Текст книги "Классические случаи в психологии"

Автор книги: Джефф Роллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Уотсон и Рейнер планировали также проверить устранение условных эмоциональных реакций у Альберта, но это оказалось невозможным. По их собственным словам, «Альберта забрали из больницы накануне того дня, на который были намечены эксперименты».^[75] Они сделали вывод о том, что условные эмоциональные реакции, которые они выработали у Альберта, сохранялись бы бесконечно долго, если бы не появился случайный метод их устранения. Тем не менее, Уотсон и Рейнер описали, как бы они попытались устранить условные реакции у Альберта. Они предполагали постоянно показывать условный стимул (крысу) без использования безусловного стимула (звука), и таким образом в результате многократного повторения этой ситуации ребенок должен был привыкнуть к стимулам. В качестве альтернативы они могли бы попытаться «переделать» условный рефлекс за счет объединения приятных ощущений с вызывающими страх стимулами. Они предполагали, что могли бы давать Альберту конфеты одновременно с показом крысы или же «стимулировать ему эрогенные зоны (касанием)... сначала губы, затем соски и, как последнее средство, половые органы».^[76]

В свой первоначальный отчет, опубликованный в 1920 году, Уотсон и Рейнер включили и другие свои размышления об этом исследовании. Они обсудили тот факт, что Альберт, встревоженный показанным ему стимулом, для самоуспокоения часто сосал большой палец. Они отметили, что при этом он становился невосприимчивым к вызывающему страх стимулу. Чтобы остановить этот процесс, исследователям приходилось постоянно вытаскивать его палец изо рта.

Выводы из случая маленького Альберта

Какие же выводы мы можем сделать из этого исследования? Удалось ли Уотсону и Рейнер продемонстрировать приобретение фобии (преувеличенного, алогичного страха перед объектом или категорией объектов) посредством классического процесса выработки условных рефлексов? Следует ли считать это исследование новаторским с точки зрения изучения влияния классических условных рефлексов на поведение и имеются ли здесь разумные основания для озабоченности этичностью обращения с участником эксперимента, а также критические методологические замечания, которые невозможно игнорировать?

Одна из проблем с изучением маленького Альберта состоит в том, что этот случай породил множество разноречивых мнений и мифов. Утверждалось, что «большинство отчетов об исследовании Альберта, подготовленных Уотсоном и Рейнер, демонстрируют столько искажений, сколько они имеют на самом деле. Что касается информации о самом Альберте, относящейся к базовым экспериментальным методам и результатам, то ни одна из деталей исходного исследования не избежала неверного представления в рассказах и пересказах, появившихся в научном фольклоре».^[77]

Известно, что во многих учебниках были допущены серьезные ошибки в описании деталей исследования, о которых сообщалось в первой статье, опубликованной в 1920 году. Эти ошибки были обусловлены многими факторами. Наиболее вероятным источником недоразумений и, возможно, наиболее неожиданным является сам Уотсон. Дело в том, что в последующие годы Уотсон написал несколько статей с уточнением деталей исследования поведения Альберта, в которых он, по-видимому, часто представлял некоторые важные подробности не так, как в первой статье.^[78] Например, Уотсон больше не упоминал о том, что он и Рейнер точно знали, когда Альберта должны были забрать из больницы, и о том, что «переопределение» его условных рефлексов будет невозможным. Сознательно ли Уотсон упускал эту важную подробность, чтобы придать исследованию более гуманный вид?

Примерами ошибок, допущенных в учебниках, являются упоминания других стимулов, использовавшихся при выработке условных рефлексов: мужской бороды, кошки и игрушечного медвежонка. Во многих учебниках сообщается, что Уотсон и Рейнер якобы избавили Альберта («переопределили» его условные реакции) от приобретенных страхов. Возможно, причинами таких ошибок было желание рассказать этически безупречные истории и/или обеспечить «подгонку» результатов к повседневным объяснениям того, как работает человеческий организм, т. е., по сути, сделать результаты вызывающими большее доверие. Считается также, что такие изменения помогли представить исследование и самого Уотсона в более благоприятном свете. В противном случае, критические замечания в адрес исследования могли бы рассматриваться как критика бихевиоризма и его ведущего и наиболее влиятельного представителя.

Так чем же были эти ошибки: мелкими неточностями или чем-то более серьезным? При более пристальном рассмотрении этой истории можно сделать несколько важных методологических замечаний по поводу исходного исследования 1920 года. Эти замечания касаются, в частности, удаления изо рта большого пальца Альберта, с тем чтобы вызвать у младенца реакции страха; принуждения к касанию к некоторым (но не всем) раздражителям (стимулам); решения периодически «чуть-чуть освежать реакцию страха». Эти действия предполагают, что процедуры проведения эксперимента не были стандартизированы. Отсутствие подробной регламентации таких действий ставит под сомнение точность использованных методов проведения экспериментов. Все это очень серьезные критические замечания в адрес самого исследования и особенно заявлений Уотсона об использовании им объективных научных методов. Другая проблема с исследованием случая Альберта состоит в том, что в дальнейшем ученые не могли повторить проведенные эксперименты, что является обязательным для любого научного исследования и служит еще одним свидетельством того, что «процесс выработки условных рефлексов является не таким простым, как предполагает история Альберта».^[79]

Почему же Уотсон не повторил свои эксперименты с Альбертом на других детях? Действительно, в начале своей карьеры Уотсон занимался изучением животных и никогда прежде не полагался на результаты исследования только одного испытуемого. Многие авторы книг предполагают, что Уотсон не смог сделать этого по причине своего ухода из Университета Джона Хопкинса вскоре после проведения первоначального исследования. И вновь такие истории могут отражать желание сделать отчет вызывающим большее доверие, так как фактически Уотсон продолжал работу в университете до сентября 1920 года, т. е. еще щесть месяцев после опубликовании статьи об Альберте. Кроме того, в последующие годы Уотсон продолжал принимать активное участие в бихевиористских исследовательских проектах и, наверняка, имел возможность повторить свое первоначальное исследование.

Имеются и вопросы по поводу того, в какой степени вызывалась у маленького Альберта реакция страха.^[80] Предполагалось, что у Альберта не выработалось ни фобии к крысам, ни даже отчетливого страха перед ними или любыми другими животными. Даже в исходной статье описание реакции Альберта на крысу после восьми опытов по выработке условных рефлексов, проведенных в течение десяти дней, указывало на то, что хотя он и пытался уползать в сторону, это действие сопровождалось «не криком, а, как ни странно, урчанием и воркованием». Есть и другие описания, такие как «реакция страха слабая... позволил крысе подойти к нему и не отпрянул назад», «неуверенно и медленно потянулся вперед и коснулся уха кролика правой рукой и, наконец, поиграл им». Все эти реакции с учетом интенсивности их проявления вряд ли напоминают явно выраженные страхи или фобии. Сколько людей, боящихся пауков, согласятся дотронуться до одного из них?

С учетом всех этих несоответствий неудивительно, что исследование «не могло стать эталоном подкрепленного строгими научными доказательствами исследования условных рефлексов человека».^[81]Даже сам Уотсон описывал его как проведенное «в таких нечетко заданных условиях, что из него нельзя было сделать каких-то надежных выводов; поэтому, подобно многим другим работам в области психологии, оно должно рассматриваться как предварительная демонстрация возможностей, а не как законченный перечень практических результатов».^[82] Эта цитата резко отличается от приведенной выше, в которой Уотсон и Рейнер описывают исследование Альберта как «настолько убедительный пример выработки условной реакции страха, насколько его можно было представить себе теоретически». Итак, в какую же версию мы должны поверить и почему это исследование стало «классическим»?

Научные споры

В конце своей статьи Уотсон и Рейнер высмеивали психоаналитика-фрейдиста, который мог бы заняться изучением фобии Альберта. Они писали: «Через двадцать лет фрейдисты, если их гипотезы не изменятся, анализируя страх Альберта перед пальто из меха морского котика (при условии, что он придет к ним на сеанс), возможно, будут упрашивать его пересказать им содержание его сна и скажут, что Альберт в возрасте трех лет пытался играть с волосяным покровом на лобке своей матери и получил за это взбучку. (Мы никоим образом не отрицаем, что это могло бы вызвать условную реакцию в любом другом случае.) Если бы психоаналитик в достаточной степени подготовил бы Альберта к признанию такого сна в качестве объяснения его избегательных тенденций и если бы психоаналитик обладал властью и личным авторитетом для того, чтобы добиться своей цели, то Альберт, возможно, был бы полностью убежден в том, что его сон действительно раскрыл все факторы, приведшие к возникновению этого страха».^[83]

Само по себе включение этого абзаца позволяет сделать два вывода. Во-первых, Уотсон и Рейнер считали возможным сохранение фобии Альберта и в подростковом возрасте. Во-вторых, это говорит о довольно неосторожном или легкомысленном отношении к той ситуации, в которой оказался Альберт. Каким бы ни было их мнение о фрейдистских интерпретациях, представляется невероятным, чтобы Уотсон и Рейнер сочли возможным сознательно использовать несчастное положение Альберта (в котором он оказался исключительно в результате их действий) для высмеивания взглядов психотерапевтов-фрейдистов на возникновение фобий.

Этические проблемы

Исследование, проведенное Уотсоном и Рейнер, оказалось бы невозможным, если бы они следовали этическим принципам, принятым в наши дни. Кто-то может возразить, что несправедливо применять современные этические стандарты к исследованию, выполненному более восьмидесяти лет назад. Действительно, этичность методов, использовавшихся Уотсоном и Рейнер, по-видимому, не вызывала в то время явной критики,^[84] и изменение требований этики, произошедшее в нашей культуре, представляет интерес само по себе. В 1920 году психологи не имели свода этических норм, которые они должны были соблюдать. Имеется мало сомнений в том, что, по крайней мере, одна из сегодняшних ключевых норм этики, а именно – обязательная защита участника эксперимента от любых физических и психических травм, – была нарушена. Альберт, безусловно, страдал от причинявшихся ему расстройств, и его дискомфортное состояние могло сохраняться и после завершения исследования. Уотсон и Рейнер писали, что, к их глубокому сожалению, Альберта забрали из больницы до того, как они получили возможность «переопределить» его условные рефлексы. Как отмечалось выше, в их последующих статьях сообщается о том, что выписка Альберта из больницы оказалась для них полной неожиданностью, но при более внимательном прочтении исходного отчета становится ясным, что они знали об этом за месяц вперед. Но в любом случае, насколько трудно было вернуть Альберта в больницу позднее и убедить его мать дать им шанс «переопределить» условные рефлексы ее сына? Вопрос о том, насколько активно они пытались минимизировать любой постоянный вред, причиняемый Альберту, остается без ответа. Первоначально Уотсон и Рейнер обсуждали возможность причинения ребенку вреда, но затем заявили о своем намерении двигаться вперед, поскольку пришли к выводу о том, что многие условные эмоциональные реакции, которые они планировали исследовать, уже могли вырабатываться у Альберта в повседневной жизни, в «обычной домашней суматохе». Этот вывод мог удовлетворить Уотсона и Рейнер, но остается неясным, с каким количеством реакций им пришлось столкнуться. Многим детям доводилось видеть кроликов, но, скорее всего, при этом у них над головой не раздавался неожиданный и неприятный громкий звук. Первоначально большинство детей позитивно воспринимают кроликов и собак; эти позитивные ассоциации, возникающие в раннем детстве, вызывают у многих детей желание иметь дома каких-нибудь животных. Хотя представляется очевидным, что у какой-то малой части детей в силу особых обстоятельств фобии (например, по отношению к собакам) возникают естественным образом, это не оправдывает намеренное развитие фобий у детей.

Возможно, для Альберта оказалось благом, что Уотсону и Рейнер не удалось «переопределить» его условные рефлексы, так как методы, которые они собирались для этого использовать, выглядят крайне сомнительными. Часто сообщалось, что они собирались осуществить это за счет объединения показа крысы (к тому моменту условного стимула) с приятным стимулом, например конфетами, для того, чтобы попытаться устранить эффекты неприятных звуковых ассоциаций. Однако, как мы уже видели, они предполагали использовать также и другие методы, включая тактильную стимуляцию губ, сосков и, в качестве последнего средства, половых органов. Об этом сообщалось гораздо менее охотно, однако сегодня эти возмутительные методы, без сомнения, были бы восприняты как форма сексуального насилия над ребенком.

Другие исследования: маленький Питер

Уотсон действительно контролировал и консультировал проведение дальнейших исследований, направленных на изучение поведения детей, их страхов и фобий. Эти эксперименты, хотя и контролировались Уотсоном, фактически, проводила Мэри Ковер Джонс (Mary Cover Jones).^[85] Целью исследований было системное изучение наилучшего метода избавления детей от страхов. Участниками экспериментов были дети (в возрасте от трех месяцев до семи лет) из местного детского дома, которые уже испытывали страхи в каких-то ситуациях, например связанных с темнотой, внезапным показом крысы, кролика, лягушки и т. д. Джонс опробовала множество разных методов избавления от страха, включая и метод непосредственной выработки условного рефлекса.

Ребенка, участвовавшего в экспериментах по непосредственной выработке условных рефлексов, назвали Питером.^[86] Случай маленького Питера, который обычно рассматривается как продолжение исследования маленького Альберта, дал Уотсону и Джонс шанс проверить принципы «переопределения» условного рефлекса, которые они не сумели проверить на Альберте. Питер, которому исполнилось два года и десять месяцев, очень боялся крыс, кроликов, меховых пальто, хлопковой пряжи и многого другого. Первоначально Уотсон и Джонс пытались ослабить его страхи с помощью методов моделирования, т. е. позволяли ему наблюдать за другими детьми, весело игравшими с белым кроликом (источником его страха), и контактировать с ними. С каждым днем кролика помещали все ближе и ближе к Питеру, и этот «постепенный» метод, по-видимому, оказывал позитивный эффект в такой степени, что, в конце концов, мальчик осмелился погладить кролика по спине. К сожалению, вскоре Питер заболел скарлатиной, и однажды, во время наступившего двухмесячного перерыва в экспериментах, был сильно напуган большой собакой. Это событие, по сообщениям Уотсона и Джонс, означало, что его страхи перед различными животными, включая кролика, восстановились. Был разработан новый метод. Он предусматривал показ пищи (безусловный приятный стимул) одновременно с показом кролика (условный стимул). Кролик постепенно придвигался все ближе к Питеру одновременно с его любимой едой. Питер становился все более и более толерантным к кролику (предположительно благодаря тому, что ассоциировал его с пищей) и, в конце концов, стал касаться его безо всякого страха. Когда же его страхи спонтанно возвращались, исследователи использовали сходный метод выработки подавления условного рефлекса, при котором Питеру разрешалось спокойно играть, в то время как кролик в течение ряда сеансов пододвигался к нему все ближе и ближе. В конце концов, Питер стал весело играть с кроликом. Считается, что этот эксперимент был первым случаем поведенческой терапии и что именно он заложил фундамент для последующей работы Джозефа Вольпе (Joseph Wolpe) по систематической десенсибилизации. Хотя заслуги в разработке этого метода обычно приписывают Вольпе,^[87] сам он признавал, что многим был обязан Мэри Ковер Джонс. За эксперименты с маленьким Питером и другие более поздние работы она получила неофициальный титул «матери бихевиоральной терапии».

Что случилось с маленьким Альбертом и Уотсоном?

Не существует сведений о том, что произошло с маленьким Альбертом и сохранились ли его страхи в период отрочества или же со временем они постепенно исчезли (возможно, под влиянием привычки или выработки какого-то противоположного условного рефлекса). С большей достоверностью мы можем рассказать о том, что произошло с Уотсоном. В период проведения экспериментов с маленьким Альбертом у него возникли внебрачные отношения с его помощницей Розалией Рейнер. Из-за громкого скандала, разразившегося после того, как эта история получила широкую огласку, Уотсон был вынужден отказаться от дальнейшей работы в университете, даже несмотря на то, что его идеи завоевывали все больше и больше сторонников в научном сообществе. В 1920-х годах еще не был разработан кодекс этических принципов, способных защитить таких участников экспериментов, как Альберт, но зато существовали строгие нормы морали, которые должны были соблюдать ученые. Глубоко огорченный отставкой, Уотсон начал использовать свои знания психологии и поведения человека в гораздо более высокооплачиваемой области рекламы. Он первым стал использовать методы выработки условных рефлексов в рекламных кампаниях. Уотсон был убежден, что успешная реклама зависит не только от качества рекламируемого товара, но и от тех эмоциональных реакций, которые будут ассоциировать с каждым из товаров потребители. Исходя из этого, он настойчиво просил рекламодателей «рассказывать ему о том, что может вызывать страх, умеренный гнев, сочувственную или любовную реакцию или же порождать психологическую или привычную потребность».^[88]

В настоящее время, отчасти и благодаря Уотсону, классическое формирование условных рефлексов применяется во многих рекламных объявлениях. Идея заключается в создании объявления (безусловный стимул), которое вызывает позитивную реакцию (безусловная реакция) у видящей это объявление публики. Таким образом, рекламируемый товар становится условным стимулом. В следующий раз во время шопинга потребители ассоциируют свое позитивное чувство к рекламе с товаром. Позитивное чувство к товару становится теперь условным рефлексом, и рекламодатель рассчитывает, что этот рефлекс заставит потребителей покупать его товар, чтобы пролонгировать свою позитивную реакцию.

Используя такие технологии, Уотсон помог разработать креативные рекламные кампании для многих известных брендов, в том числе для кофе «Maxwell House», желе «Pond», детской присыпки «Johnson», дезодоранта «Odorono» и зубной пасты «Pebesco». В рекламе детской присыпки он играл на страхах молодых матерей, заботящихся о своих детях. В рекламной кампании зубной пасты он ассоциировал бренд со стимулами, имеющими сексуальный подтекст. Легкомысленно одетая молодая женщина курила сигарету, а текст рекламного объявления гласил: «Вы можете курить и все равно оставаться желанной, если будете два раза в день чистить зубы пастой "Pebesco"». В данном случае привлекательная женщина служила безусловным стимулом, а зубная паста была условным стимулом.

Уотсон также уделял большое внимание эмпирическим маркетинговым исследованиям и подчеркивал важность изучения потребителя с помощью строгих научных методов. Он рассматривал процесс продажи как испытательный полигон для проверки рекламы и часто проводил параллели между потребителями и участниками экспериментов. Он верил, что подобно тому, как сам он манипулировал поведением Альберта, рекламодатели с помощью соответствующих положительных стимулов также могут манипулировать покупательским поведением потребителей. В целях совершенствования такого манипулирования Уотсон разработал методы проведения маркетинговых исследований; он также одним из первых стал заниматься изучением концепции лояльности бренду. Активное изучение этой концепции рекламодателями продолжается и по сей день.

Успехи Уотсона в рекламной деятельности позволили ему стать в 1924 году вице-президентом рекламного агентства J. Walter Thompson (JWT) – одного из крупнейших рекламных агентств в мире. Однако его личная жизнь складывалась не столь успешно. Вскоре после развода со своей первой женой он женился на Розалии Рейнер. Розалия родила ему двоих детей, но, к несчастью, умерла в возрасте тридцати пяти лет вследствие осложнения, вызванного перенесенной ранее дизентерией. Уотсон ушел из рекламного бизнеса в 1945 году. Незадолго до смерти, в 1958-м, он сжег все свои неопубликованные научные труды.

В одном из наиболее известных (и наиболее часто цитируемых) высказываний Уотсона подчеркивается влияние внешней среды на поведение: «Дайте мне дюжину здоровых, нормально развитых младенцев и мой собственный особый мир, в котором я буду их растить, и я гарантирую, что, выбрав наугад ребенка, смогу сделать его по собственному усмотрению специалистом любого профиля – врачом, адвокатом, торговцем и даже попрошайкой или вором – вне зависимости от его талантов, наклонностей, профессиональных способностей и расовой принадлежности его предков».^[89]

Но фраза, следующая за этим высказыванием Уотсона, цитируется гораздо реже. В ней он заявляет: «Я делаю выводы, недостаточно подкрепленные фактами, и я признаю это, но то же самое делают и защитники противоположной точки зрения, причем они занимались этим в течение тысячелетий».

Один из уроков, который мы должны извлечь из случая маленького Альберта, заключается в необходимости понимания того, что (спорные) экспериментальные данные могут непреднамеренно ошибочно интерпретироваться и оцениваться по-новому. Такие «вторичные» мифы воспринимаются затем как «факты» и, в свою очередь, помогают придать исследованию статус «классического». Случай маленького Альберта, безусловно, навсегда останется «классическим» случаем в истории психологии, но вопрос заключается в том, можно ли считать его таковым с учетом одних лишь его экспериментальных результатов. Возможно, он заслуживает подобного статуса с учетом того влияния (оправданного или неоправданного), которое он оказал на развитие психологической мысли, влияния, которое сохраняется и по сей день.

Человек без мозга

Профессор Джон Лорбер (John Lorber) взглянул на снимок мозга сидевшего перед ним студента. Этот студент изучал математику и имел показатель IQ, равный 126 (у среднего человека он равен 100). У Лорбера он оказался по направлению врача университетского общежития, заметившего, что голова у молодого человека несколько превышает нормальные размеры. Зная о научном интересе Лорбера к изучению гидроцефалии,^[90] он подумал, что, возможно, этот студент представляет интерес для проведения углубленных исследований. Однако снимок показал, что у студента практически вообще не было мозга. По приблизительным оценкам, его мозг весил не более 150 граммов, в то время как нормальный мозг человека его возраста должен весить полтора килограмма. Этот случай, как и некоторые другие, заставил Лорбера и многих других ученых задаться вопросом о том, действительно ли человеку нужен мозг. Он породил сомнения в правильности нашего понимания работы человеческого мозга и неоднократно использовался в качестве аргумента в поддержку распространенного мнения о том, что мы используем наш мозг лишь на 10%.

Предыстория

Мозг является самым сложным элементом человеческого организма. В нем имеется сто миллиардов нейронов и от ста до десяти тысяч синапсов (соединений) для каждого из этих нейронов. Эти синапсы могут передавать около десяти импульсов в секунду, что в совокупности может составлять до десяти квадриллионов передач импульсов в секунду через все синапсы! Эти числа трудно себе представить, но кто-то подсчитал, что пачка из десяти миллиардов листов бумаги в высоту будет соответствовать расстоянию от Сан-Франциско до Лондона.^[91] В среднем, вес мозга человека составляет около 2% от общего веса тела, но при этом потребляет около 25% энергии, вырабатываемой нашим организмом.

С учетом этих фактов и цифр представляется неудивительным, что мы по-прежнему еще очень мало знаем о работе человеческого мозга. Физиологи и психологи потратили годы на определение областей мозга, ответственных за выполнение разных функций. Этим вопросом пыталась заниматься и существовавшая в прошлом «наука» френология (см. гл. 10), возникшая на основе теорий венского врача Франца Йозефа Галля (Franz Joseph Gall). Галль верил в то, что форма мозга определялась развитием входящих в его состав органов, а поскольку череп принимает форму мозга, то череп должен указывать на психологические способности и личностные качества человека; например, выступ на лбу может свидетельствовать о наличии у человека такого качества, как доброта. Несмотря на то, что френология пользовалась большой популярностью в викторианскую эпоху (в 1830-х годах некоторые работодатели даже требовали «справку» от френолога для подтверждения профессиональной пригодности соискателя рабочего места!), в середине девятнадцатого века она оказалась практически полностью дискредитированной.^[92]

Однако одно из основных положений френологии – а именно о «локализации функций в мозге» – не вызывает сомнений и в наши дни. Локализация функций просто означает, что разные части мозга выполняют разные функции (зрения, произвольного движения, речи и т. д.). Хотя все сказанное здесь о локализации функций в мозге может показаться очевидным, тем не менее, некоторые другие внутренние органы, такие как печень, не функционируют подобным образом, другими словами, все части печени выполняют одну и ту же задачу. Потребовались годы дальнейших клинических исследований для обнаружения доказательств того, что предположения френологов относительно локализации функций в мозге были хотя и не совсем точными, но все же справедливыми.

Ранние исследования

Одним из первых, кто обратился к более научным способам изучения мозга, был Карл Лешли (Karl Lashley) (1890-1958). Лешли надеялся обнаружить в мозге место нахождения следов памяти, или энграмм. Работая с крысами, он обучал их продвижению через лабиринт. Затем он постепенно удалял им часть коры головного мозга (до 50%) для выяснения достигаемых эффектов. Лешли обнаружил, что удаление значительной части коры головного мозга, по-видимому, не оказывает влияния на память крыс.^[93] Лешли часто говорил в шутку, что трудно было найти не то место, где находится энграмма, а то место, где ее нет. В результате этой работы Лешли сформулировал два принципа. Согласно первому принципу, все области коры головного мозга имеют важное значение для научения и памяти и что одна область коры мозга может замещать другую (этот вывод он назвал принципом эквипотенциальности). Согласно второму принципу, запомненная информация для сложных заданий накапливается по всей коре головного мозга (принцип воздействия массы) и не сосредоточивается в какой-то конкретной области. По сути, прочность памяти зависит от имеющегося количества ткани коры головного мозга. Место повреждения было не столь важно, как количество поврежденной ткани.

Опыты с крысами, у которых оставили малую часть коры мозга, но которые по-прежнему могли вспоминать путь движения по лабиринту, заставили многих ученых задуматься о том, играет ли кора мозга сколько-нибудь важную роль в научении. Результаты нескольких исследований, включая и исследование Лешли, были неверно интерпретированы, вследствие чего вскоре широко распространилось убеждение в том, что человек использует только 10% своего мозга.

В ходе других исследований и экспериментов было обнаружено, что действительно существуют очень специфические области мозга, отвечающие за разные функции (например, область Брока управляет речью). Методы исследований Лешли были недостаточно тонкими для обнаружения места нахождения памяти. Тем не менее он правильно указал, что научение в значительной мере подразумевает широкое параллельное взаимодействие нейронов, рассредоточенных по всему мозгу. Такой процесс дает представление о «воздействии массы» (мозг работает как единый организм), но было бы правильнее сравнивать мозг с симфоническим оркестром с несколькими самостоятельными группами инструментов (смычковых, ударных и пр.), вносящих свой вклад в общее звучание музыкального произведения.

Несмотря на растущее число эмпирических данных, свидетельствующих об обратном, публичные споры о роли коры головного мозга продолжаются. Например, часто сообщается о том, как Эйнштейн однажды в шутку заявил, что его интеллект усилился в результате освоения неизвестной ранее области головного мозга.

Человек без мозга

Джон Лорбер, педиатр и общепризнанный эксперт по проблемам, вызванным расщеплением позвоночника, оказался вовлечен в этот спор после обследования пациента, направленного к нему врачом общей практики из общежития Шеффилдского университета. Лорбер был хирургом, специализировавшимся на лечении гидроцефалии. Название этой болезни происходит от греческих слов «hydro» (вода) и «cephalus» (голова). У больных гидроцефалией накапливается ненормально большое количество спинномозговой жидкости (СМЖ) в полостях (ventricules – желудочках), имеющихся внутри головного мозга. Если СМЖ не абсорбируется достаточно быстро, то она создает избыточное давление в этих полостях и таким образом вызывает разрушение коры мозга изнутри. Лорбер оперировал больных гидроцефалией, вставляя им специальные клапаны, называемые «шунтами», для снижения внутреннего давления, создаваемого избыточной СМЖ. Его очень удивили несколько пациентов, которые демонстрировали лишь незначительно ослабленные или совершенно нормальные умственные способности, но у которых на снимках мозга были видны чрезмерно большие полости и практически нельзя было разглядеть коры головного мозга.

Его самым известным пациентом был студент-математик с коэффициентом IQ, равным 126, которому впоследствии удалось получить диплом с отличием. Лорбер утверждал, что кора его головного мозга, как было видно на снимке, имела толщину всего около одного миллиметра (вследствие заболевания гидроцефалией), в то время как обычно она составляет от четырех до пяти сантиметров. Позднее Лорбер опубликовал статью с провоцирующим заголовком «Действительно ли вам нужен мозг?»,^[94] в которой ставил под сомнение необходимость некоторых областей коры головного мозга. В снятом впоследствии телевизионном документальном фильме он заявлял: «Я подозреваю, что все мы обладаем значительным резервом нейронов и мозговых клеток... которые нам не требуются и нами не используются».^[95] Лорбер сообщил, что он документально зарегистрировал шестьсот таких случаев и распределил их по четырем группам: 1) нормальный мозг; 2) 50-70% черепа заполнено СМЖ; 3) 70-90% заполнено СМЖ; 4) 95% черепа заполнено СМЖ. К последней группе было отнесено всего около шестидесяти случаев, причем половина этих людей страдала серьезной умственной отсталостью. Другая половина, в которую входил и студент-математик, имела IQ выше ста. В прошлом у детей, костная ткань которых еще не отвердела, череп под влиянием внутреннего давления заметно увеличивался в размере. До того, как появились современные методы «шунтирования», подобные трансформации часто приводили к смертельному исходу. Итак, действительно ли эти случаи позволяют утверждать, что значительная часть коры головного мозга является избыточной, или же для них имеются другие объяснения?