Текст книги "Духовно неправильное просветление (ЛП)"

Автор книги: Джед МакКенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Это им совсем не понравилось.

– Я, в общем-то, не имею в виду нас, сидящих за этим столом, – продолжал я, – потому что это всё тоже налёт. Эти радостные, сытые люди всего лишь хрупкая вуаль сознания, накинутая сверху животных, и она не устоит даже против минимального дискомфорта.

Все смотрели вниз и по сторонам, и у меня было такое чувство, что они все как один сейчас встанут и поставят меня на место.

– То, кем мы себя считаем, можно просто взять и выбросить, – я махнул рукой. – Сейчас, сытые, когда нам ничто не угрожает, мы можем позволить себе роскошь вести себя как аристократы, а нацисты и бандиты это кто-то другой, но это не так. Они это мы, на расстоянии толщины вуали. Нет плохих и хороших людей. Люди есть люди, все одинаковые, разные лишь обстоятельства.

Я вздохнул и дал всему этому впитаться. Потом встал и стал шагать, продолжая свою обличительную речь, отчасти для движения энергии, отчасти для того, чтобы никто не принял это за разговор. Они притихли, наблюдая спектакль. Может, это слова, может какая-то сила, а может просто зрелище заставляло их внимательно следить за мной. Никто не взбалтывал и не нюхал. Никто не смотрел чопорно или искоса. Генри положительно сиял от восторга. Он получил своё шоу.

Я схватил морковку и откусил её.

– Это могло стать процессом смерти-перерождения, но в планетарном масштабе. Очень интересно пофантазировать об этом. Всё эгоистическое общество сгорит до тла. Последуют годы хаоса и анархии, но потом что-то поднимется из пепла. Что? Возможно, ещё одно эгоистическое общество, родившееся из могущества, а не из правил, не из протухшего страха, а может, и нет. Может, что-то ещё. Рай на земле, а? Вернёмся все в сад, как вы думаете? Этот процесс должен быть пройден индивидуумом, а почему бы не целым обществом? Сначала будет что-то наподобие невообразимого кошмара, а после – неожиданное счастье. Смерть и перерождение западной цивилизации. Революция человеческой эволюции. Круто, правда?

Генри, похоже, думал так же; другие были не так уверены. Вот так резко ворваться и увести разговор я могу также легко, как запустить воздушный шарик. Я просто вывожу предмет на более интересный уровень и показываю всем, как это выглядит оттуда. Вам покажется, что люди могут обидеться, но я не останавливаюсь на этом, и их изначальная реакция быстро утихает, поскольку они видят, что разговор выливается во что-то другое, и они включаются.

– Я в чём-нибудь не прав? – спросил я и посмотрел на каждого из них. – Развал служб и инфраструктуры коснётся вас, но я лишь говорю, что это может быть хорошо. Развлечение. Пусть всё сгорит, – я взмахнул морковкой, обозначая западную цивилизацию, – то есть, а почему нет? Ведь это всё равно никуда не направлено, разве не так? Ещё одна утомительная история. Смерть и перерождение, а? Разве есть другой путь?

Я огляделся. Все молчали.

– А теперь сравните это со своими скучными маленькими жизнями, которые вы проживаете в полусне. Чем вы на самом деле занимаетесь? Ползёте к раку, болезни сердца и длительной агонизирующей смерти. Я не прав? О, одному или двоим из вас повезёт, и они умрут в автокатастрофе, или во сне от сердечного приступа, или погибнут от рук своего супруга, но это лучшее, на что вы можете рассчитывать. Никто из вас не выглядит достаточно независимым, чтобы совершить самоубийство. Сравните эту весёлую перспективу с самым худшим из своих сценариев. Конечно, вы возможно долго не проживёте, но как! Мир в огне! Но вы вовсе не хотите этого, так как – что? Полагаю, у вас тут происходит что-то более важное. Например? Ваши планы? Карьеры? Ваше будущее? Ваши дети? Ваши дети это лишь менее развитые версии вас, и надежды вырваться из замкнутого круга отрицания у них не больше вашего. А если и больше, это не может служить причиной. Единственная причина это страх. Ваш страх порождает отрицание и уютную, ограниченную иллюзию постоянства и целостности. Посмотрите на себя, собираясь вместе, вы поддерживаете друг в друге фантазии о своём имидже и рассказываете страшные истории о том, как большой страшный волк дунет, плюнет и сдует весь ваш мир. "Ах, мы только что избежали пули", – говорите вы, но то, чего вы действительно избегаете, это ваши собственные жизни. Простите за надоедливость. У вас есть торт?

Я вышел на кухню, нашёл кофе и тирамису и вытащил всё это на палубу. Оказалось, кофе был с приправами, и я вышвырнул его за борт. Теперь не было надобности в тирамису. Я окинул взглядом далёкие холмы и подумал, отчего это остальные так не похожи на меня.

Глупо было с моей стороны заводить обвинительную речь против этих милых людей среднего класса и их безвредных среднего класса жизней, но скука заставляет меня совершать глупости. Это одна из ловушек, заставляющих выходить в мир. Меня затянуло в болото людского дерьма. Я ничего не имею против людей и их дерьма, просто я не подхожу для того, чтобы быть затянутым туда. Наверное, я мог бы просидеть здесь весь вечер, страдая от унизительного кивания и симулирования интереса к вину, машинам, политике и другим стόящим вещам, вероятно даже время от времени вставляя бессмысленные реплики, но, кажется, времена моей терпимости уже позади. И вообще, разве кому-то есть дело до того, что я говорю? Поэтому я могу говорить откровенно. Во всяком случае, этот вечер запомнится.

Я услышал, как кто-то вошёл, и, повернувшись, увидел Кристину. Её я тоже, наверное, достал, хотя и не видел, чтобы она отрывала глаз от вязания во время всего представления.

– Полагаю, мы злоупотребляем нашим гостеприимством, – сказал я. – Извини, если расстроил тебя. Пожалуйста, найди машину и гостиницу. Мы заберём у Генри сумки. И не позволяй ему подвозить нас.

Она покачала головой.

– Вы хит, – сказала она. – Они хотят, чтобы вы вернулись. У них есть вопросы.

– Надо же. Тем лучше для них, – я совсем не чувствовал себя хитом. – Всё равно, найди машину. И не гостиницу, а самолёт.

– Самолёт? Куда?

– Cedar Rapids для тебя, La Guardia или Newark* для меня.

–

*американские аэропорты Айовы и Нью-Йорка

–

– Правда?

– Правда, – сказал я. – Поездка окончена. Мне пора выбираться отсюда.

Но на самом деле я имел в виду, что мне пора покидать людей.

***

– А что бы вы посоветовали нам делать? – спросил Генри, когда я вернулся в столовую. Все ещё сидели вокруг стола. Я сел на своё место.

– Ничего я не могу вам посоветовать. Продолжайте жить свои жизни. Не слушайте никого, кто говорит, что вы неправы. Вы не неправы, это факт. Не делайте ничего другого. Я просто поиграл с идеями. Экстраполировал. Преувеличивал для комического эффекта.

– Вы не думаете, что произойдёт какой-то катаклизм?

– К несчастью, нет. Ничто на это не указывает.

– Окей. А что бы вы сделали, будь вы в нашем положении?

– Я отгрыз бы себе ногу, чтобы выбраться из вашего положения, – сказал я. – Мне было бы очень больно и возможно это убило бы меня, но таков мой автоматический ответ на ограничения. Это решение я принял очень давно. Мне не нужно даже думать об этом.

– Но это не то, что вы могли бы посоветовать кому-нибудь из нас?

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что у вас прекрасная жизнь, и даже если вы спите, так что же? Это жизнь. Вам снится чудесный сон, какой смысл просыпаться? Зачем ломать такой хороший уклад? Вы не стоѝте перед выбором. Посмотрите на свою жизнь – вы одни из самых счастливых людей, когда-либо живших. Вы что, хотите всё это похерить?

3. По мотивам Филипа К. Дика

Задача каждого человека сделать свою жизнь такой, чтобы даже в мелочах она стоила созерцания в самые возвышенные и критические минуты.

– Г.Д. Торо –

Уже темнело. Я сидел на веранде в ожидании машины. Там была только одна скамейка, с которой открывался прекрасный вид. Парень лет двадцати пришёл и сел рядом. В руках у него была бутылка пива, он закурил косяк. Мы были довольно далеко от дома, и он мог быстро затушить его или кинуть в бутылку, когда кто-то выйдет, если предположить, что ему не всё равно. Он предложил мне затянуться, но я отказался. Он говорил о своих родителях и о других людях в доме так, как это делают подростки. В нём был тот изнурительный подростковый страх, тревожность. Он спросил, что я здесь делаю.

– Я на самом деле не здесь, – сказал я, вспоминая разговор при подобных обстоятельствах в колледже.

– А?

– На самом деле я не здесь, – повторил я, раздумывая, пойдёт ли он за мной, в том ли он состоянии ума.

– А, ну да, конечно, бля. А где же ты?

– Там же, где и ты. В другом месте и в другом времени.

Он усмехнулся и сделал затяжку. Взглянул на меня.

– Как поэтично. Честно говоря, ты намного интересней, чем эти трупы там в доме.

– А ты нет.

Он напрягся.

– Да? Да пошёл ты сам.

– Я здесь сегодня, чтобы сказать тебе кое-что. Через несколько лет ты станешь в точности таким же, как те люди в доме. Твой теперешний лёгкий пыл пройдёт, и ты будешь высмеивать тех, в ком его заметишь. Это твоё будущее, и ты будешь жить больше шестидесяти лет в ходячей коме, – я указал на дом, – также, как они.

Он засмеялся, остановился, подумал, снова засмеялся.

– Ты несёшь такую чушь, бля, что почти интересно. Ты что, фанат Филипа Дика? Ходишь и трахаешь людям мозги?

– Реальность это то, что не исчезает, когда ты перестаёшь верить в это, – сказал я.

Он ухмыльнулся.

– Что это, снова поэзия?

– Филип Дик, – сказал я.

Несколько минут он молчал. Я наслаждался видом, а он – косяком и пивом.

– Окей, – сказал он немного погодя, – зацепил ты меня. И где мы с тобой? На самом деле?

– Частная клиника в Канадских Скалистых Горах под названием Институт Ширера, Банфф, Британская Колумбия.

– О, хэ. Окей. И что мы делаем в Институте Ширера?

– Это хоспис. Ты умираешь от рака. Я там работаю.

– Да, – сказал он. – Уж конечно. Значит, прямо сейчас я лежу в постели и умираю от рака где-то в Канаде?

– Да, только не совсем прямо сейчас.

– Ах, да, ну и тупой же я. Мы не сейчас и не здесь. А что за работа у тебя?

– Я патч.

– Патч, а? Окей, что такое патч?

– На подобие компьютерного. Он лечит вирусы или исправляет ошибки. Слышал об этом?

– Конечно, чувак, – сказал он. Теперь он начинал что-то понимать. Наркотик влиял на него философски. Он ни верил, ни не верил, просто чуть-чуть начал врубаться.

– Значит, я умираю от рака, а ты вернулся во времени…?

– Нет, я не путешествую по времени, я патч.

– Ах, да, – засмеялся он. – Ты думаешь, что я поверю во всю эту чушь?

– Мне всё равно.

– Окей, бля, тогда чего ты от меня хочешь?

– У тебя нет того, чего я хотел бы.

– Замечательно. Тогда что ты здесь делаешь?

– Я пришёл, чтобы кое-что сказать тебе.

– Так скажи уже, бля, и иди вешай лапшу кому-нибудь другому.

– Я уже сказал. Дело сделано. Теперь я просто наслаждаюсь видом.

– Да, а в понедельник утром ты будешь наслаждаться видом из своего офиса, где ты продаёшь страховки, или пишешь сценарии для сраных телешоу, или чем ты там занимаешься, глумясь над пацаном, которому ты навешал лапши на уши, только не обольщайся, потому что я думаю, ты просто говнюк и пытаешься выместить своё дерьмо по поводу своей потерянной юности, или что-нибудь типа этого.

– Всё это легко подтвердить.

– Да? Как же?

– У твоих родителей часто бывают загадочные гости? Узнай моё имя. Узнай, откуда твои родители меня знают. Приходи ко мне в офис утром в понедельник и посмейся надо мной.

Тут он задумался.

– Трепло ты, вот что я тебе скажу.

– Я здесь лишь для того, чтобы передать сообщение.

– Хэ. И ты его уже передал, да? Передал что, патч? Что ты сказал? Давай, скажи так, чтобы я тебе поверил.

– Сейчас 2066 год. Мы в Институте Ширера. Ты прикован к постели и умираешь. Ты уже практически труп. Всё, что у тебя осталось, это твои сны, твои воспоминания. Ты заново проживаешь свою жизнь по частям. Вот почему ты был отправлен в Канаду в Институт Ширера умирать.

– О, значит, сейчас меня вообще здесь нет? Мне это просто снится? Чувак, это становится интереснее. Продолжай.

– Оглядываясь на свою жизнь, ты признал себя неудачником. Ты понял, что упустил всю свою жизнь, проспал. Ты помнишь, что не всегда было так, что однажды ты был пробуждён, жив, но потом снова заснул, как эти люди в доме, да так и остался спать.

– Круто. Значит, сейчас я лежу на смертном одре, сожалея о том, что проспал всю жизнь, и я послал патча, чтобы он всё уладил, и я прожил счастливо всю оставшуюся жизнь. Может быть, как ты, а? Типа реально пробуждённый чувак?

– Близко, но не совсем. Не будет никакой счастливой жизни. Это не твоя жизнь, это твоё смертное ложе, и конец уже близок. Ты лежишь в полу-коме, видя во сне свою жизнь, и ты хочешь видеть её такой, какой она могла быть, а не какой она была. И поэтому, по твоей просьбе, был вставлен патч в месте твоего последнего воспоминания о том, что и у тебя когда-то был порох. Это довольно распространённо. У меня подобные разговоры происходят дюжину раз в неделю.

Я придал себе соответствующе скучающий вид. Прошло некоторое время, прежде чем он заговорил снова.

– Фигня всё это, чувак, – сказал он.

– Да, может быть.

– Да, да, окей, ты поиграл в свою маленькую глючную игру. Ты доставил своё сообщение. Но всё это ничего не стоит, потому что я не верю ни единому твоему слову. Ты напрасно потратил время.

Я впервые посмотрел на него, и снова отвернул взгляд.

– Кого ты хочешь надуть? Конечно, ты поверил. Ты знаешь, что это правда. Сейчас в тебе ещё есть немного сути, но ты знаешь, что это продлится недолго. Те люди в доме, эти трупы – вот твоё будущее, это ты там внутри. Они были такими же, как ты, и ты будешь такой же, как они – крыса в лабиринте. Это правда. И ты знаешь это.

Он ничего не ответил. Появилась Кристина, за ней следом шёл Генри.

– Хорошей жизни, чувак, – сказал я вдогонку уходящему парню.

– Это было что-то, – возбуждённо сказал Генри. – У вас потрясающее господство над аудиторией. Вам нужно выступать.

Я посмотрел на Кристину в ожидании хороших новостей.

– Машина будет где-то через час, – сказала она.

– О, нет. Генри, ключи, пожалуйста.

Он протянул мне ключи.

– Могу подвезти вас, – сказал он.

Я уставился на него. Он глуповато улыбнулся.

– Вы сердитесь на меня? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

– Правда?

– Правда.

– Вы уверены?

– Да.

Он выглядел хмуро.

– Генри, я уверен.

Он повеселел.

– Это было великолепно, – сказал он. – Так весело. Мы будем вспоминать об этом вечере годы. Вы абсолютно правы. Жизнь намного шире, столько возможностей. И что, если всё полетит к чёрту? Вы уверены, что вам надо ехать? Я думал вы…

Я постоял, и пошёл по безлюдной дорожке к машине Генри, Кристина и Генри шли за мной. Я открыл пассажирскую дверь для Кристины, а сам сел на место водителя. Генри проговорил что-то на прощанье и заставил меня ещё раз уверить его, что я не сержусь, что было правдой.

– Вы позвоните и сообщите мне, где забрать Бенц? – спросил он.

– Бенц? Боже, Генри, ты убиваешь меня, чёрт побери.

– Вы правы! Вы абсолютно правы! Когда я стал таким ослом? – спросил он, глупо улыбаясь, как будто это было просто чудесно.

Я рассмеялся, потому что так оно и было, и мы отъехали.

4. Сказ о рыбе.

"И если можешь, рвись сквозь эту маску!

Как может узник выйти на свободу,

если не прорвавшись сквозь стену?"

– Герман Мелвилл, Моби Дик –

Я полетел в Нью-Йорк, но когда прилетел туда, то совершенно не знал, зачем я здесь. Я посетил пустырь, где некогда находился Всемирный Торговый Центр. Съел сэндвич с говядиной и понаблюдал за уборочными работами. Забрался на вершину Эмпайр-стэйт-билдинг. Несколько часов бродил по улицам, постепенно приближаясь к Гринвич-Виллидж и Нью-Йоркскому университету, и, дойдя, наконец, до Вашингтон-Сквер, сел на скамейку. Посидев часок, наблюдая за садящимся солнцем, я сказал вселенной, что буду оставаться здесь до тех пор, пока не придёт идея получше. Спустя какое-то время в моих мыслях возникла фраза «Крещение одиночества», и быстро созрела в острое желание – чёрт возьми, я сам напросился. Договор есть договор. Я взял такси до аэропорта Кеннеди и заказал билет на Рабат через Мадрид. Я остановился в Эс-Сувейре, где читал Пола Боулза, Кормака МакКарти, что-то Фолкнера, и книгу о Гражданской Войне вслух. Когда мне это надоело, я поехал в Марракеш, где читал Пульмана, Роулинга и Толкиена про себя. Я избегал людей и новостей, и делал меньше, чем мне, возможно, казалось, пока время вокруг меня приобретало всё новые формы. Через несколько месяцев я почувствовал, что мне больше не хочется здесь оставаться, и я улетел обратно в Нью-Йорк, заказал билет на пятничный дневной поезд Гемптонс-резерв «Кэннонболл», и три часа спустя был в Монтоке. С тех пор прошло уже два месяца.

В течение этих последних пары месяцев я был, как Иона, поглощён китом. Я был погружён в чтение "Моби Дика", и только теперь действительно начал понимать его, только теперь я увидел, чем он является в действительности. Это был волнующий процесс, так как не думаю, что до этого кто-нибудь понимал, чем на самом деле является эта книга. Я начал читать её, поскольку остановился в доме одной женщины, для которой Герман Мелвилл и «Моби Дик» имели особое значение. Она преподавала эту книгу много лет назад, когда была учителем литературы в колледже, и потом, в течении многих лет, они со своим последним мужем формировали свою личную жизнь вокруг американского китобойного промысла девятнадцатого века, и в центре всего этого был мелвиллский «Моби Дик».

Западный Лонг-Айленд хорошо походит для проживания тому, кто интересуется этой темой. История китобойного промысла вся в досягаемости нескольких часов езды на автомобиле и пароме: Порт Сэг, Порт Колд Спринг, Мистик, Нью Бедфорд, Нантакет, Кейп Код, Виноградники Марты. На досуге Мэри и Билл путешествовали по эти местам, посещали музеи, читали книги, покупали старинные вещи и безделушки. Они познакомились в кафе-мороженом в Кейп Коде – "Четыре моря", которое существует и по сей день – и каждый год в этот день старались поехать туда. Около десяти лет назад Билл умер. С тех пор Мэри работает над книгой об американских китобоях и о "Моби Дике", которую она хочет посвятить ему.

Лонг-Айленд так же хорошо подойдёт вам, если вы интересуетесь американскими трансценденталистами девятнадцатого века. Здесь родился Уитмен, в округе Саффолк, и я, возможно, был в двух или трёх часах езды от пруда Уолден в Конкорде, и от Камдена. Я не планировал объезжать эти места, но пребывание здесь вызывало приятные чувства.

Каморка возле входной двери была когда-то кабинетом Билла, и за исключением появления ноутбука, вероятно, совсем не изменилась со времени его последнего визита сюда. Она тёмная и тёплая, богато отделанная дубом и кожей. Здесь находится прекрасная коллекция книг по законодательству, и отдельно, коллекция книг по китобойному и морскому делу, включающая почти всё когда-либо написанное о Мелвилле и работы самого Мелвилла, а так же сотни книг, относящихся к жизни моряков на восточном побережье.

Поэтому вряд ли, проживая в таком доме, я, по крайней мере, не попытался бы прочитать "Моби Дик".

***

Мэри за шестьдесят. Она высока и стройна. Ирландка. Католичка. Мы знакомы с тех пор, как мне было, наверное, лет пять, поскольку они с мужем участвовали в нашем семейном бизнесе, и Мэри была практически членом нашей семьи. Мы не встречались много лет, но потом она помогала мне в некоторых структурных вопросах, касающихся моей первой книги – «Духовное просветление – прескверная штука». Она лично заинтересовалась материалом, и мы освежили наше знакомство. Она всё время приглашала меня погостить у неё столько, сколько я захочу, и вот, я воспользовался её приглашением.

Её дом расположен на берегу залива Гардинерс на востоке Лонг-Айленда, между Гемптоном, Портом Сэг, островом Шелтер и прочими. Здесь много денег и много туризма. Я вырос на другой стороне пролива, и у меня осталась семья на Манхэттене. Обычно я предпочитаю жить в полной свободе от денег, туристов и семьи, но у Мэри я чувствовал себя достаточно комфортно. Её дом находился вдалеке от шумных улиц, тихий, уединённый, окружённый чудесными местами для прогулок пешком и на велосипеде.

Передний двор дома Мэри по большей части выложен пизолитом, а подъездная дорожка огорожена глухими каменными стенами и толстыми, хорошо укоренившимися деревьями. С виду дом маленький и опрятный – белый с красной входной дверью, с чёрными наличниками и ставнями, разросшимися кустарником и плющом, и трубой из морской гальки. Его фасад выглядит не таким привлекательным, как у многих домов, украшенных по типу срубов. Он не предназначен для того, чтобы производить впечатление на гостей и прохожих. Как у многих домов, расположенных у воды, его фасад больше функционален, и весь акцент приходится на заднюю часть дома. Это обновлённый коттедж рыбака 1920 года, в котором Мэри с мужем сделали капитальный ремонт, выпотрошив почти все внутренности, чтобы создать большие и высокие открытые пространства, и пристроив с обеих сторон изгибающиеся назад два крыла для спален, которые окружают наружное жилое пространство с деревянными помостами – палубами – и полосой берега за ними. Дом обнимает внутренний двор, и спроектирован таким образом, что из любого места открывается прекрасный вид. В центральной его части находится гостиная, столовая и кухня для гурманов, которые образуют единое большое открытое пространство с высокими соборными потолками, высокими окнами и французскими дверями, что позволяет внутренней обстановке интегрироваться с наружными пространствами.

Дополнительные крылья исходят из главной части дома, окружая двор изящной аркой. В одном из них расположено две спальни – я жил во внешней, внутренняя оставалась свободной. В другом крыле находится спальня хозяев с огромной ванной и кладовками. Все три спальни имеют широкие окна и французские двери, выходящие на огромного размера палубу. Дом, в общем, не очень большой, но светлый и открытый, создающий ощущение одновременно простора и уюта. Подобные дома ценятся довольно высоко, о чём я узнал из местных риэлтерских списков. Мэри, сдавая его внаём, могла бы выручать за месяц столько, сколько другие за год, но она никогда этого не делала. Это дом её мечты, который они с мужем купили и отремонтировали, когда их дети уже стали взрослыми, и она была также привязана к нему, как и к своей семье.

Этот дом хорош для жилья в любое время года. Гольфстрим оказывает благоприятное влияние на здешний климат, делая его чуть прохладнее летом и чуть теплее зимой. Половину заднего двора занимает огромная палуба, прикреплённая прямо к дому, и спускающаяся вниз двумя ярусами, выходящими на небольшую лужайку и великолепный вид на залив. Верхний ярус палубы соединён с задней частью дома от угла до угла. Он частично накрыт навесом типа перголы, прикреплённым к дому в виде длинных белых рёбер. Здесь находится обеденный стол под зонтом и стулья, барбекю, и пара шезлонгов. Задняя часть дома выходит на восток, поэтому здесь много утреннего солнца, а после обеда от дома начинают ползти тени.

Второй нижний ярус палубы более открыт и используется меньше. Там находятся несколько стульев, встроенная скамья, перила с одной стороны, и гамак в раме, спрятанный в тенистое место под нависающим куполом ветвей. Дальше вниз ведут ступени сквозь низкую вечнозелёную ограду к солнечной прекрасно ухоженной лужайке в четверть акра и дорожке, ведущей прямо к берегу. Двор не имеет наклона к воде, и идёт горизонтально, пока не достигает потемневшего от времени деревянного настила, наподобие пляжного, идущего вдоль всего участка побережья, принадлежащего Мэри. Плавучий док выступает на двадцать футов в залив. Лодки там нет, но иногда гости ходят в ту сторону. Внизу стоят несколько старых стульев "адирондак", на которых приятно посидеть на восходе или закате. В море видны Ориент Пойнт, остров Гардинерс и печально известный остров Плам.

***

Я всегда слышал, что "Моби Дик" это классический пример классической книги, признанный шедевр, который никто на самом деле не читал. Сидя за столом на верхней палубе в один из первых дней моего пребывания здесь, я провёл несколько часов за её чтением, и мог легко понять причину и того и другого. Разумеется, в первой четверти книги есть свои достоинства – знакомство Измаила и Квикега, переросшее в дружбу, вербовка на "Пекод", проповедь отца Мэйпла, предвестия "великого, ужасного, богоподобного" Ахаба – но она определённо тяжела и странно выстроена, и я не был уверен, что знаю, зачем я её читаю, и буду ли читать дальше.

Была уже тридцать шестая глава, позади больше ста пятидесяти страниц, когда меня посетило одно из двух восхитительных прозрений об этой книге. Сам Ахаб побудил меня взглянуть на неё пристальнее. Это была сцена, когда на уже плывущем корабле Ахаб сплачивает команду для своей цели – охоты за белым китом. Его первый помощник, Старбок, не решается превратить корабль и команду из китобоев в мстителей. Ахаб спрашивает Старбока, готов ли тот сразиться с Моби Диком:

«Я готов сразиться с его кривой пастью, и с пастью самой Смерти тоже, капитан Ахаб, если того потребует наше дело; но я здесь для того, чтобы охотиться на китов, а не исполнять месть своего капитана.»

Ахаб отвёл Старбока в сторону и сказал:

«Слушай же ещё – слушай немного глубже. Все видимые предметы, друг мой, лишь картонные маски. Но в каждом событии, в каждом живом действии, есть несомненный поступок – то какая-то неведомая, но всё же разумная, сила проявляет свои очертания через глупую маску. И если можешь, рвись сквозь эту маску! Как может узник иначе выйти на волю, если не прорвавшись сквозь стену? Для меня белый кит и есть эта стена, угнетающая меня. Порой мне кажется, что за ней ничего нет. Но это не так важно.»

Это изумительная, волнующая глава, и я стал с упоением читать дальше, после того, как этот абзац захватил моё внимание. Неужели он и правда это сказал, или мне почудилось? Я дюжину раз перечитывал это место. Возможно ли? Это казалось невероятным, но вот оно, чёрным по белому. "Моби Дик" сразу стал для меня очень интересной книгой.

Поскольку мы все не очень-то знакомы с этой книгой, позвольте мне кратко изложить её суть. Книга начинается с самой знаменитой начальной строчки в литературе – "Зовите меня Измаил", значение которой никогда не было полностью оценено, и повествует о приключениях рассказчика, о том, как на него напала тоска, и он обратил свой взор к морю и путешествию на китобойном судне, чтобы развеять мрачную безысходность. Он со своим новым другом каннибалом Квикегом записывается на борт "Пекода" в Нантакете, капитаном которого был загадочный одноногий человек по имени Ахаб. Как я уже упоминал, только в тридцать шестой главе мы узнаём, что в действительности происходит: капитан одержим манией достижения единственной цели – убить белого кита. В предыдущем плавании Моби Дик откусил Ахабу ногу. И теперь, во что бы то ни стало, Ахаб желает отомстить. В этой погоне "Пекод" проплывает через много океанов и встречает много других кораблей. Это восхитительная история, восхитительно рассказанная, изобилующая неожиданным юмором и очарованием. Всё заканчивается трёхдневным преследованием Моби Дика, в результате которого "Пекод" и вся его команда, за исключением Измаила, погибают.

В безумной погоне за отмщением Ахаб самовольно распоряжается судном, ему не принадлежащим, в собственных маниакальных целях, что приводит к смерти команды из тридцати человек, делает его жену вдовой, и его сына сиротой. По существу, это свихнувшийся психопат, доведённый до отчаянного безумия болью и унижением от потери ноги в пасти белого кита. Он предал всех, кто доверял ему и полагался на него, он отправил на смерть тридцать человек ради удовлетворения собственной безумной одержимости против какой-то рыбы. Короче говоря, у чувака совсем съехала крыша.

Или, по крайней мере, так считали последние сто пятьдесят лет. Я прочёл пару отзывов и предисловий, прежде чем начать чтение, откуда узнал, что обычно полагалось, что смысл "Моби Дика" неясен, и что книга не поддаётся определённой интерпретации. Но после первого из двух моих прозрений по поводу этой книги, я решил исследовать её поглубже. Я решил просмотреть все книги в библиотеке Мэри, поискать в интернете на компьютере в кабинете Билла, и даже съездить в город на два дня, чтобы поискать в библиотеках, включая, ненамеренно, в отделении "Прозрение" Нью-йоркской Публичной Библиотеки в парке Грамерси. И в конце концов, я пришёл у выводу, что никто не смог сформировать чёткого и ясного представления об этой книге. В основном, похоже, все соглашались с тем, что никакая ясная картина невозможна. Многие обозреватели пытались интерпретировать её, говоря, что океан олицетворяет одно, кит олицетворяет другое, а поиск Ахаба олицетворяет ещё что-то, но никогда так, чтобы появился ясный смысл, что авторы этих теорий часто признавали.

Олицетворяет ли "Моби Дик" борьбу человека с природой? С судьбой? С Богом? Является ли Ахаб Прометеем? Ионой? Нарциссом? Трагическим героем? "Моби Дик" это рассказ о борьбе добра со злом? Зла со злом? Зла с ещё большим злом? Борьба чокнутого с рыбой? Является ли это исследованием человеческой души? Может, это политическая аллегория? Манифест против рабства? Обвинительный акт капитализма и индустриализации? Трактат в защиту демократии? Ничто из вышеперечисленного? Что тогда? Давайте не будем усложнять. Что это значит, когда человек так странно тронулся умом, что смог уничтожить всех и всё, только чтобы отомстить глупой рыбе? Что мы извлекаем отсюда? Что мы можем отсюда извлечь? Не удивительно ли, что никто так и не смог ясно это объяснить? Возможно ли какое-то ясное объяснение этому? Или Мелвилл, как заключили критики, сам не вполне отчётливо понимал, о чём он пишет?

Ответ, как мы увидим, нет. Мелвилл абсолютно точно знал, что он делал, когда писал этот роман. Я в этом совершенно уверен, и, как мы также увидим, есть очень простая причина тому, что до сих пор никто не понял его правильно.

Всё это хорошо, но вот реальный вопрос, касающийся нас здесь: представляет ли "Моби Дик", если понять его правильно, какой-либо интерес для читателей настоящей книги?

Отвечая на это, скажу: Герман Мелвилл был одним из духовных пионеров человечества, а книга "Моби Дик" это судовой журнал предпринятого им путешествия.

И да, эта книга представляет некоторый интерес.

5. Духовный автолизис.

Нет ничего случайного в композиции.

Она не допускает обмана.

Лучшее, что ты сможешь написать,

есть лучший ты.

– Генри Дэвид Торо –

В своей первой книге я познакомил вас с процессом духовного автолизиса – самопереваривания, который является чем-то вроде ведения журнала стероидов, предназначенных помочь нам выжечь кажущиеся бесконечными слои эго и иллюзии наиболее быстрым и наименее болезненным способом. Попробуй написать что-нибудь истинное, и продолжай писать, пока это у тебя не получится – вот искра, из которой возгорится пламя.