцы не стали тратить слишком много ресурсов на Восточный фронт. Следуя этой тактике, Молотов 13 июня в Верховном совете восторженно отозвался об итогах своей командировки в Британию и США, особенно о втором фронте, который «имеет большое значение для народов Советского Союза, т. к. создание второго фронта в Европе создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Будем надеяться, что наш общий враг почувствует на своей спине результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав». Официальные документы утверждают, что эти слова были встречены бурными овациями ²⁸.

В следующие несколько недель Молотов несколько раз произносил аналогичные пышные речи, но они никого не впечатляли. В конце июня Гитлер начал операцию «Блау» – вторжение в южную часть России и на Кавказ. Немецкие армии продвигались быстро, точно так же, как летом 1941 г. к концу июля они заняли Ростов – кавказские ворота – и приближались к Сталинграду. Сталин был весьма обеспокоен таким поворотом событий, о чем свидетельствует его письмо к Черчиллю от 23 июля: «Исходя из создавшегося положения на советско-германском фронте, я должен заявить самым категорическим образом, что Советское правительство не может примириться с откладыванием организации второго фронта в Европе на 1943 год» ²⁹. В ответ Черчилль предложил встретиться лично и обсудить англо-американские планы военных действий в 1942 г. Сталин согласился, но попросил британского премьера приехать в Москву. Хороших перспектив эта встреча не сулила. За несколько недель до приезда Черчилля советские шпионы в Британии подтвердили то, что Сталин и Молотов знали из дипломатических источников: англичане и американцы не станут открывать в 1942 г. европейский фронт, а вместо этого планируют крупную военную операцию в Северной Африке.

12 августа Черчилль приехал в Москву и привез, как и ожидалось, плохие новости: войти во Францию в 1942 г. невозможно из-за нехватки десантных судов. Сталин настаивал хоть на каком-нибудь втором фронте, предлагая, например, сделать маленькую высадку на полуострове Шербур, но все зря. Молотов один раз встретился с Черчиллем и активно приводил доводы в пользу открытия второго фронта в 1942 г., как предлагал Сталин, но когда речь заходила о реальных вопросах, осторожно советовал поговорить лично с диктатором ³⁰.

Когда Черчилль уехал из Москвы, Молотов написал Майскому о том, как прошел визит. «Переговоры с Черчиллем не были ровными, – рассказал нарком, – но очень обширными в личной резиденции товарища Сталина, оборудованной для персональных контактов с гостями… Даже Черчилль хорошо реагировал на главный вопрос [о втором фронте], результаты можно рассматривать как удовлетворительные» ³¹. Впрочем, вскоре радость Сталина поубавилась. К концу августа немцы подошли к Сталинграду. В середине сентября они вели бои в центре города. Немцы имели хорошие шансы на взятие Сталинграда, и эта угроза усугубляла последствия того, что второго фронта еще не было.

В начале октября Сталин, к всеобщему удивлению, обнародовал заявление, упрекавшее союзников за то, что они не помогают СССР. В личных беседах генсек высказывался даже жестче. 19 октября он телеграфировал Майскому в Лондон: «У нас у всех в Москве создается впечатление, что Черчилль держит курс на поражение СССР, чтобы потом сговориться с Германией Гитлера… за счет нашей страны. Без такого предположения трудно объяснить поведение Черчилля по вопросу о втором фронте в Европе, по вопросе о поставках вооружения для СССР… по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас, наконец, по вопросу о систематической бомбежке англичанами Берлина… которую Черчилль провозгласил в Москве и которую не выполнил ни на йоту» ³².

Резкие слова Сталина о Гессе были вызваны старыми советскими страхами о том, что англичане замыслили сепаратный мир с Германией и намереваются использовать бывшего гитлеровского заместителя в качестве посредника. Эти страхи обострились, когда в начале октября Британия объявила, что будет судить нацистских преступников только после войны, и фактически Гесс получал отсрочку. Майский пытался успокоить своего начальника, предполагая, что Черчилль ищет «легкой войны», а не поражения СССР, но Сталин продолжал настаивать, что «будучи сторонником легкой войны, Черчилль легко поддастся влиянию тех, кто держит курс на поражение Совсоюза, ибо поражение нашей страны и компромисс с Германией является наиболее легкой формой войны Англии с Германией» ³³.

Очевидно, вождь был вымотан битвой за Сталинград. В октябре 1942 г. город был на грани того, чтобы сдаться немцам. Впрочем, в ноябре 1943 г. Красная Армия начала массивное контрнаступление и взяла немецкие войска, сражавшиеся в Сталинграде, в кольцо. Поражение в Сталинграде и провал операции «Блау» положили конец каким-либо обоснованным надеждам на победу немцев на Восточном фронте. Красная Армия перехватила в Сталинграде стратегическую инициативу и больше не упускала ее. Успех положил начало долгому маршу на Берлин, кульминацией которого стал захват немецкой столицы в апреле 1945 г.

Не менее важными стали и дипломатические последствия Сталинградской битвы. Теперь Черчилль и Рузвельт поняли, что им надо крепко дружить с их советским союзником, поскольку после войны он станет самой сильной военной державой Европы – политическое влияние которой станет опираться на всеобщее восхищение героическими свершениями Красной Армии и все возрастающей поддержкой со стороны европейских компартий, составлявших авангард сопротивления немецкой оккупации. В таком новом контексте предложение о том, чтобы заранее договориться по некоторым послевоенным вопросам, очень заинтересовало и Черчилля, и Рузвельта, и они стали изо всех сил приглашать Сталина на личную встречу. Советский вождь не торопился, так как был с головой погружен в военные дела. Хотя все понимали: в конце концов СССР обязательно победит, стране предстояло выиграть еще много сражений.

Одним из первых событий, сообщающих о политических намерениях Сталина, явилось его решение о роспуске Коминтерна, принятое в мае 1943 г. Высвободив коммунистические партии из-под непосредственного контроля Москвы, Сталин дал всем понять, что политическая борьба за послевоенную Европу развернется под флагом социально-прогрессивного патриотизма. Вторым показательным моментом, который свидетельствовал, что Сталин снова размышляет о том, что будет, когда война кончится, стал новый журнал, начавший выходить раз в две недели с июня 1943 г., который назывался «Война и рабочий класс» и писал о внешней политике. Официально его выпускали советские профсоюзы, в реальности же – Наркомат иностранных дел. И изрядная доля публикуемых материалов изначально представляла собой внутренние информативные документы, содержание которых жестко контролировали Молотов и Сталин.

После победы Красной Армии в большом танковом сражении под Курском в июле 1943 г. Сталин активнее занялся вопросом послевоенного устройства. В Наркомате иностранных дел о смене приоритетов свидетельствовал тот факт, что за лето учредили три новые стратегические комиссии: Комиссию по вопросам перемирия во главе с бывшим наркомом обороны маршалом Ворошиловым, Комиссию по мирному договору и послевоенному порядку, которой руководил Литвинов, и Репарационную комиссию под началом Майского – его, как и Литвинова, отозвали с должности посла летом 1943 г.

Отзыв Литвинова из Вашингтона вытащил его из петли советско-американских отношений и закрыл доступ к дипломатической переписке. Судя по всему, так было угодно Молотову, который затем позаботился о том, чтобы Литвинов мог получать лишь открытую для широкой публики информацию. И большая часть отчетов комиссии, включая написанные лично Литвиновым, опиралась исключительно на газетные источники. С другой стороны, комиссия бывшего наркома провела немало ценной работы, и ее подробно расписанные находки и предложения в той или иной степени определили многие аспекты советской внешней политики во время войны и сразу после ее окончания. Личная неприязнь Молотова к Литвинову не могла перевесить его (и Сталина) потребности в обширном опыте бывшего наркома иностранных дел.

МОСКОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ИНОСТРАННЫХ МИНИСТРОВ

Причиной столь поспешного создания комиссий по планированию являлась грядущая конференция в Москве, на которой Молотов собирался пообщаться с Иденом и Халлом. 9 августа 1943 г. Сталин согласился встретиться с Рузвельтом и Черчиллем на трехстороннем саммите; через две недели он дал добро на предварительный съезд трех министров иностранных дел. Позволяя провести у себя конференцию министров иностранных дел, СССР рассчитывал вновь поднять вопрос о втором фронте. Потому он поставил на повестку дня всего один вопрос: «Меры по сокращению сроков войны против Германии и ее союзников в Европе». Впрочем, было очевидно, что конференция так или иначе затронет самые разные политические темы.

Литвинов очень старался во время подготовки конференции. Он представил черновой вариант основного советского плана работы на съезде, проконсультировал Молотова по поводу тактики на переговорах и сделал различные меморандумы и предложения на такие темы, как межсоюзнический совещательный аппарат, международная организация, независимость Австрии, советско-польские отношения и геополитический облик послевоенной Восточной Европы. Литвинов не только совершенно самостоятельно составил десятки сводок и стратегических проектов, которые прошли через отдел Молотова, но и высказывал свое мнение по разным вопросам куда откровеннее остальных ³⁴.

18 октября Молотов принес Сталину сводку основных положений, которые советская делегация должна была представить на конференции ³⁵. Несмотря на всю инициативу Литвинова, все стратегические пункты были сформулированы в документе очень осторожно, по большей части они повторяли всем известные советские концепции (это был самый безопасный способ действий, когда конкретные пожелания Сталина были неизвестны). Молотов видел конференцию следующим образом (это было представлено в стратегическом документе, составленном еще одним из заместителей наркома Владимиром Георгиевичем Деканозовым, бывшим послом в Берлине): англичане и американцы пытаются отвлечь внимание от вопроса о втором фронте и вместо него собирают данные о советской политике, в первую очередь касательно немецкой темы ³⁶, и Молотов собирается выяснить, что именно предлагают союзники, прежде чем откроет свои карты.

Установки Молотова по поводу конференции оказались не очень-то верными, но этот съезд стал одной из важнейших трехсторонних встреч за всю войну; он стоит в одном ряду с более известными саммитами в Ялте, Тегеране и Потсдаме. Во многом это объясняется конструктивным подходом Молотова во время непосредственных переговоров с Иденом и Халлом. Естественно, все слова и действия наркома во время конференции были согласованы со Сталиным. Диктатор не участвовал в съезде лично, но Молотов и его делегация (в том числе Литвинов) несколько раз встречались с ним во время переговоров. Кроме того, советский генсек сам общался с Иденом и Халлом, а также устроил почетный ужин в честь закрытия конференции 30 октября.

Съезд открылся 19 октября во дворце на Спиридоновке – на той же улице, где проходили злополучные переговоры с англичанами и французами в августе 1939 г. Молотов председательствовал на протяжении всей конференции ³⁷. Обсуждения и решения определили взаимоотношения союзников в послевоенное время. К самым важным итогам относились декларация необходимости создать после завершения конфликта новую международную организацию по вопросам безопасности, призыв наказать немецких военных преступников и решение учредить трехстороннюю Европейскую консультативную комиссию (ЕКК) со штаб-квартирой в Лондоне для урегулирования вопросов по перемирию с Германией и другими вражескими государствами. По поводу второго фронта Иден и Халл заверили, что Англия и Америка начнут вторжение во Францию весной 1944 г.; кроме того, были достигнуты договоренности по многим другим военным мерам, например, о попытке привлечь Турцию к войне на стороне союзников. Хотя конкретного решения о послевоенной судьбе Германии не было принято, участники конференции высказались за ее разоружение, демилитаризацию, денацификацию и разделение этой страны на более мелкие государства.

Советский Союз был удовлетворен результатами съезда, который в коммунистической прессе провозгласили вестником победы и долгого, стабильного мира, основанного на сотрудничестве «большой тройки». Перед конференцией Молотов проинструктировал своих дипломатов о том, что конференция является «большим событием в жизни Народного комиссариата иностранных дел» и «все сотрудники НКИДа должны с ней подробно ознакомиться… и, по возможности, внести предложения по воплощению в жизнь ее решений» ³⁸.

Англичане и американцы горячо восхищались работой Молотова на московской конференции. Как вспоминал Арчибальд Кларк Керр, британский посол в Москве: «Молотов провел заседание очень искусно и тактично. Атмосфера становилась все приветливее, все материи, которые казались колкими, были отложены. К ним возвращались, лишь подкалывая друг друга за разговорами за пищей и вином. То, как он руководил дебатами, вызвало у нас уважение, а в конце даже нежность» ³⁹.

Американский посол Аверелл Гарриман заключил, что конференция «практически приблизилась к той неформальности, что присуща дискуссиям между нами и англичанами». А его заместитель Чарльз Болен отметил, что она «стала знаком, что СССР вернулся в общество наций полноправным членом с осознанием всей ответственности» ⁴⁰. Энтони Иден, докладывая в палате общин о конференции, не скупился на похвалы в адрес Молотова: «Мне еще не доводилось заседать при председателе, который проявил бы больше искусства, такта и рассудительности, чем г-н Молотов, и я должен заявить, что именно благодаря его руководству длинной и сложной программой мы обязаны значительной мерой того успеха, что мы достигли» ⁴¹.

В числе поклонников советского наркома оказалась дочь Гарримана Кэтлин, которая сопровождала миссию отца в Москве во время войны. Она находила Молотова любезным, утонченным и наиболее приятным из всех советских руководителей. «У Моли, – так она его называла, – чертовски забавное чувство юмора и красивые, блестящие глаза». Именно Молотов, как правило, председательствовал на дипломатических ужинах, которые устраивала советская сторона. Один из таких приемов посетил Сталин. «Пили за всех, – рассказывала Кэтлин в письме подруге Памеле Черчилль (невестке английского премьера), – и Сталин повел себя очень смешно, когда Моли встал и поднял бокал, обратившись к Сталину с обычной короткой фразой: «За нашего великого вождя». Сталин выпил и ответил: «Я-то думал, он скажет что-то хорошее про меня!» Молотов хмуро парировал: «Это – всегда хорошо!» По-моему, вышло очень забавно» ⁴².

Чешский историк Войтех Мастны, который, в принципе, Молотова не любит, рассказывает о конференции так: «Московская встреча отличается от всех тем, что только там вопросы были четко сформулированы, методично обсуждались и стороны искренне стремились договориться… Молотов показал себя в Москве наилучшим образом – этот комплимент едва ли можно сделать его английским и тем более американским коллегам. Благодаря первоклассной советской дипломатии… Сталин мог с уверенностью в своих силах смотреть на грядущие переговоры с Рузвельтом и Черчиллем в Тегеране» ⁴³.

ОТ ТЕГЕРАНА ДО ДУМБАРТОН-ОКСА

Иран был оккупирован союзными войсками с 1941 г., и советскому посольству в Тегеране сама судьба велела стать местом проведения следующего саммита, поскольку это позволяло Сталину поддерживать прямой контакт с московским Генштабом. Установленной программы встреча не имела; Сталин, Рузвельт и Черчилль общались на самые широкие темы. Поначалу в обсуждениях доминировала тема второго фронта, поскольку советский вождь добивался – и быстро добился – от союзников «железного» обязательства о вводе войск во Францию в 1944 г. Взамен Сталин пообещал как можно присоединиться к войне против Японии после разгрома Германии.

Для будущей политики Большого альянса особое значение имели три тегеранские беседы. Во-первых, Сталин и Рузвельт обменялись мнениями о предложенной американским президентом концепции управляющей организации, созданной сильными державами для регулировки послевоенного порядка – подобный проект звучал в ушах советского вождя музыкой. Во-вторых, Сталин неоднократно настаивал, что после заключения мира необходимо применить к Германии суровые штрафные меры. Генсек был убежден, что Германия будет оправляться лет пятнадцать–двадцать, а потом начнет третью мировую войну, если не предпринять мощные превентивные шаги. В-третьих, Советы требовали признать границы с Польшей по состоянию на июнь 1941 г. В качестве компенсации за потерю Западной Белоруссии и Западной Украины Сталин хотел уступить полякам немецкие территории и, чтобы еще сильнее подсластить пилюлю, был готов вернуть Польше те приграничные земли, которые находились под контролем СССР, но большинство местного населения составляли этнические поляки. Но по фундаментальному вопросу об удержании территориальных притязаний, содержащихся в советско-германском пакте, уступок не предполагалось.

Ни Черчилль, ни Рузвельт не возражали особо против сталинских планов в отношении Польши, однако вопрос о том, признает ли Запад советско-польскую границу 1941 г., остался нерешенным. То же самое можно сказать и об остальных политических темах, затронутых в Тегеране. Тем не менее тегеранская встреча, наряду с московской, обозначила новую, трехстороннюю фазу в советской внешней политике – СССР был тогда увлечен идеей о том, что облик послевоенного мира можно определить уже во время войны на переговорах «Большой тройки», которая совместными усилиями станет следить за созданным ею же международным порядком.

Молотов и Сталин так активно продвигали проект Коалиции с Великобританией и США в мирное время, поскольку боялись новой немецкой агрессии. Впрочем, этот страх понятен, учитывая, насколько пострадал СССР из-за войны. Уже второй раз на протяжении одного поколения на Россию (теперь именовавшуюся Советским Союзом) нападала Германия. По мнению Сталина, после Первой мировой Антанта не применила в отношении немцев необходимых карательных мер. Он считал, что германскую угрозу будет необходимо контролировать на основе долгосрочной программы по неуклонному ослаблению этой страны. Центральным пунктом такого проекта служила политика раздела Германии, который была возможна – и выполнима – лишь при условии длительного сотрудничества «Большой тройки». Раздел Германии также затрагивал вопрос о сферах влияния, поскольку было логичным предположить, что обособленные немецкие области попадут под крыло той или иной сверхдержавы.

Задача о том, как при выделении сфер влияния не допустить конфликта сверхдержав, составляла основную тему размышлений Литвинова о послевоенном мире. Литвинов предлагал не смешивать интересы сверхдержав и откровенно обсудить решения по поводу сфер влияния, или, как он их называл, «зон контроля». «Цементным раствором», который скрепит все эти проекты, станет общий для всех сверхдержав интерес по поддержанию мира и безопасности ⁴⁴.

Нет причины полагать, что Сталин и Молотов были не согласны с грандиозными замыслами Литвинова. Однако их взгляд на вещи был в большей степени определен соответствующей идеологией и опирался на ожидания, что в послевоенное время в западной сфере произойдут внутренние политические перемены, поскольку усилится влияние коммунистов и их союзников левого крыла. Иными словами, Сталин и Молотов рассчитывали, что характер Коалиции в мирное время сложится в политическом контексте, который будет весьма благоприятен для Советского Союза.

Недостатком концепций Литвинова являлось отсутствие практического дипломатического пространства, в котором можно было бы воплотить в жизнь трехсторонний раздел послевоенного мира. Ни англичане, ни тем более американцы не были готовы к открытым торгам по поводу сфер влияния. Похожая проблема возникала в отношении проекта по разделу Германии, который предложила литвиновская Комиссия по мирному договору и послевоенному порядку. В «Большой тройке» уже в общих чертах договорились, что раздел Германии – это мысль хорошая. Но каким образом реализовать его на практике, дипломаты во время войны никак не обсуждали. Тогда перед дипломатами стояла куда более узкая задача: подготовка союзнической оккупации Германии. Ее должен была решить ЕОС, в которой советскую сторону представлял Федор Гусев, сменивший Майского на должности посла в Лондоне. EОC исходила из того, что союзники войдут в Германию и оккупируют ее, заставив в одностороннем порядке принять условия безоговорочной капитуляции. К концу 1944 г. эти условия были обговорены, равно как решен вопрос о разделе Германии на американскую, британскую и советскую зоны оккупации (позже от американской зоны отделили французскую). Следить за оккупацией станет Контрольный совет, который будет координировать действия в разных зонах до тех пор, пока не будет принято решение о политическом будущем Германии ⁴⁵.

Куда более проблематичными оказались дискуссии между СССР и Западом об учреждении новой международной организации безопасности вместо дискредитировавшей себя и практически умершей Лиги Наций. Советы были бы рады окончательно похоронить Лигу. В декабре 1939 г. СССР, после того как он напал на Финляндию, приобрел позорное звание единственного государства, которого исключили из Лиги за агрессию (Япония, Италия и Германия покинули ее по своей воле). Создание союзниками новой организации – которую решили назвать ООН – не только стало сладкой местью, но и возвращало СССР статус мировой державы первого ранга.

Трехсторонние переговоры с англичанами и американцами открылись в начале 1944 г. Их кульминацией стала конференция союзников в Думбартон-Оксе, состоявшаяся в августе–сентябре того же года ⁴⁶. С советской стороны большую часть работы по подготовке встречи провел Литвинов, и он наметил три основных вопроса: во-первых, проследить, что все решения, принятые руководящим органом новой организации – Советом Безопасности, – были поддержаны всеми сверхдержавами. Во-вторых, следовало принять меры по гарантии послевоенной безопасности через ряд двусторонних и многосторонних соглашений между сверхдержавами, принятых независимо от структур ООН. Литвинов говорил, что опыт Лиги Наций показал, что сверхдержавы больше «любят» соглашения, заключенные между ними лично, и не всегда склонны придерживаться общих обязательств по коллективной безопасности. В-третьих, следовало учредить региональные суборганизации по типу ООН, которые послужат инфраструктурой для сверхдержав при разделе мира на сферы влияния.

Судя по жалобам Литвинова на то, что его ноты и меморандумы игнорируются, Молотов не сильно интересовался его идеями. О взглядах самого наркома можно судить по тому, что сказал на внутренних обсуждениях советский посол в Японии Яков Малик. Малик сделал два предупреждающих замечания. Первое – хотя мысль о ведущей роли сверхдержав в новой организации имеет право на существование, СССР не стоило бы взваливать на себя чрезмерную инициативу в данном вопросе, помня о вероятных возражениях со стороны небольших стран. Малик предлагал сначала дать американцам и англичанам озвучить их позицию. Второе, создание региональной организации, что разделит мир на большие зоны ответственности сопряжено с одной проблемой: может получиться так, что СССР окажется исключен из областей (либо займет там маргинальное положение), где он имеет жизненно важные интересы, например на Дальнем Востоке. Анализ Малика предполагал, что отношения между сверхдержавами будут более свободными, нежели чем те, что рисовал Литвинов, а новая международная организация будет создаваться постепенно.

Последнее слово было конечно же за Сталиным. И 20 июля Молотов принес ему черновой вариант директив для советской делегации на конференцию в Думбартон-Оксе. Туда не вошла концепция об сепаратных соглашениях между сверхдержавами, которую так усердно продвигал Литвинов, а по поводу региональной организации говорилось, что у сверхдержав должно быть право на участие во всех подразделениях нового международного органа безопасности. В начале августа инструкции были скорректированы в свете материалов, представленных англичанами и американцами, и переданы Сталину на финальное утверждение. Молотов обратил внимание генсека на два пункта. Во-первых, в соответствии с пожеланием Штатов, Франция теперь входила в постоянные члены Совета Безопасности (вместе с Британией, Китаем, США и СССР). Во-вторых, в связи с тем, что Англия и Соединенные Штаты не стали озвучивать свою позицию по поводу региональной организации, Советскому Союзу также стоило бы промолчать ⁴⁷.

Литвинов расстроился из-за такого итога и сообщил по секрету норвежскому послу, что есть некоторые разногласия между его взглядами и официальной советской позицией, которая «выступает за международную организацию более свободного толка». В октябре 1944 г. он пожаловался Эдгару Сноу, левому американскому журналисту, что его, Литвинова, «первоначальный план отбросили; а вместо него в Думбартон-Оксе советский представитель Андрей Громыко вытащил из кармана совершенно другой проект» ⁴⁸.

Громыко был преемником Литвинова на посту посла в Соединенные Штаты; он же возглавил советскую делегацию в Думбартон-Оксе. Проект, который вытащил из кармана Громыко, основывался на директивах, полученных советской делегацией. Согласно инструкциям, делегации следовало добиваться учреждения международной организации, которой будет руководить исполнительный орган из сверхдержав ⁴⁹.

Позиции СССР и США с Британией в общем и целом совпали, и основная масса предполагаемых договоренностей в Думбартон-Оксе была достигнута. Главным камнем преткновения на переговорах стал вопрос о праве вето для постоянных членов будущего Совета Безопасности. Советы настаивали на принципе согласия и отвергали компромиссное предложение США и Британии о том, что право вето не будет применяться в тех случаях, когда сверхдержава будет напрямую вовлечена в полемику по безопасности. 9 сентября Рузвельт обратился к Сталину с просьбой принять точку зрения Запада, но советский диктатор остался стоять на своем и 14-го числа ответил: «Я должен сказать, что для успеха деятельности Международной организации безопасности немалое значение будет иметь порядок голосования в Совете, имея в виду важность того, чтобы Совет работал на основе принципа согласованности и единогласия четырех ведущих держав по всем вопросам, включая и те, которые непосредственно касаются одной из этих стран» ⁵⁰.

При всей своей важности, встреча в Думбартон-Оксе была не единственным пунктом дипломатической программы Молотова в то лето. Приближалась конференция, и вдруг внутри «Большой тройки» разразился кризис в связи с советской политикой по отношению к Варшавскому восстанию в августе 1944 г. Польские националисты попытались захватить власть в столице до прибытия Красной Армии, которая стремительно двигалась к Варшаве. К сожалению, советские наступательные операции провалились, столкнувшись с мощной немецкой обороной города. Кое-кто утверждал, что Сталин преднамеренно приостановил наступление советских войск, чтобы дать немцам возможность подавить бунт и, таким образом, избавиться от поляков-антикоммунистов. Эти подозрения усилились, когда СССР не стал сотрудничать с англичанами и американцами, старавшимися сбросить по воздуху ресурсы для повстанцев. На самом деле Сталин рассчитывал занять Варшаву легко и быстро (город не сдавался до января 1945 г.) и был уверен: Красная Армия и польские коммунисты-союзники сумеют разобраться с националистическими настроениями. В таком контексте советский вождь был готов даже оказать восставшим помощь. Лишь когда Красная Армия не сумела взять Варшаву и поляки обвинили СССР в провале мятежа, Сталин занял куда более жесткую позицию. Английского и американского послов в Москве испугал категорический отказ Советов участвовать в помощи Запада восставшим. После встречи 17 августа Гарриман сообщил: «Последние беседы с Вышинским и особенно с Молотовым заставляют меня полагать, что их распирает ощущение власти и они думают, что смогут навязать свою волю всем остальным странам» ⁵¹. Впрочем, к сентябрю отношения улучшились, и СССР сбросил с самолетов материальные ресурсы для последних повстанцев, еще остававшихся в Варшаве.

Польша была не единственной страной, куда летом 1944 г. вступила Красная Армия. Вход в Румынию 20 августа спровоцировал там внутренний кризис и государственный переворот, в результате которого к власти пришло новое правительство, заявившее о лояльности по отношению к союзникам. 31 августа Красная Армия заняла Бухарест, а через несколько дней в Москву прибыла румынская делегация для переговоров о мире. 12 сентября был подписан договор о прекращении конфликта. А 5 сентября Советский Союз объявил войну Болгарии – единственному участнику Оси, который не участвовал в нападении на СССР. Однако страна сотрудничала с Германией другими способами, в том числе объявила войну Великобритании и Соединенным Штатам. Впрочем, это был чисто символический жест, почти не имевший реальных последствий. Снова имел место государственный переворот, и к концу сентября Болгария сдалась, а еще через месяц подписала мирный договор. Когда Красная Армия вошла в Словакию и Югославию и направилась к границам Венгрии, та взмолилась о перемирии. Но Германия ее оккупировала, сорвав мирные переговоры, и только в феврале 1945 г. СССР освободил Будапешт.