Текст книги "Виски с лимоном"

Автор книги: Дж. А. Конрат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3

Весь этот процесс он записал на видео. Фильм как раз сейчас прокручивается на его сорокадюймовом экране. Шторы задернуты, а громкость выведена на максимум. Он один в доме, сидит на тахте, совершенно голый. В потном кулаке зажат пульт дистанционного управления.

Всем телом он подался вперед и глядит во все глаза.

– Я собираюсь тебя убить, – произносит он же на экране.

Девушка в ужасе пронзительно кричит. Она лежит на спине, привязанная к полу, трясясь от страха. Полностью в его власти.

Свет в подвале, по-больничному яркий, резкий, раздражающе слепит глаза; здесь его личная операционная. Ни одна веснушка или родинка на ее обнаженном теле не ускользает от его внимания.

– Продолжать визжать. Это меня заводит.

Она закусывает губу, тело содрогается от усилий не проронить ни звука. Тушь для ресниц течет по ее лицу, оставляя черные полосы. Камера «наезжает», беря крупный план, пока глаза не становятся размером с волейбольные мячи, только налитые кровью.

Вкуснятина.

Камера снова отодвигается, и он закрепляет ее в стационарном положении, на штативе, а сам подходит к девушке. Теперь его тоже видно. Он голый и в состоянии эрекции.

– Все вы одинаковые. Думаете, будто что-то такое собой представляете. Фу-ты ну-ты! Где же теперь эта твоя самоуверенность?

– У меня есть деньги. – Ее голос надламывается, как щенячьи косточки.

– Мне не нужны твои деньги. Я хочу посмотреть, как ты выглядишь. Изнутри.

Он достает охотничий нож, и она начинает истошно вопить, бьется, пытаясь освободиться от пут, глаза выпучиваются от ужаса и вот-вот выскочат, как в мультике. Просто животное, и ничего больше, перепуганная скотина, трясущаяся на свою жизнь.

Эту картину он видел много раз.

– Пожалуйста-о-Боже-нет-о-Боже-пожалуйста!..

Он опускается возле нее на колени и крепко хватает свободной рукой ее за волосы, так, чтобы она не могла отвернуться. Потом щекочет ей горло кромкой лезвия.

– А как приятно! Ты получаешь только то, что заслуживаешь. Разве ты не понимаешь? Ты – урок для остальных. Ты думаешь, что была раньше очень знаменитой, важная птица? Теперь ты прославишься еще больше. Будешь у меня «номер один»: самой первой, самой знаменитой.

Она трепещет перед его властью. Его всемогуществом. Страх, точно физическое тепло, волнами исходит от ее тела. Он кладет нож и берет кусок электропроводки.

Вот сейчас будет хорошая часть.

– Моли о своей жизни.

Новые вскрики и рыдания. Ничего нельзя разобрать.

– Придется постараться получше. Ты хоть меня помнишь?

Она задерживает дыхание и вперяется в него взглядом. Момент узнавания сладок, как конфета.

Сейчас, сидя на диване, он ставит эту сцену на «паузу», с наслаждением «поедая» ее ужас. Страх – это первейшая эмоция, самая заводная. А он у нее неподдельный. Не как у актрисы в каком-нибудь фальшивом садомазопорнофильме. Здесь фильм документальный. Истинно садистский фильм. Его собственный садистский фильм. Он пускает ленту крутиться дальше.

– Нельзя так относиться к мужчинам, нельзя безнаказанно их третировать. Вы думали, можно проделать со мной такую штуку и вам это сойдет с рук?

Он обвивает провод вокруг ее шеи и сильно затягивает, вкладывая в это движение всю силу спины и плеч.

Да, это вам не кино. Удушение не выполнишь за пятнадцать секунд.

На эту потребовалось целых шесть минут.

Глаза ее выкатываются. Лицо наливается кровью. Она взбрыкивает, и извивается, и издает что-то вроде кошачьего мяуканья.

Но он наблюдает, как медленно и сладостно гаснет в ней воля к сопротивлению. Кислородное голодание берет свое, отключая сознание и превращая ее в бесчувственный кусок мяса.

Он ослабляет провод и плещет ей в лицо водой, чтобы заставить очнуться.

Когда она возвращается в сознание, то еще больше поражена ужасом. Она бьется так неистово, что, кажется, она способна порвать шнур. Ее голос уже хрипит и полон боли, но крик все продолжается и продолжается.

Пока он не придушивает ее еще раз.

А потом еще.

Он проделывает это четыре раза, пока в конце концов что-то не ломается у нее в шее и она уже не может вдохнуть, даже когда он снимает шнур.

Она корчится и извивается так и сяк – сокровеннейший, интимнейший танец смерти, исполняемый эксклюзивно для него. Она ерзает, судорожно дергается и хрипит, ловя ртом воздух. Ее глаза вращаются, язык вываливается наружу и лицо наливается кровью.

Он забирается на нее сверху и в самый момент смерти целует.

Несмотря на то что он взволнован и сексуально возбужден, ему остается сделать еще кое-что, прежде чем он полностью насладится ею. Он исчезает с экрана и возвращается с пластиковым черным полотнищем.

Следующий этап будет грязным.

Он управляется с охотничьим ножом, как художник с кистью. Легко и умело. Не торопясь. Аккуратно и методично. Затем оставляет свою подпись.

Он устал и запыхался, весь скользкий от пота и крови. Удовлетворенный. На некоторое время.

– Одна готова, остались еще три, – говорит он в камеру.

В целом хорошая работа. Пожалуй, немного быстрая, учитывая недели скрупулезной подготовки, которые потребовались, чтобы довести замысел до конца. Но это можно списать на волнение.

Со следующей он поведет дело лучше, возьмет более правильный темп. Все завершит в самый последний момент. Дотерпит. Будет кромсать, пока она еще жива.

Следующую девицу он отловит завтра и испробует на ней несколько новых штучек.

Так он размышляет, а тем временем перематывает пленку, чтобы полюбоваться еще раз.

Глава 4

– Дон, я пришла. Бутылку вина я спрятала за спину, на тот случай, если он сидит в моей крохотной кухоньке, примыкающей к входной двери. Но его там не было. – Дон?

Я оперативно произвела осмотр жилища. Это заняло немного времени, потому что мои апартаменты размером примерно с коробку сладкого попкорна «Крекер-Джек» с призом внутри. Разве что приза-то как раз и не оказалось.

Но я не была обескуражена. Если Дона нет дома, значит, я найду его в оздоровительном клубе. У Дона были тщеславные замашки. Конечно, тело у него хорошее, что и говорить, но количество времени, которое он ему посвящал, на мой взгляд, было все же несоразмерно результатам.

Я вернулась в кухню охладить вино и тут заметила на холодильнике записку. В ней было накарябано:

Джек, я ухожу от тебя к своей личной тренерше Рокси. Мы с тобой совершенно не подходили друг другу. Ты была вся сдвинута на своей дурацкой работе, да и секс был не ахти.

К тому же твое верчение всю ночь с боку на бок доводило меня до белого каления. Будь добра, упакуй все мое барахло. Я заеду за ним в пятницу.

Спасибо, что уладила проблему со штрафными парковочными талонами, и не волнуйся за меня. У Рокси квартира раз в десять больше, так что мне будет где разместиться.

Дон.

Я перечитала записку еще раз, но и во второй она показалась ничуть не лучше, чем в первый. Мы были вместе почти год. Полгода прожили под одной крышей. А теперь все завершилось кратким, равнодушным письмом. Я даже не дотянула до стандартной формулировки «надеюсь, мы останемся друзьями».

Я полезла в морозилку и достала лоток со льдом. Кубики льда отправились в широкий бокал, туда же я плеснула виски и порцию лимонного сока с сахаром. Я села и немного подумала, потом выпила и еще немного подумала.

Когда коктейль закончился, я сделала себе еще один. Я брела по глубокому омуту жалости к себе, но при этом почти не испытывала ощущения потери. Я не была влюблена в Дона. Хорошо было иметь ночью теплое тело под боком, а также спутника для кино и ресторанов да время от времени для секса.

Единственный мужчина, которого я когда-либо любила, был мой бывший муж Алан. Когда уходил он, боль была настоящая, физическая. Прошло пятнадцать лет, но я до сих пор опасаюсь предоставить кому-нибудь такую же власть над своим сердцем.

Я задумчиво глядела в наполовину опустошенный бокал в своей руке. Когда Жаклин Стренг вышла замуж за Алана Дэниелса, она превратилась в Джек Дэниелс.[8]8
  «Джек Дэниелс» – название марки виски.


[Закрыть] С тех пор люди часто дарили мне бутылки с этой штукой; каждый, вероятно считал это очень остроумным. Волей-неволей у меня выработался к ней вкус – иными словами, я открыла свой личный погребок.

Проглотив одним махом остатки коктейля, я собралась уже сделать себе новый, когда заметила свое отражение в дверце микроволновки. Зрелище самой себя, сидящей в обеденной нише крохотной кухни, с красными от бессонницы глазами и тонкими жидкими волосенками, порождало мысли о финалистке всеамериканского конкурса «Мисс Непруха».

Я знала множество копов, которые пили. Они пили в одиночку, пили на работе, пили, просыпаясь, и пили, чтобы уснуть. Среди служителей органов правопорядка процент алкоголиков был выше, чем среди представителей любой другой профессии. На них приходилось также больше разводов и самоубийств.

Из всей этой статистики единственное, куда я не возражала внести свой вклад, были разводы.

Поэтому я сняла блейзер и наплечную кобуру, сменила юбку и блузку на джинсы со свитером и вышла поразведать, как там светская жизнь в Чикаго.

Я жила на углу Эддисон-стрит и Рейсин-стрит, в той части города, что называлась Ригливилль. Арендная плата была умеренной, потому что нигде в округе невозможно было припарковаться, особенно с тех пор, как организации юных скаутов стали сдавать свои помещения под ночные азартные игры. Но у меня был полицейский значок, так что любая площадка возле пожарного крана и любая территория с запрещенной парковкой были для меня свободны.

Как и ожидалось, в районе бурлила жизнь. Здесь было штук сорок с лишним баров, и в любое время, какое ни возьми, на каждый квадратный метр приходилось не меньше десятка студентов питейно-зрелого возраста, слоняющихся из одного заведения в другое. Все это здорово, если тебе за двадцать. Но зрелая женщина вроде меня выглядит чужеродным телом в этих ультрамодных, сверхсовременных клубах, где фундамент сотрясает музыка в стиле «техно», а фирменные напитки носят название «Кричащие оргазмы» и «Отсоси!».

Дон однажды затащил меня в такой бар, под названием «Египто», где единственный свет поступал от нескольких сотен вытянувшихся по стенам лампочек «Lava», и заказал мне эликсир под названием «Крепкий член». Я заметила, что для такого имени дерет он слабовато. Но Дон не засмеялся. Разумеется, мне следовало это предвидеть.

Так что для женщины преклонных лет Ригливилль оставлял только два варианта: бар в отеле «Вестминстер» либо «Бильярд у Джо».

В «Вестминстере» я была только однажды. Это оказалось такое место, куда старые люди стекались умирать с музыкой. Из развлечений в тот вечер был Дарио, маленький нескладный человечек в подтяжках, с электроаккордеоном. Он исполнял дисковерсию песни «Когда святые маршируют», а тем временем подагрические старички лихо отплясывали польку. Я, конечно, тоже чувствовала себя немолодой, но все же не настолько.

Поэтому я решила вопрос в пользу «Бильярда у Джо». Там было хорошее и дешевое пиво и некая демократичная обшарпанность, которой избегали яппи. Когда я толкнула туда дверь, то не была сбита с ног танцевальной музыкой в индустриальном стиле. Слышались только клацанье бильярдных шаров да смех или крепкое словцо время от времени.

Местечко как раз по мне.

Я подошла к бару и, положив руки на усеянную ожогами от сигарет стойку, поставила ногу на медный брус. Толстый бармен принял у меня заказ на пиво, что обошлось мне аж в целых два бакса, вместе с чаевыми.

Я забрала со стойки бутылку и обвела глазами тускло освещенное, плавающее в дыму помещение, пытаясь отыскать свободный стол.

Все двенадцать были заняты, и за всеми, кроме двух, было по два игрока.

Из этих одиночных один был занят пожилым чернокожим мужчиной, который вел жаркую дискуссию с самим собой. У второго стоял лысый тип в джинсах и белой спортивной майке. Он был несколькими годами моложе меня и выглядел смутно знакомым.

Я сняла с ближайшей подставки кий и направилась к нему.

Лысый парень, склонившись над столом, двигал кием по круто выгнутым большому и указательному пальцам, с предельной сосредоточенностью уставившись на биток.

– Это может прозвучать как заигрывание, но не встречались ли мы с вами раньше?

Не поднимая глаз, он произвел удар, загнав в боковую лузу три шара. Затем выпрямился и, прищурившись, посмотрел на меня, и тут я внезапно его узнала.

– Вы арестовывали меня шесть лет назад.

Вот вам одна из опасностей, подстерегающих копа. Люди, которых, как вам кажется, вы помните по университету, оказываются уголовниками.

– Финеас Траутт, правильно? Такое имя не скоро забудешь.

Он кивнул.

– А в вашем имени есть что-то связанное с выпивкой. Детектив Хосе Куэрво,[9]9
  «Хосе Куэрво» – как и «Джек Дэниелс», сорт виски.


[Закрыть] если не ошибаюсь?

Лицо его было непроницаемо, и я не могла разобрать, шутит он или нет.

– Джек Дэниелс. Только теперь я лейтенант.

От меня не ускользнул бессознательный язык его тела. Голубые глаза смотрели спокойно и твердо, и поза была самая непринужденная. Нет, я не ощущала с его стороны ничего угрожающего, но вместе с тем ясно почувствовала, что пистолет оставила дома.

– Прежде у вас были каштановые волосы, – заметила я. – Длинные, забранные в хвост.

– Химиотерапия. Рак поджелудочной железы. – Он кивнул подбородком в сторону моего кия: – Вы умеете пользоваться этой штукой или держите ее из каких-нибудь фрейдистских соображений?

Это прозвучало вызовом, и на меня нашло нечто бесшабашное. Я живо вспомнила ту облаву, поскольку это был самый легкий арест в моей полицейской карьере. Дело имело полицейский код 818 – бандитская драка, происходящая в текущий момент. Когда мы прибыли на место, Финеас, не дожидаясь приказания, бухнулся на колени и сплел руки на затылке. Вокруг него, раскиданные, валялись без сознания четверо хулиганов, нуждающиеся в медицинской помощи. Фин заявил, что на него напали, но поскольку он был среди них единственным, у кого ничего не было сломано, нам пришлось забрать его в участок.

– Проигравший расставляет шары и покупает пиво.

– Вполне справедливо, – согласилась я.

Мы играли в восьмерку,[10]10
  В процессе игры используются белый шар-биток и пятнадцать прицельных шаров: одноцветные (с номерами от 1 до 7) и полосатые (с номерами от 9 до 15). Побеждает тот, кто, положив шары своей группы, при правильном ударе забивает восьмерку. Одним из вариантов игры является так называемый джентльменский заказ.


[Закрыть] «заказной» ее вариант. Он выигрывал у меня в среднем в два раза чаще, так что я оплачивала большую часть напитков. Мы почти не разговаривали, но молчание было дружеским и вполне коммуникабельным, а состязание – добродушным.

К восьмой игре алкоголь начал меня забирать, поэтому я перешла на диетическую колу. Фин – он предпочитал, чтобы его называли именно так, – придерживался пива, и, похоже, оно нисколько на него не действовало. Даже когда я протрезвела, он все равно продолжал меня обставлять.

Мне даже нравился такой расклад: был стимул играть лучше.

День перешел в ночь, и бар «У Джо» начал постепенно наполняться. У всех столов образовались очереди, вынуждая нас уступить занимаемую территорию.

Я подумывала спросить Фина, не хочет ли он чашку кофе, но решила, что это прозвучит слишком уж, как приглашение к свиданию, а мне не хотелось создавать ложного впечатления. Вместо этого я просто протянула руку.

– Спасибо за игру.

Его ответное пожатие было теплым, сухим.

– Спасибо, лейтенант. Приятно было поучаствовать в хорошем состязании. Быть может, нам удастся повторить?

– Чертовски верно, – улыбнулась я. – Только в следующий раз готовьте бумажник, потому что большую часть пива придется ставить вам.

Он коротко улыбнулся, и мы разошлись, каждый в свою сторону. Я взяла себе на заметку проверить наиболее крупные судебные предписания в отношении Траутта. Если он за что-либо находился в розыске, я, положа руку на сердце, не знала, как поступлю. Мне нравился этот парень, пусть даже у него и имелась уголовная биография. В последнее время я редко проникалась к кому-либо симпатией. «Смогла бы я арестовать партнера по бильярду, тем паче умирающего от рака?» – спрашивала я себя. К сожалению, да, смогла бы.

Дома, когда я улеглась спать, постель показалась мне неудобной, мозг отказывался расслабляться, а часы точно дразнили каждой уходящей минутой.

Физически-то я чувствовала себя даже изнуренной, но мысли в черепушке продолжали мелькать и никак не желали оставить меня в покое. Это даже не были глубокие, серьезные мысли – так, какие-то обрывки.

Я пыталась считать от десяти тысяч и обратно. Я пыталась применить глубокое дыхание и расслабляющие упражнения. Пыталась вообразить себя уже спящей. Ничего не действовало.

Время шествовало вперед победным маршем, неумолимо таща меня за собой.

Как раз к тому моменту, когда я начала ощущать легкую дремоту, из-за занавесок выглянуло солнце, и настала пора собираться на работу.

Я села и потянулась, разминая усталые кости, затем принялась за неизменную утреннюю зарядку. Сто приседаний с обещанием сделать завтра вдвое больше. Двадцать отжиманий с аналогичным обещанием. Подумала, не сделать ли несколько закручиваний со штангой гантельного типа, и отказалась от этой идеи, потому что штанга была засунута где-то в стенном шкафу. Ну, а потом – душ.

Я пережила свою первую ночь без Дона вполне сносно. Все могло быть куда хуже. И со временем будет становиться только легче и легче.

Потом я увидела на раковине в ванной его зубную щетку, и остаток дня пребывала в депрессии.

Глава 5

Разрезание на части или тонкие ломтики тут не подходит, потому что место разреза потом невозможно скрыть.

Единственный пригодный способ – аккуратно подцепить обертку с двух концов шва и осторожно отогнуть. Это каверзная штука – развернуть упакованную конфету, не повредив упаковку. Даже самый маленький надрыв здесь недопустим. Люди не дураки. Никто не станет есть конфету из надорванной обертки.

Работа над самой конфетой – наиболее волнующая часть. «Забавные малютки» – гласит надпись на кульке. Более подходящим словом было бы «Изысканные». Каждого такого мини-батончика едва хватает на один укус.

Но больше одного укуса и не требуется.

Средний рекорд производительности у него неплох: только четыре обертки из двадцати четырех, что в наборе, приходят у него в негодность. Он кладет шоколадки на поднос и распечатывает пачку швейных игл. Иглы и булавки дают наилучший результат. Входя внутрь конфеты, они не повреждают поверхность – лишь оставляют крохотную дырочку, которая легко маскируется с помощью крохотной капельки расплавленного шоколада. В каждую конфету он вводит четыре иголки под разными углами, так чтобы вне зависимости от того, где надкусят, все равно хотя бы одна пустила кровь.

Начинив иголками десять батончиков, он набивает руку и чувствует себя разогретым для более сложной работы.

Рыболовные крючки требуют особого искусства. Он легонько берет шоколадку затянутой в латекс рукой и тоненькими, иглоподобными щипчиками подцепляет крючок. Протолкнув кончик зубца в нижнюю часть конфеты, он мало-помалу тем же пинцетом вводит весь крючок, двигая все время по кривой, так чтобы тот весь целиком вошел через единое отверстие, не повредив его.

Это трудная работа, но у него за плечами годы практики. Его личный рекорд составляет одиннадцать крючков в одной такой маленькой шоколадке. Он любил готовиться к Хэллоуину заранее, за несколько недель, и когда важный день наступал, находил в округе пустовавший дом и ставил плошку со своими смертельными гостинцами возле двери. Иногда он также оставлял рядом табличку «Брать не больше одной!». Недурной такой дьявольский штришок.

Начинив пять штук рыболовными крючками, он открывает коробку с маленькими ножевыми лезвиями «Х-Acto», для мелкого и точного нарезания, и заталкивает несколько штук в оставшиеся батончики. Лезвия оставляют более крупное отверстие, но с помощью зажигалки и дополнительного шоколадного батончика он способен скрыть отверстие даже от самого пристального взгляда.

Покончив со всеми двадцатью конфетами, он аккуратно заворачивает их обратно. Несколько капелек суперклея – и они вновь запечатаны. Потом – одну за другой, через маленькую дюймовую прорезь сбоку – отправляет конфетки в пластиковый пакет, из которого они были вынуты. После чего добавляет четыре нормальные конфеты из другого мешка, чтобы опять получился полный комплект из двадцати четырех.

Когда держишь его вот так в руке, он выглядит как обычный кулек конфет.

Он включает в сеть щипцы для завивки волос, дает им нагреться, затем тщательно проводит ими вдоль проделанной в пакете прорези. Щипцы расплавляют пластиковые края и слепляют их вместе. Правда, немного криво, поэтому он подрезает неровности бритвенным лезвием.

Само совершенство.

Теперь пора посмотреть, кому пойдет гостинец. Он переключает внимание на фотографии на столе и начинает их перебирать, выискивая те две, что ему нужны.

На обеих изображены лица крупным планом. Он щелкнул их на днях у «Севен илевен», стоя в толпе и наблюдая, как эти глупые свиньи толкутся на месте преступления. На одном снимке – толстый мужик с усами. На другом – стройная женщина с неплохими ножками.

Кто-то из них является главным следователем по этому делу. Эти двое были единственными копами без формы, стало быть, оба начальники. Но который из них главный? Кто по воле жребия будет его Немезидой?

Простой звонок в полицию даст ответ на этот вопрос, но он не хочет звонить с домашнего телефона. Эти свиньи теперь умеют молниеносно отслеживать звонки, а он не хочет выводить их на след.

Ничто не должно привести их к нему.

Его план безупречен. Идеален. Предусмотрено все, до малейших деталей. Выследить. Подкрасться. Похитить. Изничтожить. Избавиться от трупа. Повторить снова. У него идеальное прикрытие, у него заблаговременно выяснены графики их работы, есть даже аварийный план, на тот случай, если полиция вдруг его обнаружит. Не то чтобы они в самом деле могли докопаться, но всегда имеет смысл планировать все заранее – это себя окупает.

Поэтому он идет к ближайшему таксофону, возле «Мини-марта»[11]11
  Маленький магазинчик, торгующий едой, сигаретами и т. д. и работающий допоздна (амер.).


[Закрыть] и звонит в полицейскую информационную службу выяснить, который их участок относится к улицам Монро и Вашингтона – к тому углу, где он выбросил первую шлюху.

Вооруженный номером районного отделения, он звонит тамошнему дежурному офицеру и называется репортером из «Геральд трибюн».

– Не могли бы вы произнести по буквам фамилию следователя, ведущего дело?

– Д-э-н-и-е-л-с. А имя – Джек.

– Джек Дэниелс? Вы что, серьезно?

– Да, сэр.

– Это такой полный, с усами?

– Нет, то детектив Бенедикт. Он напарник Дэниелс. А Джек – это женщина. Уменьшительное от Жаклин, кажется. Она – лейтенант.

– Спасибо.

Повесив трубку, он чувствует, как возбуждение пронизывает его тело подобно электричеству. Он спешит обратно, к своим фотографиям, и торопливо тасует, пока не находит ту, на которой Дэниелс покидает место происшествия на своей дерьмовой «чевинова».

– Я знаю, кто ты. – Пряничный человек поглаживает пальцем ее лицо. – И знаю, на чем ты ездишь. Но я знаю больше. Много больше.

Он улыбается. Неужто Чикаго думает, что простая сука вроде нее может его поймать? Еще раз все продумать.

Он сверяет часы. Девять утра. За той, второй девкой он двинется не раньше чем через два часа. Интересно, в какое время хорошие лейтенанты приступают к работе? Может, она уже там?

Он решает это выяснить. Пинцетом подхватив пакет с конфетами, чтобы не оставлять отпечатков, он несет гостинец к своему грузовичку и, выехав, по извилистой аллейке направляется в 26-й район.

Здание участка не отличается от любого другого здания в Чикаго, разве что в этом разместились копы, а не офисы или квартиры. Рядом находится автостоянка с табличкой «Только для полицейских машин». В третий раз совершая объезд вокруг этой парковки, он засекает в глубине, между двумя патрульными автомобилями, «нову» Джек.

– Эй, приятель!

Какой-то коп сигнализирует ему, требуя остановиться. В панике он едва не жмет на газ, но когда этот козел приближается, становится ясно, чего он хочет.

– Виноват, офицер, – улыбается Пряничный человек, предлагая копу товар на выбор. – Спасибо, что вы так печетесь о безопасности города.

Козел выбирает, что ему надо, и, даже не поблагодарив, вразвалочку удаляется по улице, позволяя величайшему аресту своей жизни уплыть из-под носа.

Пряничный человек паркуется возле счетчика и натягивает какие-то кожаные перчатки. Бережно положив пакет с конфетами за пазуху, он бодрой, пружинистой походкой движется обратно к полицейскому участку и вступает на стоянку, точно к себе домой. Двое патрульных бросают на него взгляд, и он приветственно кивает им, уверенно и непринужденно. Они кивают в ответ и проходят мимо.

Адреналин грозит вот-вот разорвать ему сердце. Он подходит к автомобилю Джек и вытаскивает из левой штанины заготовленный инструмент. Это длинная тонкая полоса из металла с развилкой на конце. Он просовывает ее между стеклом водительского сиденья и уплотняющей прокладкой и давит вниз, пропихивая внутрь дверцы. Нащупывает запорный механизм и жмет на него.

Запорная кнопка со щелчком выскакивает вверх – примерно такое же время потребовалось бы, чтобы отпереть машину ключом.

Внутри чувствуется слабый парфюмерный запах. Хотя он спешит, но все-таки забирается за руль и смакует этот момент.

Применение силы – это так возбуждает.

Он нюхает руль. Пахнет кремом для рук и лаком для волос.

А на вкус – солоноватый.

На полу валяется пустой картонный стаканчик из-под кофе. Он поднимает его и облизывает с ободка пятна губной помады.

Прикрыв глаза, он мысленно видит Джек в своем подвале, связанную, обнаженную, окровавленную, исходящую криком.

До чего сладостная мысль!

Он еще раз обводит взглядом стоянку и убеждается, что она все еще пуста. Положив пакет на пассажирское сиденье, он роется в отделении для перчаток в поисках водительского удостоверения. Запоминает адрес, ухмыляясь тому, до чего просто это оказалось.

– Я наведаюсь к тебе, Джек.

Это самозабвенное промедление на несколько минут выбивает его из графика. Но нет, он не хочет опоздать с захватом второй шлюхи. У него имеется целый букет новых задумок, которые он горит нетерпением испробовать на ней.

Он удостоверяется, что никто на него не смотрит, выходит из машины и с той же деловитой небрежностью шагает обратно к своему мини-фургону.

Какой денек вырисовывается!