Текст книги "Духовно неправильное просветление (ЛП)"

Автор книги: Джед МакКенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Возможно, рассказывать людям о величии чего-либо, чего они сами не в состоянии увидеть, бессмысленно. Но к счастью, необходимая воспринимающая способность находится не в глазах, но за ними, и любой, кто захочет, сможет увидеть.

Смотрите сами.

Ахаб не погиб. Ахаб это Измаил. "Моби Дик" это история не о путешествии одного корабля на протяжении нескольких месяцев, но это путешествие одного человека на протяжении жизни. Слова Ахаба:

«Сорок, сорок, сорок лет назад! – о, да! Сорок лет постоянной охоты за китами! Сорок лет нужды, опасностей, свирепых бурь! Сорок лет в беспощадном море! На сорок лет покинул Ахаб мирную землю, сорок лет он ведёт войну с ужасами морских глубин!»

Первыми тремя словами книги "Зовите меня Измаил" нам сообщают об этом. В сущности, нам говорят: "Я не скажу вам, кто я". Но почему нет? Почему рассказчик истории о китах желает скрыть свою личность от читателей? И зачем так нарочито сообщать об этом в самых первых словах?

Потому что Мелвилл ведёт честную игру. Он размещает это именно там, где мы сможем это увидеть. Он прячет это на самом видном месте. Ключ к "Моби Дику" спрятан в самых первых трёх словах.

Да, Измаил это Ахаб. Рассказчик это Ахаб. Ахаб был тем, кто остался в живых, два дня плавая в одиночестве на гробу Квикега, сирота. Мы не видели Ахаба мёртвым или умирающим. Верёвка обвилась ему вокруг шеи и утащила из лодки. Вот и всё. Означает ли это, что он умер? Нет, не физически. Мелвилл явно предвещает это, сначала отправляя на дно Пипа:

Море, как бы глумясь, удерживало его смертное тело на поверхности, поглотив между тем его бессмертную душу. Однако, поглотив не полностью. Оно унесло её живую в дивные глубины, где причудливые формы первозданного мира скользили туда и сюда перед его неподвижными глазами; где скупой водяной – Мудрость – раскрывал перед ним свои сокровища; где посреди радостной, бессердечной, всегда юной вечности Пип увидел бесчисленную множественность и божественную вездесущность коралловых насекомых, воздвигавших из могучих водяных сводов свои колоссальные аркады. Он увидел ступню Бога на педали ткацкого станка, и рассказал об этом; поэтому товарищи по команде прозвали его помешанным. Человеческое безумие это небесный разум. Отбившись ото всего смертного разума, человек, наконец, приходит к той божественной мысли, которая для рассудка совершенно абсурдна и безумна; и в благости или в горе он становится непреклонным и безразличным, как его Бог.

Он увидел ступню Бога на педали ткацкого станка. Нам показали это на примере Пипа, значит, то же самое произошло с Ахабом.

***

Неспеша закончив обедать, и хорошо прогулявшись по склону холма и по побережью, я взял такси и приехал домой спустя часа два после того, как Мэри ушла из ресторана. Я нашёл её сидящей за столом Уильяма в кабинете; небольшой островок света от настольной лампы создавал вокруг неё тёплое свечение. На столе стоял нетронутый бокал хереса. Перед ней лежали раскрытыми две книги: "Моби Дик" и Библия. Когда я вошёл, она держала ручку над жёлтым линованным блокнотом, делая заметки. Я остановился в дверях, не желая вторгаться в её процесс.

Она подняла голову и увидела меня.

– Мой красавчик, – сказала она ласково.

Я промолчал.

– Он будет между людьми, как дикий осёл, – сказала она.

– Прошу прощения?

Она зачитала из Библии.

– «Он будет между людьми как дикий осёл, руки его на всех, и руки всех на него, жить будет он пред лицем всех братьев своих»*.

–

*(Книга Бытия 16:12)

–

– Кто будет?

– Измаил, – ответила она. – Так Бог сказал об Измаиле.

Я промолчал.

– Вот что писал Мелвилл Натаниелю Хоторну о "Моби Дике": "Я написал нечестивую книгу, и чувствую себя чистым как агнец".

Я кивнул.

– Библия нигилиста, – сказал я. – Настольная книга искателя истины.

– Да, – сказала она. – Полагаю, так оно и есть. Было бы абсурдом полагать, что Мелвилл не знал совершенно точно, что он пишет. Он только что назвал это.

– Не делай это заслугой Мелвилла, – сказал я. – Дело здесь не только в нём. Ведь есть другой автор, можно назвать его океаном. Мелвилл не получил, чего хотел от "Моби Дика", но другой автор всегда получает то, что ему надо. Если будешь пытаться рассматривать книгу через Мелвилла, ты упустишь суть. Океан – вот истинный автор, но у него нет рук. Он действует через нас.

Она кивнула.

– Думаю, я поняла. Входи, пожалуйста, – сказала она. – Всё нормально. Садись.

Я сделал, как мне было сказано, и сел в один из плюшево-кожаных стульев "Королевы Анны" напротив стола. Через минуту она перестала писать, положила ручку, сняла очки и заговорила.

– Да, Джед, спустя сто пятьдесят лет после того, как Мелвилл написал "Моби Дик", похоже, ты оказался первым, кто понял, о чём он. – Она подняла очки. – Поздравляю.

– Здорово, – ответил я. – За это я должен что-нибудь получить. Красивую грамоту, например.

– Мне кажется, что книга под названием "Духовно неправильное просветление", начинающаяся со слов "Зовите меня Ахаб", не привлечёт много внимания в литературном мире.

– Эх, плакала моя грамота.

Она слегка криво улыбнулась.

– Я тоже поздравляю тебя – ты второй человек, – предложил я.

Она закатила глаза.

– Серьёзно, – сказал я, – подумай о том, что здесь на самом деле произошло. Ты продемонстрировала намерение. Ты заявила вселенной единственно понятным ей способом, своими желаниями и действиями, что хочешь-таки раскусить громадную загадку этой книги. Попробуй признать это. Посмотри на нас с тобой. На ту неправдоподобность, с которой нас свели вместе. Я не организовывал это, ты же знаешь. – Я встретился с ней глазами. – Знаешь?

Она кивнула, размышляя. Она была всё ещё в небольшом шоке, но уже выходила из него.

– Ты получила, что просила, – сказал я.

Она опять кивнула и оглянулась на жёлтый блокнот, в котором делала записи.

– Его всегда считали неверно составленным романом, – сказала она, – но теперь, теперь я не знаю, что это. Если рассматривать эту книгу как воспоминания человека о своём жизненном поиске – не о китобое, не о ките, а о философском исследовании человека продолжительностью в целую жизнь, достигшем своей кульминации, как ты говоришь, в мономании, необходимой для того, чтобы прорваться сквозь последнюю маску. Это Ахаб чувствовал промозглый ноябрь в своей душе сорока годами ранее, это он отправился в море, чтобы убежать от убийственного отчаяния. Это Ахаб рассказывает свою историю, подробно излагая жизнь философского мореплавания. Это всё теперь так очевидно.

Она замолчала и постучала ручкой по жёлтому блокноту.

– За последние полчаса я обнаружила тридцать вещей, которые раньше не имели никакого смысла, а теперь имеют. Это просто льётся потоком. Можно продолжать снова и снова. И я буду продолжать. Теперь это совсем другая книга, или скорее, я вижу её другими глазами. Я выбрасываю ту книгу, на которую потратила десять лет, и начинаю с чистого листа.

Она записала что-то в блокнот, затем зачеркнула.

– Если всмотреться глубже, – сказала она, – можно находить подтверждение твоей теории снова и снова в жизни Мелвилла и в его работе до и после "Моби Дика". Теперь всё понятно.

Она посмотрела на жёлтый блокнот и покачала головой.

– Измаил, Илия, Мэйпл, Федалла, шрамы Перта, огонь, молния, сон Стабба, стада китов, квадрант, пророчества! Как же я могла этого не видеть? Боже, да один Пип!

Когда что-то становится ясным, трудно понять, как ты не видел этого раньше. Она зачитала отрывок, где Ахаб изливает свой гнев, в сущности, на Майю – олицетворение его пленителя. Мэри читает прекрасно. Я закрыл глаза и позволил словам свободно проникать в меня:

«Теперь я знаю тебя, о ясный дух, и я знаю теперь, что правильное поклонение тебе это неповиновение. Ни любовь, ни почтение не вызовут твоей милости, и даже за ненависть ты можешь только убить; и все убиты. Но не бесстрашный идиот стоит сейчас перед тобой. Я признаю твою бессловесную, неуловимую силу; но до последнего издыхания своей сотрясающей землю жизни я буду противостоять этой безусловной, безраздельной власти, господствующей во мне. Посреди воплощённого безличия здесь стоит личность. И хоть я всего лишь ничтожество, но когда бы я ни пришёл, куда бы ни пошёл, пока я живу на земле, королевская личность живёт во мне, и она чувствует свои королевские права. Но война это боль, а ненависть это мука. Проявишь ты низшую форму своей любви, и я преклоню перед тобой колени и расцелую тебя, а высшая – просто божественная сила; и хоть пошли ты флотилии полностью нагруженных миров, есть здесь тот, кто останется равнодушным. О, ясный дух, ты создал меня своим огнём, и, как истинное дитя огня, я выдыхаю его обратно тебе».

Она закрыла книгу и покачала головой.

– Господи, – сказал она. – Никто даже близко не подошёл. Однако, не совсем всё сходится. Это требует особенно тщательного исследования.

Рассмотренный верно, "Моби Дик" это совершенно другая книга, чем обычно полагали, и Мэри теперь нужно прочитать его заново, с новым взглядом. Его всегда считали приключением в открытом море со вставками философских размышлений. В действительности же, это величайший философский трактат, противопоставленный охоте на кита на заднем фоне. Это наиболее важный и наименее понятый документ в архиве человечества. Это план побега, нарисованный тем, кто уже совершил побег.

– Да, кое-что не сходится, – сказал я. – Мелвилл назвал "Моби Дик" черновиком черновика, верно? Он не знал, когда начинал, куда это ведёт, куда это его заведёт. Я бы сказал, что он выяснял это в процессе написания. Это объясняет множество противоречий, и мне понятно, почему он не хотел переписывать его. Мы можем предположить, что Измаил это Ахаб, но можно сказать наверняка, что оба они это Мелвилл. Он обнаружил Ахаба в процессе написания «Моби Дика». Понимаешь, о чём я?

– Да. Написание "Моби Дика" было для Мелвилла процессом "духовного автолизиса", и когда он закончил, он был "готов". Правильно?

– Да, я думаю, так и есть. Ты никогда не поймёшь "Моби Дик", так как это не реальная история. Это не приключения в погоне за китом, как долгое время полагали, и это не история Ахаба, как "Архетипа Освобождения", который мы обсуждали, и не имеет большого смысла говорить, что выдуманный автор Измаил это в действительности Ахаб, когда мы знаем, кто истинный автор.

– Это ведь даже не роман, да? – спросила она. – С какой-то стороны это его…

Я ждал, пока она думала.

– Дорогой мой, бедный человек. Я всегда чувствовала такую симпатию к нему. Всё это время никто не знал. Это его процесс, верно? Это не запись его процесса, это и есть его процесс.

– Да. Герман Мелвилл решил идти, и продолжал идти, чего бы это ни стоило. Вот чем является эта книга. Она не о выдуманном Ахабе и Измаиле, но о реальном человеке, который проделал реальный путь. Это реальное освобождение реального человека.

– Это так много объясняет, – сказала она, – не только о книге, но о нём самом, о его последующей жизни, его здравомыслии или отсутствия такового, о "Пьере", его следующей книге, о его письмах.

Несколько мгновений она сидела молча, печально качая головой.

– Это объясняет всё.

***

Мы продолжали сидеть, почти не разговаривая. Она размышляла об огромных разрушениях в её внутреннем ландшафте, а я думал свои глубокие, просветлённые мысли. Спустя некоторое время она снова начала говорить.

– Мне очень нравится твоя книга, Джед, то есть, она была очень сильным толчком в моей жизни, но почему-то я никогда не думала, что это можно применить ко мне. Я никогда не проводила связи. Когда ты сказал, что величайшие мужи и жёны, когда-либо жившие на земле, были лишь детьми в песочнице для тебя, когда ты говорил, что твоя жизнь это жизнь единственного взрослого в мире детей, я думала, ты имеешь в виду, э, других людей. Я как-то исключила себя из этого, будто я тоже была взрослой, и сочувствовала тому, о чём ты говоришь. Знаешь, я по-прежнему вижу тебя семилетним мальчишкой – истинный маленький джентльмен в своём твидовом пиджачке и кепке, вы стоите с моей дочерью, держась за руки, перед крутящейся Рождественской ёлкой в русской чайной, столько лет назад.

Я улыбнулся, но она не могла видеть этого, поскольку я сидел за пределами лужицы света от настольной лампы. Хотя, вобщем-то, она говорила не со мной.

– Весь широкий спектр интерпретаций "Моби Дика" за все эти годы олицетворяет множество способов интерпретации человеком своего мира – маски, которые он на него надевает, но "Моби Дик" это прорыв сквозь все маски. Это то, что ты имел в виду под словом «дальше»? Ахаб прорвался сквозь все маски, и только такой, как Ахаб, способен понять это. Чтобы понять Ахаба нужен Ахаб. Чтобы создать его, нужен был Мелвилл, и нужен был ты, чтобы увидеть. Мне вдруг пришло в голову, что твоя книга будет Розеттским камнем, который позволит мне расшифровать «Моби Дик».

Я прилип к стулу, оставаясь совершенно неподвижным, чтобы не испортить торжественность момента одним из тех нелепых звуков, в которых придётся обвинять стул. Через минуту она заговорила снова.

– Ахаб не умер. Он не проиграл. Он не потерпел неудачу.

– Нет, – сказал я, – он достиг цели. Его успех абсолютен.

– Это не трагедия. Это не печально.

– Нет. Это победа. Свобода. Истина. Красота. Всё хорошо.

– Чёрт побери, – пробормотала она.

– Вот тебе раз. Разве ты, э, не преданная католичка?

– Я уже ни черта не знаю, кто я есть.

Я рассмеялся. Видимо, такое влияние я оказываю на людей.

– Значит, когда он вернулся, – спросила она, – верхом на гробу, он больше не был Ахабом, так ведь? Мономания прошла. Безумие, неистовая одержимость…? Их больше нет? Он просто… что?

Я подсказал слово.

– "Готов".

– "Готов", – повторила она.

– Посмотришь ли ты на Мелвилла или на Ахаба, ответ один и тот же. Его поиск окончен. Его гарпун, спаянный как клей из расплавленных костей убийц, выпал из его руки, как ручка из руки Мелвилла. Моби Дик убит, хоть и уплыл – кит от Ахаба, книга от Мелвилла. Ахаб убит, но продолжает плыть. Мелвилл убит, но живёт и дальше. И с тех пор он, как говорит последнее слово книги…

На этот раз слово подсказала она.

– Сирота.

36. Монреаль

Только они сами могут понять себя,

и себе подобных,

Как душа понимает душу.

– Уолт Уитмен –

Я мог бы научиться ненавидеть Канаду.

Прошло два с половиной месяца. Я сидел в Монреале за уличным столиком одного из тех атмосферных маленьких кафе, которые люди находят очаровательными, однако, насколько я могу судить, это в основном просто сидение за столиком на улице. Передо мной стоял бокал, но из-за не очень понятных объяснений с не очень очаровательным официантом, я не вполне понимал, что в нём. Я был занят изучением странного меню, когда услышал голос, которого не слышал почти два года.

– Ну, как идёт жизнь просветлённая?

Я поднял голову и улыбнулся.

– О, прекрасно, спасибо. Выжимаю все соки, – продекламировал я. – А у тебя?

– О, я тоже абсолютно довольна, да, – ответила она. – Точно вовремя, я смотрю.

– Вежливость королей, – ответил я.

Она оставалась стоять. На глазах у неё были тёмные очки, но нетрудно было заметить, что она несколько измотана.

– Добро пожаловать, – сказал я, указав на стул, за которым она стояла.

Эти слова подействовали на неё тяжело. Она невольно издала звук, похожий одновременно на икоту, смех и плач, но не села.

– Как новый вампир должен обращаться к создавшему его вампиру? – спросила она, по-прежнему оставаясь стоять.

Обычное приветствие, но это хороший вопрос, важный.

– В твоём случае, – ответил я, – как Джулия.

Она поднесла руку ко рту, всхлипнув, и кивнула головой.

– Кажется, её больше нет, – проговорила она сквозь еле сдерживаемые слёзы.

Когда ты "готов" – ты "готов", это правда, но это также начало. Как я уже говорил, новопробуждённый может потратить десяток лет на то, чтобы приспособиться к жизни, и это совсем не то, что ты мог бы себе представить.

– Понимаю, – сказал я мягко, – но поскольку она исчезла, тем самым позволив тебе сейчас быть здесь, ты могла бы почтить её память, взяв её имя.

На этот раз рыдание вырвалось из неё, и она стремительно пошла прочь. Я уткнулся в меню, и никто не догадывался, что я думаю глубокие, просветлённые мысли. Прошло около десяти минут, прежде чем она вернулась. Я поднял глаза и увидел её снова стоящей за спинкой стула.

– Ты сядешь на этот раз, – спросил я, – или опаздываешь на какую-то встречу?

– Нет, – ответила она, слегка улыбнувшись, садясь, и снимая очки. – Я свободна.

Мы всё крутились и крутились,

пока не попали снова домой – вдвоём;

мы оставили всё, кроме свободы,

кроме нашей собственной радости.

– Уолт Уитмен –

Эпилог.

Сколько раз я говорил тебе, что когда отбросишь всё невозможное, то то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, должно быть истиной?

– Сэр Артур Конан Дойль –

Духовно неправильное просветление это не один из видов просветления – это единственный вид. Не существует просветления во сне, и освобождение из сна это грязное, кровавое дело. Это плохая новость. Хорошая же новость состоит в том, что просветление это не то, чего кто-либо вообще может хотеть.

Присмотритесь повнимательней к капитану Ахабу – Архетипу Освобождения. Вы готовы сыграть эту роль? Не имеет значения, каков будет ваш ответ, потому что мы не выбираем эту роль. Ахаб не выбирал эту роль. Джулия не выбирала её. И я тоже. Кто мог бы её выбрать? Это невозможно, и более того, глупо.

Однако, то, что в этой книге я назвал "Человеческой зрелостью", является именно тем, что мы можем выбрать. Все искатели на самом деле хотят «Человеческой зрелости», и это не глупо.

"Кто я?" – вот в чём вопрос. Этот вопрос находится в самом центре нас. Жизнь крутится вокруг этого центра, и всякий, кто ещё жив, движется в одном из двух направлений: к нему или от него. Двигаться к нему абсолютно просто, от него бесконечно сложно.

Двигаться к нему может быть просто, но не легко. Спросите у Джессики. Умереть для плоти и родиться для духа это не то же, что просветление, но на каком-то отрезке пути они едут в одном такси. Если вы хотите в своей жизни совершить этот переход – пробудиться внутри сна, сбросить путы эго – я бы предложил вам сочетать духовный автолизис с горячей молитвой, используя одно для продвижения другого. Использовать записи, чтобы установить местонахождение и осветить свою ложность, таким образом, развивая презрение к самому себе. Сила этой эмоции затем придаст больше сил молитве, которая в свою очередь должна быть направлена на смелость и способность находить и высвечивать ложность, и так далее.

Импульсная пара.

***

Спустя месяц, как я попрощался с Мэри, я получил от неё посылку. Там было письмо, где она говорила, что чувствует себя обновлённой, и что теперь она подходит к жизни и к работам Мелвилла с совершенно другого уровня, с пониманием, которое распространилось на все области её жизни. Она говорила, что не знает, будет ли публиковать новую книгу, над которой работает, но она продолжает работать, как если бы собиралась это сделать, потому что это придаёт всему предприятию некий контекст.

Она сообщила, что Кертис нашёл работу на оставшийся период лета – должность в отделе потребителей, которая борется с низкооплачиваемой работой. Также, несколько часов в неделю он помогает Мэри, выполняя дополнительные задания и поручения. После того, как я уехал, Мэри передала ему конверт, который я оставил ей, содержащий короткую записку, оплату за последнюю неделю, и дарственную с документами на джип.

Когда Ахаб сплотил свою команду для охоты на белого кита, он прибил золотой дублон к грот-мачте как награду тому, кто первым увидит Моби Дика. В посылке Мэри была также самодельная металлическая дощечка с золотым дублоном, прибитым в центре. В надписи на ней я был отмечен, как первый, кто заметил белого кита, а под надписью, большими буквами было выгравирован совершенный алмаз в сердце персонажа Ахаба, книги "Моби Дик", автора Германа Мелвилла и читателя:

Истина не знает границ.

***

Вся человеческая наука скопом может быть выброшена всяким, кто понимает Первый Закон Объективной Реальности, который гласит: Ничего Не Существует. Вы не можете, однако, рассказать об этом учёным. Они работают над созданием всеобщей теории, не имея ни малейшего представления, что значит "всеобщий". Они говорят о "Большом Взрыве" – теории о начале вселенной, как о вазе, разбитой на миллионы крошечных осколков, но это также неверно. Я вижу это, как нечто больше напоминающее фильм об их разбитой вазе, прокручиваемый в обратную сторону – все эти миллионы мельчайших осколков стремятся по неподдающимся расчету траекториям обратно к целостности, складываясь вместе с такой удивительной и безошибочной точностью, что наблюдая совершенство каждой частички, мы можем узнать о совершенстве целого.

Я открыл секрет океана

в созерцании капельки росы.

– Калиль Джибран –

Джулия называет это поэтической чушью, и правильно делает, но позволю себе оправдаться. Когда ты ведёшь сражение своей жизни, поэтическая чушь это одно дело; и это нечто совсем иное, когда ты раскачиваешься в гамаке с надвинутой на глаза шляпой. Что не является чудом? Какая частичка вазы меньше, чем другая? Всё подходит, всё на своём месте, ничто не утеряно. Все, в конце концов, достигнут.

Единство является источником множества, возвращение это движение Дао, и друзья учёные всё перепутали. Вселенная не разлетается на части, она слетается в единое целое.

WisefulPress 2009