Текст книги "Вестники Митры"

Автор книги: Дункан Мак-Грегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Наевшись, Конан встал, на прощание махнул пину рукой (тем самым опять вызвав всеобщее негодование) и поднялся наверх. Он надеялся, что в эту ночь ему не будут сниться гуси и поросята, но стоило только лечь и закрыть глаза, как тут же прежние видения возникли вновь… Кром! Ему был нужен совсем другой сон! Ши Шелам, жалкий маленький крысенок, рассказывал, будто постоянно видит во сне сражения и драки, а он, Конан, варвар из Киммерии, воин, бродяга и забияка, всего лишь жареных поросят!.. О, проклятие!..

Он в раздражении скрипнул зубами и повернулся на бок. За окном давно стало черным-черно, и ветер свистал по улицам как сумасшедший… Веки варвара смежились; коловорот мыслей прервался на одной, ничуть не значительной; мышцы легко, как у зверя, расслабились, и вздох замер в груди. Через несколько мгновений Конан спал.

* * *

Разбудил его дикий вой, переходящий в рычание, потом в скулеж, потом снова в рычание. Доносился он из покоев купца и был так ужасен, что у более чувствительного человека мог вызвать временное помешательство, но только не у варвара. Недовольно поморщившись, он встал, натянул шаровары и не спеша вышел из комнаты.

Дверь в обиталище благородного пина оказалась открытой. Конечно, орал он (в чем Конан и не сомневался, ибо кто еще мог орать в его покоях), причем весьма удобно устроившись – развалившись на подушках животом кверху, раскинув руки и ноги. Даже в горе – и сие киммериец отметил про себя с величайшим презрением – Эбель не забывал об уюте и неге.

Постельничий стоял рядом с тахтой, усердно плескал в физиономию хозяина розовой водой из кувшина и дул ему в нос что есть мочи, видимо вообразив себя самим северным ветром.

Конан остановился в дверях, прислонился плечом к косяку и вперил в пина холодный взор.

– Ну?

Вопль оборвался.

– Ах, это ты, Конан, – слабым голосом молвил Эбель, не делая и попытки подняться. – А у меня беда. Вот так-то. Беда бедой, хуже и не бывает.

– Ну?

– Илиана сбежала, змея… И Гана Табека украла… Киммериец очень сомневался в том, что Ган Табек с его толстым задом был так уж необходим знойной красавице Илиане. Скорее всего, он сам наобещал ей золотые горы за любовь и ласку… Вот только чем именно могла она соблазниться? В доме Эбеля у нее и так было все, что душе угодно. Да, сердце женщины – загадка…

– Драгоценности забрали… – тяжело дыша, пожаловался пин.

Ага, значит, они прихватили драгоценности! Брови варвара дрогнули. Он был удивлен подобной непредусмотрительностью – ведь теперь им обоим не будет возврата в дом пина. Во всяком случае, Илиане уж наверняка. Конан заметил: шемит не испытывал к ней особенной страсти.

– И бутыль моего лучшего вина… Всего одну привез… Цена ей – три туранских ковра… – Эбель продолжал перечислять понесенные убытки. – И еще утащили платьев на полсотни золотых, хрустальную чашу и туфли, подаренные мне самим владыкою… Еще… Э, Баат, что еще?

– Ничего такого, господин. Вот разве что две лошади – буланая и каурая – да твоя сафьяновая коробочка…

И постельничий изогнулся в подобострастном поклоне, явно не предполагая, что последует за этим сообщением. С изумлением увидел он, как перекосилось вдруг обычно невозмутимое лицо нового охранника, как сверкнули и сразу погасли холодные синие глаза, как сжались огромные кулаки… А уж что тут сталось с пином Эбелем!..

Глазки его выпучились и налились кровью, хрип вырвался из глотки, а редкие волосенки вздыбились; протянув руки к Баату, он цепко ухватил его за полу халата и потянул на себя, будто желая опрокинуть и придушить наглого слугу, принесшего такое страшное известие.

Бедный постельничий в этот момент едва не рехнулся сам – так ему захотелось внезапно заскулить подобно Гану Табеку.

– О… О господин… – залепетал он, стараясь высвободиться из жирных и мягких, но очень сильных пальцев пина. – О… Я не хотел…

Бедолага не понимал, почему утрата какой-то жалкой сафьяновой коробочки чуть не убила Эбеля. По его личному мнению, истинное несчастье состояло как раз таки в исчезновении самоцветов, платья и, пожалуй, еще хрустальной чаши. Да, и Гана Табека, конечно. Как ни странно, любимый хозяин на это отреагировал довольно спокойно – повыл немного, и все. Зато о коробочке застрадал как о родной…

– Уа-у-ау-у-у! – вдруг взревел Эбель, рывком соскакивая с тахты. – Моя коробочка!.. Моя… Уй-а-а-а!

Сей воинственный клич лишил несчастного последних сил. Плюнув в сторону двери, где за спиной Конана толпились разбуженные воплями слуги, он снова рухнул в подушки и застонал. О, он стонал так жалобно, что даже суровое сердце варвара дрогнуло на миг. Впрочем, он немедленно вспомнил, что и сам собирался лишить купца его сокровища, так что сострадание здесь было просто неуместно.

А Эбель тем временем совсем разошелся. Катаясь по своему широкому ложу, он визжал и рычал, рвал зубами подушки, когтями скреб покрывало, разрывая его в клочья, выдирал из висков седую поросль и швырял клочки на пол – в общем, вел себя несколько странно.

Пожав плечами, Конан отвернулся от сего малоинтересного зрелища и пошел к себе. Пока пин оплакивал сафьяновую коробочку, его охраннику следовало обдумать все произошедшее нынешней ночью, а затем и решить, что же делать дальше. Продолжать ли службу у благородного пина, нет ли… Сообщать ли Нассету через Ши Шелама о пропаже серебряной пчелы, нет ли… Может, попытаться самостоятельно найти коварную Илиану и толстозадого сердцееда Гана Табека?..

Тяжкий вздох наполнил могучую грудь юного варвара. Закрыв ладонями уши, дабы не слышать визгов огорченного Эбеля, он напряженно размышлял о дальнейших своих действиях. Собственно говоря, к решению он пришел уже там, в комнате пина. Ясно, что надо отправляться на поиски похитителей, не то сотня золотых уплывет от него, как от невезучего рыбака стая жирной трески. Но как узнать, куда направились беглецы? Что на уме у Илианы? Известно ли ей об истинной ценности серебряной пчелы?

Что на уме у Гана Табека, киммерийца сейчас волновало гораздо меньше, ибо в этой парочке верховодила явно девица. А что творится на уме у женщины (равно как и в ее сердце), всегда было и останется загадкой для мужчины. И все-таки одно предположение у Конана имелось.

* * *

Прошлым вечером, перед самым походом на базар, он вышел из покоев купца и отправился вниз, в зал. Проходя мимо комнаты Гана Табека, он услышал его голос – на удивление не писклявый, а просто тонкий и вполне нормальный. «В Аките, – говорил сын Эбеля, – живет его дед. Он богаче нас втрое… К нему… Примет…» Вот и все, что удалось расслышать киммерийцу. Тогда он не подумал, о чем вел речь Ган Табек и к кому он обращался. Теперь же приходил к убеждению, что грабители направились именно в Акит, небольшой городишко в Туране, и вещал преступный сын для изменницы Илианы, и ни для кого более.

В Акит… Туда не было прямой дороги из Шадизара, но киммериец знал в округе все тропы, благо исходил их немало, и отлично представлял себе первоначальный путь беглецов. Если только они тоже знают те тропы, какие знает он… А в этом он никак не мог быть уверен. Все же оба прибыли в Замору из Шема, и лишь пину Эбелю известно, бывали ли они тут прежде… Но не спрашивать же его!

Конан протянул руку к бутыли лучшего вина достопочтенного пина (а ее похитил он, а вовсе не Илиана с Ганом Табеком) и отпил пару глотков. Вино и в самом деле хорошее. Жаль, что всего одна бутыль – шемит хранил ее для градоправителя Дара, но, поскольку тот слегка рехнулся, оставил себе. Сейчас волшебным ароматом и вкусом этого чудесного напитка наслаждался варвар, причем полагал сие справедливым. Эбелю довольно и обыкновенного красного, не велика птица…

За стеной постепенно затихали вопли пина – видно, Баат умудрился все же его успокоить. Наверняка теперь проспит до следующего вечера, а потом начнет мучить слуг, выискивая пособников…

Киммериец чуть повернул голову и посмотрел в окно. Там была такая плотная чернота, что даже кошка заблудилась бы в трех кипарисах. Так и бывает обычно в этих краях в середине ночи. Но Конану уже не раз приходилось бродить по Шадизару в эту пору, так что потеряться он не боялся – чего нельзя было сказать про Илиану и Гана Табека. Хотя они могли нанять проводника…

Конан ухмыльнулся, представив блуждающих в потемках девицу и безумца. Вот бы поглядеть на них сейчас!

Тут он поймал себя на том, что в пустых мыслях только теряет время. В конце концов, беглецы и впрямь должны были позаботиться о своем долгом путешествии заранее, а значит, кто-то здешний за небольшую плату ведет их на юго-восток, к Аренджуну, откуда затем легко добраться и до великого бескрайнего Турана…

Поставив бутыль на пол, рядом с тахтой, киммериец легко поднялся, облачился в тунику и кожаную куртку, подвесил к поясу меч и бесшумным шагом вышел из комнаты.

* * *

Гнедой, направляемый крепкой рукой киммерийца, уже достиг восточных врат Шадизара, когда сзади послышался шум погони. Конан узнал бы его из тысячи других звуков – не по мерным и частым ударам копыт по камню и не по тихим и злобным голосам преследователей, а по некоему току, что жжет спину и проникает в сердце.

Он не стал убегать. Шадизар – его город. Так считал он с юношеской самоуверенностью, а посему был намерен остановиться, повернуться лицом к врагу и принять бой. Впрочем, сначала надо все же посмотреть, кто тут такой отважный…

Круто развернув гнедого, Конан помчался назад. Но, к его великому удивлению, а более негодованию, преследователи тоже круто развернули своих коней и тоже помчались назад. То есть они самым примитивным образом удирали от того, за кем гнались. Нет, этого варвар понять не мог…

Фыркнув, он снова поехал к восточным вратам. За городской стеной стояла на привале совершенная ночь. Здесь оказалось еще темнее, чем в Шадизаре. Ветер плясал, как взбесившийся туземец, то появляясь внезапно и сразу со всех четырех сторон, то исчезая в небесах – лишь на миг, а потом возвращался и с новой силой пускался в пляс. Черные густые волосы Конана спутались, длинные пряди лезли в глаза и в рот, так что ему пришлось остановиться и связать их на затылке в хвост. К этой неприятности тут же прибавилась еще одна: кожаная куртка на спине то и дело надувалась пузырем, словно парус, только волочил этот парус назад, а не вперед, как положено.

Отчаянно бранясь, Конан все же пришпорил коня. Он утешал себя мыслью, что Илиане с Ганом Табеком сейчас приходится ничуть не лучше, однако ветер от этого не слабел и ночь не светлела. Беззвездное черное небо окутало всю землю, все вокруг; оно застряло в ветвях дерев, и метилось путнику, что и к рассвету тьма не выпутается оттуда.

Головой врезаясь в буйный поток ветра, гнедой скакал по равнине. Вскоре уже Конан увидел вдалеке огни постоялого двора, коих близ Шадизара было не менее десятка. Два из них юный варвар обчистил всего пару лун назад, в содружестве с Ши Шеламом и торговцем Халимом (в свободное время сей достойный муж с удовольствием занимался грабежом), поэтому ему не больно-то хотелось снова показываться там. Но, кажется, те дома были чуть левее…

Обогнув небольшую апельсиновую рощу, всадник подъехал наконец к огромному и несуразному деревянному строению в два этажа. Свет горел только внизу, в одном окне, которое последний раз мылось, видимо, еще до рождения Конана. Спешившись, киммериец привязал усталого гнедого к частоколу и бесшумными шагами приблизился к окну.

Прямо посередине большой комнаты стоял не кто иной, как сам Ган Табек. Круглое лицо его уж не носило на себе печать безумия, а, напротив, было живо, умно и довольно. Полные губки (точь-в-точь как у отца) быстро двигались, а короткие пухлые ручки так и мелькали в воздухе – как видно, Ган Табек рассказывал что-то веселое. Своим бодрым видом он явно раздражал полусонного хозяина – тот исподлобья взирал на толстого гостя и, кажется, скрежетал зубами. Илиану Конан отсюда не видел.

Увы, и слов отсюда он разобрать не мог, а потому пришлось оставить надежду хоть что-нибудь подслушать и войти внутрь.

Лишь только огромная фигура юного варвара показалась в дверном проеме, как с Гана Табека мгновенно слетела вся его веселость. Круглое лицо вытянулось и стало похоже на дыню, только пучеглазую, а ручки взметнулись и прижались к груди так крепко, что сын купца даже вякнул.

Смерив его презрительным взглядом, Конан прошел к очагу и сел на скамью, уверенный в том, что беглецы уже никуда от него не денутся. Краем глаза он видел обоих, и этого было вполне достаточно.

– Пива! – коротко приказал он хозяину, не поворачивая головы.

Илиана – она сидела в двух шагах от него – тихо шипела, делая некие знаки Гану Табеку. Но тот, по всей видимости, был все же немного не в себе, ибо никаких знаков не понимал, а только таращил на нее глаза и пожимал жирными плечами.

Молчание становилось зловещим. Ган Табек, подобно отцу, жалобно скулил и не двигался с места; Илиана сверлила киммерийца зелеными кошачьими глазами, желая то ли убить его взором, полным ярости, то ли всего лишь оглушить на время. Он же не обращал на девицу ровно никакого внимания. Она уже не казалась ему такой красивой, как прежде.

Хозяин приволок из погреба кувшин с пивом и, через слово зевая, осведомился, останется ли новый гость на ночь. Получив в ответ небрежный кивок, он пошаркал к лестнице, ведущей на второй этаж, счастливый уже тем, что сейчас ляжет спать. Так они остались втроем.

Первым нарушил молчание все-таки Ган Табек. Робко хихикнув, он вновь попытался изобразить из себя умалишенного, для каковой цели уселся на пол и загукал, пуская слюни.

На это Конану нечего было возразить. Он ограничился тем, что сплюнул в огонь.

Тогда Ган Табек поднялся и медленно подошел к Илиане.

Конан позволил им немного пошептаться – все равно ничего не сумеют придумать. Он догнал их (они не успели проехать и половины пути) и теперь уже ни за что не упустит. Всякий знает, что сотня золотых на дороге не валяется. Ее надо заработать, и сие киммериец намеревался сделать непременно.

– Что ж, – наконец подал голос сын купца. – Адонис да будет мне свидетелем – я не хотел обидеть отца.

Конан фыркнул и подумал, что светлый бог Шема Адонис слишком мягок нравом, коль допускает такой наглый обман. Жирный недоносок обобрал отца, удрал от него, а теперь заявляет, что не хотел его обидеть!

– Да, не хотел его обидеть, – словно услышав мысли варвара, сказал Ган Табек. – Ты же знаешь… э-э-э… Конан? Да, Конан. Ты знаешь, что я подвержен приступам безумия, и вот в такой-то приступ я и ушел из дома – тихий и печальный, как весенний ветерок.

Кром! И этот болтает о ветерке. Может, он и правда помешанный?

– Да, я ветерок, – опять прочитал мысли Конана Ган Табек. – И я упорхнул в степь, дабы насладиться простором и свободой.

– Зачем тебе на просторе хрустальная чаша и самоцветы? – сумрачно поинтересовался варвар, не оборачиваясь.

– Э-э-э… Какая такая хрустальная чаша? – ненатурально удивился сын купца, и Конан убедился в том, что он совершенно в своем уме. Вот только врет хуже, чем притворяется.

– Расскажи ему, – вступила в беседу Илиана, – расскажи этому парню о нашей любви. Хоть он и варвар, а…

– О какой такой любви? – снова удивился Ган Табек. На сей раз у него получилось гораздо лучше.

– Что-о-о? – Ярость снова вспыхнула в зеленых глазах, только теперь она была направлена на толстозадого возлюбленного.

– Ах да! Конечно! О нашей любви! – вспомнил Ган Табек и умильно посмотрел на девицу. – Любовь, Конан, как у Адониса и Иштар, никак не меньше.

– Ну, хватит, – решительно прервал представление киммериец. Медленно развернувшись, он положил тяжелые кулаки на колени и подарил каждому по долгому грозному взгляду. – Вываливайте сюда все, что накрали у Эбеля, а не то – клянусь Кромом – обоих выпотрошу и брошу псам.

Он говорил спокойно, но веско. Сын купца переглянулся с Илианой и глубоко вздохнул.

– Послушай, Конан, – вкрадчиво начал он. – Неужто ты думаешь, что мы не предполагали погони? Загляни в наши дорожные мешки, перетряси наше одеяние, и ты не найдешь даже одного золотого, не то что того барахла, о коем так печешься.

– Где же барахло?

– Далеко, – махнул рукой Ган Табек. – Отсюда не видать.

– Не видать… – эхом подтвердила девица. Конан сразу понял, что оба говорили правду.

Имущество пина, верно, повез окольной дорогой кто-то другой, а беглецы двинулись в путь налегке. Надо было признать, что придумано это довольно хитро. Иное дело – киммерийца мало трогала судьба хрустальной чаши, туфель владыки и драгоценностей. Он жаждал получить сафьяновую коробочку, и уж ее-то наверняка Ган Табек взял с собой.

– В хрустальную чашу можешь наложить дерьма, – небрежно сказал Конан, – а самоцветами украсишь сверху. Отдай мне пчелу и убирайся, вонючий кабан.

– П-пчелу? – Сын купца вдруг стал заикаться. – Не ведаю никакой пчелы, не видывал, не слыхивал…

Вот когда он всерьез испугался. Варвар с удовольствием смотрел, как исчезает яркий румянец с жирных обвисших щек, как пот крупными каплями выступает на гладком еще челе. Значит, Ган Табек знает, какова истинная ценность серебряной пчелы?..

– У нас ее нет, – сказала Илиана, решив не отрицать очевидного – того, что о наличии пчелы им было известно. – Она тоже уехала в Ак…

– В Акит? – с ухмылкой закончил за нее Конан.

– Да…

Оба совсем растерялись. Они уже не переглядывались, а смотрели в грязные, покрытые трещинами доски пола, будто надеялись прочитать там ответ на сложный вопрос: что делать дальше? Но доски безмолвствовали. Похоже, только Конан знал, что же делать дальше…

– Ну?

Он сказал только одно слово, но и того оказалось довольно, чтобы воры вздрогнули и подняли на него тоскливые, как у голодных псов, глаза.

– Конан… Я поведаю тебе… – залепетал Ган Табек, умоляюще прижимая ручки к груди. – Эта пчела… О, она не просто прекрасное творение золотых дел мастера! Она – предвестница несчастий! Клянусь тебе всеми богами Шема, ей вовсе нет цены! Ну скажи, зачем, зачем она сдалась моему престарелому родителю? Удача никогда не покидала его. Он всю жизнь купался в золоте, он…

– Ну? – негромко повторил Конан.

– Сейчас, сейчас… Я не знаю, кто ты на самом деле, Конан, но думаю, что не простой охранник – иначе откуда бы тебе стало известно о серебряной пчеле… И… И о том, что мы направлялись в Акит… Да, наверное, для тебя не существует тайн… Так давай же поедем вместе! Серебряная пчела обеспечит нам долгое и спокойное существование, а золото… О, золота полно там, куда мы едем. И могу уверить тебя, нам хватит его до конца наших дней!

– А кто повез барахло?

– Как?.. – Ган Табек выпучил глаза и в изумлении уставился на варвара. – Как «кто»? Гури, конечно! Племянник Нассета.

* * *

– Я думал, тебе известно все. – Он покачал головой и улыбнулся. – Ты провел меня, северянин. Меня, шемита, сына знаменитого Эбеля! Что ж, неплохо…

– Гури… – не слушая его, задумчиво протянул Конан. – А почему в Акит?

– Там живет его дед – отец отца. Может, слышал о Затейнике Бездомном?

– Слышал.

– Вот он и есть дед Гури. Он терпеть не может Нассета, а тот его. Так и ненавидят друг друга всю жизнь… – Ган Табек вдруг запнулся и замолчал.

– А дальше? – спросил Конан, которому в этой истории что-то тоже показалось странным.

– Погоди… Кто подослал тебя к Эбелю? Уж не Насеет ли?

– Да, через Гури, – нехотя ответил варвар, отлично понимая, что скрывать уже нечего.

– Но почему тогда он не сказал об этом мне? Круглая физиономия Гана Табека побагровела от злости и огорчения.

– Пес… – прошипел он сквозь зубы. – Всех надул…

– Всех надул, – эхом повторила Илиана. – Кроме меня.

– Что? – Ган Табек поглядел на нее удивленно.

– Кроме меня! Ты, дурень, отдал ему сафьяновую коробочку да еще рассыпался в благодарностях! Не видать бы нам сейчас пчелы, если б… если б…

– Говори толком, – приказал Конан, отшвыривая в сторону опустевший за время беседы кувшин.

– Слушай, северянин, – торжественно начала Илиана, явно весьма и весьма довольная тем, что главная роль перешла от мужчин к ней. – Мы давно решились бежать от Эбеля, очень давно. Для этого несколько лун тому назад Ган Табек якобы по неосторожности свалился с лошади вниз головой и лишился разума – разумеется, тоже якобы. Пин сам чуть не сошел с ума, пытаясь вылечить единственного сыночка, но все было зря. Гану Табеку день ото дня становилось все хуже и хуже. Наконец он пришел в то состояние, в каковом и пребывал до сих пор – ну, кроме вечера и этой ночи. Ты спросишь, зачем он притворялся? Да затем, что Эбель всегда знал о том, что сын его при всей доброй и нежной душе и тонком уме отягощен ужасным пороком – тягой к воровству. Что ты так сморщился, Ган Табек? Или я лгу?

– Нет, – буркнул сын купца, отворачиваясь.

– Так вот, Конан. Когда с Ганом Табеком случилось то несчастье, пин совершенно потерял бдительность и уже не следил за каждым жестом его, каждым взглядом и шагом. Конечно, моему возлюбленному пришлось напрячь все силы и на время прекратить воровство – дабы никто ничего не заподозрил…

– Я сразу понял, что с головой у него все в порядке, – вставил киммериец, пожимая плечами.

– Ты… Ты – зоркий орел, сильный лев, ловкий леопард и хитрая змея… – похвалила его Илиана. – Остальные не таковы. Им и на ум не пришло, что Ган Табек всего лишь прикидывается… Так вот. Однажды слуги вывезли страдальца на прогулку…

– Об этом я сам расскажу, – влез Ган Табек. – Тебя же там не было!

Илиана фыркнула и с достоинством удалилась в свой угол.

– Да, Конан, однажды слуги вывезли меня на прогулку в тот сад, что расположен на южной стороне Шадизара. Расстелив на траве покрывало, они усадили меня туда, а сами сели в пяти шагах и затеяли игру в кости. Некоторое время спустя к ним подошел некий господин с золотым кольцом в носу. Он приветливо улыбнулся и извлек из сумы, что висела у него на поясе, оплетенный стеклянный кувшин. Глаза моих нерадивых слуг загорелись – ведь в нашем доме они могут пить только воду, ибо у отца все бутыли и все кувшины сосчитаны и горе тому, кто осмелится покуситься на хозяйское вино!

Господин с кольцом в носу любезно предложил слугам испробовать его прекрасного вина. Заявив, что все четверо ему ужасно понравились (вот уж грубая лесть, но мои кретины, конечно, не распознали фальши), он вытащил пробку и протянул кувшин старшему. Ну а на дармовщинку-то отчего б и не выпить?

Короче говоря, скоро на дне кувшина не осталось и капли. Пока я агукал на своем покрывале, умирая от злости, эти твари нажрались как свиньи! И тут вдруг произошла странная штука! Старший, широко зевнув, глупо хихикнул и повалился прямо на траву – через мгновение он уже спал, могучим храпом отравляя и без того жалкое существование букашек и птичек. Остальные трое посмотрели на него с удивлением, но и сами тотчас начали зевать и валиться рядом с ним. В общем, уснули все.

Я разъярился. Я даже не мог притворяться дальше – я встал и, подойдя к щедрому господину, сказал: «Что за дрянь ты подсыпал моим слугам, незнакомец? И с какой целью?» Думаю, голос мой дрожал от негодования и весь вид был необычайно грозен. Однако господин ничуть не смутился – видно, из храбрецов. Мило мне улыбнувшись, он ответил: «Дорогой Ган Табек, я рад, что ты доверяешь мне настолько, что даже бросил строить из себя полуидиота (признаться, я был польщен, потому что меня еще ни разу не принимали за полуидиота – всегда за полного). Присядь, потолкуем о делах – твоих и моих».

Не буду скрывать, я и удивился, и оробел. Он знает меня, а я был так неосторожен… Тем не менее я сел. «Не тревожься о слугах, – продолжал незнакомец, – скоро они проснутся. Я к тому времени уже уйду, а ты снова отвесишь челюсть и пустишь слюни – никто ни о чем и не догадается. Так вот, зовут меня Гури. Буду откровенен с тобой, Ган Табек, ибо давно слежу за жизнью твоей и знаю совершенно определенно: ты намереваешься сбежать от отца с красоткой Илианой, не так ли?» Я кивнул, не в силах вымолвить и слова. «Очень хорошо, – улыбнулся он. – Ты поступаешь верно, ничего не отрицая. За это и я расскажу тебе кое-что. Я – племянник Нассета… О, не пугайся так. Да, твой отец и мой дядька терпеть не могут друг друга, но, между прочим, у Нассета есть враг и поопаснее Эбеля. Это – мой дед, Затейник Бездомный. Ты слышал о нем когда-нибудь?» Я мотнул головой, давая понять, что нет, не слышал. «Странно. В Аките – есть такой город в Туране – моего деда знают все. На самом-то деле его зовут Джанхедом, но никто уж и не помнит ныне его настоящего имени. Затейником его прозвали из-за веселого нрава, а Бездомным… Ха-ха… Потому что есть у него одна маленькая слабость – обладая несметными богатствами, он обожает жаловаться и встречному и поперечному на ужасающую свою бедность. Он говорит, что нет у него ни куска хлеба, ни медной монеты, ни сада, ни дома… Ясно, никто ему не верит – кто не видал огромного белого дома в сердце Акита, принадлежащего ему? Кто не слыхал о чудесных садах за городской стеной? Кто не бывал в его трактирах и постоялых дворах?… О-о-о, он очень, очень богат.

И вот, когда я навещал его тому уж полгода назад, он признался мне со слезами на глазах, что есть одна вещица, обладание коей сделает его по-настоящему счастливым. „И что за вещица?“ – полюбопытствовал я. „Серебряная пчела Митры“, – таинственным шепотом ответил дед. Я так и подскочил в кресле. „Ну как же! Ведь Насеет гоняется за ней без малого полтора года!“ – без колебаний раскрыл я Затейнику тайну дяди. „Насеет? – Дед побелел и заскрипел остатками зубов. – Ну уж не-ет. Этому проходимцу я не позволю завладеть моей собственностью!“ Я удивился: „Твоей? Но ты же сам только что говорил, что хочешь ее приобрести, а…“ Он недовольно сморщился. „Не перебивай меня, внук. И помни, то, чем я хочу обладать, уже и есть мое. А Насеет, будь он трижды старшим братом твоей матери, пчелу не получит“.

Затем мы пошли прогуляться в сад, и там беседа продолжилась. Я узнал, что пчела сия не простая – она предвещает своему хозяину несчастья, так что всегда можно уберечься и обойти опасность окольной дорогой. Еще я узнал, что Эбель – нынешний ее владелец – не соглашается продавать ее ни за какие богатства. В довершение дед сообщил ivpie, что благородный пин в скором времени прибудет в Шадизар, мой родной город, где живу я с дядей своим Нассетом, и просил всенепременно добыть для него желаемую вещицу. „Я, – сказал Затейник, – обещаю тебе и клянусь, что после моей смерти ты останешься единственным моим наследником, а посему и пчела достанется потом тоже тебе. И еще: если тебе понадобится чья-то помощь (наверняка понадобится), не жалей ни золота, ни добрых слов. Пусть тот, кто будет рядом с тобою в сем важном деле, знает твердо: здесь, в Аките, у него будет все. Я осыплю его самоцветами, я подарю ему один из моих лучших домов, я… Я сделаю для него то, чего не сделал бы и бог для безгрешного. От моего имени ты можешь обещать ему это“.

И вот я говорю тебе, Ган Табек. Согласен ли ты помочь мне? Согласен ли украсть у отца своего серебряную пчелу? Я знаю, что бежать тебе и твоей красотке некуда, так почему бы вам не отправиться в Акит? Дед подарит вам дом, даст золота столько, сколько попросите, и до самых своих последних дней вы будете желать лишь одного – бессмертия».

Как ты думаешь, Конан, я согласился? – неожиданно спросил Ган Табек, с грустью глядя на варвара.

– Думаю, да, – с усмешкой ответствовал тот.

– Ты прав. Я согласился. Согласился обворовать собственного отца! А впрочем, я и прежде не раз залезал в его сундуки… Но ведь бежать нам было и правда некуда! А Гури я поверил, потому что он… Да и сам не пойму почему…

– Так что с серебряной пчелой? – напомнил Конан.

– Ах да… Ты что-то хотела поведать нам, Илиана?

– Хотела. – Она вышла из своего угла и села на табурет против киммерийца. – Все получилось именно так, как задумал Гури. Эбель отправился на базар за покупками, а Ган Табек в это время утащил сафьяновую коробочку, потом хрустальную чашу, самоцветы…

– Я не удержался, – пояснил сын купца.

– Он не удержался, – милостиво кивнула Илиана. – А когда все легли почивать, мы потихоньку вышли из дома, оседлали лошадей и поехали к маленькой харчевне, что находится у западных врат Шадизара. Там нас должен был ждать Гури.

Еще издали мы заметили его в дверях харчевни. Он стоял и всматривался в темноту, явно ожидая нашего скорого появления. Мы приблизились, и, не спешиваясь, передали ему сафьяновую коробочку – на мгновение он приоткрыл ее и полюбовался неземной красотой серебряной пчелы, затем сунул коробочку в свою дорожную суму. Ган Табек попросил его также прихватить уворованные у Эбеля вещи, на что Гури с неохотой, но дал согласие. Подробно рассказав Гану Табеку дальнейшую дорогу (а он, в отличие от нас, собирался ехать кругом, через Коринфию, Коф и так далее), он вскочил на коня и, не попрощавшись с нами, быстро ускакал. Мы заметили – с ним был его верный слуга, который ждал его поодаль.

– Он еще крикнул: «Встретимся в Аките!» – добавил Ган Табек.

– Да, он крикнул… Ну а мы поехали на восток, сюда. Вот и все.

– Так что с пчелой? – повторил Конан вопрос, нахмурив брови.

– А, с пчелой… – Илиана вздохнула. – Да ничего. Вот она, в моем мешке.

– В… в твоем мешке? – От изумления у Гана Табека открылся рот. – А почему это она в твоем мешке?

– Потому что я украла ее у Гури, пока ты с ним беседовал у харчевни. Я сразу заметила его слугу, поэтому я обошла вас с той стороны, где он не мог меня видеть, и… Не сердись, Ган Табек. Я не слишком-то доверяла этому господину. Ты видишь сам, что я была права. Ведь он обманул всех: и Нассета, и Конана, и тебя… Отчего он не признался нам, что сам направил к Эбелю нового охранника? А? И почему он не сказал Конану, что ты только притворяешься сумасшедшим? О, он очень коварен! Наверное, даже коварнее меня.

– Не тебя, – хмыкнул Конан. – Ты же утащила у него пчелу. Кстати, покажи мне ее.

– Вот.

Илиана взяла с полу свой дорожный мешок, сунула туда свою тонкую изящную руку, извлекла сафьяновую коробочку и с готовностью протянула Конану.

– Теперь я понимаю, кто гнался за мной… – мрачно сказал варвар, рассматривая прелестную вещицу.

– Гнался? Когда? – испугался Ган Табек.

– У восточных врат… Это наверняка был Гури, который заметил пропажу пчелы и бросился за вами в погоню.

– Он не догнал тебя?

– Нет.

– А куда он делся потом?

– Не знаю. – Конан запихал коробочку с пчелой в глубокий карман своих шаровар и с ухмылкой посмотрел на обескураженных влюбленных. – Ну вот что. Пчелу я, конечно, забираю себе. А вы возвращайтесь к Эбелю – может, простит.

– Но… Мы же украли у него самоцветы, туфли владыки, чашу… – растерянно забормотал Ган Та-бек. – Он не примет нас обратно.