Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Джакомо Леопарди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Теперь к тебе стремлюсь я мыслью, К тебе, отец благочестивых, Муж праведный, могучий духом, И к поколенью твоему. Поведаю, как в час полдневный, Когда сидел ты у шатра, Вблизи дубравы, где паслись Твои стада в тени дерев, Под видом путников явились Три мужа – жители небес, Блаженством дух твой преисполнив. Поведаю, как сильно сердце Твое, Ревекки мудрой сын, Любовь слепая поразила К прекрасной дочери Давана, Когда под вечер, близ колодца, В долине радостной Харрана Средь пастухов ее ты встретил. Непобедимая любовь! Она заставила тебя Изгнанье долгое сносить, И муки тяжкие, и рабство.

Была пора (теперь толпа Не верит песне ионийской И вымыслам легенд туманных), Когда несчастная земля Была любезна нашим предкам, Век золотой переживавшим, Не потому, что реки, медом Текущие, стремились с гор, И тигры с овцами дружились, И пастухи волков водили К источнику, играя с ними,Но потому, что род людской, Свободный от печалей тяжких, Не знал своей судьбы и бед. Легенд прекрасных покрывало Законы тайные природы Своим туманом осеняло, И люди счастьем наслаждались, И достигал корабль их мирно, При свете радостной надежды, Последней пристани своей.

Еще живет такое племя Среди лесов калифорнийских: Там люди счастливы еще. Их сердца не грызет забота, Болезнь не изнуряет тела, Леса снабжают пищей их, Ущелья скал жилищем служат, Питьем – источники долин, А смерть является нежданно. О необъятные пространства Природы мудрой! Беззащитны Вы против нашего вторженья: Повсюду проникаем мы. В моря, в пещеры и в леса, Внося насилие в те земли, Где люди мирные живут. Мы научаем их страданьям, Которые им чужды были, И незнакомым им страстям, Навеки изгоняя счастье.

IX

ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЬ САФО

Ночь безмятежная с лучом стыдливым Луны ущербной. Пробудилась ты, Глядя сквозь спящий лес на горных склонах Предвестницею дня. Твои черты Мне сладостны, пока я не узрела Лик Фатума и зло в глазах Эриний. И тут нахлынула такая грусть, Что мне уже не в радость вид природы, Когда над полем страждущим резвится Проказник ветер, что вздымает пыль И вихрем завивает до небес. В тяжелой колеснице мчится Зевс И мечет громы, бурю предвещая. В долине впору нам найти укрытье От туч, плывущих низко над землей. А мы, как стадо, наугад бежим К реке, чьи воды полны, Не думая, что нас поглотят волны.

О как прекрасен ты, покров небесный! Прекрасна и росистая земля. Увы, не для Сафо сии красоты Она обделена своей судьбой. В твоих чертогах праздничных, Природа, Привыкла быть она незваной гостьей, Любовницей, в немилость угодившей. И тщетно, думаю, очам и сердцу Посулами твоими обольщаться. Улыбку ей не шлет ни ясный берег, Ни свод небесный с пурпуром восхода. Не для нее птиц радостное пенье, И не ее приветствует листва. В тени благоуханной ив плакучих, Где берег изгибается лукой, Ступаю робко я и ощущаю, Как вдруг сырой песок Стал уходить с водою из-под ног.

В чем до рожденья провинилась я, За что ко мне неблагосклонно небо И почему фортуна отвернулась? Не зная жизни и пороков мерзких, Могла ли девочкой я согрешить? Без ласки в детстве, рано повзрослев, Я нить в веретене бесстрастной Парки. Уста мои слова невнятно шепчут, Но тайные желания сокрыты. Все в мире тайна, кроме нашей боли. Едва родившись, издаем мы плач, Горюя по утерянному чреву. Потомство, обреченное на жизнь, Питается надеждою с пеленок. Отец Олимпа дал нам дивный образ И вечное признанье за деянья Иль сладостное пенье. Но в хилом теле дремлет вдохновенье.

Умру. Плоть бренная – сырой земле, А обнаженная душа – Аиду. И там ошибки злой не избежит, Как и всегда, слепой вершитель судеб. О, ветреник и обольститель женщин, Я безответно страсть к тебе питала. Будь счастлив, как и всяк рожденный смертным. Здесь, на земле, лишь я одна блаженства Из кубка скряги Зевса не вкушала, Когда рассталась с наважденьем детства. Дни радости бесследно исчезают. Их заменяют старость и болезни, И смерти хладной неотступна тень. На смену сладким грезам и ошибкам Приходит миг, и мы у входа в Тартар, Где Персефона ждет И приготовленный к отплытью в вечность плот.

X

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В душе не гаснет день, когда я, жгучим Огнем любви охвачен в первый раз, Шептал: "Коль то любовь – что ж так я

мучим!"

И, от земли не отрывая глаз, Ту видел лишь, что первая, невольно, Нашла в мое ведущий сердце лаз.

Увы, любовь, как жалила ты больно! Зачем зовется сладкой эта страсть, Коль в ней желаньям и скорбям раздольно?

Зачем была не чистой эта сласть, Не цельной, не сиянием, а мукой? Как удалось тоске в нее попасть?

Душа, сколь тяжкой для тебя наукой Сознанье это стало, коль одно Смогло представить все утехи скукой?

И днем являлось льстить тебе оно, И ночью, коей наше полушарье, Казалось, было в сон погружено:

Я ж, сердце, спать ложась, готовый к каре И вместе к дару, скорбен и устал, При каждом трепетал твоем ударе.

Когда ж, сражен бессильем наповал, Я закрывал глаза – гонимый бредом И лихорадкой, сон меня бежал.

Был нежной тени каждый шаг мне ведом, Средь сумрака встававшей, ибо взор За ней сквозь веки устремлялся следом.

О, трепета сладчайшего напор, Змеившегося в жилах! о, наплывы Мильонов беглых мыслей и раздор

Меж ними! Так зефир, колыша гривы Античных чащ, к речам склоняет их, А речи – смутны, долги, торопливы.

Но что, пока я кроток был и тих, Ты, сердце, об отъезде говорило Виновницы скорбей и грез твоих?

Уже меня не плавило горнило Любви: огонь питавшая струя Воздушная поникла вдруг бескрыло.

Раздавленный, прилег под утро я, Но кони, мне сулившие разлуку, Затопали близ отчего жилья.

Дрожа, терпя неведомую муку, Взор тщетный направлял я на балкон И к каждому прислушивался звуку,

Чтоб голос, если при прощанье он Из уст ее раздастся, был мне слышен, Коль остального небом я лишен.

Когда казалось уху, что возвышен Вдруг средь толпы он, бил меня озноб И трепет сердца быть не мог утишен.

Но вот тот голос, что душа взахлеб Впивала, удаляться стал, взгремели Колеса, прочь умчался конский топ.

Тогда, один оставшись, на пределе Сил, сердце сжав рукой, глаза закрыв, Вздыхая, прикорнул я на постели.

Затем бездумно стал бродить, чуть жив, Меж стен: была нема моя светлица. "Душе отныне страстный чужд порыв",

Сказал я, горькой памяти вселиться Дав в сердце, вместе с ней запрет вселя Любить другие голоса и лица.

И сердце билось, болью той боля, Какая гложет в долгий дождь нелетний, Уныло затопляющий поля.

В тебе, любовь, я, двудевятилетний, Дитя скорбей, тем меньше находил Любви, чем казнь твоя была заметней,

Чем больше становился мне не мил Мир дивный, и лужаек разнотравье, И тишь зари, и пение светил.

Любовью к красоте от жгучей к славе Любви я был избавлен: места той Уж не нашлось в душе, ее державе.

На милые занятья взгляд пустой Бросал я, их напрасными считая, Их, делавших все прочее тщетой.

Конца изменам не было и края: Любовь одна другую быстро столь Смела! Ах, жизнь и впрямь тщета пустая!

Лишь с сердцем, чей был склеп исхожен вдоль И поперек, предаться разговорам Любил я, лишь его лелеял боль.

В себя и в пол я упирался взором, Чтоб к девам – будь красива, будь дурна Лицом – не обращаться ни к которым,

Да лика без изъяна, без пятна Не замутят в душе моей, как глади Вод – ветерком гонимая волна.

И эта грусть по отнятой усладе, Грусть, что на нас наваливает груз, Былую радость растворяя в яде,

Грусть по ушедшим дням мне жестче уз Сжимала грудь: не думал я о сраме, Не ранил сердца злой его укус.

Я, небо и святые, чист пред вами: Мне был неведом темный интерес Жгло душу целомудренное пламя.

Та страсть жива, тот пламень не исчез, И образу меж дум моих привольно Тому, что дал мне радости небес

Вкусить. Мне одного его довольно.

XI

ОДИНОКИЙ ДРОЗД

С макушки обветшалой колокольни Несется песнь отшельника дрозда. И всюду слышен мелодичный звук, Слух услаждая до скончанья дня. Весна царит вокруг. Пропитан ею воздух и земля, И в душах радостное оживленье. Мычат коровы в поле, блеют овцы, В лазурном небе кружат птичьи стаи, Щебечут и галдят до темноты. Так птахи празднуют весны рожденье. На мир глядишь угрюмо только ты, Хоть и сидишь высоко. Тебе претит веселье Ничто твое не привлекает око, И для тебя жизнь – горькое похмелье.

Увы, как мы похожи! Как ты, живу затворником и я. Веселье праздное претит мне тоже. Сестра родная юности – любовь Меня томит, но все надежды тщетны. Я чужаком живу в родных местах. Бегут, проходят годы, И множатся невзгоды. Жизнь клонится к закату, И вскоре мой пробьет последний час. Пальбою шумной принято у нас Встречать приход весны, как светлый

праздник. Колокола звонят наперебой, И выстрелы из ружей и хлопушек Звучат по всей округе вразнобой. Одетая по моде Вся молодежь предместья Валом валит и заполняет площадь, Где веселится, пляшет до упаду. Но по своей природе Я сторонюсь гогочущей толпы, Ее забав и шуток. Отрадней мне побыть в уединенье, Когда я забываюсь, Глядя, как солнце гаснет за холмами. На день и жизнь короче, И я с годами юности прощаюсь И неизбежно приближаюсь к ночи.

О птаха одинокая, и ты Свой вечер встретишь на закате жизни. Послушная судьбе, Печалиться не станешь, коль природы Решенье таково. Но если суждено Мне жизненный ярем Нести до самой старости, С остывшим сердцем и холодным взором Во мраке буду коротать свой век, Вычеркивая каждый день без жалости. Зачем быть одиноким стариком, Когда ты недоволен сам собою И тяготишься собственной судьбою? О как ты, жизнь моя, скупа на радости!

XII

БЕСКОНЕЧНОСТЬ

Всегда был мил мне этот холм пустынный И изгородь, отнявшая у взгляда Большую часть по краю горизонта. Но, сидя здесь и глядя вдаль, пространства Бескрайние за ними, и молчанье Неведомое, и покой глубокий Я представляю в мыслях; оттого Почти в испуге сердце. И когда Услышу ветерка в деревьях шелест, Я с этим шумом сравниваю то Молчанье бесконечное: и вечность, И умершие года времена, И нынешнее, звучное, живое, Приходят мне на ум. И среди этой Безмерности все мысли исчезают, И сладостно тонуть мне в этом море.

XIII

ВЕЧЕР ПРАЗДНИЧНОГО ДНЯ

Безветренная, сладостная ночь, Среди садов, над кровлями, безмолвно Лежит луна, из мрака вырывая Вершины ближних гор. Ты спишь, подруга, И все тропинки спят, и на балконах Лишь изредка блеснет ночной светильник; Ты спишь, тебя объял отрадный сон В притихшем доме; не томит тебя Невольная тревога; знать не знаешь, Какую ты мне рану нанесла. Ты спишь; а я, чтоб этим небесам, На вид столь благосклонным, и могучей Природе древней, мне одну лишь муку Пославшей,– чтобы им привет послать, Гляжу в окно. "Отказываю даже Тебе в надежде я,– она сказала,Пусть лишь от слез блестят твои глаза". День праздничный прошел, и от забав Теперь ты отдыхаешь, вспоминая Во сне о том, быть может, скольких ты Пленила нынче, сколькими пленилась: Не я – хоть я на то и не надеюсь Тебе являюсь в мыслях. Между тем Я вопрошаю, сколько жить осталось, И на землю бросаюсь с криком, с дрожью. О, как ужасны дни среди цветенья Такого лета! Но невдалеке С дороги песенка слышна простая Ремесленника, поздней ночью – после Вечернего веселья – в бедный домик Идущего; и горечь полнит сердце При мысли, что на свете все проходит, Следа не оставляя. Пролетел И праздник, и за праздником вослед Дни будние, и все, что ни случится С людьми, уносит время. Где теперь Народов древних голоса? Где слава Могучих наших предков? Где великий Рим и победный звон его оружья, Что раздавался на земле и в море? Все неподвижно, тихо все, весь мир Покоится, о них забыв и думать. В дни юности моей, когда я ждал Так жадно праздничного дня,– и после, Когда он угасал,– без сна, печальный, Я крылья опускал; и поздно ночью, Когда с тропинки раздавалась песня И замирала где-то вдалеке,Сжималось сердце, так же, как теперь.

XIV

К ЛУНЕ

О дивная луна, уж минул год, А я так живо помню, как в тоске Пришел на холм тобою любоваться. Как и теперь, зависла ты над лесом, Укрыв его сребристым покрывалом. Объятый грустью, я смотрел на диво, И слезы навернулись на глаза Сквозь них твой лик я видел как в тумане. Луна-подруга, жизнь моя скверна, Ничто в ней к лучшему не изменилось. Но мне отрадно вспоминать былое И прошлым бедам скорбный счет вести. О юности куда милее память, Когда надеждам был открытый путь. Он обернулся для меня печалью Таков мой жребий. Я не жду иного.

XV

СОН

Настало утро. Из прикрытых ставен Сквозь сумрак темной спальни пробирались С балкона солнца первые лучи; В тот час, когда особенно легко И сладостно смежает веки сон, Приблизилась и мне в лицо взглянула Тень той, которая любовь впервые Внушила мне, в слезах оставив после. Казалась мне не мертвой, но печальной, Как все несчастные; и, на чело Мне руку положив, она спросила: "Ты жив? Скажи, хоть тень воспоминанья О нас хранишь?" – "Откуда,– я ответил,Ты появилась, милая? О, сколько Я по тебе грустил; и я не верил, Что можешь ты об этом догадаться, И безутешна скорбь моя была. Ужель ты здесь, чтоб вновь меня покинуть? Мне страшно это! Что с тобою сталось? Такая ль ты, как прежде? Иль твоя Душа страдает?" – "Омрачен забвеньем Твой ум, его окутывает сон,Она сказала.– Я мертва, ты видел Меня в последний раз давно". Сдавила. Боль страшная мне сердце, как услышал Я эту речь. Она же продолжала: "Угасла я во цвете лет, когда Особенно желанна жизнь и сердце Еще не знает, сколь надежды тщетны. И слишком мало удрученный смертный Прошел, чтобы стремиться к той, чья власть Освободит его от всякой муки; И безутешной смерть приходит к юным; И участь тяжела надежды той, Что гаснет под землею. Тщетно знать То, что таит природа от людей, Не искушенных в жизни, и гораздо Сильнее, чем их несозревший разум, Слепая боль".– "О милая,– сказал я,Несчастная, молчи, терзает сердце Мне эта речь. Ты, значит, умерла, Моя любовь, а я, я жив, и было Предсказано судьбой, что смертный пот Прекрасное чело твое омоет, А у меня нетронутой пребудет Вот эта оболочка? Сколько раз Я думал, что тебя нет больше в мире И что тебя не встречу никогда, Но был не в силах этому поверить. Что смертью именуется? Сегодня На опыте узнать бы мог я это И беззащитное чело избавить От беспощадной ненависти рока. Я молод, но, как старость, увядает И гибнет эта юность. Жизни цвет Похож на старость, что страшит меня И все же далека еще. В слезах,Сказал я,– родились мы оба, счастье Не улыбнулось нам, и небеса Страданьем нашим насладились жадно; Но коль слезой ресницы увлажнялись, И бледность покрывала мне лицо Из-за ухода твоего, и муку Терплю досель, скажи мне, ты любви Иль жалости к влюбленному несчастно Хоть каплю выпила, когда жила? Тогда влачил печально дни и ночи, Да и сейчас в сомнениях напрасных Рассудок гибнет. Если раз хотя бы Боль за меня тебе сдавила сердце, Не утаи того, молю тебя, Мне будет легче примириться с мыслью, Что будущее отнято у нас". Она в ответ: "Несчастный, ободрись, Скупой на жалость не была тогда я, Да и теперь ее не прячу – я Сама была несчастна. Не рыдай Над этой бедной девушкой отныне"."Во имя всех несчастий и любви, Терзающей меня,– воскликнул я,Во имя нашей юности и тщетных Надежд позволь, о милая моя, Твоей руки коснуться". И она Печально, нежно протянула руку. Я целовал ее и от блаженства Томительного трепетал, к груди Я, задыхаясь, прижимал ее. Лицо мое покрылось потом, голос Пресекся, день померк в моих глазах. Тогда она, так ласково взглянув В лицо мое, сказала мне: "О милый, Ты забываешь, что красы своей Лишилась я; и ты горишь любовью Напрасно, друг несчастный, и трепещешь. Теперь прощай! Отныне в разлученье Пребудут наши души и тела, Несчастные навеки. Для меня Ты не живешь и больше жить не будешь; Рок разорвал твои былые клятвы". Тогда, от муки застонав, в слезах Рыданий безутешных, ото сна Освободился я. Но все в очах Она стояла, и в луче неверном Казалось мне, что видел я ее.

XVI

ОДИНОКАЯ ЖИЗНЬ

Стуча в мое окошко, летний дождь Под утро сон мой легкий прерывает. Я слышу кур кудахтанье; они Бьют крыльями, в курятник запертые. Вот поселянин вышел за ворота И смотрит, не блеснет ли солнца луч Сквозь облака, плывущие по небу. С постели встав, благословляю я И свежесть утра раннего, и птичек Проснувшихся на ветвях щебетанье, И поля зеленеющего даль, Я видел вас, я с давних пор вас знаю, Ограды темных, душных городов, Где ненависть гнездится и несчастье, Где я томлюсь и должен умереть! Вдали от вас хоть скудное участье, Хоть каплю состраданья нахожу В природе я, которая когда-то Давно! – была ко мне еще добрей. Да! И она от удрученных горем, От страждущих свой отвращает взор И, полная презренья к мукам нашим, Богине счастья служит, как раба! Ни на земле, ни в небе утесненным Защиты нет; их друг один – железо!

Как часто я, на береге высоком, Над озером местечко отыскав, Поросшее тенистыми кустами, Сижу один, любуясь, как блестит В полдневный час в водах недвижных солнце. Вокруг меня ни шелеста, ни звука, Не колыхнет былинки ветерок, Не прокричит в густой траве кузнечик, Не шевельнет в ветвях крылами птичка, И над цветком не прожужжит пчела... Молчание объемлет этот берег... Забывши мир. и самого себя, Сижу я долго, долго, недвижимый; И кажется тогда мне, что уж жизни Нет в членах успокоенных моих, Что возвратить уж мне нельзя движенья, Что их покой и эта тишь – одно.

Любовь, любовь! Далєко отлетела От сердца ты, где некогда жила, Которое тобой согрето было! Житейских бурь холодная рука Его коснулась раннею весною И превратила в лед... Я помню время, Как в душу мне впервые ты сошла... Святые дни! им нет уже возврата! Как юношу тогда пленяет жизнь! Он видит рай в печальном этом мире И, девственных исполненный надежд, На дело жизни трудное спешит, Как бы на праздник шумный и веселый. Едва лишь я успел тебя узнать, Любовь, как жизнь моя была разбита, И выпала на долю мне печаль! Но все ж порой, когда я на рассвете Иль в час, как полдень кровли золотит, Стыдливый образ девушки встречаю Или, когда блуждаю ночью летней По опустевшей улице, один, Я голосок услышу поселянки, Что распевает в комнатке своей, Ночь, как и день, работе отдавая,И это сердце каменное вдруг Забьется... но затем лишь, чтобы снова Сейчас же в сон обычный погрузиться... Так стал мой дух движений нежных чужд! О месяц, чье отрадное сиянье Защитой служит зайчику в кустах, Его кружиться резво заставляя, Так что, обманут ложными следами, Охотник не найдет его жилища,О кроткий царь ночей, привет тебе! Лучи твои враждебно проникают В дремучий лес, в руины старых башен И в дикое ущелие скалы, Где, притаясь, разбойник выжидает, Чтоб стук колес иль хлопанье бича Послышались вдали иль показался Бредущий по тропинке пешеход, К которому, оружием звуча И ярым криком воздух оглашая, Он бросится – и, нож в него вонзив, В пустыне труп его нагой оставит... Враждебно ты ночному волоките Над улицей сияешь городской, Когда вдоль стен он крадется и робко Выискивает места потемней, Дрожа пред каждым стукнувшим окошком И фонаря зажженного пугаясь... Твои лучи враждебны только злу. Но мне, в моем уединенье, другом Ты будешь, озаряя предо мной Лишь даль полей да цепь холмов цветущих! Я также проклинал тебя когда-то, Хотя и чуждый помыслов преступных, За то, что ты порою открывал Присутствие мое людскому взору И мне черты людские освещал... Отныне же любить тебя я стану. Увижу ли тебя меж туч плывущим, Иль ясно ты, эфира властелин, Смотреть на мир, обильный скорбью,

будешь,Меня еще не раз здесь встретишь ты, Когда брожу я по лугам и рощам Или, травой высокою закрыт, Лежу, довольный тем уже, что сила В груди моей осталась хоть для вздохов!

XVII

КОНСАЛЬВО

В предсмертный час, покорно и безмолвно, Лежал Консальво. В двадцать лет он ждал Желанной смерти. Вечное забвенье Давно над ним висело, и давно Он был покинут лучшими друзьями: Кто тяготится жизнью на земле, Тот даже другу в тягость! – Перед ним, Полна любви и жалости, стояла Одна Эльвира, вечная мечта Его души, волшебный и прекрасный Цветок земли. Она одна могла Безмолвным взглядом дать Консальво счастье И словом, полным ласки, озарить Его печаль... То слово западало Ему глубоко в душу, жило в ней, Как лучший сон! Эльвира это знала, И знала власть очей своих над ним. Но никогда не слышала признанья Она из уст Консальво: робкий страх В его душе унылой был сильнее Порывов страсти. Слишком он любил, И стал рабом, ребенком боязливым!

Но смерть сняла с его бескровных губ Печать молчанья. Чуя близость смерти, Консальво взял слабеющей рукой Эльвиры руку нежную – и тихо Просил ее остаться... "Ты идешь, Тебе пора идти... Прощай, Эльвира! Мы никогда не свидимся. Прощай. Мои уста тебя благословляют За доброту и жалость, но лишь Тот, Кто всемогущ, пошлет тебе награду, Коль есть награда в Небе за любовь!" Бледнея, в страхе затаив дыханье, Она стояла... Сердце и тогда Болезненно сжимается печалью, Когда звучит последнее "прости" Из уст чужого! – Возражать хотела Ему Эльвира, скрыть, что смерть близка, Но продолжал Консальво: "Не тревожься, Смерть для меня желанна и легка. Я звал ее-и не боюсь. Ты знаешь: Последний день – мой самый лучший день. Но больно мне, что я тебя теряю. Ах, тяжело! На части рвется сердце При этой мысли: больше не видать Твоих очей, не слышать слов любимых!.. Эльвира, мы расстанемся навек, Но раньше – дай мне поцелуй прощальный, Один, один, мой первый поцелуй! В предсмертной просьбе отказать жестоко. Я задыхаюсь; скоро навсегда Закроет мне глаза рука чужая..." И он с мольбой прильнул к ее руке Холодными, бессильными устами.

Задумчиво красавица стояла И, в колебанье, устремила взор, Блиставший ярко, чудными лучами, В его давно потухшие глаза, Где трепетали слезы... Сердце сжалось: Как отравить его последний час? Она была побеждена участьем. И алые, желанные уста, Его мечта, приблизились любовно К лицу Консальво, бледному, как воск, И с нежностью глубокой, бесконечной, Она Консальво долго целовала В дрожащие, счастливые уста.

Что сталось с горем? Смерть, и жизнь,

и муки, Исчезло все. Консальво удержал В своих руках Эльвиры бледной руку И положил ее на сердце, где, дрожа, Любовь и смерть боролись: "О, Эльвира, Моя Эльвира, я еще живу, Я целовал тебя, я эту руку Держу в своей... Виденье мертвеца. Какой-то сон, несбыточная греза! О, скольким я обязан смерти! Ты, Конечно, знала, знали и другие, Что я любил тебя... Любви не скрыть! Мое смущенье, бледность, взгляд

неровный Все выдавало тайну. Но молчал, Молчал всю жизнь, и страсти затаенной Я б не открыл... лишь смерть дала мне

смелость! Теперь умру счастливым. Мне не жаль, Что на земле я жил, что видел солнце. Я не напрасно жил: я целовал Твои уста – и жизнь благословляю! Две есть отрады тайных на земле: Любовь и смерть; смерть ниспослали боги Мне в юности, любовь дала покой.

– Ах, если б раз ответила любовью Ты на мою упрямую любовь, Я, может быть, ценил бы жизнь и юность, И даже старость вынести сумел: Меня со всем бы примирила память! Я говорил бы: счастлив на земле Я был – один, короткий день, но счастлив Неизмеримо, полно, как никто! Не суждено земле такого счастья... Кто сильно любит, тот в любви лишен Веселых дней. А из твоих объятий Я кинулся бы в руки палача, На истязанья, смерть, в костер горящий, В стремительный, зияющий обрыв!

– Моя Эльвира, тот, кому с любовью Ты улыбнешься, счастлив и велик. Кто за тебя умрет, тот вечно счастлив! Да, может быть блаженство на земле, Оно не сон, не призрак недоступный. Как думал я. Сегодня я смотрел В твои глаза – и свой последний миг Я радостно встречаю: нет мучений, Нет казни той, из-за которой мог бы Я позабыть или проклясть былое!"

"А ты живи счастливой и прекрасной, Моя Эльвира. Так, как я, любить Тебя никто не будет... Сколько раз Консальво бедный плакал, призывая Твою любовь! При имени Эльвиры Сжималось сердце чутко, я бледнел, Я твой порог переступал несмело; Твой нежный голос, светлое лицо Меня смущали... Перед грозной смертью Я не дрожу, а как я трепетал Перед тобой! Но голос мой слабеет; Дыханья нет. Промчалась мимо жизнь! И этот день темнеет... Дорогая, Прощай навек! Тускнеет образ твой В усталом сердце. Поздно. О, Эльвира, Прости. Печаль, я знаю, тяжкий гнет, Но ты вздохнешь над свежею могилой?.."

Умолк. Прервался слабый звук речей. Угасла жизнь. И первый счастья день Потух в очах, с вечернею зарею.

XVIII

К СВОЕЙ ДОННЕ

Любовь издалека Внушаешь ты, сокрыв свой дивный лик, И я храню пока Во сне и наяву Твой образ, и природа Улыбкой озаряет мир на миг. Знать, в непорочный век На свет явилась ты – в век золотой, И каждый человек Лишь видит тень твою. Возможно, рок Тебя для будущего приберег.

Угаснула надежда С тобою повстречаться, Покуда не пробил мой час прощальный. Когда ж придется с жизнью мне расстаться, Свободная от уз земных душа Тебя узрит. О сладкие мечтанья Туманной юности моей печальной О спутнице на жизненной стезе! Такого я не знал очарованья. Ты – плод открывшихся мне откровений И не приемлешь никаких сравнений.

О если бы средь бед, Ниспосланных столь щедро нам судьбой, Предстала ты, подобно сновиденью, То счастлив был бы каждый, как и я, Плененный красотой. Сколь ни печальна ныне жизнь моя, Я вновь желал бы славы и похвал, Как в дни мятежной юности своей, И на земле блаженство бы познал. Раз не сулит мне небо утешенье, Я в красоте ищу отдохновенье.

Доносится с полей Крестьянина-трудяги песнопенье. Лишь я грущу и плачу О безвозвратности ушедших дней, Когда знавал я крах и неудачу. Здесь, на холме, от мира отрешенный, Я в тишине лелею образ твой Ведь в наш расчетливый жестокий век Все грезы гибнут в суете мирской. В реальном и удушливом пространстве Мечте храню я свято постоянство.

Коль вечная идея Есть ты, но без телесной оболочки (Ее счел недостойной сам Творец), Тебе иная доля Средь тех, чей смертный предрешен конец. И, вознесясь над нашим жалким миром, В небесных сферах ты не знаешь боле Ни горя, ни забот, живя близ Солнца, И дышишь среди звезд иным эфиром. Прими с Земли любовное посланье Безвестного певца в знак обожанья!

XIX

ГРАФУ КАРЛО ПЕПОЛИ

Как этот сон томительный и скорбный, Который жизнью мы зовем, ты терпишь, Пеполи мой? Какой надеждой сердце Поддерживаешь? На какие думы, На труд какой, благой иль скучный, тратишь Досуг, тебе доставшийся от предков, Мучительное, тяжкое наследье? При всех условьях жизнь, по сути, праздность, Поскольку этот труд, усилья эти, Направленные не на благородный Предмет, не достигающие цели, Звать можно праздными. Коль сонм рабочих, Которых что рассвет, что вечер видят Грунт роющими, жнущими иль стадо Пасущими, вы назовете праздным, Вы правы – ведь живут, чтоб заработать На жизнь, они, а ничего сама Жизнь по себе не стоит. Дни влачит И ночи кормчий в праздности, и празден Пот вечный мастерских, и праздно бденье Военных и опасности их битв; Торговец алчный праздно существует; Причем никто блаженства, о котором Единственно природа смертных грезит, Не обретает ни себе, ни прочим В опасности, в поту, в заботах, в бденьях. Лекарство от упорного желанья Счастливым быть, заставившего смертных С тех пор, как мир был создан, непрестанно Вотще вздыхать, природа заменила Обильем нужд в несчастной нашей жизни, Которых без труда или заботы Не удовлетворить: хотя б наполнен Тогда, уж если радостен не стал, День для семьи людей, и жажда счастья, Тревожная и смутная, терзает Не Так сердца. Вот почему всех видов Животные, в груди которых жив Один, не менее пустой, чем наш, Инстинкт блаженства, заняты всецело Лишь поддержаньем жизни: меньше нас Печалясь и трудясь, проводят время Они и не клянут часов неспешность. Но мы, заботу о существованье Отдавшие в другие руки, терпим Тягчайшую нужду, другим с которой Не справиться, а нам не рассчитаться Без мук и скуки,– то необходимость Истратить жизнь: жестокая, тупая Необходимость, от нее не могут Ни тучность нив иль стад, ни блеск сокровищ, Ни двор великолепный иль порфира Избавить род людской. Коль человек, Гнушаясь высшим светом, отвращаясь От лет пустых, не даст опередить Руке самоубийственной задержку Мгновенья рокового, все лекарства От злобных жал неисцелимой жажды, Вотще влекущей к счастью, все бессильны, Хоть тысячу добудь он их, ища Повсюду: не заменит ни одно Единственного, данного природой. Вон тот, кто туалетом и прической; Бездельем важным; лошадей, колясок Исследованьем тонким; посещеньем Салонов модных, людных мест, бульваров; Участьем в играх, ужинах, балах Все дни и ночи занят, и не сходит Улыбка с губ его; увы, в груди, На дне ее, тяжелая, глухая, Недвижная, как столп алмазный, скука Бессмертная царит, против которой Пыл юности бессилен: не разрушить Ее ни сладкой речью алых уст, Ни нежным взглядом пары черных глаз, Дрожащим, драгоценным взглядом, самой Достойной неба вещью на земле.

А тот, как бы решив избегнуть общей Судьбы печальной, жизнь проводит в смене Широт и стран, моря пересекает И взгорья, объезжает шар земной, Границ пространства достигая, людям Открытых средь бескрайних далей мира Природой. Но, увы, форштевни черной Тоской обвиты: призывает счастье Средь всех широт, под всеми небесами Вотще и он – везде царит печаль.

Еще есть те, кто, труд жестокий Марса Избрав, часы изводит, в братской крови Купая праздно руки; есть и те, Кто утешает скорбных, и, вредя Другим, считает, что спасает тех от горя, И, зло творя, убить стремится время. Одни – искусства, знанья, добродетель Преследуют, другие притесняют Свой иль чужой народ иль отдаленных Стран нарушают мир патриархальный Торговлею, войною и обманом, На что вся жизнь их, дар судьбы, уходит.

Кротчайшее желанье и заботы Нежнейшие в цвет молодости вводят Тебя, в апрель годов – вот первый неба Дар, милый всем, но горький тем и вредный, Кто родины лишен. Тобой владеет И движет страсть к стихам, к живописанью Словами редких, слабых, беглых теней Красы земной, плодящих в изобилье Изысканные грезы, что природы Великодушней и небес, и наши Все заблужденья. И тысячекратно Тот счастлив, кто с годами не теряет Способности к воображенью хрупкой И драгоценной, даровал которой Рок сохранить навеки юность сердца,Что в зрелости и в старости, как в годы Цветущие, природу украшает В глубинах дум и оживляет смерть И пустоту. Да одарит тебя Судьбой подобной небо и да явит Огнь, сердце ныне жгущий, и в сединах Возлюбленным поэзии. Меня же Все ранних лет обманы оставляют, Я чувствую, и сладкие виденья Тускнеют на глазах, хоть я любил их И будет вызывать воспоминанье О них до смерти плач и сожаленья. Когда негибким станет тело это И зяблым, и ни солнечных, спокойных Полей блаженное уединенье,

Ни, по весне, напев рассветный птиц, Ни в небесах прозрачных над холмами И берегом безмолвная луна Не тронут сердца мне; когда красоты Природы и искусства для меня Мертвы и немы станут, взлет же мысли И нежность чувств – неведомы и чужды; Тогда, еще раз клянча утешенья, Сфер погрубей, чтоб в них неблагодарный Остаток жизни злой предать забвенью, Коснусь. К суровой правде, к тайным судьбам Вещей земных и вечных обращусь, Исследуя, зачем людское племя Сотворено, зачем нуждой и мукой Отягчено, к какой последней цели Гонимо роком и природой, кто Рад нашей боли, кто ее желает, Каков порядок, смысл, закон движенья Вселенной непостижной, мудрецам Восторг внушавшей, мне же изумленье.