Текст книги "Чудовище Боссонских топей"

Автор книги: Дуглас Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава четвертая
Наконец на суше

На четвертый день пути мы добрались до края болота. Увидев нормальные, не искривленные и не иссушенные деревья, я так обрадовался, что даже не вспомнил, до чего же я ненавижу лес. В конце концов, плохо все, что не пустыня, но лес все-таки менее плох, чем болото.

Мы побрели по тому, что давным-давно являлось дорогой. Сейчас это была еле различимая среди густой зелени просека, заплетенная ветвями. Удивительное дело, ведь не лианы же, не буйная южная растительность джунглей, а довольно чахлые кусты и невыразительные деревца, – и все же им удалось разрастись во все стороны и создать плотную непроходимость! Создавалось такое впечатление, что лес с отчаянной радостью пожирал последние следы человеческого пребывания, уничтожая самую память о дороге и людских селениях.

Мы вышли в путь рано, еще по росе, и через три часа я понял, что напрасно обрадовался солнышку. Оно начало припекать, и от травы пошел пар. Мне стало казаться, что кому-то взбрело в голову сварить нас прямо в «одежде». Снять плащ не представлялось никакой возможности из-за разнообразных насекомых, которые чрезвычайно обрадовались приятному сюрпризу в виде трех сытных обедов. Не знаю, как выглядел я, но Конан напоминал ходячий оводовый смерч.

Я поскользнулся и растянулся на дорожке. Возле самых глаз в крошечной и очень уютной лужице я увидел головастиков. Этакие маленькие нежные создания, черненькие и веселенькие. Лужица была вполне ими обжита, и я видел, как хорошо им у себя дома. Мне показалось, что я заглянул в чье-то окно, за занавеску, и увидел то, что видел всегда в таких случаях: мир, покой, горящую лампу, гудящий камин – словом, все, о чем ностальгически мечтают бродяги, пока они бродят и всего этого не имеют. Что случается с бродягами после обретения вышеназванных благ – другой разговор. Мы с Конаном пока что этих благ не обретали.

Конан остановился и обернулся ко мне. Он увидел, что я лежу и с самой завистливой мордой глазею на головастиков.

– Устал, Кода? – спросил он.

– Смотри, Конан, – ответил я, увиливая от прямого ответа. – Головастики. Может быть, они поющие?

Эрриэз за моей спиной подумала, что я ужасно хитрая бестия. Я в ответ подумал, что не ее это дело.

– Знаешь что, – сказал Конан. – Давай мне руку. Дорога пошла вверх, может быть, найдем деревню или луг и переждем там жару.

Я с благодарностью взял его за руку, и он потащил меня за собой. Мы шли теперь по рассохшейся корявой дороге, бежавшей среди холмов. Вокруг был такой одухотворенный простор, что, будь я великим кешанским поэтом Фари, мой взор увлажнился бы слезой. Но поскольку я был всего лишь Пустынным Кодой, я просто вертел головой и с любопытством глазел по сторонам.

Так продолжалось часа два, и я уже совсем было примирился с этими малоприятными северными землями, как вдруг мы вышли на очень странную поляну.

Полузаросшие травой, по обширному лугу вокруг одинокого дуба были разбросаны большие могильные камни. На всех надгробиях лежал отпечаток руки одного мастера – след несомненного родства. Камни, как и лежавшие под ними люди, были близки друг другу. Тщательно, немного неумело выбивал неведомый художник имена и заклинания, иногда добавляя что-нибудь доброе, ласковое, чтобы покойнику было не так одиноко. Имена были сплошь старинные, культовые, а из надписей, обозначавших возраст, явствовало, что лежат здесь одни старики.

– Странно, – сказал я, когда последнее обстоятельство было нами выяснено. – Впервые в жизни вижу такое кладбище.

Я уж подумал было, что на Боссонских топях такой обычай – отправлять стариков доживать свой век в отдельные поселения, где они могут спокойно на досуге справлять свои загробные ритуалы, поклоняться богам смерти, приносить особые жертвы… ну и умирать, конечно.

Однако Эрриэз печально произнесла:

– Здесь нет молодых, потому что молодые ушли. Они умирают вдали от родной земли…

Словом, все оказалось еще хуже, чем я предполагал.

В толстую кору дуба было воткнуто большое боевое копье, такое огромное, каких я никогда не видел. Старинное, вероятно. Сейчас и людей-то таких нет, чтобы сражаться подобной дубиной. Его даже поднять трудно, не то что бросить. Копье пригвождало к дубу изображение какого-то божества, сделанное из деревяшек, тряпок и соломы. Божество было одноглазое, довольно свирепое и на вид ужасно несимпатичное. Чем-то оно напоминало Гримнира. На месте бога, которого тут пытались изобразить, я бы обиделся.

И все-таки, думал я, не может быть, чтобы здесь все повымирали просто от климата. Должен существовать некий артефакт, некий талисман, который охраняет эту землю. Совершенно примитивная магия, которая почему-то всегда безотказно действует – как, впрочем, все примитивное. Неизвестно, как этот заветный артефакт выглядит и где находится, но я нутром чуял, что угадал правильно. Во всяком случае, лично мне неизвестна другая возможность довести страну до полного истощения. Здесь явно поработало злое колдовство. Медленное и терпеливое.

И что самое подлое – для того, чтобы сотворить подобные чары, ничего особенного не требуется. Для того, кто хоть немного соображает в элементарной магии, такое колдовство не представляет ни малейшего труда. Берется этот самый артефакт – рисунок, скульптура, одеяние божества и так далее, – и в зависимости от того, каких результатов хочешь добиться, начинаешь над ним измываться. Можно окунуть в расплавленный воск, или утопить, или плюнуть на него от души. Даже заклинаний никаких не нужно.

Все-таки хорошо, что Конан не умеет читать чужие мысли. Потому что если киммериец прознает про украденный и оскверненный артефакт, он из шкуры вон вылезет, но добудет волшебный предмет и освободит его от заклятья. Любит Конан всякие безнадежные предприятия.

Я заметил, что он вопросительно смотрит на меня, и с решительным видом отвернулся поглазеть на пришпиленного бога.

– Тебя что-то насторожило, Кода? – спросил Конан.

Я покачал головой, не поворачиваясь. Большинство людей не разбирается в мимике пустынных гномов, но Конан слишком давно меня знает.

– Здесь поблизости еще одна деревня, – сообщила Эрриэз. – Когда-то ее построили потомки разбойников, но с годами все измельчало – в том числе и люди. Думаю, теперь там тоже никого не осталось…

Через сотню полетов стрелы дорога (вернее, то, что от нее осталось) вывела нас на заливной луг. Некошеная трава закрывала меня с головой, а Конану была почти по локоть. Она сплеталась и путалась в ногах, и мы с трудом продирались сквозь нее. От травы шел влажный пар, и мошка, поднятая нашими шагами, летала густыми тучами.

Я пытался найти хоть какой-нибудь ветер, чтобы пригнать его сюда и разогнать полчища кровососущих, но тщетно: приличного ветра не было нигде, а тот, что я все-таки разыскал, был так далеко, что сюда бы просто не долетел.

Эрриэз, как и я, выглядела не лучшим образом, губы у нее пересохли, а вода, которую они с Конаном хлебнули из грязной лужи, никак не могла утолить их жажду. Не так надо пить, чтобы напиться: в этом вопросе следует учиться у кочевников. Подозреваю, они тоже знали это и все же не удержались. Трудно удержаться, когда видишь воду, я понимаю.

Мне-то что, я Пустынный Кода, у меня уши подолгу сохраняют запасы влаги, и этим я похож на многие пустынные растения, которые отращивают мясистые листья. Каждый приспосабливается, как умеет. Только люди вообще не умеют приспосабливаться, и для меня до сих пор загадка – как это они ухитряются выжить.

Мы начали спускаться с холма и тотчас увидели впереди деревню.

Она была пуста. Это мы сразу поняли. Но все равно подошли ближе – куда еще было идти? На просторном лугу стояли семь домов, черных, хмурых, с высаженными окнами. Над ними полыхало злое солнце – не щедрое, как в Черных Королевствах, к примеру, а какое-то ядовитое.

Неожиданно Конан тронул меня за плечо.

Я обернулся. Крыша одного из домов слегка дымилась. И вдруг, в одно мгновение, огонь вырвался наружу и закричал, развеваясь в небе. Откуда-то взялся верховой ветер, и огонь прыгнул на соседнюю крышу. Остальные дома стояли в стороне и потому не занялись.

Мы сбились в кучу, глазея на пожар. Дома горели в полном безмолвии и одиночестве, и никто поблизости не оплакивал погибающее имущество и не мчался с водой. Никто, кроме нас, даже не узнал о несчастье. И такая безысходность чувствовалась в этом пожаре, вспыхнувшем в брошенной, забытой, никому не нужной деревне, что сердце у меня поневоле сжалось. Попадись мне тот негодяй, который украл и околдовал артефакт, – кажется, я порвал бы его голыми руками!

Я прижался к Эрриэз и потихоньку высморкался в подол ее полосатой юбки.

Мы спустились в ложбинку и обнаружили там мелкую речушку, бежавшую по разноцветным камешкам. Довольно долгое время мы провели в воде, но и сюда долетали белые клочья пепла. Наконец, Конан забрался на крутой бережок и крикнул, что дома догорели. Тогда мы вернулись в деревню.

Пять уцелевших домов стояли перед нами. Мы могли занять любой из них и жить, сколько вздумается, нас никто бы не прогнал. Но было в них что-то жуткое, что делало невозможной даже мысль о том, чтобы поселиться здесь надолго.

Потом я понял: отсюда ушли домовые духи. А это еще хуже, чем если бы отсюда просто выехали люди. Если даже нечисть решила, что место дурное, то человеку делать тут совершенно нечего.

Я так и сказал.

– Мы не собираемся здесь жить, – заверил меня Конан. – Мы переночуем, а завтра па первой заре уйдем.

Мы осторожно поднялись на высокое крыльцо, стараясь ступать как можно тише. Тишина стояла первозданная.

Дом был разгромлен, словно люди, покидая его, торопились. Добротная старинная мебель валялась перевернутая, сундуки стояли с распахнутыми крышками. Но печь была еще цела, и на полке стояли глиняные горшки, на стене висели всякие приспособления для кулинарии, которые живо напомнили мне орудия пыток, бывшие в широком употреблении в моем родном Хоршемише.

На окне Эрриэз увидела деревянный ларец, обтянутый темным коленкором и выложенный медными пластинами. Она раскрыла его, но ларец был пуст. Под треснувшим зеркалом лежали клочки ткани и затупленные иглы из рыбьих костей. Потом мы нашли под столом детскую колыбель, сплетенную из прутьев.

Мы поднялись на чердак. Лестница была построена капитально, так что даже мне не пришлось делать над собой усилие, чтобы забраться по ней. Странно, но еще сохранилось и не вполне сгнило сено, а в углу я нашел шерсть и гребень для нее. Я с подозрением покосился на Эрриэз.

Если она все же кикимора, то не выдержит – вцепится в кудель. Для ихней сестры первое дело – пряжа и прочие бабьи радости.

Но Эрриэз осталась к клокам шерсти равнодушной, и я просто терялся в догадках. Значит, она не кикимора? Но и не человек, это ведь ясно. Тогда кто?

«Не угадаешь, дурак», – услышал я у себя в голове ее злорадный голос.

«Сама ты дура», – подумал я в ответ.

И тут я нашел в клочках шерсти нечто такое, из-за чего сразу забыл все наши склоки и раздоры.

Я увидел мертвого домового духа. Он был совсем крошечный, ссохшийся, седенький, заросший волосенками и словно запутавшийся в шерсти и нитках. Глазки у него были пустые, бесцветные, без зрачков. Он до самой смерти так и не закрыл их, все смотрел куда-то в потолок. И рот у него был полуоткрыт. Во рту поблескивал зуб. Он был легкий, как веретено. Я не хотел, чтобы Конан или Эрриэз увидели его, и потому осторожно прикрыл трупик клочком сена.

– Я хочу есть, – заявил я очень громко. – Эрриэз, слышишь?

Она не успела ничего заподозрить, потому что Конан тоже шумно потребовал пищи, и мы втроем спустились с чердака. На душе у меня было прескверно.

Эрриэз принялась шарить по полкам и довольно скоро обнаружила плетеную корзину, в которой сохранилось немного муки. Девушка ловко замесила тесто в старенькой глиняной плошке. Прядка желтых волос все время падала ей на глаза, и она мотала головой, отбрасывая ее. Мы с Конаном сидели на неудобной горбатой крышке сундука и восхищенно наблюдали за ней. Если девицей не восхищаться, она вообще работать не будет, вот мы и старались изо всех сил.

Эрриэз вдруг подняла глаза:

– А представляете, сколько вкусных вещей готовилось когда-то в этой плошке?

Я как раз думал об этом и потому, когда Эрриэз произнесла мои мысли вслух, встретился с нею глазами и предупреждающе нахмурился.

Глава пятая
Маленькая храбрая Эрриэз

Следующие два дня я все время возвращался мыслями к тому, что увидел в заброшенной деревне и на старом кладбище. Кому это, кстати, пришла в голову умная мысль насадить бога на копье? Жуткие людоеды здешние жители, честное слово.

Я размышлял, сопоставлял увиденное с тем, что некогда слышал от Гэланта или других встреченных мною людей. Иногда я чересчур увлекался раздумьями, и потому шаг мой утратил размеренность.

Когда я цеплялся ногами за сучья и падал в канавы, Конан ругался и угрожал бросить меня умирать одного на дороге, если я по глупости своей переломаю себе ноги. Впрочем, я ему не верил.

Мы так и шли: Конан впереди, я за ним, а сзади – Эрриэз. Создавалось впечатление, что мы движемся куда-то вполне целеустремленно, но я-то понимал, что мы топаем наугад, и неизвестно еще, во что все это выльется. А девица с нами увязалась, я думаю, все же неспроста.

Я предполагал, что ее надоумил Гримнир – не знаю уж, кто он такой. И, что самое хитрое: ее отправил с нами, а сам сгинул неизвестно куда. Тайком исчез.

Конан шел и шел по лесной дорожке своим ровным шагом, словно он никогда не уставал. Я знал, что он так и будет идти, ни разу не споткнувшись, пока внезапно не остановится и не объявит, что неплохо бы и отдохнуть. И тогда можно падать на обочину и ждать, пока он соберет костер и найдет воду для похлебки.

По обочинам опять возникла трясина, причем, еще более гиблая, чем несколько дней назад. Нас окружало теперь целое море сплошной черно-коричневой жижи с маслянистыми лужами, которое то и дело бугрились и булькало. Такое хоть кому испоганит настроение, а я вообще легко поддаюсь внушениям и потому приуныл.

И к тому же у меня возникло… ну, предчувствие, что ли. Не скажу, что определенно стало труднее дышать, но что-то вокруг нас неуловимо изменилось. Словно бы в воздухе разлилось недоброжелательство. Словно кому-то очень не хотелось, чтобы мы тут шли. Хотя мы вели себя примерно и тихо, веток зря не ломали, живность без особой надобности не убивали.

Я не хотел, чтобы Конан о чем-нибудь таком догадывался. Незачем тревожить его раньше времени. Поэтому я решил вслух ничего не говорить, а вместо этого подумал, обращаясь непосредственно к Эрриэз:

«Эй, ты… кто ты там… Это твоя работа?»

Она не ответила.

Я мысленно заорал:

«Эрриэз! К тебе же обращаются, кикимора болотная!»

Я почувствовал злобный взгляд у себя на затылке. Прямо в ухо мне прошипел ее змеиный голос:

«Заткнись, лопоухий!»

«Ты чувствуешь, как что-то давит на нас, Эрриэз?» – подумал я и порадовался своей выдержке. Вежливый я все-таки, когда в этом возникает острая необходимость.

Она не успела ничего ответить, потому что неожиданно Конан остановился. Поскольку я давно чуял недоброе и испугался ужасно, то сразу же подбежал и сунулся к нему под мышку. Эрриэз тоже подошла и прижалась к нему с другого бока. Липучка несчастная. Он положил руку мне на плечо.

– Смотрите, – произнес он вполголоса.

Прямо перед нами лежала непроходимая полоса. Справа и слева приветливо булькала трясина – только и ждала, когда мы шагнем с дороги в сторону. Бревна, положенные поперек болота, были густо утыканы ржавыми шипами, высотой примерно в полтора-два дюйма, очень острыми и, что весьма возможно, ядовитыми. Это безобразие тянулось ярдов на двадцать. Дальше дорога шла в гору, и трясина заканчивалась.

– А ведь кто-то очень не хочет, чтобы мы шли дальше, а? – произнес Конан, и по его, голосу я понял, что он страшно доволен. Просто счастлив. На него это похоже.

– Нашел, чем радоваться, – буркнул я. – Надо поворачивать. Зря мы вообще ввязались в это дело.

– Мы еще никуда не ввязались, – возразил он. – Но скоро ввяжемся. Что ты там говорил про какой-то артефакт?

Так и есть. Из моего бормотания под нос он каким-то образом выловил самое главное. Дурацкая привычка думать вслух! Я даже не помню, чтобы упоминал об этих опасных вещах, когда жаловался на жизнь, а он, оказывается, прислушивался и даже нечто понял.

– Конан, – сказал я, высвобождаясь из-под его руки. – Вот объясни мне, почему ты слушаешь мысли, которые вовсе не для тебя предназначены?

– Я случайно, – сказал он. – Ты же не предупредил меня, чтоб я не слушал, верно?

Он, конечно, был прав, хотя неплохо бы самому соображать, а не ждать моих предупреждений. Я решил больше не трогать опасную тему.

– Судя по этому мощному заграждению, неприступному даже для боевых верблюдов… – начал я.

– Здесь не водятся никакие верблюды, – укоризненно встряла Эрриэз.

– Девице вообще неприлично рассуждать о боевых верблюдах, – отрезал я. – Девице прилично рассуждать только о домашнем хозяйстве.

Поставив ее таким образом на место, я замолчал.

– Ну так что? – не выдержал Конан. – Начал – так заканчивай. Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что это препятствие является косвенным доказательством того, что мы на верном пути. Если мы ищем неприятностей, разумеется, – поспешно добавил я. – По мне так самым верным путем будет путь назад.

– Никогда, – объявил Конан. – Я назад не пойду, не надейся.

Я мрачно покосился на него. Я имел с ним дело без малого два года и за этот срок успел уже твердо усвоить: спорить с киммерийцем бесполезно.

Поэтому я задумался. Налицо факт: Конан, который решил пройтись по смертоносным шипам, чего бы это ему ни стоило. Налицо также другой факт: полная невозможность это сделать. Нужен помощник, который владел бы достаточно результативной магией.

Эрриэз… Вряд ли она что-то умеет. Кикиморы или русалки в подобных ситуациях бесполезны. Да и не захочет она раскрывать свою истинную природу. Для Конана она по-прежнему просто девочка, беззащитная и очень хорошенькая. Вон как он на нее смотрит. Я тоже стал смотреть на Эрриэз, чтобы она не воображала, что он на нее смотрит просто так. Пусть думает, что мы оба смотрим на нее с надеждой.

Но она, оказывается, даже не замечала нас. Она побледнела и с отрешенным видом повернулась к этим шипам спиной.

– Что с тобой? – Конан очень удивился и хотел было взять ее за руку, но я остановил его.

Она сложила ладони под подбородком, словно собирая в одно целое все то немногое, что называется на земле «Эрриэз». Потом медленно развела ладони, отдавая это целое окружающему миру. Губы ее были плотно сжаты, но я уловил еле слышный шепот – то ли ветер прошелестел, то ли ее мысли, которые она не могла удержать в тайне. Это было странное заклинание, вроде детской считалочки:

Эрриэз – раз, Эрриэз – два, Эрриэз – палая листва…

Пузыри в трясине надувались и вспыхивали радужными разводами, словно чьи-то глаза, которые следили за нами с возрастающим неудовольствием. Вырастая до размеров моего кулака, глаза эти лопались и тут же вздувались снова, уже в другом месте.

– … Эрриэз – палая листва… – повторил голос и почти беззвучно выдохнул или простонал: —… а-а-а…

Она медленно осела на землю и откинулась назад, спиной на острые шипы. От рук, от белых косичек побежала зелень, и через мгновение все эти колючки были закрыты плотным, в несколько дюймов, слоем густого мха, в котором покачивались тоненькие золотисто-коричневые цветочки.

Конан смотрел на все это широко распахнутыми глазами.

– Что это, Кода? – спросил он шепотом и вцепился в мою руку.

– Рот закрой, – деловито сказал я. – Ты еще не понял? До чего ты наивный, Конан, просто удивляюсь. Она дурачит тебя, прикидывается человеком, и тебе даже не приходит в голову заглянуть в ее мысли и вычитать там как по-писаному, что ей уже лет двести, что она нелюдь и много что еще…

– Я не читаю чужих мыслей, – заявил он, помрачнев.

Только подслушиваешь, подумал я и, ступив на мох, для верности немного потоптался.

– Она превратилась, – сказал я. – Молодец девчонка! Тут мягко и шипы не прокалывают. Лучше всего не идти, а катиться, так давление меньше.

Он все еще медлил.

– Не могу я, – признался он. – Боюсь сделать ей больно.

Стоя на мху, я не выдержал и заорал:

– Так выхода же другого нет! Она ведь нарочно это сделала, чтобы мы могли идти дальше…

По мху прокатился вздох, и Конан, наконец, решился. Придерживая меч, он опустился на кромку мха и быстро, как будто его запустили хорошим пинком, перекатился на другую сторону ловушки. Я торжественно следовал за ним.

Да, молодец все-таки эта Эрриэз. Отбросила ложную гордость и показала, кто она есть. Ведь даже от феи может быть толк, если, конечно, фея постарается.

Мы выбрались на холм и почти сразу же нашли родничок. Вода в нем была необыкновенно вкусной, и я надеялся, что она не содержит в себе яда. Я уже нарисовал себе в мыслях приятную картину, как мы тут отдыхаем и прохлаждаемся в покое и уюте. Поэтому я, позабыв усталость, принялся помогать, распаковал вещи и принес немного веточек, пока Конан валил высохшее деревце.

Мох все еще лежал, и никакой Эрриэз не было в помине.

– Может быть, с ней что-то случилось? – спросил Конан, подвешивая котелок над огнем.

– Ты добр и потому не умен, – сказал я. – Она фея, говорят же тебе. Что с ней сделается?

Мне почему-то не понравились, что он так о ней беспокоится. Но он меня не слушал. Встав на ноги, он обвел глазами лес и болото. Уже начало темнеть, так что в сумерках он сумел разглядеть совсем немного.

– Ты последи за огнем, а я сейчас приду, – заявил он и зашагал вниз, к трясине.

Из темной ложбинки донесся его крик:

– Эрриэз!

В голосе звучало столько тревоги, что я чуть не упал в костер.

За моей спиной что-то зашуршало. Я резко повернулся и сразу же вытаращил глаза – желтые, круглые. Они всегда производят сильное впечатление на незваных гостей. В закатных землях Пустынный Кода – весьма редкое явление, они все поначалу пугаются, потому что не знают, чего от меня можно ожидать.

Но это была Эрриэз. Грязная, вся в лохмотьях, еле живая от усталости и, по-моему, страшно смущенная.

– Явилась, – проворчал я, тоже почему-то чувствуя неловкость. И, встав во весь рост, крикнул, обращаясь к ложбинке: – Конан! Она здесь!

Он примчался почти в тот же миг, и физиономия у него была встревоженная. Еще меньше мне понравилось, как он схватил ее за руки и, слегка отстранив, принялся изучать взглядом ее многочисленные царапины.

– Эх, ты… – сказал он и ласково усадил ее на бревно возле нашего костра.

– Я чародейка, – тихонько созналась она. – Ты уж прости, Конан. Не хотела тебе говорить.

– Не надо ничего говорить, – сказал он. – На самом деле все это ерунда.

– Если хочешь знать, Эрриэз, – сказал я, – у Конана даже была одна знакомая богиня.

Я думал, что Эрриэз сразу поймет, что имеет дело с важными особами, и перестанет задирать нос, но она как будто не расслышала моих слов.

– Завтра я буду в полном порядке, – сказала она. – Шипы были здорово ядовитые, но для мха неопасные. И для чародеек тоже. – Она слегка покраснела под разводами грязи. – А вот человеку смерть. Я потом еле содрала с себя отравленный мох… Ладно, это все мелочи. Главное – что мы прошли.

– Главное даже не это, – заверил ее Конан.

Его глаза сияли, и мне это ужасно не нравилось. Таким он становится, когда чует надвигающуюся опасность. В отличие от нормальных людей, Конан почему-то радуется, встречая на своем пути различные неприятности. Он уверяет, что это разнообразит его скучную монотонную жизнь.

– А что, по-твоему, главное, Конан? – спросил я. Ответ превзошел все мои наихудшие предположения.

– Главное, Кода, что мы теперь точно знаем: кому-то не нравится, что мы идем этой дорогой. Значит, мы идем куда нужно.

– А… ты нашел себе занятие по душе? – горько произнес я. – Будешь спасать неизвестно кого от неизвестно чего. А я только Пустынный Кода. Я хочу нормально дожить до старости.

Он уже привык к тирадам подобного рода и перестал обращать на них внимание. Я это знал и ворчал больше для порядка. Чтобы он не очень расслаблялся.

Эрриэз задумчиво терла красочный кровоподтек на ноге пониже колена. Я догадался почему-то, что он возник на том месте, где я потоптался, доказывая Конану, что с девчонкой ничего не случится, если по ней немного походить ногами.

Она заметила, как я смотрю на нее, и уши мои предательски покраснели. А она засмеялась, как будто увидела нечто очень приятное, и погладила меня по голове.