Текст книги "Кентерберийские рассказы"
Автор книги: Джеффри Чосер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Меня к аббату. Надо ехать с ним.
И как ни хочется побыть с моим
Названым братом, надо послушанье
Нести покорно. Словом, до свиданья.
Жене своей ты передай привет,
И здравы будьте оба много лет.
А я спешу, весь мой багаж уложен».
Был осмотрителен и осторожен
Купец почтенный. Он имел кредит,
И скоро был мешок его набит
Дублонами; ломбардцам отдал долг он,
Запасся на остаток денег шелком
И тотчас же отправился домой,
Чтоб поделиться радостью с женой.
Ведь выходило, по его расчетам,
Что заработал он дорожным потом
И хитростью тысчонку с лишним франков.
Тем временем жена, встав спозаранку,
Его до ночи у ворот ждала
И с радостью в объятья приняла.
И во всю ночь они не засыпали
И отдыха друг другу не давали.
А поутру, забыв про все заботы,
Проснулся он и снова поработал,
Уж не боясь, что тем ее разбудит.
Она взмолилась: «Ну довольно! Будет!»
И все тянулась муженька обнять.
Но тут ему взбрело на ум сказать:
«А знаешь ли, жена, ведь я обижен
(Нет, нет, подвинься-ка сюда поближе).
Обижен тем, что ты мне не сказала,
Что без меня тут деньги получала.
С кузеном ты могла меня поссорить.
Его спросить я мог бы в разговоре
О сотне той, что он тебе отдал,
И в знак того залог какой-то взял.
И недоволен братец Жан был крайне,
Когда при нем я говорил о займе -
Нет, не о сотне, не о тех деньгах,
А о своих коммерческих делах.
Так знаешь ли, дружок, уговоримся,
Когда мы впредь надолго разлучимся,
При возвращенье, чур, мне говорить,
Кто долг вернул, а то меня корить
Не стали бы, что дважды я стараюсь
Свой долг взимать. Пойми, что обижаюсь
Я на забывчивость твою, не боле,
А так, ты знаешь, я тобой доволен».
Жена купца ни капли не смутилась
И на монаха рьяно напустилась: «Ах, гадкий лгун!
Ах, выдумщик негодный,
Хоть говоришь, что он кузен мой сводный,
Он про какие там приметы врал? Ну да!
Он деньги, точно, мне давал,
И что-то хрюкало монашье рыло.
Я полагала, то подарок было.
Ведь он всегда был гостем в нашем доме,
А всякий гость, когда он вежлив, скромен,
Чтобы хозяина не обделить,
Его жену стремится одарить.
И раз уже зашла об этом речь,
Вы честь мою обязаны беречь.
Есть должники намного своенравней,
Я ж долг супружеский плачу исправно.
А задолжаю – так поставьте в счет,
И заплачу сторицей в свой черед.
На деньги те я платьев заказала;
Купить их вам, конечно, подобало.
За скупость вас могла бы я бранить,
Меж тем меня вы смеете корить.
Тебе платить хочу я лишь в постели.
Ты только вспомни о покорном теле, -
Едва ль иной ты предпочтешь залог.
Ну, обними ж покрепче, муженек!»
Купец, увидев, что пропали франки,
Не затевал напрасной перебранки.
«Ну, что ж, жена, – промолвил кисло он.
На этот раз прощаю свой урон,
Но впредь веди себя ты осторожно,
А то и разориться этак можно».
Вот и конец. Хозяин, жребий кинь,
Кому теперь рассказывать. Аминь.
Здесь кончается рассказ Шкипера
Эпилог к рассказу Шкипера
Слушайте веселые слова Трактирщика к Шкиперу и Матери игуменье
«Хорош рассказ, – трактирщик нам, – клянусь
Пречистым телом, corpus dominus,
Что свой корабль ты превосходно вел.
Пусть тот монах натерпится всех зол.
Страшитесь, други, вы монашьих козней.
Чуть-чуть не удалось монаху розни
Посеять злоехидным языком.
Монаха не вводи к себе ты в дом.
Ну, а теперь кому пришел черед
Рассказывать и слово кто берет?»
Учтивость напустив, нам всем на диво,
К игуменье он обратился льстиво:
«Хоть просьбы наши не имеют веса,
Быть может, вы, миледи приоресса,
Мою мольбу изволите принять
И что-нибудь возьметесь рассказать?»
«Извольте», – отозвалась та учтиво
И начала рассказ неторопливо.
Пролог к рассказу о сэре Топасе
Слушайте веселые слова трактирщика к Чосеру
Закончила Игуменья рассказ.
И все примолкли, думая о нем;
Но тут хозяин, словно в первый раз
Меня увидев, крикнул со смешком:
«Ты что за человек и здесь при ком?
Зачем на всех глядишь, приятель, косо
И едешь так, уставясь в землю носом?
Держись поближе. Будь повеселей.
Вы ж потеснитесь. Честь ему и место.
Хотя немногим он меня стройней,
Но не из нашего простого теста;
Обнять такого поспешит невеста.
Но он, чудак, иль вовсе глух и нем,
Что словом не обмолвился ни с кем?
Других мы слушали, и твой черед,
Рассказец за тобой, – и поскоромней».
«Пусть слово кто-нибудь другой берет,
Поверь, хозяин, не по силам то мне.
Вот разве что стишок один я вспомню».
«Стихи? Ну, что ж. Хоть, судя по всему,
Веселого не рассказать ему».
Рассказ о сэре Топасе
Здесь начинается рассказ Чосера о сэре Топасе
Внемлите, судари! Сейчас
Я вам поведаю рассказ
Веселый и забавный.
Жил-был на свете сэр Топас,
В турнирах и боях не раз
Участник самый славный.
В приходе Попринге был он,
В заморской Фландрии рожден,
Как это мне известно;
Его отцу был подчинен
Весь край кругом, – он был силен
По милости небесной.
И быстро сэр Топас подрос.
Был рот его алее роз,
Белей пшена – ланиты.
А спросите, какой был нос, -
Отвечу смело на вопрос:
Красою знаменитый.
Была до пояса длинна
Волос шафрановых волна;
Камзола золотого
Была неведома цена;
Штаны из брюггского сукне,
А обувь – из Кордовы.
Он за оленями скакал
И в небо соколов пускал
За водяною птицей;
Был как никто в стрельбе удал,
В борьбе всегда барана брал,
С любым готов схватиться.
Немало девушек тайком,
В ночи не зная сна, по нем
Томилось и вздыхало;
Но он, с пороком не знаком,
Был чист, с терновым схож кустом,
Чьи ягоды так алы.
И вот однажды сэр Топас -
Я повествую без прикрас -
На вороной кобыле,
Мечом, копьем вооружась,
Собрался в путь – и вмиг из глаз
Исчез за тучей пыли.
Дубраву вдоль и поперек
Обрыскал он, трубя в свой рог,
Гоняя зайцев, ланей;
Скакал на север и восток
И вдруг почувствовал приток
Прельстительных мечтаний.
Там рос пахучих зелий стан -
Гвоздика, нежный балдриан
И тот орех мускатный,
Что в эля старого стакан
Иль в ларь кладут, чтобы им дан
Был запах ароматный.
Там раздавался птичий гам,
И попугай и ястреб там
Все звонче, чище пели;
Дрозд прыгал резко по ветвям
И вторил диким голубям
Как будто на свирели.
У рыцаря стал влажен взор,
В нем вызвал этот птичий хор
Любовное томленье;
В коня шипы вонзая шпор,
Помчался он во весь опор
В каком-то исступленье.
Но вот, коня сбивая с ног,
От скачки рыцарь изнемог,
И посреди дубравы
Он на поляне свежей лег,
Где конь его усталый мог
Щипать густые травы.
«Любовь царит в душе моей.
Мне, мать пречистая, ей-ей,
Час от часу тяжеле.
Мне снилось, что царица фей -
Жена моя и будто с ней
Мы спим в одной постели.
По ней тоскую я душой,
Я не хочу жены другой,
Меня достойной нет Девицы;
Я в поисках объезжу свет,
Чтоб наконец напасть на след
Приснившейся царицы».
Наш рыцарь снова поскакал
По долам и по склонам скал,
И поздно, перед ночью,
Край фей, который он искал,
Среди глуши лесной предстал
Пред рыцарем воочью.
Он смотрит, отирая пот
И широко открывши рот, -
Места пустынны эти:
Как будто вымер весь народ,
Никто навстречу не идет,
Ни женщины, ни дети.
Но вот ужасный великан -
А был он Олифантом зван -
Вдруг выбежал навстречу,
Крича: «Ни с места, мальчуган,
Не то – свидетель Термаган – [123]123
Термагаунт, или Термаган – мифическое существо, которое на английских «моралите» было олицетворением буйного разгула (ср. Шекспир, первая часть «Генриха IV», акт V, 4, 114; «Гамлет», акт III, 2, 15).
[Закрыть]
Коня я изувечу
Дубиной.
Средь арф и флейт царица фей
Живет в стране чудесной сей
Владычицей единой».
Ответил сэр Топас: «Постой,
Сразимся завтра мы с тобой,
Я за оружьем съезжу;
Ужо – могу поклясться я -
Вот этим острием копья
Попотчую невежу.
Я смело
Твой мерзкий проколю живот
И, только солнышко взойдет,
Дух вышибу из тела».
Тут рыцарь обратился вспять,
А великан в него метать
Стал из пращи каменья;
Но избежал их сэр Топас,
Его господь от смерти спас
За храбрость поведенья.
Внемлите повести моей, -
Она гораздо веселей,
Чем щекот соловьиный.
Я расскажу вам, как домой
Примчался рыцарь удалой
Чрез горы и долины.
Он челядь всю свою созвал
И песни петь ей приказал:
«В сражении кровавом
Иду иль победить, иль пасть;
Велит мне биться к даме страсть
С чудовищем трехглавым.
Покуда воинский убор
Я надеваю, разговор
Ведите меж собою
Про королей, про папский двор,
Про то, как у влюбленных взор
Туманится слезою».
Тут слуги, бывшие при нем,
Поставили бокал с вином
Пред юным господином.
Он выпил все одним глотком
И пряника вкусил потом,
Обсыпанного тмином.
На тело белое свое
Надев исподнее белье
Из ткани полотняной,
Сорочку он покрыл броней,
Чтоб сердце, идя в смертный бой,
Предохранить от раны.
Затем облек себя вокруг
Щитками лат – издельем рук
Искусного еврея,
Поверх всего надел камзол,
Который белизною цвел,
Как чистая лилея.
С кабаньей головою щит
Имел отменно грозный вид;
Над элем и над хлебом
Поклялся рыцарь, что убит
Им будет великан, – сулит
Пусть что угодно небо.
Огнем латунный шлем сверкал,
В кости слоновой меч лежал,
Сапог из мягкой кожи
На каждой был ноге надет,
Поводья испускали свет,
На лунный блеск похожий.
И кипарисовым копьем
С каленым тонким острием
Наш рыцарь красовался.
Конь вороной играл под ним,
Он был в пути неутомим,
Нигде не спотыкался.
Рассказу
Тут перерыв – конец главы.
Хотите дальше слушать вы?
Что ж, я продолжу сразу.
О рыцари и дамы, вас
Прошу не прерывать рассказ,
Который поведу я.
Пойдет в рассказе этом речь
Про радости любовных встреч,
Про схватку боевую.
Прославлены сэр Ипотис,
Ги, Плендамур, Либо, Бевис,
Все знают имя Горна.
Но сэр Топас затмил их всех:
Был им одержанный успех
Прекраснейшим бесспорно.
Сев на горячего коня,
Он, словно искра из огня,
Помчался к чаще бора.
Воткнуть успел он в шлем цветок,
Храни его господь и рок
От смерти и позора!
Был рыцарь странствующий он
И потому вкушал свой сон
Под боезым нарядом;
Подушкой шлем ему служил,
Конь от него не отходил
И пасся тут же рядом.
Лишь из ручьев он воду пил,
Как Парсиваль, который был
Так строен и наряден.
И вот внезапно…
Здесь Трактирщик прервал Чосеров рассказ о сэре Топасе
Эпилог к рассказу о сэре Топасе
«Клянусь крестом, довольно! Нету сил! -
Трактирщик во весь голос возопил, -
От болтовни твоей завяли уши.
Глупей еще не слыхивал я чуши.
А люди те, должно быть, угорели,
Кому по вкусу эти доггерели» [124]124
Доггерель – неравностопная строфа с добавочными, так называемыми хвостовыми, рифмами («rime соиёе»), применявшаяся в шуточных жанрах; распространительно – всякий ковыляющий, плохой стих.
[Закрыть].
"Не прерывал, однако, ты других, -
Я возразил, – а это стих как стих.
Претензий я твоих не понимаю
И лучшего стиха найти не чаю».
«Ну, если уж по правде говорить,
Так стих такой не стоит и бранить,
И нечего напрасно время тратить».
(Тут он ввернул еще проклятье кстати.)
«И прямо, сэр, в глаза я вам скажу,
Пока всем делом я руковожу,
Не дам задаром рифмами бренчать,
И коль рассказ взялись вы рассказать,
Так вот его и расскажите нам.
Вам слово, так и быть, вторично дам.
Пусть тот рассказ в стихах иль в прозе будет,
Но пусть он мысль и радость в сердце будит».
«Одну безделку в прозе я слыхал, [125]125
Подобную характеристику «Рассказа о Мелибее», этого длиннейшего трактата, занимающего свыше пятидесяти страниц (922 строки) убористой прозы, можно воспринимать лишь как ироническую. «Рассказ о Мелибее», один из многочисленных вариантов притчи о долготерпеливом Иове, в настоящем издании опускается.
[Закрыть]
И за нее я ваших жду похвал,
Иль вы и в самом деле очень строги.
Ее я слышал уж не раз от многих».
Пролог Монаха
Веселые слова Трактирщика Монаху
Когда, хоть и не без натуги, мне
О Мелибее и его жене
Закончить удалось на этот раз
Без меры затянувшийся рассказ, -
Трактирщик в горести своей признался:
«От бочки эля я бы отказался,
Лишь бы жене моей послушать вас.
Авось бы вразумил ее рассказ
Об этаком смирении примерном.
Христовы кости! Вот он, всем пример нам.
Коль поварятам надо взбучку дать,
Ей только и забот, что мне совать
Дубину в руки, в голос причитая:
«Лупи их крепче! Ой, напасть какая!
Бей насмерть! Не жалей дрянных щенят».
А то косой золовка кинет взгляд
Иль в церкви место не тотчас уступит, -
Опять меня жена за это лупит.
В лицо мне вцепится и ну кричать:
«О подлый трус! Не смеешь наказать
Обидчицу. Садись тогда за прялку,
А нож дай мне, чтоб заколоть нахалку».
И так с утра до вечера вопит,
И в доме коромыслом дым стоит:
«Ой, горе мне! Мой муж чурбан и тряпка.
Терплю обиды, как простая стряпка,
А он жену не может защитить».
В аду таком приходится мне жить, -
То ль драться каждый день со всей округой,
То ль из дому уйти, то ль слушать ругань.
И ждет жена, чтоб, распалив свой гнев,
Я зарычал, как африканский лев;
Надеется, что недруга зарежу,
Чтоб ей сбежать, сказав, что ночью брежу
Убийствами, что тайный я злодей
(Хоть никогда я не противлюсь ей,
Чтоб оплеухами не пообедать), -
Всяк мог бы мощь руки ее изведать,
Осмелься он… Ну, да к чему мечтать.
Что ж, сэр монах, вам время начинать,
Но только, чур, смотрите веселее,
Тогда и солнце будет нам милее.
Рочестер скоро, вон за тем холмом.
Не нарушайте нам игры нытьем.
Не знаю только, как мне кликать вас:
Сэр Джон, мессир Альбан иль сэр Томас.
Не знаю точно родословной вашей,
Ни звания, ни должности монашьей.
Наверное, вы келарь или ризник:
Ведь щек таких не видывал я в жизни.
А ваше пастбище, должно быть, тучно,
И вам пастись на нем, видать, сподручно.
На постника вы вовсе не похожи;
Не нагулять, постясь, подобной рожи.
Вам должное воздать я был бы рад:
В монастыре, конечно, вы аббат,
Не послушник, а мудрый управитель,
Которым похваляется обитель.
Клянусь, нет человека в мире целом,
Кто б станом был вам равен или телом.
Ах, черт! И этакого молодца
Лишить насильно брачного венца!
Бог покарай из братии церковной
Того, кто вас склонил к стезе духовной.
Каким ты был бы славным петухом,
Будь долгом то, что кажется грехом:
Ведь, разрешив себе совокупленье,
Какие ты зачал бы поколенья!
Увы! Почто, монах, надел ты рясу?
Как будто в льве убьешь привычку к мясу?
Будь папой я, поверь ты мне, монах,
Монахи все ходили бы в штанах,
Коль не слаба мужская их натура,
Будь велика или мала тонзура,
И жен имели бы. Страдает мир:
Ведь семя лучшее бесплодит клир.
Побеги хилы от мирских корней,
И род людской все плоше, все хилей.
Супружеской в мирянах мало силы.
Вы женам нашим почему так милы?
Вы лучше нас умеете любить,
Венере подать можете платить
Монетой крупной, полноценной, веской,
А не чеканки люксембургской мерзкой.
Вы не сердитесь, сэр, что так шучу, -
Я в шутке правду высказать хочу».
Монах его дослушал и в ответ:
«Я выполню, хозяин, свой обет
И расскажу вам два иль три рассказа
Впоследствии; для первого же раза
Хотел бы, коль не скучно вам сие,
Днесь Эдварда святого житие
Поведать или лучше, для начала,
Трагедию из тех, что я немало,
Числом до сотни, в келье сочинил.
Трагедию бы я определил
Как житие людей, кто в славе, в силе
Все дни свои счастливо проводили
И вдруг, низвергнуты в кромешный мрак
Нужды и бедствий, завершили так
Сврй славный век бесславною кончиной.
Как враг людской бессчетные личины
Принять готов, так для трагедий сих
Берут размером разнородный стих;
Обычный же размер для них – гексаметр, [126]126
Гексаметр. – Вместо обещанного в прологе гекзаметра, то есть, вероятно, не дактилического стиха Гомерова эпоса, а шестистопного ямбического стиха, все «трагедии» монаха написаны обычным у Чосера пятистопным ямбом.
[Закрыть]
Длиною он в шесть стоп… Хотя вы сами
Трагедий строй легко определите,
Коль вслушаетесь в них. Итак, внемлите.
Но прежде чем рассказывать начну,
Заметить надобно, что не одну
Из былей тех о славных королях,
О папах, императорах, царях
Вы, может быть, не раз уже слыхали, -
Так чтоб меня потом не упрекали
За то, что их кой-как расположу
И что придет на ум, то расскажу
Вперед, а что запамятую – после.
Мысль в них одна, их слушай вместе, врозь ли»
Рассказ Монаха
Здесь начинается рассказ Монаха
Люцифер
Трагедии начну я с Люцифера,
Хоть не был он одним из смертных чад.
Средь ангелов другого нет примера
Столь жалкой гибели. За грех был снят
Он с высоты своей и ввергнут в ад.
О Люцифер, светлейший ангел! Ныне
Ты – сатана; тебе пути назад
Заказаны к господней благостыне.
Адам
А вот Адам, что создан дланью божьей
Вблизи Дамаска был, а не зачат
От мужа женщиной на грязном ложе.
Без древа одного весь райский сад
Ему принадлежал, – он был богат,
Как из людей никто во всей вселенной.
Но, провинившись перед богом, в ад
Он послан был сквозь муки жизни бренной.
Олоферн
Военачальника тогдашний свет
Не знал удачливей, смелей, грознее,
Чем Олоферн. В теченье многих лет
Крушил народы он, и все, бледнея,
Внимали имя этого злодея,
Судьба ему давала торжество,
Он был обласкан, зацелован ею, -
И вдруг слетела голова его.
Не только достоянье и свободу
Он отнимал у всех, палач и вор;
Он каждому повелевал народу
Считать, что бог – Навуходоносор.
Все области на этот шли позор,
Забыв о вере, ужасом томимы;
Лишь Ветилуя, [127]127
Ветилуя – крепость в Иудее, долго не сдававшаяся Олоферну.
[Закрыть] та дала отпор,
Приняв совет жреца Элиакима.
Послушайте, как кончил век злодей.
Напившись допьяна, средь ночи темной
В палатке он покоился своей.
Но, несмотря на рост его огромный,
Рука Юдифи, горожанки скромной,
С плеч голову его отсекла прочь;
И с головой в руках, тропой укромной,
Юдифь к своим вернулась в ту же ночь.
Крез [128]128
Крез. – Рассказ о Крезе заимствован из «Романа о Розе» Жана де Мен и «Speculum Historicale», III, 17, Винсента де Бове.
[Закрыть]
Лидийским царством правил Крез богатый;
Был мощью даже Киру страшен он,
Но, наконец, в полон врагами взятый,
Был на костер спесивец возведен.
Вдруг полил дождь, гася со всех сторон
Огонь костра, и царь спасен был роком,
Но был ему конец определен:
В петле повиснуть на столбе высоком.
Когда он спасся, тотчас же в поход
Он вновь отправился в том убежденье,
Что рядом с ним Фортуна в бой пойдет,
Которой он спасен был от сожженья;
Считал он невозможным пораженье, -
Недаром ведь ему приснился сон,
Питавший гордость в нем и самомненье.
Он всей душой был к мести устремлен.
Ему приснилось, что в листве древесной
Ему Юпитер моет плечи, грудь
И полотенце с высоты небесной
Бог Феб спешит, склонившись, протянуть.
Крез, сновиденья не поняв ничуть,
Спросил у дочери своей ученой,
В чем вещего его виденья суть,
И услыхал ответ определенный:
«На виселице ты свой кончишь век, -
В том сомневаться было бы напрасно.
Юпитер означает дождь и снег,
Феб с полотенцем – солнца жар ужасный!…
Им предстоит твой труп томить всечасно,
Чтоб то он высыхал, то снова мок».
Так дочь Фания рассказала ясно,
Какой удел отцу готовит рок.
И был повешен Крез, тиран спесивый,
Ему престол роскошный не помог.
Где б для трагедии была пожива,
Для плача где б она нашла предлог,
Когда б земные царства грозный рок
Не рушил что ни день рукой могучей?
К уверенным в своей звезде он строг,
От них свой лик скрывает он за тучей.
Педро Жестокий [129]129
Педро Жестокий – король Кастилии и Леона (1334 – 1369), воевал со своим побочным братом Энрике Трастамара, претендовавшим на корону. Последний пользовался поддержкой папы, французского короля Карла V и принца Эдуарда Уэльского (так называемого Черного Принца). Разбитый наголову, Педро попал в ловушку и был заколот в поединке своим царственным соперником. Об обстоятельствах этого убийства Чосер мог узнать от своей жены Филиппы, которая была фрейлиной дочери короля Педро, когда та вышла замуж за герцога Ланкастерского.
[Закрыть]
Ты, Педро, лучший цвет испанской славы,
Был милостями рока так богат!
Те, что теперь тебя жалеют, – правы.
Тебя из края выгнал кровный брат,
Потом, подвергнув злейшей из осад,
К себе в палатку заманил обманом
И заколол своей рукою, кат,
Чтоб завладеть добром твоим и саном.
На сук багровый пойманный орел, [130]130
Намек на двух участников убийства Педро Жестокого, двух бретонских рыцарей: Бертрана Дюгеклена и его племянника Оливье. Герб Дюгеклена – черный орел на серебряном поле с красной поперечной чертой, напоминающей ветку.
[Закрыть]
Чернеющий на белоснежном поле, -
Вот кто владыку к гибели привел.
«Гнездовье зла» [131]131
«Гнездовье зла» – по догадкам, Оливье де Мони.
[Закрыть] в его повинно доле.
Не Карла Оливер, умом и волей
Примерный муж, а Оливер другой,
Что с подлым Ганелоном сходен боле,
Бретонский Оливер всему виной.
Петро Кипрский [132]132
Петро Кипрский – Петр I Лузиньян, король Кипра, был умерщвлен своими вельможами в 1360 г.
[Закрыть]
О славный Петро, Кипра властелин,
Под чьим мечом Александрия пала!
Тем, что сразил ты столько сарацин,
Ты приобрел завистников немало.
За доблесть ратную твои ж вассалы
Сон утренний прервали твой навек.
Изменчив рок, и может от кинжала
Счастливейший погибнуть человек.
Варнава Висконти [133]133
Варнава (Барнабо) Висконти – герцог Миланский, «бич Ломбардии», был низложен своим племянником и умер в тюрьме в 1385 г. Чосер лично знал Барнабо, так как в 1378 г. ездил в Ломбардию по поручению короны заключать с ним договор о дружбе.
[Закрыть]
Милана славный государь, Варнава
Висконти, бог разгула без препон
И бич страны! Кончиною кровавой
Твой бег к вершине власти завершен.
Двойным сородичем (тебе ведь он
Был и племянником и зятем вместе)
В узилище ты тайно умерщвлен, -
Как и зачем, не знаю я, по чести.
Уголино [134]134
Уголино – умер в темнице голодной смертью в 1289 г.
[Закрыть]
Рассказ о бедном графе Уголино
У каждого исторгнет плач и стон, -
Так жалостна была его кончина;
Он был близ Пизы в башню заключен
С тремя детьми, – год пятый завершен
Был лишь недавно старшим из малюток.
Как птица в клетке, в башне без окон
Они томились. Их удел был жуток.
Епископ Роджер злобной клеветой
Достиг того, что, в башню заточенный,
Несчастный граф там век окончить свой
Был обречен толпою возмущенной.
И дни его текли в тоске бездонной
Средь мрачных стен, как я уже сказал…
Заплесневелый хлеб с водой зловонной
В обед злосчастный узник получал.
И вот однажды, в час, когда обычно
Ему обед тюремщик приносил,
У двери звук раздался непривычный:
Тюремщик наглухо ее забил.
Граф понял все и в ужасе застыл.
«Голодной смерти призрак перед нами, -
Подумал он, – сколь жребий мой постыл!»
И залился обильными слезами.
Тут младший сын, трехлетний мальчуган,
Спросил отца: «Что плачешь ты? Скорее
Обед бы нам тюремщиком был дан!
От голода, смотри, я коченею;
Дай мне лепешку, и засну я с нею.
О, если бы навек уснуть я мог,
Чтоб голода не знать! Всего милее
Мне хлеба, хоть бы черствого, кусок».
Так он томился день-другой, стеная,
Потом на грудь отцовскую прилег.
Сказал: «Прощай, отец, я умираю!»
И дух свой испустил чрез краткий срок.
Граф это зрелище стерпеть не мог;
В отчаянье себе кусая руки,
Он закричал: «Тебя, проклятый рок,
Виню за все мои страстные муки».
А дети, думая, что он себе
Кусает руки, голодом нудимый,
Воскликнули: «Мы плоть свою тебе
Отдать готовы, наш отец родимый, -
О, если б накормить тебя могли мы!»
Их слушая, он плакал без конца,
А через день, в тоске невыразимой,
Они скончались на руках отца.
Сам Уголино тоже там скончался,
Навек покинув этот бренный свет,
Где некогда он славой красовался, -
Подробностей в трагедии сей нет;
Всем любознательным даю совет
К поэме обратиться бесподобной,
В которой Дант, Италии поэт,
Все это рассказал весьма подробно. [135]135
Чосер ссылается на песнь XXXIII Дантова «Ада».
[Закрыть]
