Текст книги "История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7"

Автор книги: Джакомо Казанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ах, сердце мое! Уйми свои слезы, умоляю. Ты права. То, что я тебе сказал, – это возможно, но маловероятно. Плод будет мой, я нисколько не сомневаюсь, успокойся.

– Как же мне теперь успокоиться, если я уверена, что ты можешь иметь сомнения?

Мы больше об этом не говорили, но я часто видел ее грустной и задумчивой. Нежный и влюбленный, я часами сжимал ее в своих объятиях, и она отдавалась любви, но ее радость, мне казалось, часто перемежалась со вздохами, странными для того ощущения надежности, в котором должна пребывать влюбленная душа. Я раскаивался, что сообщил ей мои глупые соображения.

Восемь-десять дней спустя она пришла ко мне и передала мне запечатанное письмо, сказав, что наемный слуга передал его ей, улучив момент, когда я не видел. Она сказала, что была этим оскорблена. Я велел его позвать и спросил у него, от кого получил он это письмо.

– Молодой человек, которого я не знаю, дал мне экю, чтобы я отнес письмо мадам, так, чтобы вы не видели, и пообещал мне два, если я принесу ему ответ завтра на площадь Банчи. Я не думаю, что совершил ошибку, потому что мадам всегда может сообщить вам об этом.

– Это так, но я вас отсылаю, потому что мадам здесь, и она, как вы видите, не распечатывала письмо и находит, что вы проявили неуважение.

Я сказал Ледюку заплатить и отпустить его. Я вскрыл письмо и увидел подпись П-и. Розали оставила меня и пошла в свою комнату работать вместе с Вероникой. Вот это письмо:

«Я увидел вас, дорогая Розали, садящейся в портшез по выходе из театра, в сопровождении его светлости маркиза Гримальди, моего крестного. Я вас не обманывал. Я собирался приехать в Марсель этой весной, как и обещал вам. Я вас по прежнему люблю и если вы хотите стать моей женой, я готов протянуть вам руку в присутствии моих родителей. Если вы совершили ошибки, я никогда не буду вас за них упрекать, потому что понимаю, что сам стал для них причиной. Скажите мне, если вы хотите, чтобы я пошел объявить мои намерения г-ну Гримальди, я надеюсь, что он будет добр ответить вам на ваши вопросы обо мне. Я готов также принять вас, без всяких затруднений, из рук этого синьора, с которым вы живете, если вы не стали его женой. Знайте, что, если вы свободны, ваша честь очистится, как только тот, кто вас соблазнил, женится на вас. П-и». Вот, сказал я себе, благородный человек, который достоин Розали, и вот я, человек явно непорядочный, если я ее ему не уступлю или, по крайней мере, не женюсь на ней немедленно. Розали должна решать. Я зову ее, даю ей читать письмо, она возвращает мне его и спрашивает, советую ли я ей согласиться на предложение П-и. Я отвечаю, что, согласившись на это, она заставит меня умереть от страдания, но что моя честь требует, чтобы, не желая ее уступать, я должен на ней жениться, и что я готов. Она бросается мне на шею, она говорит, что любит только меня и что это неправда, что моя честь требует, чтобы я на ней женился.

– Дорогая Розали, я тебя обожаю, но прошу поверить, что ты не можешь знать лучше, чем я, чего требует моя честь. Если этот П-и человек обеспеченный и может сделать тебя счастливой, я должен, даже ценой своей жизни, посоветовать тебе принять его руку, или предложить тебе свою.

– Ни то и ни другое. Ничто нас не заставляет. Если ты меня любишь, я счастлива. Я люблю только тебя. Я не отвечу на это письмо. Наконец, я не хочу больше слышать разговоров о П-и.

– Я никогда не буду больше о нем говорить, будь уверена; но будь уверена, вмешается маркиз Гримальди.

– Он вмешается; но будь также уверен, что он заговорит об этом со мной только один раз.

– И один раз – также со мной.

После этого соглашения я решил уезжать, получив предварительно письма из Флоренции и Рима, которые попросил у г-на де Брагадин. Я жил с моей дорогой Розали в нежном согласии и любви; она больше не ревновала; один лишь маркиз Гримальди был свидетелем нашего счастья.

Это было на пятый или шестой день после получения письма от П-и, когда г-н Гримальди в своем казене в Сен-Пьер д’Арена сказал мне, что очень хотел бы со мной увидеться, чтобы поговорить о деле, которое должно меня заинтересовать. Сразу догадавшись, о каком деле идет речь, и зная, что я должен ему ответить, я попросил его говорить. Вот этот разговор:

– Известный у нас торговец пришел ко мне два дня назад и представил мне своего племянника, которого зовут П-и. Он сказал, что это мой крестник, и я подтвердил это; он попросил моей протекции, и я ответил, что в любом случае я считаю моим долгом быть ему полезным; я обязан быть ему как родственник.

Этот крестник, оставшись наедине со мной, сказал, что был знаком до вас с вашей любовницей в Марселе, что он обещал ей взять ее замуж этой весной, что он видел ее здесь, выходящей со мной из комедии, последовал за ней, что он узнал, что она живет с вами, что ему сказали, что она ваша жена, но он не поверил, что он написал ей письмо, которое попало в ваши руки, где он написал, что готов на ней жениться, и он не получил ответа. Он решился обратиться ко мне, чтобы узнать, согласна ли Розали на его предложение, и в этом случае льстит себя надеждой получить мою протекцию, изложив мне все свои дела, с тем, чтобы я мог отвечать за него и быть уверенным, что он в состоянии сделать ее счастливой. Я ответил ему, что все зависит от вас, что я с вами поговорю и дам ему знать о результате.

Перед тем, как говорить с вами, я поинтересовался состоянием дел этого молодого человека, и узнал, что он хозяин значительного капитала, что он человек нравственный и пользуется превосходной репутацией. Кроме того, он наследник всего имущества своего дяди, который привел его ко мне. Скажите, какой ответ я должен ему дать.

– Вы ответите, что Розали его благодарит и просит ее забыть. Вы знаете, что через три-четыре дня мы уезжаем. Розали меня любит, так же как и я ее, и она найдет меня готовым жениться на ней, когда она захочет.

– Это ясно. Но я полагаю, что для человека, как вы, свобода должна быть намного дороже, чем брак. Вы позволите мне поговорить самому об этом с Розали?

– Вы не нуждаетесь в моем позволении. Говорите с ней, но разумеется, в моем присутствии, потому что, обожая ее, я не могу дать ей повод вообразить, что я могу желать, чтобы она ушла от меня.

– Если вы не хотите, чтобы я вмешивался в это дело, скажите прямо.

– Наоборот. Я рад, что вы сможете свидетельствовать, что я не тиран моей дорогой Розали.

– Я поговорю с ней этим вечером.

Чтобы дать время маркизу поговорить с ней, я вернулся домой лишь к ужину; он ужинал с нами, и после его отъезда она дала мне отчет обо всем, что он ей сказал. Он говорил с ней так же, как со мной; она ответила ему так же, как я сказал ему, что она ответит, плюс к тому сказав, что попросила его не говорить с ней больше о П-и, и он обещал ей не говорить о нем больше ни слова.

Вот как все это кончилось; мы собрались покинуть Геную.

Три или четыре дня после того, как г-н Гримальди провел последнюю беседу с Розали о деле П-и, когда мы уже решили, что он больше не думает об этом, он попросил меня прийти пообедать вместе с ней в Сен-Пьер д’Арена. Она там никогда не была, и он хотел, чтобы она перед нашим отъездом увидела его сад. Мы согласились.

И вот на завтра в полдень мы в его красивом казене. Мы застали его вместе с двумя пожилыми людьми, мужчиной и женщиной, которых он нам представил, и представил также и меня моим именем, объявив мадемуазель как персону, принадлежащую мне.

Мы пошли все прогуляться в саду, и те два человека окружили Розали и наговорили ей множество лестных слов, нежно приласкав ее; она отвечает им, она весела и говорит с ними по-итальянски; комплименты, которые они говорят, ей приятны; после получаса прогулки приходят сказать, что стол накрыт, мы идем в залу, и я вижу шесть кувертов. Я, наконец, догадываюсь обо всем, но время ушло. Мы садимся за стол, и в тот же миг входит молодой человек. Маркиз говорит ему, что он заставил себя ждать, и очень наскоро представляет мне его как г-на П-и, своего крестника и племянника мадам и месье, которых я здесь вижу. Он усаживает его слева от себя, справа сидит Розали и я – рядом с ней. Я вижу, что она побледнела, как мертвая; я дрожу от гнева с головы до пят. Я нахожу поступок генуэзского аристократа недопустимым; это был сюрприз, кровное оскорбление Розали и мне, которое надо смыть кровью; и в волнении, обуревающем мою душу, я сознаю, что должен прикусить язык. Что я могу сделать? Взять Розали за руку и выйти с ней вон? Я думал об этом, и, предвидя последствия, не находил в себе смелости на них решиться. Я в жизни не проводил за столом часа, столь ужасного. Мы не ели ни крошки, ни я ни она, и маркиз, обслуживая всех сотрапезников, имел осмотрительность не замечать, что мы отправляем тарелки нетронутыми. Во время обеда он говорил только с П-и и с его дядей об их коммерции. В конце обеда он сказал тому, что он может идти по своим делам, и, поцеловав ему руку, тот ушел.

Это был мальчик примерно двадцати четырех лет, среднего роста, с лицом обыкновенным, но тонким и благородным, который очень сдержанно говорил, не слишком с умом, но со здравым смыслом. Я не счел его недостойным Розали, но трепетал, думая о том, что не могу представить ее его женой, не потеряв ее при этом. Маркиз после его ухода попенял его дяде за то, что тот не представлял ему этого мальчика, который является очень полезным в его коммерции.

– Но я уверен, – добавил он, – что буду ему полезен в будущем, и что я позабочусь о его судьбе.

На это дядя и тетя, которые должны были знать все, множеством слов выразили почтение, высказав для проформы, что, не имея детей, они счастливы видеть, что тот, кто должен унаследовать все их состояние, пользуется покровительством Его Превосходительства. Им не терпелось увидеть мадемуазель из Марселя, на которой он собирается жениться, чтобы заключить ее в свои объятия, как если бы она была их собственная дочь. В этот момент Розали, не выдержав, сказала мне, что ей сейчас станет плохо, если я не провожу ее в гостиницу, и я раскланялся с маркизом, сдерживаясь изо всех сил. Я видел, что он недоволен. Не зная, что сказать, он лукавил; он сказал ей, что надеется, что это несерьезно, что, к сожалению, он не будет иметь чести видеть ее сегодня вечером, но что непременно увидит на следующий день, и подал ей руку, проводив до портшеза.

Только приехав в «Св. Марту», мы вздохнули свободно и стали разговаривать, чтобы снять тяжесть с наших душ. Она справедливо заметила, что маркиз сыграл с нами злую шутку; она решила, что я должен написать ему записку, и попросить его не беспокоиться более, приезжая к нам. Я заверил ее, что найду способ отомстить, я сказал ей, что не считаю, что это хорошая мысль – написать такую записку, но мы должны ускорить наш отъезд и принять его завтра таким образом, чтобы дать почувствовать все наше негодование. Серьезный вид, реверансы, вежливость, полная непринужденность, и никаких ответов на все, что он может сказать по поводу того, что он сделал. Говоря о П-и, она сказала, что если бы он ее любил, он бы пожалел ее, потому что она считает его порядочным человеком, и что она не могла пожелать, чтобы он был на этом обеде, потому что он, возможно, не знал, что присутствуя там, он ее теряет.

– Я думала, что умру, – сказала она, – когда наши глаза встретились; потом он не мог больше на меня смотреть, и я не знаю, взглянул ли он на меня при уходе.

– Нет, я смотрел на него, и я ему тоже сочувствую. Он порядочный парень.

– Несчастье позади, и я надеюсь, что у меня будет хороший аппетит за ужином. Ты слушал его тетю? Она, очевидно, была тоже в заговоре; она говорила, что хочет считать меня своей дочерью. Я полагаю, что она очень добрая женщина.

После ужина Амур и Морфей помогли нам забыть унижение, которому подверг нас маркиз, настолько хорошо, что при пробуждении мы оказались в состоянии над этим посмеяться. Он пришел к вечеру и, подойдя ко мне с униженным видом, сказал, удивив нас этим, что знает, что совершил непростительную ошибку, и что готов, если возможно, ее исправить, предоставив мне такую сатисфакцию, какую я могу у него просить. Розали, не дав мне времени ответить, сказала, что если он чувствует, что подвел нас, мы достаточно отомщены и, соответственно, удовлетворены, и, во всяком случае, будем впредь держаться с ним осторожнее, хотя это и будет затруднительно, ввиду нашего предстоящего отъезда. После этого гордого ответа она отвесила ему реверанс и вышла в свою комнату.

Оставшись наедине со мной, вот что он мне сказал:

– Будучи всемерно заинтересован в счастье вашей любовницы и зная по опыту, что весьма проблематично ей быть счастливой долгое время в положении, отличном от того, что может дать девушке с ее характером брак с юношей характера моего крестника П-и, я решился устроить вам обоим это знакомство, потому что сама Розали знакома с ним лишь очень поверхностно. Чтобы достичь этой цели, сознаюсь, я прибег к средству нелояльному, но надеюсь, что вы об этом забудете, ввиду моих добрых намерений. Я желаю вам доброго пути, надеюсь, что вы будете жить долго и счастливо с этой очаровательной девушкой, прошу вас давать мне знать о себе и рассчитывать на мою дружбу, на мой кредит и на все, что может от меня зависеть при любом случае. Это все. Мне остается только передать вам одну вещь, чтобы вы имели верное представление о превосходном характере молодого человека, для которого, как он сам говорит, только Розали может составить счастье. Он оказал мне доверие, поведав о том, что вы сейчас услышите, лишь увидев, что я не хочу взять на себя передачу письма, которое он написал Розали, и потеряв надежду найти другое средство довести это до ее сведения:

Убедившись, что Розали его полюбила и, соответственно, не может иметь против него никакого неприязненного чувства, он добавил, что если она не может решиться стать его женой, полагая себя, возможно, беременной, достаточно будет отложить свадьбу до периода после родов, при этом она может решить остаться в Генуе, в некотором укрытии, где ее пребывание будет скрыто от всех, за исключением него. Он берет на себя все расходы по этому предприятию, сопроводив свой проект весьма здравым соображением. Ее преждевременные роды после ее замужества, – сказал он, – нанесут ущерб ее чести и отношению, которое ее родственники будут иметь к ее детям.

При этих последних словах, едва произнесенных, вошла Розали и обратилась к нам со следующими словами:

– Если г-н П-и не сказал вам, что возможно, что я беременна от него, значит он весьма порядочный молодой человек, но я вам говорю это. Дело представляется мне трудным, но решить его возможно. Скажите ему, что я останусь в Генуе вплоть до наступления родов, если я беременна, или до того срока, когда буду уверена в обратном, и что в этом случае я последую за этим моим другом туда, где он будет находиться. Время, когда наступят мои роды, откроет мне истину. Если я смогу убедиться, что мой ребенок принадлежит г-ну П-и, скажите ему, что я буду готова стать его женой, а если он сам убедится, что ребенок не может быть от него, он удовольствуется тем, что больше не будет думать обо мне. Что касается расходов на мое содержание и места моего пребывания, скажите ему, что он не должен производить ни малейших движений и ни малейших расходов.

От удивления я остолбенел. Маркиз спросил меня, соглашаюсь ли я передать ему это поручение, и я ответил, что не знаю другой воли, кроме желания самой Розали. Он ушел, очень довольный.

– Ты хочешь меня покинуть? – спросил я у Розали.

– Да, дорогой друг, но не надолго, если я могу рассчитывать на твое постоянство. Сердце мое, твое счастье, так же как и мое, приказывают, чтобы я, если я беременна, заверила П-и, что это не от него, и в то же время – что это твой ребенок.

– Я в этом не сомневаюсь, дорогая Розали.

– Ты в этом уже усомнился, и этого мне достаточно. Наша разлука заставит меня лить слезы, но она необходима для мира моей души. Я надеюсь, что ты мне напишешь, и, после моих родов, будет твоей заботой указать мне способ с тобой соединиться, а если я не беременна, наше соединение сможет произойти, самое позднее, к концу этой зимы.

– Я должен соглашаться со всем, что ты хочешь. Думаю, твое укрытие должно быть в монастыре, и я думаю, что маркиз может его подыскать и иметь о тебе попечение как отец. Надо ли, чтобы я поговорил с ним об этом? Я оставлю тебе сумму денег, достаточную для твоих надобностей.

– Сумма не будет слишком большой; но говорить с г-ном Гримальди не обязательно, потому что он сам это предложит. Его честь этого потребует.

Она рассуждала верно, и я любовался ее знанием людского сердца, благородного поведения и требований чести.

Назавтра я узнал, что русский авантюрист удрал, за час до прихода сбиров, которые должны были препроводить его в тюрьму по требованию банкира; тот распознал фальшивку в кредитном письме, которое тот ему предъявил. Он бежал пешком, побросав все, так что банкир потерял очень немного.

На другой день маркиз явился дать отчет Розали, что П-и не имеет что возразить против его проекта, и что он надеется, что Розали решится стать его женой после родов, даже если расчеты покажут, что плод ему не принадлежит.

– Он волен надеяться, – ответила она с улыбкой.

– Он надеется также, что вы окажете ему честь позволить посещать вас. Я разговаривал с настоятельницей монастыря ХХХ, которая является моей дальней родственницей; у вас будут две комнаты и женщина, очень порядочная, которая будет вам для компании, будет вас обслуживать и даже послужит вам акушеркой, если понадобится. Я сам оплачу ваше содержание и буду посылать каждое утро от себя человека, который договорится с вашей гувернанткой и будет приносить мне все ваши распоряжения. Я буду также посещать вас иногда у решетки, когда позволите.

Мне пришлось благодарить маркиза. Я сказал, что поручаю ему мою дорогую Розали, и что рассчитываю выехать через день после того, как Розали поселится в монастыре, что он ей нашел, представив настоятельнице письмо, которое он любезно напишет. Он сразу написал это письмо, Розали сказала, что хочет сама оплачивать все, что необходимо для ее содержания, и он подтвердил это письменно. Когда он уходил, она сказала ему, что отправится в монастырь завтра и будет рада увидеть его у решетки послезавтра. Он обещал это.

Мы провели грустную ночь, которую должны проводить влюбленные души, которые вынуждены на рассвете разлучиться. Жалобы, утешения, нескончаемые переживания и обещания, которые, мы были уверены, мы выполним, но которые должны были бы быть согласованы с самой судьбой, с которой ни один смертный не может никогда согласоваться.

Все утро она была занята приготовлением пакетов, вместе с Вероникой, которая плакала и на которую я не смотрел, потому что считал дурным то, что она мне нравится. Розали согласилась принять от меня только двести цехинов, сказав, что я всегда смогу послать ей денег, если они понадобятся. Попросив Веронику заботиться обо мне те два или три дня, что я решил еще оставаться в Генуе, она сделала мне молча реверанс и ушла, в сопровождении Коста, который проводил ее до портшеза. Два часа спустя слуга г-на Гримальди пришел взять все ее пожитки, и я остался один, и очень грустный, вплоть до прихода этого синьора, который пришел, желая со мной поужинать, и посоветовал посадить с нами Веронику.

– Это очень достойная девушка, – сказал он мне, – которую вы недостаточно хорошо знаете и которую следует узнать получше.

Немного удивленный, я тем не менее пошел позвать ее доставить мне это удовольствие. Она приняла приглашение, заверив меня, что чувствует честь, которую я ей оказываю.

Я был бы последним дураком, если бы не видел, что тонкий генуэзец явился со своим замыслом, играя мною, как настоящей марионеткой. Несмотря на то, что у меня были все основания надеяться, что Розали ко мне вернется, я предвидел, что он использует все свое искусство, чтобы ее соблазнить, и преуспеет в этом. Я должен был затаиться и дать вещам идти своим ходом.

Этот сеньор был человек почти шестидесяти лет; большой эпикуреец, сильный игрок, богатый, красноречивый, великий политик, очень уважаемый в своей стране, который достаточно долго жил в Венеции, чтобы уметь пользоваться ее свободой и радостями жизни, и который открыл секрет вернуться туда, после того, как побыл здесь дожем [17] 17
  генуэзская должность, не вполне аналогичная такой же венецианской – прим. перев.


[Закрыть], несмотря на закон, запрещающий патрициям, достигшим этого сана, покидать в дальнейшем свою родину. Вопреки знакам дружбы, которые он мне все время выдавал, он все время придерживался тона превосходства, который я вынужден был принимать. Если бы он не осознавал этого, он не осмелился бы поймать меня врасплох, заставив обедать с П-и. Он обошелся со мной как с простаком, и я оказался вынужден уступить его желанию, приняв эту игру. Из чувства благодарности он захотел выправить мою дорогу к завоеванию Вероники, после того, как я влюблюсь в нее.

За столом, где я почти не разговаривал, он втянул ее в беседу, и она блеснула. Я ясно видел, что она рада доказать мне, что имеет больше ума, чем Розали, Это был верный способ мне не понравиться. Гримальди, которому было жаль видеть меня грустным, втянул меня силой в разговор, в котором высказал Веронике, что у меня есть все основания молчать после того объяснения в любви, которое я ей сделал, и которое она плохо восприняла. Весьма удивленный, я сказал ему, что не помню, чтобы я ее любил, и еще меньше, – что сказал ей об этом.

Но я должен был рассмеяться, когда она сказала, что называлась в тот день Линдан.

– Это могло произойти только в комедии. Мужчина, который заявляет о своей любви словами – дурак, он должен проявлять свои чувства только в отношениях.

– Но, несмотря на это, мадам была встревожена.

– Неважно. Она вас любит.

– Я это знаю; но, несмотря на это, я видела, что она ревнует.

– Если это так, она ошибается.

Наш диалог очень позабавил сенатора, который сказал мне, уходя, что пойдет завтра с первым визитом к Розали и расскажет мне новости за ужином. Я сказал, что буду ждать.

Вероника, проводив меня в мою комнату, попросила, чтобы за мной поухаживали мои слуги, потому что «поскольку мадам больше нет, могут возникнуть нежелательные суждения».

Я сказал, что она права, и позвонил Ледюку.

Назавтра я получил письмо из Женевы. Оно было от синдика, моего друга, который сказал, что он представил от моего имени г-ну де Вольтеру мой перевод «Шотландки» и мое письмо, очень уважительное, в котором я просил у него извинения, что осмелился сделать итальянской его прекрасную французскую прозу. Он сказал ясно и четко, что нашел мой перевод дурным.

Эта новость и невежливость, которую он проявил, не ответив на мое письмо, задела меня и настолько оскорбила, что я сделался врагом этого великого человека. Я критиковал его в дальнейшем во всех моих работах, что я представлял публике, желая отомстить за обиду. На самом деле, это мне моя критика нанесет вред, если мои труды останутся в будущем. Они поставят меня в число Зоилов, которые смеют нападать на великого гения. Единственное, что можно считать его ошибкой, это его инвективы против религии. Если бы он был хорошим философом, он ничего бы не говорил об этом, потому что, если даже допустить, что он прав, он должен был знать, что народ должен пребывать в невежестве, во имя всеобщего мира нации. Vetabo qui Césaris sacrum vulgarit arcant sub isdem sit trabibus, etc.

[18] 18
  Правильная цитата: Velabo, qui Cereris sacrum volgarit arcant, sub isdem su trabibus: Я запрещу всем, кто разглашает секретные ритуалы Цереры, жить со мной под одной крышей. Гораций, Оды


[Закрыть].