Текст книги "Пропажа осла"
Автор книги: Джалил Мамедгулузаде
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Физза и Зиба снова начали плакать. Как же может быть, чтобы мать плакала, а малые дети не вторили ей? Конечно, и Зейнаб плакала, и не только потому, что рассорилась с сыном, нет, она оплакивала минувшие дни, светлые, счастливые дни! И то сказать, Кербалай-Гейдар никогда не был с нею суров. Если он иногда и ругал, бил ее, то только когда было за что.
Зейнаб было очень тяжело. Темная комната, голодные дети, остывшая в очаге похлебка. Скотина некормленная, непоенная. А Велигулу ушел. Кто знает, когда он придет ужинать.
По правде говоря, в безвыходное положение попала Зейнаб. Чувствовала она, что нелегко будет ей выбраться из этого положения. С одной стороны, Худаяр-бек посылает ей такие угрожающие предупреждения; с другой – Велигулу затевает с ней ссору. Где ей достать двести рублей, чтобы отдать их Худаяр-беку? Если говорить правду, она может достать эти деньги. Хотя в данную минуту у нее нет в наличности такой суммы, но, конечно, при желании она может постепенно собрать ее. Да благословит аллах память Кербалай-Гейдара. Кое-что после себя он оставил. Но дело в том, что Зейнаб, хоть убей, и двухсот копеек не отдаст Худаяр-беку. Она-то хорошо его знает. Нет уж, увольте, не даст. Ни единой копейки.
Сидя в темноте, Зейнаб предавалась мрачным размышлениям. Девочки, поплакав, притихли, уткнувшись в колени матери. Вот так и просидели мать и дочери добрых два часа.
Вдруг открылась дверь. Зейнаб решила, что вернулся Велигулу, и обрадовалась. (Ах, мать! Как же ты хороша!) Видимо, и девочки подумали так, потому что обе они подняли головы и уставились на дверь. Но папаха вошедшего показалась немного больше, чем у Велигулу.
Зейнаб поняла, что это не сын, и с дрожью в голосе спросила:
– Кто там?
Вошедший оказался Гасымали, рассыльным главы. Не называя себя, Гасымали спросил с удивлением:
– Что тут такое? Почему темно? Может, спичек у вас нет?
– Братец, тебе нет дела до того, темно в комнате или нет. Скажи, что хочешь, и уходи.
– Вот что, тетка! – начал Гасымали. – По жалобе Худаяр-бека, глава арестовал Велигулу и посадил в кутузку. Он послал меня сообщить, что, пока ты не исполнишь требования Худаяр-бека, он не выпустит твоего сына. Вот и все.
Гасымали еще не кончил говорить, а Физза с Зибой уже принялись плакать.
Все сказав и простояв еще минуты две, Гасымали ушел.
Что теперь делать бедной Зейнаб? Каким пеплом посыпать, ей голову?
Всю ночь несчастная женщина провела в слезах.
Наутро тетя Сакина сообщила, что Худаяр-бек поехал в город пожаловаться начальнику насчет денег.
Это случилось как раз в тот день, когда рано утром Худаяр-бек, взяв осла дяди Мамед-Гасана, поехал в город. Конечно, глядя со стороны, можно упрекнуть Худаяр-бека. Однако никаким упрекам здесь не может быть места. Если говорить по совести и рассуждать по справедливости, то Худаяр-бека ни в чем нельзя винить.
Верно, конечно, что причиною всем этим неприятностям – Худаяр-бек, но он ведь вовсе не хотел причинять кому-нибудь неприятности. У Худаяр-бека одно-единственное желание: жениться на Зейнаб. Он вовсе не добивается того, чтобы Зиба и Физза плакали или чтобы Зейнаб горевала.
И осла дяди Мамед-Гасана Худаяр-бек продал вовсе не с той целью, чтобы покрыть дом его трауром, а самого лишить возможности поехать в Кербалу.
Да нет же, боже сохрани! Он же не враг дяде Мамед-Гасану. Нет, не так, совсем не так. Осла он продал только потому, что ему нужны были деньги, а деньги были нужны, чтобы купить головку русского сахара и фунт чаю для кази.
Стало быть ясно, что Худаяр-бек имеет одну цель, только одну – жениться на Зейнаб. Раз так, следовательно, никоим образом нельзя осуждать его поведение. Тут нет ничего предосудительного, да и шариат ни в коем случае не препятствует браку.
А жениться Худаяр-беку совершенно необходимо. Необходимо, во-первых, потому что женитьба относится к числу самых благих, угодных аллаху дел. Во-вторых, ему потому необходимо жениться, что жена у него некрасива, настолько некрасива, что никто не захочет принять из ее рук даже стакан воды. Жена Худаяр-бека и в подметки Зейнаб не годится.
Еще потому Худаяр-беку надо жениться, и именно на Зейнаб, что сам он очень беден, ну прямо-таки нищ. Женившись на Зейнаб, он прикарманит имущество ее и ее сирот и поправит свои дела.
Какой же дурак откажется от столь выгодного предприятия! А Худаяр-бек очень умный человек. Вы его еще не знаете.
Худаяр-бек прилагает все усилия, чтобы жениться на Зейнаб. С того дня, как появилось и созрело у него это решение, он не знает ни минуты покоя... Не осталось ни одного фокуса, которого бы он не выкинул, добиваясь своего. И все же до сих пор ничего не мог добиться. Последней его уловкой было то, что он спрятал Велигулу и послал сообщить Зейнаб, что глава арестовал ее сына. Он надеялся, что теперь-то уж бедная женщина согласится на все его требования.
В тот вечер, рассорившись с матерью, Велигулу пошел прямо к своему будущему тестю – Худаяр-беку.
Войдя в комнату и поздоровавшись, Велигулу стал у дверей и прислонился к стене. Обычно, когда он входил в этот дом, его приветливо приглашали сесть и указывали место. На сей же раз ничего подобного не случилось.
Худаяр-бек был занят намазом. Два сына Худаяр-бека, Гейдаргулу, шести лет, и Мурадгулу, девяти лет, лежали навзничь на полу и пинали друг друга ногами. Гюльсум, то есть невеста Велигулу, увидев его, тотчас же укуталась в чадру и, словно мешок с хлопком, застыла в темном углу. Жена Худаяр-бека задумчиво сидела возле мальчиков, положив щеку на поднятое колено.
Когда вошел Велигулу, она осталась сидеть, не изменив позы и даже не подняв головы. Это был первый признак невнимания. Только Мурадгулу повернул голову и, посмотрев на Велигулу, сказал со смехом:
– А вот и братец пришел!
Хотя Худаяр-бек и был занят намазом, но всякий, посмотрев на выражение ,его лица, сразу догадался бы, что сейчас Худаяр-бек погружен в море дум, вернее, даже в море скорби.
Окончив намаз, он повернулся к Велигулу и сказал, не меняя выражения лица:
– Почему стоишь, Велигулу. Иди садись.
Присев у входа, Велигулу стал развязывать чарыхи.
Худаяр-бек взял с джанамаза четки и стал перебирать их, одновременно выговаривая детям за дурное поведение. Он кричал на мальчиков, чтобы те сидели, как следует, однако слова его никакого действия не имели.
Худаяр-бек был занят делом – перебирал четки. Это тоже своего рода дело, особенно для благочестивого мусульманина, а Худаяр-бек, несомненно, относится к числу благочестивых. Он сидел на согнутых коленях, подложив ладонь левой руки под локоть правой, в которой держал четки; голова его запрокинулась назад, словно он полоскал горло; глаза были устремлены на потолок: можно было подумать, что он считает балки под потолком. Однако он не балки считал, а произносил соответствующую молитву.
На каждое зернышко четок он повторял про себя эту молитву. В течение пяти минут он перебрал все зерна четок и, трижды негромко повторив первое слово молитвы, положил четки на место и повернулся к Велигулу.
– Что-то невесело ты выглядишь сегодня. Велигулу не ответил. Худаяр-бек продолжал:
– Что делать? В жизни всякое бывает. Я то-знаю, почему ты не весел. Ничего не поделаешь. Да проклянет аллах родителей твоей матери! Это она повергла всех нас в горе. Эх, Велигулу! Да благословит аллах память Кербалай-Гейдара! Только сейчас ты оценишь его по достоинству. Неужели ты думал, что мать заменит тебе отца? Как бы не так. Мать – это женщина, а отец – мужчина! Да будет проклята сама святая святых женщины! У женщины не бывает ни веры, ни религии, ни бога.
Где ей понимать, что такое религия? Милый племянник. Все мои старания направлены на то, чтобы как-нибудь избавить тебя с твоими сестрами-сиротками от вашей матери. Или ты думаешь, Велигулу, что я могу забыть добро? Я не вероломный человек. Кербалай-Гейдару я был братом. Я многим ему обязан, очень многим. Разве сам ты не знаешь, что это так? Как же может быть, чтобы я забыл все это? Аллах меня накажет. Нет, нет, не приведи господь! Я не из тех, кто забывает дружбу. Я не могу стоять в стороне и ждать что будет. Нет, я так не могу. Сын мой, Велигулу, сам ты видишь, что кроме меня, у вас нет покровителя. Как же я могу стоять в стороне и спокойно смотреть, как твоя матушка выйдет замуж за Халыкверди-бека, и наследство, что оставил твой дорогой отец, да благословит аллах его память, мой незабвенный брат, свет моих очей...
Последние слова Худаяр-бек произнес так, как если бы ему очень тяжело было говорить об этом. Левой рукой он захватил полу чухи и поднял ее к глазам, якобы желая вытереть слезы. Однако мало-мальски наблюдательный человек мог бы сразу заметить, что глаза Худаяр-бека были совершенно сухи.
– ...как богатство, оставленное покойным Кербалай-Гейдаром, она промотает со своим новым мужем. А как же тогда будут сироты? А что же будет с тобой? Помоги нам, аллах. Спаси нас, господь!
Велигулу, положив руку в карман, слушал Худаяр-бека. Когда тот кончил и, достав трубку, принялся набивать ее, Велигулу кашлянул и сказал:
– Ей-богу, дядя, клянусь создавшим нас творцом, не бывает дня, чтобы я не ругался с матушкой. Вот и сейчас я рассорился с ней, пришел сюда.
– Нет, – проговорил Худаяр-бек, закурив трубку и выпустив дым, – нет, Велигулу, я больше тебе не верю. Я думаю даже, что ты заодно с матерью. Будь ты крепким малым, не стал бы называть ее матерью. Будь ты настоящим мужчиной, не пошел бы к ней, не стал бы жить с ней под одной крышей. Слава богу, разве тебе жить больше негде? Этот дом – твой дом! Сколько хочешь живи, ешь, пей, до самой смерти оставайся тут. Нет, все это лишь отговорки. Я, Велигулу, умею разбираться в людях. Если бы ты захотел, сразу уговорил бы мать.
– Ну скажи, дорогой дядя, что мне делать? Скажи. Я сделаю все, как ты прикажешь. Чего еще тебе надо?
– Стало быть, ты готов сделать все, что я скажу? Ну так вот, оставайся здесь, не возвращайся больше к матери.
– Слушаюсь. Ты велишь не ходить к ней, хорошо, не пойду. Разве я перечу тебе?
– Конечно, не ходи, зачем тебе ходить к ней? Если она тебя за сына не считает, зачем тебе называть ее матерью и слушаться ее. Не ходи, и все. Останься здесь, а ей пошли сказать, что в тот дом ты больше ни ногой.
– Хорошо, дядя! Я на все согласен. Вот я ведь поссорился с ней и пришел сюда. Зачем же было мне приходить сюда, если бы я думал опять вернуться.
Худаяр-бек повернулся к сыну.
– Мурадгулу! Сейчас же сбегай к дяде Мешади-Ахмеду и скажи, отец просит Гасымали, есть срочное дело.
Мурадгулу встал, открыл дверь и вышел, но тотчас же вернулся, закрыл за собой дверь и, снова развалившись на полу, сказал отцу:
– Я не могу идти, отец. На дворе очень темно, ни зги не видать.
Услышав этот ответ, Худаяр-бек отбросил трубку в сторону и, вскочив на ноги, бросился к Мурадгулу, схватил его за уши и приподнял почти до уровня своего лица.
В это время произошло совершенно неожиданное. Жена Худаяр-бека набросилась на него и стала обеими руками рвать ему бороду. Мурадгулу вырвался из рук отца и, убежав в темный угол, где сидела сестра, спрятался за ее спиной. Супруги сцепились. Рев Мурадгулу и Гейдаргулу, вопли матери и рычание Худаяр-бека слились в такой шум, словно наступил конец света. Гюльсум сидела совершенно неподвижно, словно неодушевленный предмет.
Велигулу вскочил, не зная, что делать, кому прийти на помощь.
Схватив жену за косы, Худаяр-бек таскал ее по комнате из угла в угол.
В этот самый момент всемогущий аллах послал откуда-то Гасымали. Войдя в комнату, он бросился к Худаяр-беку и, вырвав женщину из его рук, начал бранить ее:
– Зачем в драку лезешь, коли силенок нет? Зачем вмешиваешься в мужнины дела, чтобы он так с тобой поступал? Ну, получила свое? И поделом.
Женщина, нанося себе удары по голове, бросилась вон из комнаты. Худаяр-бек, браня жену, сел на свое место и обратился к Гасымали:
– Вся эта драка из-за тебя произошла, Гасымали. Я велел Мурадгулу сходить за тобой, он не захотел, и когда я стал его бить, началась эта катавасия.
Гасымали с кизиловой палкой в одной руке и большим куском в другой присел против Худаяр-бека.
– Зачем все это было делать? – проговорил он. – Ведь ты же знал, что я приду. Еще днем я говорил тебе, что зайду вечером поболтать. Наконец, хотелось бы знать, кто хозяин над Мурадгулу – ты или она? На то и отец, чтобы бить и ругать сына. Зачем матери вмешиваться в дела отца с сыном. Нет, определенно твоя жена нехорошо себя ведет. И потом я же знаю, какая муха ее укусила...
При этих словах он оглянулся на Велигулу и повторил:
– Я знаю, какая муха ее укусила!..
Худаяр-бек только теперь почувствовал, что лицо у него в нескольких местах исцарапано. Острые ногти, знать, у его жены. Достав платок, Худаяр-бек начал вытирать кровь с лица.
– Ты пришел очень кстати, Гасымали, – сказал Худаяр-бек. – Сейчас же сходи к Велигулу домой и передай его матери, что глава арестовал Велигулу и посадил в кутузку. Если спросит, за что... Впрочем, нет, пожалуй, не спросит. Ты просто скажи, что по жалобе Худаяр-бека глава посадил Велигулу в кутузку и предупреждает, что не отпустит его, пока она не удовлетворит требования Худаяр-бека.
– Слушаюсь, Худаяр-бек! Сейчас же пойду.
Гасымали, не медля ни минуты, встал и направился к выходу.
Когда Гасымали вышел, Худаяр-бек поднял с пола трубку и предложил Велигулу сесть. Тот сел, а Худаяр-бек закурил.
Дверь медленно открылась; бедная женщина молча вошла в комнату и, пройдя в темный угол, села возле своей дочери.
– Ну что, мое сокровище? – обратился к ней Худаяр-бек.– Будешь мне еще перечить? Будешь приставать?
Женщина молчала. Подняв руку, Худаяр-бек продолжал:
– Клянусь единым аллахом, считай себя покойницей, если еще раз осмелишься вмешиваться в мои дела или не подчиняться мне. Клянусь всемогущим аллахом, переломать тебе все ребра! Дочь Айши! Какое тебе дело, что я хочу жениться?
Женщина продолжала молчать.
– Много ты мне богатства принесла из отцовского дома, чтобы еще перечить мне? – снова заговорил Худаяр-бек. – Что тебе надо, что ты хочешь? Если я задумал жениться, та сам знаю, зачем мне это надо. Всякий понимает, что тут у меня серьезные намерения. Я не потому женюсь, что мне женщину иметь хочется. Вовсе нет. Почему же я столько лет не думал о женитьбе? Если бы я хотел жениться, сделал бы это раньше. Тебя, что ли, боялся или твоих братьев, твоей родни? Мало нам своего горя, еще ты портишь нам кровь, проклятая дочь проклятого отца!..
До сих пор женщина сидела молча и спокойно слушала. Но, по-видимому, брань Худаяр-бека сильно ее задела, и она, вытянув правую руку и прикоснувшись тремя пальцами к земле, сказала:
– Сам ты сын проклятого отца! Сам ты сын собаки! Сам ты и есть сын суки! Сам ты сын нечестивца! Что ты разошелся? Собачью голову съел что ли? Придержи язык, не то, клянусь аллахом, плохие сны тебе приснятся. Женишься – женись, никто тебя не держит. Только разведись со мной. Я не в таком возрасте, чтобы терпеть в доме вторую жену своего мужа. Разведись со мной. Я больше не могу с тобой жить.
– Пожалуйста, с радостью разведусь с большим удовольствием... Вот это сказано хорошо. Завтра же разведусь с тобой! И даже не сомневайся. Пусть наступит утро, и я дам тебе развод! Пожалуйста!
Худаяр-бек кончил говорить, но жена ему не ответила; не сказала "разведись" и не сказала "не разводись". По молчанию женщины можно было догадаться, что она уже раскаялась в своих словах. И она в самом деле раскаивалась, что напомнила Худаяр-беку о разводе.
С того времени, как Худаяр-бек задумал жениться, она, быть может, сто раз ему говорила:
– Разведись со мной! Дай мне развод!
И ни разу Худаяр-бек не отвечал ей так, как сегодня. Каждый раз, когда она заговаривала о разводе, Худаяр-бек, хотя и бил ее, ругал, но никогда не отвечал – хорошо, разведусь. Он всегда ей говорил:
– Хоть умри, а развода тебе не дам; что же будет с моими детьми, если я разведусь с тобой?
И когда сегодня Худаяр-бек ответил ей согласием на развод, женщина подумала про себя: "О злосчастная! А вдруг он и впрямь разведется? Что же тогда делать, как быть?"
Жена Худаяр-бека была не из тех счастливых женщин, которые могут требовать у мужа развода. Этого может требовать женщина, которая рассчитывает на отца, или надеется на мать, или имеет братьев, или наконец полагается на свои деньги, на богатство!
Жена Худаяр-бека была лишена всех этих преимуществ.
Звали ее Шараф. Это была среднего роста, смуглая, худая женщина. В общем, ее никак нельзя было назвать красавицей. Лет сорока, а то и немного поболее, она была старше Худаяр-бека. В то время, когда она выходила за Худаяр-бека, ее отец ничем не уступал отцу жениха, но судьба оказалась к ней жестокой: умер отец, вслед за ним скончалась мать, затем умерли оба брата, и она осталась одна-одинешенька, отданная на произвол Худаяр-бека. А тот в последние годы сделался старостой, то есть превратился в господина, тогда как жена его оставалась все той же служанкой.
Вместе с этим Шараф не была такой уж забитой, чтобы не отвечать, когда надо, Худаяр-беку или покорно опускать голову, когда он ее бил. Часто бывало так, что на удар палкой, нанесенный жене, Худаяр-бек получал такой же удар палкой от нее; на два тумака, полученных от мужа, она всегда отвечала хотя бы одним ударом. И все же Шараф побаивалась Худаяр-бека: как бы то ни было, все-таки мужчина, а мужчина, как известно, сильнее женщины.
Кроме того, для него не представляло никаких затруднений развестись с ней. Если он до сих пор этого не делал, терпя непривлекательность и строптивость жены, то исключительна из-за бедности, просто он не имел возможности покрыть расходы по новой женитьбе.
Шараф прекрасно понимала это и никогда не теряла спокойствия, когда речь заходила о женитьбе мужа; она знала, что у мужа нет ни копейки, чтобы купить себе даже саккыз.
Теперь же дело повернулось иначе. Худаяр-бек хотел жениться на Зейнаб. Если та согласится выйти за Худаяр-бека, то ему совсем не надо будет денег. Сейчас у Зейнаб по меньшей мере пять еще не надеванных платьев в сундуке, а насчет ее денег и говорить нечего. Вот почему Шараф боялась Зейнаб пуще огня. Не подлежит сомнению, что, когда Худаяр-бек женится на Зейнаб, хозяйкой в доме будет она, а Шараф будет низведена до положения служанки. А это для нее хуже смерти.
Перебрав все это в уме, Шараф стала сильно раскаиваться, что затеяла разговор о разводе, поэтому она предпочла промолчать, когда муж заявил, что завтра же даст ей развод.
Худаяр-бек поднялся на ноги, потянулся, зевнул и велел Гюльсум стелить постели. Затем, подойдя к Велигулу, начал тихо шептать ему на ухо наставления. Велигулу встал, а Худаяр-бек, приблизив лицо к его уху, говорил:
– Слушай, Велигулу. Соберись с разумом и делай, как я скажу. Если ты хочешь, чтобы я был доволен тобой и не расстроил нашего родства, то запомни, что я скажу, и поступай так. Сейчас ты отправишься к Гасымали и переночуешь у него, но никто пусть не знает, что ты ночевал там. Я сам поручу Гасымали, чтобы он всем, кто спросит про тебя, отвечал, что ты арестован главой. Ты останешься у него и никуда не будешь, выходить. Когда будет надо, я сам тебя позову, и мы поговорим. Быть может, как-нибудь мы сумеем уломать эту упрямицу, твою мать. Ну, теперь ступай.
Велигулу присел на корточки, чтобы надеть чарыхи.
В другом конце комнаты Гюльсум положила на пол старый матрац, расстелила несколько рваных одеял и разложила у матраца несколько старых мутак.
Обувшись, Велигулу ушел.
Худаяр-бек разделся и при свете лампы начал искать вши в одежде. Раздавив ногтем несколько вшей, он лег и натянул на себя одеяло.
Остальные тоже легли где попало и заснули.
Ни Худаяр-бек, ни Шараф не могли уснуть. Худаяр-бек думал о завтрашнем дне.
Он хорошо знал характер Зейнаб. Знал, что добром с ней ничего не сделаешь. Долго он поворачивался с боку на бок и наконец вспомнил об одной истории, случившейся совсем недавно, всего месяца два тому назад.
Один из крестьян пришел к кази и заявил ему:
– Кази-ага, я подарю тебе две головки сахару, если ты женишь меня на такой-то.
После некоторого раздумья кази ответил:
– Ведь эта женщина состоит в браке с другим мужчиной. Как же я могу женить тебя на чужой жене?
– Кази-ага, – ответил проситель. – Это верно, и я знаю об этом. Но зачем же я предлагаю тебе две головки сахару? Я потому и даю тебе две головки сахару, что она замужем. Будь она вдова, брак могла бы совершить и моя тетка. И еще вот что, кази-ага. Муж этой женщины сейчас находится в Кербале. Кто знает, вернется он или нет. Если случится так, что вернется, придумаем что-нибудь новое.
Вспомнив об этом происшествии, Худаяр-бек стал рассуждать про себя так: "Великолепная история. Та женщина ведь была законной женой другого человека. Получив две головки сахару, кази исполнил желание просителя. А Зейнаб, слава аллаху, вдова. Раз дело обстоит так, почему бы мне не пойти и не поговорить с кази? Нет, нет, это дело иначе не устроится. По всему видать, что кази человек порядочный, да благословит аллах память его родителя. Видно, он понимает чужую нужду и не откажет в помощи. Итак, завтра же пойду к нему".
Решив так, Худаяр-бек снова погрузился в думы. Его останавливало одно обстоятельство. В настоящую минуту у него в кармане было всего семь абасов, и те не свои: их дали ему в счет налога для сдачи главе. Если он потратит эти деньги в городе, беда невелика. Как-нибудь после достанет и отдаст главе.
И потом, что может сказать глава? Он же приходится ему отчимом.
Ну, ладно, это обойдется, но все же с семью абасами дела не сделаешь. Подумав еще, Худаяр-бек придумал выход и из этого положения. Какой выход он нашел, мы уже знаем.
Худаяр-бек встал рано и, достав новую чуху и шапку, разоделся и собрался уходить.
Жена и дети сразу сообразили, что Худаяр-бек приготовился ехать в город.
– Отец, куда собрался? – близко подойдя к нему, спросила Гюльсум.
– В город, – сурово ответил Худаяр-бек. – К кази, разводиться с твоей матерью.
Не успел Худаяр-бек выйти, как в доме поднялся рев, мать и дети так плакали, так причитали, обливаясь такими горючими слезами, словно оплакивали Худаяр-бека.
Там – траур в доме Зейнаб, тут – траур у жены и детей Худаяр-бека.
Худаяр-бек направился к дяде Мамед-Гасану, чтобы взять у него осла и отправиться в город.
К двум траурам прибавился еще один траур – в семье дяди Мамед-Гасана.
Проводив Худаяр-бека, дядя Мамед-Гасан вернулся домой.
Жил дядя Мамед-Гасан в просторной зимней сакле. Зимой" тут, говорят, тендир и балки под потолком сильно почернели от копоти и дыма. Верхняя часть стен тоже почернела. Сакля довольно старая, большинство балок в ней погнулось. Середину потолка поддерживает поперечная балка, которую подпирают два столба, поставленные на большие камни на полу.
У одной из стен вырыт тендир, покрытый доской, у другой стены стоит табурет, на котором сложен хлеб. В темных углах – ниши с расставленной в них глиняной посудой и медными чашками. Под табуретом – опрокинутый вверх дном котел, чашка с простоквашей и закопченный чайник. На пол постлан палас, на котором сложено несколько свернутых постелей. Две ниши заняты связками одежды, маленькими сундучками и старой папахой.
И больше ничего. Всякий, побывав у дяди Мамед-Гасана сразу поймет, что тот беден.
Войдя в саклю, дядя Мамед-Гасан увидел сына Ахмеда, который, катаясь по голому полу, плакал навзрыд, словно его ужалила змея. Громко плача, он то ударял себя руками по голове, то бился головой о землю.
В стороне, прислонившись к табурету, сидела на полу женщина лет сорока пяти-пятидесяти и, подперев обеими ладонями подбородок, сурово смотрела на плачущего Ахмеда. Одета она была в старую кофту из светлого ситца и в старую полинявшую юбку, голова ее была покрыта ветхим платком. Если к этому добавим, что ноги женщины были босы, то сразу станет ясно, что это жена бедного человека.
Да, это и есть жена Мамед-Гасана, и зовут ее Иззет.
Войдя в комнату и увидев валяющегося на полу и плачущего сына, дядя Мамед-Гасан подошел к нему и, наклонившись, взял его за руку, чтобы поднять и успокоить. Мальчик стал плакать еще громче. Как ни старался дядя Мамед-Гасан ласковыми словами утешить мальчика, тот не унимался.
– Встань, сынок, встань! Не плачь. Зачем плачешь? Вечером староста опять приведет осла. Он же не убьет его. Встань, голубок, встань! Не плачь.
Чем больше уговаривал дядя Мамед-Гасан, тем сильнее ревел мальчик. И вдруг Ахмед, ни слова не говоря, вскочил на ноги и выбежал из сакли. Дядя Мамед-Гасан стал звать его,, чтобы спросить, куда он бежит, но мальчик ничего не ответил.
– И откуда только нелегкая принесла этого балбеса! – сказал он с досадой жене. – Взял нашего осла, теперь не оберешься неприятностей. Ахмеда ничем не успокоишь. Вот, ей-богу, не думали, не гадали...
– Ладно! – строго проговорила жена. – Теперь поздно говорить об этом. Что я могу теперь сделать? Ты бы подумал об этом прежде чем осла отдавал. Теперь, когда ты отдал осла, ко мне за советом приходишь?
– Но что мне было делать, жена? Совестно как-то. Пришел, просит, как ему откажешь? Ну взял он осла в город. Взял – вернет. Не съест же он осла.
Говоря эти слова, дядя Мамед-Гасан стоял перед женой, опустив руки по швам, словно держал ответ перед начальником.
– Послушай, – заговорил "начальник", усиленно размахивая руками, ей-богу, у тебя ума нет ни капельки. Разве ты не знаешь, что не сегодня-завтра паломники выезжают? Дай же бедному животному хоть один день остаться дома, отдохнуть, набраться сил, чтобы повезти тебя в шестимесячный путь и привезти обратно. Сам подумай, третьего дня осел был в Узунагаче, вчера ты ездил на нем на мельницу, сегодня его погнали в город. Когда же он отдохнет в своем стойле, чтобы ты мог потом отправиться на нем в путешествие? Эх, пропади ты пропадом...
– Жена, ради аллаха, отстань от меня. Мне и своего горя довольно. Что теперь делать? Уже полчаса прошло, как Худаяр-бек забрал осла. Не могу же я теперь побежать за ним и отнять осла, остановить человека на полдороге! Как бы то ни было, все же он один из почтенных людей на селе. Будет случай, и он мне пригодится. Как можно из-за какого-то осла портить отношения со старостой. Ну, увел осла, эка беда. Вечером приведет обратно.
– А что теперь мне с Ахмедом делать? Попробуй-ка успокой его. Каково мне смотреть, как ребенок мой надрывается? И ради чего? Что общего у тебя с Худаяр-беком? Староста он, ну и пускай себе будет старостой. Какая польза тебе от этого?
Услышав плач Ахмеда, Иззет умолкла. Войдя в саклю, Ахмед снова бросился на землю и стал громко выть:
– Вай, вай! Хочу осла, моего осла! Клянусь аллахом, мама, Худаяр-бек взял осла в город, а там его нагрузят камнями и и погонят чинить мост... Вай, вай, мама, хочу моего ослика!
Поплакав немного, мальчик опять выбежал во двор.
Дядя Мамед-Гасан вышел за ним, чтобы узнать, куда побежал мальчик, но того и след простыл. Дядя Мамед-Гасан опять вернулся в саклю и сказал жене, что не знает, куда делся Ахмед. Это еще больше разозлило Иззет.
– Да разрушит аллах твой дом! – вскричала она. – Иди же посмотри, куда мальчик ушел. Господи, что мне с ним делать? Ты же знаешь, что Ахмед не в своем уме, он может в колодец броситься!
– Но как же быть, жена? Как я могу теперь узнать, куда он убежал?
Иззет встала, накинула на голову старую чадру из синего ситца и вышла из сакли, проклиная Худаяр-бека на чем свет стоит.
– Да будет проклят твой родитель, Худаяр-бек! Да будет проклята твоя мать, Худаяр-бек! Пусть угодит в ад твой отец, Худаяр-бек! Пусть твой дед явится на Страшный суд вместе с Омаром, Худаяр-бек!
Иззет ушла, и дальнейших ее проклятий не стало слышно. Дядя Мамед-Гасан тяжело вздохнул и, сев на палас, прислонился к стене. Досада взяла его, на лбу выступила испарина. Он снял шапку и, положив рядом на землю, стал жаловаться на свою судьбу.
– Благодарение и слава тебе, господи! Может ли человек вынести столько горестей, сколько ты наслал на меня! Непременно этот Езид, сын Езида должен был прийти и взять именно моего осла, чтобы вызвать у меня в доме такой переполох. В селе две тыщи ослов. Разве он не мог взять у кого-нибудь другого? Только у меня увидел! Аллахуакбар! Велик аллах! Не зря говорит жена, сущую правду говорит. Бедное животное отдыха не знает, сил набраться не сможет. Эх, гроша ломаного я не стою. И вовсе я не мужчина. Жена и та лучше меня. Конечно, она лучше. Попробовал бы Худаяр-бек попросить осла у Иззет. Так бы она и дала ему. А ведь женщина! Аллахуакбар! И в беду ж я попал. Не знаю, о бедности ли своей горевать, о жене и детях думать, или об осле печалиться... И не дать-то осла нельзя. Ну, как было не дать? Как после того жить в деревне? Худаяр-бек как-никак начальство... Придет средь бела дня и заявит ни с того ни с сего: с тебя столько-то штрафу, выкладывай! Как тогда быть? Нет, нельзя было отказать. Не понимаю, ей-богу, что тут еще жена вмешивается? А тот щенок как надрывается? Скажите, ради аллаха, вы что, вместе со мной в поте лица деньги зарабатывали? Отдал и ладно. Мой осел, я и отдал. Вам-то какое дело?.. А впрочем, говоря по справедливости., и они не виноваты. Ведь из-за меня убиваются. Верно говорит Иззет. Осел ни дня не отдыхает, сил набраться не может. Нет,. они ни в чем не виноваты...
Так размышлял про себя дядя Мамед-Гасан, когда со двора донесся громкий голос Иззет, отвлекший дядю Мамед-Гасана от его дум.
– И поделом, и поделом... – кричала Иззет со двора. – Увел осла, прекрасно сделал. Уведи, убей его! Так ему и надо, собаке! Молодец, Худаяр-бек! Спасибо тебе! Убей осла этой собаки! И этого ему будет мало!.. Ах, боже мой!
С этими словами Иззет вихрем ворвалась в саклю и набросилась на дядю Мамед-Гасана:
– Ну что? Доволен? Утешился теперь? Рожа проклятая! Знаешь, куда увел осла Худаяр-бек? В город увел, камни на нем таскать будут! Там чинят мост Гейдар-хана. От каждого села потребовали по одному ослу. А ведь в селении Данабаш: только твой осел известен, кроме твоего других не оказалось! Понял, в чем дело? Теперь можешь успокоиться!..
Выпалив все это, Иззет сняла чадру и швырнула на табурет. Дядя Мамед-Гасан быстро надел шапку и подошел к жене.
– То есть как это камни таскать? Кто это говорит?
– Кто может сказать? Жена самого Худаяр-бека. Я к ней ходила. Думала, может, Худаяр-бек еще не успел уехать в город и я смогу вернуть осла. А он давно уже уехал. Жена мне сама сказала. Я еще и не успела спросить, зачем Худаяр-бек взял осла в город, а она отчитала меня как следует. Что вы, говорит, не жалеете своей скотины? Разве вы не знаете, говорит, для чего Худаяр-бек взял осла в город? Взял, говорит, чтобы на нем камни на мост таскать. И наказала мне обязательно послать Ахмеда в город и вернуть осла.
