Текст книги "Особые отношения (Не покидай меня)"

Автор книги: Дуглас Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вам немного больно, кажется? – спросила сестра.

– Ничего, терпеть можно, – ответила я.

Ответ был правильный, потому что сестра удовлетворенно кивнула и сказала:

– Ну тогда я вас оставлю.

Как только она скрылась из виду, я нагнулась к ушку Джека и шепнула:

– Спасибо.

– Через десять минут я приложила Джека к другому соску, и снова этот пылесосик вмиг прочистил все протоки, пробил все заслонки, и молоко потекло свободно.

Конечно, мне приходилось читать в популярных книгах по психологии о том, что физические зажимы могут приводить к зажимам психологическим. Вообще-то я скептически отношусь к подобным рассуждениям о связи тела и психики. Но вынуждена признать, что в то утро в больнице у меня было чувство, что пришло наконец освобождение и я выбралась из мрачного тупика, в котором находилась с самого рождения Джека.

– Ну что ж, слава моему племянничку за усердие, – обрадовалась Сэнди, когда я рассказала ей вечером, что смогла наконец покормить сына, не прибегая к орудию пытки. Но когда я заявила, что пребываю наверху блаженства, сестра предостерегла:

– Рада это слышать, но главное, не пугайся, если вдруг снова навалится хандра. Едва Джек окажется дома, тебе придется пережить не одну бессонную ночку – когда три часа сна кажутся крупным выигрышем в лотерею.

– Но вот сегодня я всю ночь не спала, а чувствую себя просто замечательно.

– Почему это ты не спала всю ночь?

– Да просто вчера я проспала целый день.

– Что-то мне все это не нравится.

– На самом деле, это лучшее, что со мной могло случиться. Мне просто необходимо было отключиться на время. Зато теперь чувствую: все встало на свои места, я спокойна, воспринимаю все нормально и явно нахожусь в согласии с миром.

Долгая пауза. Я спросила:

– Сэнди? Ты еще здесь?

– А… Да, я-то здесь. Но задаю себе вопрос, не записалась ли ты случайно в секту Муна?

– Большое тебе спасибо.

– Черт, а что я должна думать, когда нормальная вроде женщина вдруг начинает нести околесицу насчет «согласия с миром»?

– Но я так чувствую.

– Вот это-то меня и беспокоит.

Такова Сэнди: она еще прямолинейнее и настойчивее, чем я, когда пытается разобраться в чувствах и переживаниях других людей. Но я-то знала, что у меня все в порядке – даже несмотря на то, что дома, когда я вернулась из больницы, меня ждала записка от Тони:

К сожалению, вынужден отклонить приглашение.

Сегодня вечером в городе заместитель госсекретаря США, Только что получил приглашение на ужин в посольство. Прошу меня простить.

Здорово, просто здорово. Но после вчерашней идиотской сцены я не стану названивать мужу и упрекать за то, что он отказался поужинать со мной. Нет, решила я, лучше воспользуюсь обстоятельствами. Я собиралась немного вздремнуть перед походом в ресторан, но передумала: постараюсь днем не спать, схожу в больницу до семи часов, чтобы лечь в десять. К этому времени я уже устану настолько, что смогу проспать без просыпу всю ночь, и как следует отдохну. К следующему утру я войду в обычную колею и буду готова забрать сына домой.

Вечером, добравшись до Мэттингли после двадцати часов бодрствования, я от усталости уже начинала впадать в состояние, близкое к оцепенению. Вечернее кормление отняло больше времени, чем обычно, из-за того, что в отделение неожиданно явился мистер Хьюз. Он знакомил с больницей группу своих студентов. Увидев, как я кормлю Джека, он со всей кавалькадой двинулся к нам. Я держала сына у груди и, пока они шли, быстренько сменила болезненную гримасу на выражение спокойного довольства.

– Ну что, привыкаем друг к другу? – спросил Хьюз.

– Все в порядке. – Я расплылась в милой улыбке.

– И судя по тому, как ваш мальчуган поглощен своим делом, все идет хорошо?

– Все просто прекрасно.

– Превосходно, превосходно. Не возражаете, если я возьму у вас малыша и быстренько осмотрю?

Джек был недоволен, когда его оторвали от источника пищи. Он брыкался, а я тем временем быстренько запахнула блузку – тем более что, как мне показалось, один из студентов слишком пристально изучал мой раздутый сосок. Впрочем, судя по неодобрительному выражению лица, интерес его скорее был медицинским, нежели сексуальным. Тем временем остальные студенты сгрудились вокруг колыбели. Хьюз начал на малопонятном мне медицинском наречии рассказывать про осложненные роды и о процедурах, которые делали Джеку. Потом он рассказал, что у меня во время беременности было повышенное давление… настолько высокое, что он даже задумывался, не вызвать ли преждевременные роды, потому что такое высокое давление опасно для здоровья матери.

– А вы мне об этом ничего не говорили, – вставила я.

Все вдруг посмотрели на меня. Хьюз нахмурился. Он не любил, когда его перебивали, особенно если это какая-то надоедливая американка.

– Вас что-то беспокоит, миссис Гудчайлд?

– Вы никогда не упоминали о преждевременных родах.

– Потому что у вас все же не оказалось эклампсии… и потому что давление удалось стабилизировать. Но, говоря по совести, когда вы поступили к нам впервые с артериальной гипертензией, состояние ваше было таким, что мы не исключали экстренного кесарева сечения.

– Что ж, спасибо за информацию, пусть и слегка запоздалую. Я хочу сказать, если существовала опасность для меня и ребенка, может, следовало бы вовремя сообщить мне о возможности этого раннего кесарева?

– Как это ни странно, для ребенка всегда лучше, чтобы его вынашивали полный срок. И как это ни удивительно, миссис Гудчайлд, здесь у нас, по эту сторону «большой лужи» [26]26
  «Большая лужа» – Атлантический океан.


[Закрыть], не так уж плохо развито современное акушерство. Так что мы, представьте, приняли именно те меры, которые наилучшим образом помогли вам и вашему ребенку. И вот лишнее тому подтверждение: всего через две недели после сложных и опасных родов дитя, как ведите, чувствует себя отлично. Доброго вам вечера, миссис Гудчайлд.

И он повел студентов к следующей кроватке.

Блестяще. Молодец. Браво, черт тебя дери. Блестящие дипломатические способности – удивляюсь, как это тебя еще не пригласили на работу в госдепартамент.

– Я положила руки на бортики колыбели, опустила голову, пытаясь сообразить, смотрит ли на меня кто-нибудь и не следует ли извиниться, чтобы как-то исправить положение. Но когда я подняла голову, намереваясь что-нибудь сказать, оказалось, что Хьюз и компания уже заняты другой пациенткой. Что поделаешь, меня поставили на место, щелкнули по носу, я оказалась в неловком положении.

Еще крепче вцепившись в края кроватки, я поняла, что вся дрожу. Оптимистический настрой как ветром сдуло, я в мгновение ока слетела с высот, в которых витала, и оказалась на краю глубокой, зияющей пропасти.

– Ребенка надо докормить, – раздался голос справа от меня. Это была дежурная сестра – коренастая строгая тетка, она была рядом, пока Хьюз меня отчитывал, все слышала и, судя по неодобрительному взгляду, полностью была на его стороне. Тем более что Джек заходился в крике, а я стояла над ним с отсутствующим видом.

– Простите… сейчас… сейчас… – Я взяла Джека, снова устроилась на жестком стуле и опять приложила его к левой груди. Спасибо, хоть молоко потекло сразу.

– Я тут вчера говорила с доктором Рейнольдсом – он считает, что вашего сына пора выписывать. Вы можете забрать его завтра утром, если, конечно, вам это удобно.

Я старалась не смотреть ей в глаза:

– Да-да, конечно, очень удобно.

– Вот и хорошо.

Через десять минут, уложив Джека, я ехала в такси и плакала как идиотка. Водитель – молодой парень, поджарый и крепкий, – все посматривал на меня в зеркальце заднего вида, чувствуя себя неуютно от того, что пассажирка заливается слезами у него в салоне. Он явно не знал, как поступить: спросить меня, в чем дело, или не вмешиваться? А если бы и спросил, я не принадлежу к числу тех откровенных болтушек, которые начинают жаловаться первому встречному. К тому же мне и жаловаться было не на кого, сама во всем виновата, и слишком болезненно отреагировала на то, как меня унизил Хьюз.

Когда мы добрались до Патни, я сумела кое-как успокоиться и привести себя в относительный порядок. Но, расплачиваясь, заметила, что таксист старательно отворачивается.

Я вошла в пустой дом, поднялась в спальню. Разделась, натянула майку, забралась в постель и с толовой завернулась в одеяло, чтобы ничего не слышать.

Проснувшись наутро в восемь часов, я слегка пошатывалась от того, что так долго и спокойно спала, ни разу не проснувшись. Мне даже потребовалось какое-то время, чтобы осознать: я действительно как следует выспалась.

Тони обещал, что, когда придет время забирать Джека, отвезет нас на машине. Однако, спустившись в кухню, я обнаружила только несколько мятых банкнот да записку на клейком листке:

Срочные дела в газете. Оставляю 40 фунтов на такси в оба конца. Постараюсь вечером быть дома как можно раньше.

Т.

Чмок-чмок.

Я схватила телефон, набрала прямой номер Тони. Услышав автоответчик, перезвонила на мобильник.

– Я сейчас не могу говорить, – ответил Тони.

– Мне неважно, что за срочные дела у тебя там. Я жду тебя в больнице, понял?

– Я не могу говорить.

И он положил трубку.

Я тут же набрала номер снова. Тони отключил телефон, поговорив со мной, так что меня переключили на его автоответчик.

«Как ты только можешь – как ты смеешь – вытворять такое? Ты притащишьсвою английскую задницув больницу, или я не отвечаю за последствия. Усек?»

Я нажала кнопку. Сердце колотилось, я кипела благородным негодованием и вообще была расстроена донельзя. Больше всего меня взбесил тон, которым он отвечал мне. Я и себя ненавидела за столь бурную реакцию и за то, как легко, в одну секунду, перешла от безмятежного спокойствия к ярости. Но… уж простите… но нельзя же так меня кинуть, так подвести. Не в тот же день, когда нашему новорожденному сыну предстоит впервые оказаться дома. Да нет, он этого не сделает.

Но он это сделал: не перезвонил и никак не объявился. Но, решила я, некогда предаваться размышлениям об этом новом примере равнодушия Тони: важнее вовремя оказаться в больнице и тем самым хоть отчасти реабилитироваться в глазах персонала. Поэтому я поскорее приняла душ, успела далее сделать макияж и была в Мэттингли ровно в одиннадцать.

– Вы сегодня с супругом? – спросила палатная сестра, сверля меня глазами и явно пытаясь определить, какова сегодня моя эмоциональная температура.

– К сожалению, у него сегодня полный завал на работе.

– Понятно. А в чем вы собираетесь везти ребенка домой?

Я подняла повыше сумку-коляску, которую, несмотря на спешку и переживания, не забыла прихватить.

– А во что его одеть, принесли?

Помилуйте, я же не совсем безголовая кретинка.

– Конечно, – кротко ответила я.

– Очень хорошо.

Джек по-прежнему начинал беспокоиться, как только я до него дотрагивалась. И от моего способа пеленать он тоже был не в восторге – за нами внимательно следила палатная сестра, на случай, если я неправильно надену памперсы.

Не без труда я упаковала его в комбинезон. Лежать пристегнутым в сумке-коляске ему тоже явно не нравилось.

– Ваш участковый доктор должен вам позвонить и договориться о визите, – сказала сестра.

– Да? Хорошо. Но пока никто не объявлялся.

– Я уверена, что очень скоро она навестит вас – так что, если возникнут какие-то вопросы, вам будет кому их задать.

Другими словами: если ты окончательно запутаешься – будет кому распутать.

– Отлично, спасибо большое. Да и вообще, спасибо вам за все.

– Желаю, чтобы сынок вас радовал, – ответила сестра.

Одна из нянек помогла мне спуститься вниз. Она же попросила привратника вызвать такси. По дороге в Патни таксист почти все время разговаривал по мобильному телефону и, казалось, ничуть не волновался из-за того, что на заднем сиденье находится новорожденный. Однако, когда ему пришлось резко дернуть, чтобы увернуться от обгоняющего нас белого мини-фургона, он высунулся в окно и, стукнув себя кулаком по лбу, крикнул:

– Идиот! Глаз у тебя нет – не видишь, у меня грудной ребенок в салоне?

– Когда мы добрались до Сефтон-стрит, водитель вылез из машины и донес Джека до дверей дома.

– Где супруг-то ваш? – спросил он, пока я расплачивалась.

– На работе.

– Понятно, кто-то ж должен деньги зарабатывать.

Было так странно войти в пустой дом с этим крохотным существом.

Когда в жизни происходит какой-то крутой поворот, мы всегда ожидаем, что судьба обставит его пышными декорациями. Но, как правило, эти ожидания не оправдываются. Я открыла дверь, подняла сумку и внесла Джека в дом. Закрыла за собой дверь. Вот и вся история. И снова невольно подумала: все могло выглядеть куда торжественнее, если бы мой муж был сейчас здесь.

Пока ехали в машине, Джек крепко уснул. Я поднялась с ним в детскую и отстегнула ремни. С предельной осторожностью вынула его и бережно переложила в колыбель. Во сне он плотно обхватил себя ручонками и так и лежал, когда я накрыла его лоскутным одеяльцем, которое прислала Сэнди. Он далее не пошевелился. Я присела у колыбели на плетеный стул. Голова раскалывалась – видимо, давали о себе знать переживания вчерашнего вечера. Я смотрела на своего сына. Ждала, что вот-вот почувствую вспышку материнской любви, восторга, жалости, озабоченности – всех этих пресловутых материнских чувств, о которых взахлеб пишет каждый автор в каждой гребаной книжке на эту тему. Но лично я ощущала совсем другое – только глубокую, ужасную усталость и пустоту. А еще я думала о том, что вот этого ребенка, считай, вырезали прямо из меня, а я, хоть убей, не ощущаю с ним никакой связи.

Из состояния унылой задумчивости меня вырвал резкий телефонный звонок. Я надеялась, что это Тони – раскаивается и хочет загладить свою вину. Или Сэнди – с которой я чуть не поссорилась, защищая своего равнодушного, безразличного мужа. Вместо этого я услышала в трубке незнакомый голос с явным лондонским выговором. Женщина представилась: Джейн Сэнджей, моя патронажная сестра. Меня удивил ее тон: оживленный, приветливый, « а вот и я, рада помочь». Она спросила, удобно ли, если она сегодня нас навестит.

– Есть какие-то особые причины, почему нас нужно осмотреть? – спросила я.

Она засмеялась:

– Не пугайтесь, пожалуйста, я же не из полиции.

– Но вам что-то сказали в больнице?

Снова смех.

– Если честно, я с ними не общалась. Мы этого обычно не делаем – за исключением каких-то серьезных случаев. А у вас, судя по всему, дела идут нормально.

Не суди по уверенному американскому выговору, он обманчив. На самом деле я просто не представляю, что мне делать.

– Ну так что, – спросила она, – удобно вам, если я зайду примерно через час-полтора?

Джейн Сэнджей оказалась индианкой лет тридцати, спокойной, несуетливой и улыбчивой. Ожидая увидеть типичного соцработника, я растаяла при виде этой милой и привлекательной молодой женщины в черных леггинсах и серебристых кроссовках «Найк» с огоньками. В личном общении она была не менее располагающей, чем по телефону. Я сразу расслабилась, пока она ворковала над Джеком, интересовалась, как вышло, что американка оказалась в Лондоне (похоже, на нее произвел большое впечатление мой рассказ о работе в Египте), и деликатно расспрашивала о моем состоянии после операции. В какой-то момент мне ужасно захотелось изобразить счастливую улыбочку и заверить, что у нас тут все в шоколаде, лишь бы не выглядеть в ее глазах неумехой. Но с другой стороны, кому же не хочется поделиться своими тревогами, особенно с симпатичным и к тому же знающим человеком. Одним словом, пробежавшись по тому, что она назвала стандартной схемой ухода за ребенком – сколько он должен спать, сколько раз есть, как часто нужно менять памперсы (или, как тут выражаются, подгузники) и как управляться с разными проблемами вроде газов, колик и раздражения кожи, – Джейн все в той же располагающей манере спросила, как я со всем этим управляюсь. Когда вместо ответа я неуверенно пожала плечами, она сказала:

– Как я уже говорила по телефону, я не из полиции и не из органов опеки. Патронажные работники наведываются абсолютно ко всем новорожденным. Поэтому, Салли, уверяю вас, меня можно не бояться. Я ничего тут не разнюхиваю.

– Но ведь вам что-то рассказали, да?

–  Кторассказал?

– Там, в Мэттингли.

– Честное слово, нет. А вам кажется, там случилось что-то такое, о чем мне нужно знать?

– Да ничего особенного. Просто я подумала… ну… – Я заколебалась, но потом решилась: – Ну, скажем так: по-моему, я им не понравилась. Может, потому, что я слишком нервничала.

– И что тут такого? – улыбнулась она – Роды у вас были чрезвычайно сложные, да еще ребенок столько времени провел в интенсивной терапии. Тут любая мать занервничает.

– Я ухитрилась вывести из терпения консультанта.

– Между нами говоря… это его проблемы. В любом случае, как я уже говорила, никаких сигналов из больницы не поступало – а если бы их что-то беспокоило, нам бы дали знать, уж будьте уверены.

– Что ж, это, наверное, хорошо.

– Ну а если хотите со мной о чем-то посоветоваться…

Пауза Я начала машинально покачивать колыбель, в которой спал Джек. Потом сказала.

– Знаете, после родов я никак не войду в колею. Настроение немного неровное.

– Ничего удивительного.

– И конечно, теперь все будет по-другому, когда он уже дома… Но… кстати… по этому поводу…

Я замолкла, спрашивая себя, как, черт возьми, собираюсь заканчивать эту фразу. Надо отдать должное Джейн Сэнджей, она не попыталась услужливо подсказать мне окончание. Ей хватило терпения молча ждать, когда же я снова ухвачу нить разговора.

– Можно, я кое о чем спрошу вас напрямик? – выпалила я наконец.

– Конечно.

– Это очень странно, если не можешь сразу же почувствовать… связи… со своим ребенком?

– Странно? Вы шутите? Что же тут странного? На самом деле, почти каждая новоиспеченная мама задает тот же вопрос. Почему-то все ждут, что не успеешь увидеть свое дитя, и готово – вот вам тут же и любовь, и привязанность. Да это только в книжках так пишут. А в жизни, как обычно, все чуть-чуть сложнее. Требуется время, чтобы привыкнуть к новому существу, появившемуся в вашей жизни. Так что, честно, париться из-за этого не стоит.

Однако в тот вечер мне нашлось из-за чего париться. Начать с того, что Джек проснулся около десяти часов вечера и отказывался замолчать целых пять часов. В довершение к непрекращающемуся реву у меня снова перекрыло обе груди – и, несмотря на Джековы десны-пылесосы плюс несколько попыток применить пыточный молокоотсос, молоко отказывалось течь. Я опрометью бросилась на кухню и лихорадочно засыпала в бутылочку несколько ложек сухой детской смеси. Залив их нужным количеством воды, я поставила бутылку в микроволновую печку, обожгла руку, когда доставала ее. Я вынула из стерилизатора резиновую соску, натянула ее на горлышко и припустила назад в детскую, где заливался слезами Джек. Уложив его к себе на колени, я дала бутылочку. Но он потянул смесь только три или четыре раза, после чего срыгнул на меня все молоко. И сразу снова заплакал.

– О господи, Джек, – растерянно воскликнула я, глядя, как пятно детской смеси расплывается по майке. И услышала за спиной голос Тони:

– Не надо его винить.

– Я его не виню, – ответила я. – Просто не совсем приятно, когда на тебя срыгнут.

– А на что ты рассчитывала, давая ему бутылочку? Ему нужно твое молоко, а не…

– Все-то ты знаешь, доктор Спок хренов!

– Это знает каждый дурак.

– У меня опять грудь закупорило.

– Так раскупорь, кто тебе мешает?

– Слушай, советчик, шел бы ты на свой чердак.

– С удовольствием, – И Тони громко захлопнул за собой дверь.

Никогда прежде Тони не хлопал дверьми, но сейчас ударил с такой силой, что испугал не только меня, но и Джека. В ответ на хлопок он заплакал с удвоенной силой. А я вдруг почувствовала сильнейшую потребность выбить окно кулаком, прямо сейчас. Вместо этого я скинула испачканную молочной жижей футболку, расстегнула лифчик и, вытащив Джека из колыбели, приложила его к правому соску. Он с силой стал сосать, а у меня было чувство, что голова вот-вот лопнет. Боль в груди показалась незначительной по сравнению с диким, все нарастающим давлением между ушами. А когда, неожиданно, грудь раскупорилась и Джек начал жадно есть, то я ощутила не облегчение. Скорее я ступила в новую, неизведанную область… в место, где я еще не бывала доселе. Государство под названием «истерия».

– Или, по крайней мере, так я это воспринимала. По щекам у меня безостановочно текли слезы, а внутри нарастал крик. Ощущение было очень странным, невероятным: беззвучный вопль. Я будто забилась в уголок собственного черепа и оттуда слышала собственный – очень-очень отдаленный – плач. Но постепенно тихий крик становился слышнее и наконец перешел в оглушительный безумный визг. Когда завывания в голове усилились настолько, что я испугалась, что оглохну, пришлось отнять Джека от груди, положить его в кроватку и броситься в спальню. Там я упала на кровать, схватила подушку и поскорее заткнула себе уши.

Как ни странно, от этого мне, кажется, стало легче: через некоторое время вой внутри головы замолк. Прекратился и мой плач. Наступила тишина. Точнее, мне сначала так показалось… но потом, оказалось, что это полное отсутствие звука, сродни глухоте. У меня словно лопнули барабанные перепонки, и я ничего не слышала. Впрочем, поскольку при этом исчез и вой в голове, это не испугало, а скорее воспринималось как облегчение. Так я лежала, наслаждаясь вновь обретенной тишиной. Мне показалось, что прошло всего несколько минут. Но вот отворилась дверь и вошел Тони, странно взволнованный. Сначала я не слышала, что он говорит (хотя подушку с головы уже сняла), А потом вдруг звуки вернулись, вновь ворвались в мою жизнь. Только что поведение Тони казалось безмолвной пантомимой, а в следующий миг его голос обрушился на мои уши. Он что-то злобно говорил, перекрикивая плач Джека.

– … не понимаю, какого черта ты тут валяешься, когда твой сын… – кричал Тони, оглушая меня.

– Извини, извини… – Я вскочила и бросилась к двери, чуть не сбив Тони с ног. Оказавшись в детской, я мигом выхватила Джека из колыбели, и в считаные секунды он уже был у груди. К счастью, молоко пошло сразу, на время утихомирив Джека. Все мы перестаем плакать, когда получаем то, чего хотим… правда, ненадолго.

Пока Джек сосал, я сидела, откинувшись на спинку стула Прикрыв глаза, я хотела было вернуться в страну глухоты. Вместо этого раздался голос Тони. Он взял себя в руки и говорил, как обычно, спокойно и уравновешенно:

– Что случилось?

Я открыла глаза. Голос мой звучал на удивление спокойно:

– В смысле?

– Ты была на кровати, с подушкой на голове.

– Уши…

– Уши?

– Да, у меня заболели уши. Такая ужасная боль, стреляло в ухе, понимаешь? Сейчас уже все прошло.

Я снова прикрыла глаза, стараясь не потерять ход мыслей, довольно путаных.

– Может, позвонить врачу?

Я открыла глаза.

– Не нужно, – ответила я на удивление ясным голосом. Что угодно, только не врачи: увидят, в каком я неустойчивом состоянии, и досье о моей несостоятельности как матери (так я себе это представляла) станет еще толще.

– А я все же думаю…

– Все уже прекрасно, – перебила я. – Просто небольшое временное недомогание.

Временное недомогание. Как по-британски ты стала выражаться, с ума сойти.

Тони внимательно смотрел на меня и ничего не говорил.

– У тебя когда-нибудь стреляло в ухе? – спросила я. – Болит, как сволочь. А потом… хлоп, и все прошло.

– Ну, раз ты так говоришь… – Но голос его звучал недоверчиво.

– Извини, что нагрубила.

– Comme d’habitude [27]27
  Как обычно (франц.).


[Закрыть], – был ответ. – Не возражаешь, если я пойду поработаю?

– Как хочешь.

– Если что-то понадобится, я наверху.

И он ушел.

Comme d’habitude.Идиот. Уделил жалкие полчаса мне и своему собственному сыну (в первый день его появления в доме) и поспешил удалиться к себе в святая святых. А как оскорбился, когда я чуть-чуть огрызнулась в ответ на его лекцию «О преимуществах материнского молока перед искусственной смесью»! (И откуда только он это знает? Не иначе, наткнулся на статейку в «Кроникл», в разделе для женщин. Наверное, потратил на чтение аж целых пятнадцать секунд.) Не сомневаюсь, как только Джек снова начнет реветь, мой муженек объявит, что ему необходимо выспаться (ведь должен же кто-то в этом доме зарабатывать на жизнь), и уединится на диванчике в тиши кабинета А мне великодушно предоставит возможность бодрствовать всю ночь.

Именно так все и случилось. Особенно обидно, что я сама же и предложила Тони спать отдельно. Дело в том, что, когда он спустился вниз – около часу ночи, – Джек снова начал подвывать, и лишь получасовым кормлением мне удавалось хоть на время прервать его горестный плач. Когда Тони обнаружил нас с Джеком в гостиной, где я укачивала сына, пытаясь одновременно краем глаза смотреть телевизор, я изо всех сил постаралась говорить ровно и ласково.

– Бедняжка, – сказал Тони. – И давно ты с ним так?

– Порядочно.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Иди ложись. Тебе нужно выспаться.

– Ты уверена?

– Не может же он кричать всю ночь. Рано или поздно выдохнется.

Ключевыми словами оказались «рано или поздно»: Джек не замолкал ровно до 3:17 утра (я в это время смотрела новости Би-би-си – а они в углу экрана всегда показывают точное время). К этому времени грудь у меня была не только «разблокирована», но и абсолютно, досуха пуста, потому что всю ночь я только и делала, что кормила Джека Проплакав пять часов кряду, он сыто булькнул, чуть срыгнул молоком и погрузился в крепкий сон.

Я не могла поверить своему счастью. Поскорее поднялась в спальню, стянула неряшливую, мокрую майку, приняла горячий душ и отправилась в кровать, рассчитывая, что усну как убитая.

Ничего подобного. Я уставилась в потолок, мечтая о сне. Не вышло. Я взялась за книжку, благо у кровати их скопилась целая стопка Прочитала пару страниц «Женского портрета» (а что, в конце концов, я же была американкой в Европе). Но даже Генри Джеймс с его трудным, мрачноватым языком меня не убаюкал. Подождав, я встала, заварила себе ромашкового чаю, забежала посмотреть на Джека (он не просыпался), проглотила два аспирина, и снова улеглась. Углубилась в приключения Изабеллы Арчер, надеясь, что сон меня настигнет, и…

Как-то неожиданно оказалось, что уже пять утра. Я дошла до того места в романе, где Изабель собирается разрушить свою жизнь, выйдя замуж за злобное ничтожество, Гилберта Озмонда, и я думала о том, что у Эдит Уортон в «Обители радости» есть что-то похожее, и о том, какие же длинные у Джеймса предложения, и о том, что уж если он не смог меня усыпить, то и никто не сможет, и…

Джек снова начал плакать. Я отложила книгу. Отправилась в детскую. Сняла грязный подгузник. Помыла грязную попку. Надела ему чистый подгузник. Взяла его на руки. Уселась на стул. Он присосался к левому соску. Я напряглась в ожидании боли. Но…

Чудо из чудес – молоко пошло без всяких проблем.

– О, это очень хорошая новость, – сказала Джейн Сэнджей, которая зашла навестить нас днем. – Сколько уже было кормлений без блокады?

– Только что покормила в третий раз за день.

– Похоже, процесс пошел, – отозвалась Джейн.

Я радостно кивнула, а потом добавила:

– Теперь еще хорошо бы поспать хоть чуть-чуть.

– Он что, всю ночь «гулял»?

– Он-то нет – только я.

– Что ж, будем надеяться, что это была случайность и плохая ночь не повторится. Но, должна сказать, вы здорово справляетесь, учитывая, все обстоятельства. Я бы так не смогла, уж поверьте.

– У вас нет детей?

– Да вы что, разве я похожа на сумасшедшую?

К двум часам следующей ночи я всерьез начала опасаться, что схожу с ума. Тони весь вечер был на каком-то ужине с иностранными журналистами и ввалился пьяный в два часа – я сидела перед телевизором в гостиной с ребенком на коленях, Джек безутешно плакал, несмотря на то что был вполне сыт после продолжительной кормежки, растянувшейся на целый час.

– Все еще не спишь? – спросил Тони, пытаясь сфокусировать на нас взгляд.

– Не по своей воле. А ты еще держишься на ногах?

– С трудом Тебе ли не знать, что такое вечеринка с журналюгами.

– Если честно, уже почти не помню.

– Может, тебе чем-нибудь помочь?

– Помоги – дай мне по голове дубинкой.

– Прости, я все же не пещерный человек. Может, чаю?

– Завари ромашкового, если не трудно. Хотя это все равно не поможет.

Я как в воду глядела: чай не помог. Потому что Тони так мне его и не принес. Он отправился в нашу спальню со словами, что хочет в туалет, а потом исхитрился упасть прямо в одежде точно поперек кровати и отключился. Если бы я захотела спать, это было бы обидно – я бы никаким образом не смогла приткнуться к Тони, так неудачно он расположился. Но мне кровать была ни к чему – потому что спать не хотелось, голова была совершенно ясной… хотя Джек угомонился только к трем часам утра.

– Две ночи без сна? – переспросила Джейн Сэнджей назавтра. – Это меня беспокоит. С ребенком-то все нормально, он, вы говорите, ухватывает по четыре часа ночного сна… а вот вы совсем не отдыхаете. Для вас четыре часа, конечно, недостаточно, но все же это было бы лучше, чем не спать совсем. Как вам кажется, в чем причина?

– Понятия не имею – единственное, сейчас чувствую себя немного перевозбужденной.

– Да, к материнству так сразу не привыкнешь. Муж хоть помогает вам по ночам?

– Он сейчас очень загружен на работе, – поспешно ответила я, не желая обсуждать с посторонним человеком почти полное отсутствие у Тони интереса к ребенку.

– Может, вам взять ночную няню на пару ночей, чтобы хоть немного вас разгрузить? То, что вы не спите, на самом деле очень плохо.

– Да я понимаю. Но уверена, сегодня наверняка буду спать без задних ног.

Мои надежды не оправдались. И Джек тут был ни при чем. Наоборот, юный джентльмен уснул сном праведника в десять и не тревожил меня до четырех часов утра. Великолепный шестичасовой интервал, превосходная возможность для глубокого животворящего сна. Вместо того чтобы ее использовать, я пила чашку за чашкой травяного чая, провела час в горячей ванне с успокаивающими ароматическими маслами, смотрела по телевизору бесконечный, из одних разговоров, фильм Эрика Ромера (и то сказать, кому, кроме французов, может прийти в голову мешать легкий флирт с пространными цитатами из Паскаля), начала читать «Сестру Керри» Драйзера (можете считать меня мазохисткой) и изо всех сил старалась не разбудить мужа, который в кои-то веки решил провести ночь на нашем брачном ложе (мне даже показалось, что он был настроен на секс, но «от усталости из-за бессонной ночи и похмелья» вырубился, не успев начать).

Десять-десять. Одиннадцать-одиннадцать. Двенадцать-двенадцать. Один-один. Два-два. Три-три…

Я затеяла некую игру с электронными часами, стараясь взглянуть на циферблат как раз в тот момент, когда на нем высветятся два одинаковых числа. Полная тупость, это развлекает только в состоянии полного изнеможения, которое настигает вас после двух бессонных ночей.