Текст книги "Сильный яд (Другой перевод)"

Автор книги: Дороти Ли Сэйерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Адское место, – сказал он, – и адская вечеринка. Плита страшно горячая. Выпейте что-нибудь. Больше тут все равно делать нечего. Я прихожу, потому что Филипп сюда часто заходил. Сами понимаете, привычка. Ненавижу это место, но больше ведь пойти некуда.

– Вы, наверное, очень близко его знали, – сказал Уимзи, садясь в корзину для бумаг и жалея, что не захватил с собой купальный костюм.

– Я был его единственным настоящим другом, – скорбно произнес Воген. – Остальные только охотились за его идеями. Попугаи! Обезьяны! Черт бы их всех побрал.

– Я знаком с его книгами и высоко их ценю, – сказал Уимзи, не совсем кривя душой. – Но мне казалось, сам он был очень несчастен.

– Его никто не понимал, – сказал Воген. – Все говорили, с ним сложно, – а с кем будет легко, если на человека постоянно нападать? Они пили из него кровь, а негодяи издатели загребали себе все, на что могли наложить лапы. И в конце концов эта стерва его отравила. Боже мой, что за жизнь!

– Но что ее на это толкнуло – если она правда это сделала?

– Можете быть уверены. Все из-за лютой животной злобы и зависти. Сама-то она не могла написать ничего, кроме этой своей ерунды. Гарриет Вэйн, как и остальные дамочки, помешана на мысли, что они, женщины, могут делать что-то стоящее. Они ненавидят мужчин и ненавидят их работу. Думаете, ей было бы довольно заботиться о таком гении, как Бойз, и помогать ему? Как бы не так! Черт возьми, и он еще спрашивал у нее совета о своей работе, у нее – совета!

– И он обычно принимал ее советы?

– Так она никогда их не давала! Говорила, что не высказывается о работе других писателей. Другихписателей! Какая наглость! Конечно, в нашей среде она была чужой, но как она не понимала пропасти между своим умом – и его! С самого начала было ясно, что Филиппу не следует связываться с такой, как она, что это безнадежно. Гению нужно служить, а не спорить с ним. Я пытался его тогда предупредить, но он был ослеплен страстью. И как только можно было захотеть на ней жениться…

– А почему он захотел? – спросил Уимзи.

– Видимо, остатки религиозного воспитания. На все это было жалко смотреть. Да еще этот Эр карт, по-моему, сильно ему навредил. Эдакий ловкий семейный адвокат – вы его знаете?

– Нет.

– Эркарт в него вцепился – наверное, по указке родных. Я видел, как его влияние отравляет Фила, еще задолго до того, как начались неприятности. Может, и к лучшему, что он умер. Было бы ужасно смотреть, как он остепеняется и становится обывателем.

– И когда же это началось – когда кузен в него вцепился?

– Года два назад, может, чуть больше. Позвал его на ужин или что-то вроде того. Как только я увидел этого Эркарта, я понял, что он разрушит тело и душу Фила. Он – в смысле Фил – хотел свободы, чтобы было где развернуться, а с женщиной, кузеном да еще отцом на заднем плане – какая уж там свобода! Ладно, поздно теперь плакать. Остались книги, и это лучшая его часть. Он завещал мне о них заботиться – в конце концов. Гарриет Вэйн все-таки осталась с носом.

– Уверен, теперь его наследие в надежных руках, – сказал Уимзи.

– Но если задуматься, как много он еще мог создать, – произнес Воген, обратив к лорду Питеру свои отчаянные, налитые кровью глаза, – то сразу хочется перерезать себе глотку, правда ведь?

Уимзи согласился.

– Кстати, – сказал он, – вы же в последний день все время были с ним, вплоть до того как он отправился к кузену. Как думаете, у него не могло быть чего-то вроде яда? Не хочу показаться жестоким, но ведь он был несчастен, и как ни ужасно предположить, что он мог…

– Нет, – сказал Воген, – нет. Клянусь, он этого не делал. Фил бы обязательно мне сказал, в те последние дни он очень доверял мне. Делился всеми мыслями. Из-за этой стервы он ужасно страдал, но он бы ни за что не ушел, не сказав мне, не попрощавшись со мной. И к тому же – почему яд? Он выбрал бы другой способ. Я мог бы ему дать…

Он сам себя оборвал и взглянул на Уимзи, но, не найдя в его лице ничего кроме внимания и участия, продолжил:

– Мы говорили с ним о лекарствах – гиосцин, веронал и тому подобное. Он сказал: “Райленд, если я когда-нибудь решу уйти, ты укажешь мне путь”. И я бы указал – если б он захотел. Но мышьяк! Думаете, Филипп, который обожал красоту, выбрал бы мышьяк, это орудие провинциальных отравителей? Это совершенно исключено.

– Да, не самый изысканный вариант, – согласился Уимзи.

– Смотрите, – прохрипел Воген, который все это время запивал икру порядочным количеством бренди и все больше расходился, – вот, посмотрите!

Он достал из нагрудного кармана небольшую бутылочку.

– Это я припас до тех пор, пока не закончу редактировать книги Фила. Я всегда ношу ее с собой – это утешает. Успокаивает. Классика: уйти через ворота из слоновой кости – меня же воспитали на классике. Эти подняли бы меня на смех – не говорите им, что я вам сказал, – надо же, до сих пор помню: tendebantque manus ripae ulterioris amore, ulterioris amore [46]46
  “И простирали руки с любовью на берег противный”. Вергилий, “Энеида”, книга VI. Перевод с лат. И. Шершеневич. Именно эту строку цитирует в своей лекции о природе поэзии английский филолог Э.С. Бредли (“Поэзия ради поэзии”). Ежегодная вступительная лекция была прочитана Бредли 5 июня 1901 года в Оксфорде и опубликована в том же году.


[Закрыть].Как же там было… души, как осенняя листва, пластами устилали лесные Валамброзские ручьи… [47]47
  Неточная цитата из “Потерянного рая” Дж. Мильтона (книга I):
… Но, боль превозмогая, он достигПучины серной, с края возопивК бойцам, валяющимся, как листваОсенняя, устлавшая пластамиЛесные Валамброзские ручьи,Текущие под сенью темных кронДубравы Этрурийской… Перевод с англ. А. Штейнберга.

[Закрыть]а, нет, это Мильтон… amorioris ultore… ultoriore…черт! бедный Фил!

Мистер Воген разрыдался и нежно погладил бутылочку.

Уимзи, у которого от шума разрывалась голова и в ушах гудело, будто он сидел в машинном отделении, осторожно поднялся и отошел. Кто-то затянул венгерскую песню, плита уже раскалилась добела. Жестом он дал понять Марджори, что с него хватит. Она сидела в углу в окружении нескольких мужчин. Один из них, видимо, читал ей собственные стихи, придвинувшись к ее уху вплотную, другой же под одобрительные возгласы остальных что-то рисовал на обратной стороне конверта. Весь этот шум сбивал певицу, которая в конце концов остановилась посреди такта и в бешенстве закричала:

– Сколько можно! Все галдят! Прерывают! Это невыносимо! Я сама себя не слышу! Прекратите! Я начну с самого начала.

Марджори вскочила с места, извиняясь.

– Я такая бессовестная – извините, Нина, что плохо слежу за вашим зверинцем, – мы совершенно несносны. Мария, простите, я сегодня не в духе. Наверное, лучше заберу Питера и сбегу. Заходите ко мне как-нибудь, дорогая моя, и спойте, когда мне будет получше и я свободнее смогу с вами разговаривать. Спокойной ночи, Нина, было ужасно весело, а вы, Борис, знайте – это лучшее из всего, что вы написали, правда, я не все расслышала. Питер, объясни всем, что я сегодня совсем не в настроении, и забери меня отсюда.

– Чистая правда, – отозвался Уимзи, – сами понимаете, нервы, так что какие уж тут манеры.

– Манеры, – неожиданно взревел бородатый господин, – это буржуазно!

– Полностью с вами согласен, – сказал Уимзи. – Та еще дрянь, одни бессмысленные ограничения. Пойдемте, Марджори, или мы скоро докатимся до вежливости.

– Значит, так, я начну опять с самого начала, – объявила певица.

– Фух! – выдохнул Уимзи уже на лестнице.

– И не говорите. По-моему, я просто святая, что все это выношу. Зато вы встретились с Богеном. Скажите, забавный экземпляр, такой тюфяк?

– Да. Но думаю, он не мог убить Бойза. Мне нужно было на него посмотреть, чтобы убедиться. Куда дальше?

– Попробуем заехать к Джои Тримблсу. Там обосновалась вся оппозиция.

Джои Тримбле занимал мастерскую над конюшнями. Внутри была такая же толпа, такой же дым, такая же селедка и еще больше выпивки, духоты и болтовни. А в придачу – слепящий электрический свет, граммофон, пять собак и резкий запах масляной краски. Ожидали Сильвию Марриот. Уимзи сам не заметил, как его втянули в дискуссию о свободной любви, Д.Г. Лоуренсе, похотливой природе ханжества и аморальности длинных юбок. Однако вскоре он был спасен появлением мужеподобной дамы средних лет со зловещей улыбкой и колодой карт, которая тут же принялась предсказывать всем судьбу. Вокруг нее уже столпились гости, и в этот момент вошла девушка и объявила, что Сильвия подвернула лодыжку и не приедет. Все с сочувствием протянули: “Бедняжка, какая жалость!” – и мгновенно о ней забыли.

– Удерем по-тихому, не прощаясь, – сказала Марджори. – Никто не заметит. Нам повезло, что Сильвия подвернула лодыжку, – так мы точно застанем ее дома, и она никуда от нас не денется. Иногда мне хочется, чтобы они все себе что-нибудь подвернули. Притом что вообще-то работы у них отличные. Даже у тех, кого мы видели у Кропотки. Подумать только, когда-то и мне все это нравилось.

– Мы с вами стареем, – сказал Уимзи. – Простите за грубость. Знаете, Марджори, мне ведь скоро будет сорок.

– Вы хорошо держитесь. Правда, сегодня, Питер, вы какой-то измученный. В чем дело?

– Ничего, кроме среднего возраста.

– Осторожнее, не то еще остепенитесь.

– Ну, я уже много лет веду себя вполне степенно.

– О да, ваш Бантер, ваши книги. Иногда я вам завидую, Питер.

Уимзи промолчал. Марджори посмотрела на него чуть ли не с тревогой и взяла его за руку.

– Прошу вас, Питер, будьте счастливы. Вы всегда принадлежали к тому спокойному, благополучному сорту людей, которых ничто не может выбить из колеи. Пожалуйста, не меняйтесь.

Уже второй раз Питер слышал просьбу не меняться. И если в первый раз он безумно обрадовался, то теперь ужаснулся. Пока их такси плавно катилось под дождем по набережной, он ощутил тупую и злую беспомощность – первое предупреждение о неотвратимых переменах. Он мог бы воскликнуть, как отравленный Этельф в “Трагедии дурака” [48]48
  Драма в елизаветинском духе “Книга шуток со смертью, или Трагедия дурака” английского писателя Томаса Ловелла Беддоуза (1803–1849). Построена на жажде мести и убийствах, некоторые сцены написаны в “вычурном готическом стиле”.


[Закрыть]: “Я меняюсь, меняюсь, бесповоротно меняюсь!” Независимо от того, ждет его в этот раз успех или поражение, жизнь никогда уже не будет прежней. Не потому, что несчастная любовь разобьет его сердце, – нет, безудержные страдания юности для него уже миновали, но он чувствовал, что, освободившись от иллюзий, утратил нечто важное. Отныне каждый беззаботный час будет большим достижением, завоеванием – очередным топором, бутылью в футляре или охотничьим ружьем, спасенным новым Робинзоном с тонущего корабля.

И в первый раз в жизни он засомневался, хватит ли ему сил осуществить задуманное. Уже случалось, что при расследовании к делу примешивались его личные чувства, но еще никогда они не влияли на его способность ясно рассуждать. Теперь же он действовал как в тумане, наугад хватаясь за ускользающие, ложные версии. Он задавал вопросы наобум, постоянно сомневаясь, и если раньше сжатые сроки его только подстегивали, то теперь они пугали его и сбивали с толку.

– Прошу прощения, Марджори, – сказал он, выходя из оцепенения, – боюсь, сегодня со мной ужасно скучно. Видимо, кислородное голодание. Не возражаете, если я приоткрою окно? Так-то лучше. Хорошая еда и немного свежего воздуха – и я до старости лет пропрыгаю, как горный козел. Когда я, желтый, лысый и заключенный в незаметный корсет, буду тащиться в ночные клубы моих праправнуков, люди будут показывать на меня пальцем и говорить: “Смотри, смотри! Это тот самый несносный лорд Питер, знаменитый тем, что за последние девяносто шесть лет не сказал ни одного разумного слова! Он единственный из всех аристократов избежал гильотины во времена революции 1960-го. Мы держим его детям на потеху”. А я буду трясти головой с новехонькими зубными протезами и отвечать: “Эх, вот мы в свое время веселились! Не то что эти правильные, смирные бедолаги!”

– Если они действительно будут такими дисциплинированными, все ночные клубы к тому времени прикроют, и таскаться вам будет некуда.

– О нет, природа свое возьмет. Они будут отлынивать от Государственных Коллективных Игр и украдкой пробираться в катакомбы, чтобы поиграть в солитер [49]49
  Игра с фишками на доске, приобретшая особую популярность в Европе в XVIII и XIX веках. Двигаться можно по горизонтали и вертикали, “перепрыгивая” каждый раз через другую фишку; цель игры состоит в том, чтобы на доске осталась всего одна фишка. Происхождение игры предположительно связывается с узниками Бастилии, однако изобретатель ее неизвестен.


[Закрыть]за чашей нестерилизованного снятого молока. Нам сюда?

– Надеюсь, наверху есть кто-нибудь, кто может нас впустить, – раз уж Сильвия повредила ногу. Да, слышите шаги? Это вы, Эйлунд! Как Сильвия?

– Хорошо, только сильно опухла – в смысле, лодыжка. Подниметесь?

– К ней сейчас можно?

– Все в полном порядке.

– Тем лучше. Со мной лорд Питер Уимзи.

– О, как поживаете? – обратилась к нему девушка. – Вы ведь занимаетесь расследованиями, да? Наверное, пришли из-за какого-нибудь трупа?

– Лорд Питер занимается делом Гарриет Вэйн, помогает защите.

– Серьезно? Как хорошо! Рада слышать, что кто-то за это взялся.

Эйлунд была невысокая, полная девушка со вздернутым носом и боевым огоньком в глазах.

– И что вы об этом думаете? Я считаю, он сам это сделал. Бойз ведь был из тех, что без конца ноют, жалеют себя. Сил, ты слышишь? Пришла Марджори и привела парня, который собрался вытащить Гарриет из-за решетки.

– Немедленно веди его сюда! – донесся до них ответ.

Распахнув дверь, они оказались в небольшой комнате, обставленной с суровой простотой, – скромном жилище молодой женщины в очках, которая сидела в моррисовском [50]50
  Кресло с регулируемым наклоном спинки и снимающимися подушками, названное по имени Уильяма Морриса (1834–1896), английского поэта и художника-прерафаэлита, который также занимался декоративно-прикладным искусством.


[Закрыть]кресле, положив забинтованную ногу на чемодан.

– Я не могу встать, потому что, как говаривала Дженни Рен, у меня спина болит и ноги не слушаются [51]51
  Дженни Рен – кукольная швея, героиня романа Ч. Диккенса, “Наш общий друг”. Перевод с англ. В. Топер.


[Закрыть]. Кто же храбрый защитник, Марджори?

Уимзи представили, и Эйлунд Прайс тут же поинтересовалась довольно язвительным тоном:

– А кофе он пьет, Марджори? Или ему обязательно нужен более мужественный напиток?

– Он воплощение добродетели, благоразумия и трезвости и пьет все, кроме какао и шипучего лимонада.

– Ладно. Я просто спросила, потому что некоторым мужчинам, которых ты за собой таскаешь, требуется как-то специально взбодриться, а мы на мели, да и паб уже закрывается.

Она громко протопала к буфету, а Сильвия сказала:

– Не сердитесь на Эйлунд – она ни одному мужчине спуску не дает. Скажите, лорд Питер, вы уже нашли какие-то зацепки?

– Пока не знаю, – ответил Уимзи. – Запустил в несколько нор своих хорьков – теперь жду, не покажется ли кто на поверхности с другой стороны.

– Вы уже виделись с кузеном, с этим Эркартом?

– Договорился с ним о встрече на завтра. А что?

– Сильвия считает, что это он, – вставила Эйлунд.

– Любопытно. Почему?

– Женская интуиция, – отрезала она. – Ей не нравится его прическа.

– Нет, я только сказала, что он слишком уж гладкий и ловкий, – возразила Сильвия. – И потом, если не он, тогда кто? Точно не Райленд Воген: он, конечно, отвратительный тип, но смерть Бойза его совершенно уничтожила.

Эйлунд презрительно фыркнула и отправилась к крану на лестничную площадку, чтобы наполнить чайник.

– И что бы Эйлунд ни думала, я не верю, что Бойз мог сам это сделать.

– Почему нет? – спросил Уимзи.

– Он без конца говорил и говорил, – ответила Сильвия. – И столько о себе воображал. Вряд ли Бойз добровольно лишил бы этот мир удовольствия читать его новые книги.

– Как раз наоборот, – возразила Эйлунд. – Он бы сделал это назло взрослым, чтобы все чувствовали себя виноватыми. Нет, спасибо, – сказала она, когда Уимзи подошел, чтобы взять у нее чайник. – Я вполне способна донести шесть пинт воды самостоятельно.

– Снова промах, – сказал Уимзи.

– Эйлунд не одобряет обычных любезностей, принятых между полами, – объяснила Марджори.

– Прекрасно, – благожелательно ответил Уимзи, – тогда я побуду пассивным украшением помещения. Мисс Марриот, у вас нет никаких предположений, зачем бы этому скользкому адвокату избавляться от своего кузена?

– Понятия не имею. Я всего лишь полагаюсь на старое правило Шерлока Холмса: когда вы исключаете невозможное, оставшееся – каким бы невероятным оно ни казалось – и есть истина.

– Еще до Шерлока об этом говорил Дюпен [52]52
  Гениальный сыщик из произведений Эдгара Аллана По.


[Закрыть]. Я принимаю вывод, но не согласен с посылками. Спасибо, мне без сахара.

– Мне казалось, все мужчины любят превращать кофе в сироп.

– Верно, просто я очень необычный. Вы еще не заметили?

– У меня не было времени как следует за вами понаблюдать, но, так и быть, кофе – очко в вашу пользу.

– Огромное спасибо. Так вот, вы можете мне рассказать, как Гарриет Вэйн приняла новость о смерти Бойза?

– Как сказать… – Сильвия ненадолго задумалась. – Когда он умер, она, конечно, расстроилась…

– Это ее поразило, – сказала мисс Прайс, – но вообще-то она была рада, что теперь он точно оставит ее в покое. А что тут удивляться! Бойз, эта самовлюбленная скотина, сначала использовал ее, потом целый год донимал, а под конец еще и оскорбил. Он был из тех собственников, что сами никогда не отцепятся. Когда он умер, она была рада – и зачем это отрицать, Сильвия?

– Возможно, для нее было облегчением наконец от него избавиться. Но ведь тогда она еще не знала, что его убили.

– Не знала. И эта новость, конечно, немного все испортила, – если это вообще было убийство, в чем я сильно сомневаюсь. Филипп Бойз вечно строил из себя жертву, и то, что в конце концов он своего добился, не может не раздражать. По-моему, он для того и покончил с собой.

– Иногда люди действительно так поступают, – задумчиво проговорил Уимзи. – Но это очень сложно доказать. Присяжные скорее поверят в какие-то материальные причины, в деньги, например. Но как раз денег я в этом деле не нахожу.

Эйлунд рассмеялась.

– Да уж, денег у него всегда было немного – если не считать того, что зарабатывала Гарриет. Безмозглая публика не ценила Фила Бойза по достоинству. Он, кстати, никогда не мог Гарриет этого простить.

– Но ведь ее деньги ему очень помогали, разве нет?

– Да, но он все равно страшно злился. Она ведь должна была только прислуживать ему, творцу, а не зарабатывать на жизнь им обоим собственным литературным вздором. Но таковы все мужчины.

– Вы о нас не очень-то высокого мнения, да?

– Мне попадалось слишком много любителей брать в долг, – ответила мисс Прайс, – и любителей опереться на надежное женское плечо. Хотя женщины, конечно, ничем не лучше, иначе не мирились бы со всем этим безобразием. Слава богу, я никогда ни у кого не занимала и никому не одалживала – только женщинам, но они всегда возвращают долги.

– Полагаю, все, кто много трудится, возвращают долги, – заметил Уимзи, – кроме гениев.

– А вот гениальных женщин судьба обычно не балует, – сказала Эйлунд, – поэтому они этого и не ждут.

– Вам не кажется, что мы несколько отклонились от темы? – вставила Марджори.

– Вовсе нет, – ответил Уимзи. – Все это помогает пролить свет на центральных действующих лиц истории – журналисты в таком случае прибегают к слову “герои”. – Он криво усмехнулся. – В резком свете, заливающем эшафот, вещи становятся видны очень отчетливо.

– Не говорите так, – попросила Сильвия.

Где-то за дверью зазвонил телефон, и Эйлунд вышла, чтобы ответить.

– Эйлунд против мужчин, – сказала Сильвия, – но она очень надежный друг.

Уимзи кивнул.

– Но насчет Фила она ошибается. Эйлунд конечно же терпеть его не могла и поэтому думает…

– Спрашивают вас, лорд Питер, – сказала Эйлунд, вернувшись. – Бегите скорее, все раскрыто. Вас разыскивает Скотленд-Ярд.

Уимзи поспешил к телефону.

– Это вы, Питер? Я ради вас прочесал весь Лондон. Мы нашли паб.

– Не может быть!

– Говорю вам. И мы напали на след бумажного свертка с белым порошком.

– Боже мой!

– Заходите завтра прямо с утра. Может, у нас уже что-то для вас будет.

– Прискачу, как баран, выше самых крутых холмов. Старший инспектор Паркер, я вас еще одолею, чтоб вам пусто было!

– Очень на это надеюсь, – дружелюбно сказал Паркер и повесил трубку.

Уимзи влетел в комнату, чуть ли не пританцовывая.

– Мисс Прайс, ваши шансы на главный приз резко подскочили, – объявил он. – Пятьдесят к одному, что это самоубийство, а на него никто не поставил. Теперь я буду носиться по городу и скалиться во всю пасть.

– Жаль, что не смогу к вам присоединиться, – сказала Сильвия Марриот, – но я буду рада, если окажусь неправа.

– А я рада, что я права, – упрямо произнесла Эйлунд.

– И я был прав, и ты был прав, и все отлично, я же прав? [53]53
  Перефразированные строки из комической оперы У. Гилберта и А. Салливана “Микадо” (Pish-Tush’s Song).


[Закрыть]– продекламировал Уимзи.

Марджори Фелпс посмотрела на него и ничего не сказала. Неожиданно она почувствовала, как внутри что-то больно сжалось.

Глава IX

Одному мистеру Бантеру известно, какие чары пришлось пустить в ход, чтобы простую доставку записки обратить в благосклонно принятое приглашение на чай. В день, который так радостно завершился для лорда Питера, Бантер в половине пятого сидел на кухне в доме мистера Эркарта и поджаривал оладьи. В приготовлении оладий он достиг высокого мастерства, а в некотором злоупотреблении маслом беды не было ни для кого – разве что для кармана мистера Эркарта. Разговор, естественно, зашел об убийстве. Для жаркого очага и оладий с маслом нет лучшего дополнения, чем дождь за окном снаружи и хорошая порция уютных ужасов внутри. Чем сильнее хлещет дождь и чем отвратительнее подробности, тем вкуснее кажется угощение. В данном случае все необходимое для приятного времяпрепровождения наличествовало в лучшем виде. – Уж какой он был бледный, когда пришел, – рассказывала кухарка, миссис Петтикан. – Я его видела – меня послали наверх принести грелки. Три штуки – одну, значит, в ноги, другую для спины, а самую большую, резиновую, – на живот. Лежит он весь белый, трясется, совсем больной, просто ужас. И стонет так жалобно.

– Нет, кухарка, он скорее был зеленым, – возразила Ханна Вестлок, – или даже лучше сказать желто-зеленым. Я уж было решила, что у него что-то вроде желтухи – совсем как весной, когда у него были приступы.

– Тогда он был нездорового цвета, – согласилась миссис Петтикан, – но с тем, что в последний раз, не сравнить. Да еще ноги сводило судорогой, и как он, бедный, мучился. Сестра Уильямс тогда еще крепко задумалась – такая, знаете, милая девушка, нос не задирает, не то что некоторые. “Миссис Петтикан”, – сказала она мне, сразу видно хорошее воспитание, а то некоторые взяли моду говорить запросто – “кухарка”, будто они мне жалованье платят и могут уже и по имени не называть. Так вот: “Миссис Петтикан, – сказала она, – никогда я не видала таких судорог, кроме одного-единственного случая, который был точь-в-точь как этот. И попомните мои слова, миссис Петтикан, эти судороги неспроста”. Ох, а я ведь тогда и не поняла, о чем она.

– Это характерно для случаев отравления мышьяком, по крайней мере так утверждает его светлость, – сказал Бантер. – Чрезвычайно неприятный симптом. С мистером Бойзом ранее такое случалось?

– Судорог раньше не было, – сказала Ханна Вестлок, – но я припоминаю, что весной он, когда болел, жаловался на колотье в руках и в ногах. Знаете, как покалывает, когда ноги отсидишь. Его это донимало, потому что он как раз торопился закончить статью, а тут такое, да еще глаза у него, бедняги, болели, в общем, писание для него было пыткой.

– Судя по тому, что говорил обвинитель после беседы с сэром Джеймсом Лаббоком, – заметил Бантер, – покалывания в руках и ногах, а также ослабленное зрение свидетельствуют о том, что мышьяк ему давали регулярно, если можно так выразиться.

– Что же это за мерзкая, ужасная женщина, – сказала миссис Петтикан, – возьмите еще оладушек, мистер Бантер, – подумать только, устроить такую медленную пытку бедному мистеру Бойзу. Ладно бы в запале ударила по голове или пырнула мясным ножом – это я еще могу понять, но чтобы медленно травить человека, это надо быть дьяволом во плоти.

– Дьявол, миссис Петтикан, по-другому и не скажешь, – согласился гость.

– И ведь мерзость вся не только в том, что она обрекла беднягу на медленную мучительную смерть, – добавила Ханна. – Если б не благое Провидение, заподозрить могли бы всех нас.

– Точно, – согласилась миссис Петтикан. – Поверите, когда хозяин мне сказал, что мистера Бойза откопали, а он весь набит этим гадким мышьяком, у меня земля ушла из-под ног, а комната перед глазами закружилась, как карусель с лошадками. “Ох, сэр, – говорю я ему, – да неужто в нашем доме?” А он мне: “Миссис Петтикан, искренне надеюсь, что нет”. – Придав сцене истинно макбетовский колорит, миссис Петтикан, довольная собой, продолжила: – Да, так я ему и сказала, “в нашем доме?”, говорю, и потом я три ночи подряд глаз не сомкнула: как тут заснешь, когда полиция шастает, ужасы всякие – то одно, то другое.

– Но вам, естественно, не составило труда доказать, что это произошло не в вашем доме? – предположил Бантер. – Мисс Вестлок так замечательно выступила на суде, что для судьи и присяжных все и не могло быть яснее. Судья вас похвалил, мисс Вестлок, но тут любой похвалы будет мало. Ведь вы так просто и ясно говорили в суде перед полным залом.

– Да я никогда застенчивостью не страдала, – призналась Ханна, – и потом, мы столько раз все обговорили с хозяином и с полицией, что я уже наперед знала все вопросы и была, так сказать, подготовлена.

– Но как вам удалось так точно описать все детали и ни разу не сбиться! – восхитился Бантер.

– Понимаете, мистер Бантер, на следующее утро после того, как мистеру Бойзу стало плохо, хозяин спустился к нам вниз, сел в это самое кресло и сказал нам очень любезно, прямо как вы разговариваете: “Боюсь, мистер Бойз тяжело болен. Видимо, что-то из еды вызвало расстройство, – говорит он, – и возможно, это курица. Поэтому я хочу, чтобы вы с кухаркой, – говорит он, – подробно описали мне все, что мы вчера ели на ужин, чтобы понять, что же это может быть”. “По-моему, сэр, – говорю я, – мистер Бойз не мог вчера съесть ничего вредного, потому что мы с кухаркой – если не говорить о вас – ели то же самое, и все было в наилучшем виде”.

– И я так же сказала, – добавила кухарка. – Ужин-то был самый незатейливый – никаких тебе устриц, или мидий, или еще чего, а моллюски, известное дело, для некоторых хуже яда. Но нет, был только добрый крепкий бульончик, немножко рыбы и тушеной курочки с репой и морковкой в подливке да омлет – что может быть легче и полезней? Есть, конечно, люди, которые яйца не выносят ни в каком виде – моя мать, например, как съедала хоть кусочек пирога, в который добавили яйцо, так сразу вся покрывалась пятнами, будто у нее крапивница, представляете? Но мистер Бойз был большой охотник до яиц, а уж омлет просто обожал.

– И в тот вечер он ведь сам и приготовил омлет, да?

– Да, – подтвердила Ханна, – я еще хорошо запомнила, потому что мистер Эркарт меня спросил, есть ли свежие яйца, и я ему напомнила, что он сам днем принес яиц из магазина на углу Лэм-Кондуит-стрит, а у них там всегда яйца свежие, прямо с фермы. И еще я ему напомнила, что одно было треснутое, а он сказал: “Мы из него сегодня же сделаем омлет, Ханна”, – и я принесла с кухни чистую миску и туда как раз положила яйца, одно треснутое и три целых, и больше к ним не прикасалась до самого ужина. “И кроме того, – сказала я потом, – на кухне от дюжины яиц осталось еще восемь – отличные, свежие, проверьте сами, если хотите”. Можете спросить у кухарки, все так и было.

– Да, Ханна. А уж курица была просто прелесть. Я еще сказала Ханне: такая молоденькая, свежая, что просто грех ее тушить – как бы она красиво зажарилась! Но мистер Эркарт всегда настаивает на тушеной курице, он говорит, так она получается ароматнее, а ему, конечно, виднее.

– Приготовленная с крепким говяжьим бульоном, – рассудительно произнес Бантер, – с овощами, уложенными плотными слоями, с нежирным беконом в самом низу и сдобренная солью, перцем и паприкой, тушеная курица может превзойти почти любое блюдо. Я бы от себя порекомендовал еще soupçon [54]54
  Малая толика, немного (франц.).


[Закрыть]чеснока, но сознаю, что это не каждому по вкусу.

– Я его не то что нюхать – видеть не могу, – призналась миссис Петтикан, – но в остальном полностью с вами согласна. Я еще всегда добавляю в бульон гусиные потроха, а как наступает сезон, люблю еще подсыпать грибов, но только ни в коем случае не маринованных: на вид симпатичные, а попробуешь, так в сапожных клепках вкуса и то больше. Но главный секрет, как вы прекрасно знаете, мистер Бантер, он в том, как готовить – плотно закрыть крышку, чтобы удержать запах, и хорошенько потомить, чтобы все как следует пропиталось соками. Не спорю, блюдо очень приятное, нам с Ханной нравится, хотя мы любим и хорошо зажаренную птицу, особенно если сбрызнуть жиром да набить доброй начинкой, чтобы не пересушить. Но мистер Эркарт и слышать не желает о жареной птице, а раз он платит по счетам, то ему и командовать.

– Что ж, – сказал Бантер, – если эта тушеная курица и могла чем-то навредить здоровью, то вас с мисс Вестлок это бы точно не миновало.

– Конечно нет, – сказала Ханна, – потому что, не стану скрывать, аппетит у нас, слава богу, отменный, и съели мы все до последней ложки, кроме одного кусочка, который я дала кошке. На следующий день мистер Эркарт захотел посмотреть на остатки блюда и был очень удивлен, узнав, что все уже съедено, а блюдо давно вымыто – как будто в этой кухне грязную посуду хоть раз оставляли на ночь.

– Начинать день с мытья грязной посуды – это не по мне, – сказала миссис Петтикан. – А супа, кстати, все-таки немного осталось, самая капелька, и мистер Эркарт отнес его показать доктору, тот попробовал и сказал, что суп очень хороший. Это нам передала сестра Уильямс – она сама слышала, хотя супа и не пробовала.

– А что до бургундского, – добавила Ханна, – это единственное, к чему притронулся один только мистер Бойз, и мистер Эркарт велел мне бутылку оставить и закупорить. Мы так и сделали, потому что потом полиция, конечно, захотела проверить вино.

– Мистер Эркарт проявил редкую дальновидность, приняв такие предосторожности, – сказал Бантер, – учитывая, что на тот момент никто не сомневался, что несчастный умер естественной смертью.

– Вот и сестра Уильямс то же самое сказала, – ответила Ханна, – но мы подумали, мистер Эркарт ведь адвокат, ему виднее, что полагается делать, если кто внезапно умирает. И он подошел к делу очень тщательно: велел мне горлышко бутылки залепить пластырем и написать мои инициалы, чтобы ее случайно не открыли. Сестра Уильямс считает, он с самого начала предвидел судебное разбирательство, но так как доктор Уэр узнал от мистера Бойза, что тот всю жизнь мучился от разлития желчи, то свидетельство о смерти выдали без лишних разговоров.

– Естественно, – сказал Бантер, – но как удачно, что мистер Эркарт так хорошо понял свои обязанности в этих обстоятельствах. Его светлость знавал немало случаев, когда из-за простой неосмотрительности невинному человеку грозила виселица.

– Я как подумаю, что мистера Эркарта ведь могло тогда и не быть дома, – сказала миссис Петтикан, – у меня сердце так и заходится. Его снова вызвали к этой утомительной старой леди, которая все умирает и никак не умрет. Как же ее… а, миссис Рейберн, из Уиндла. Денег у нее куры не клюют, ничего не скажешь, да только кому от этого прок – по слухам, она совсем впала в детство. В молодые годы она, говорят, была дурного поведения, и вся родня, кроме мистера Эркарта, ее знать не желает, да и он, может, не особо рад, но куда ему деваться – он ее адвокат, это его обязанность.

– Как нам с вами известно, миссис Петтикан, обязанности не всегда бывают приятными, – заметил мистер Бантер.

– Богатые легко могут найти тех, кто будет исполнять их обязанности вместо них, – сказала Ханна. – И позволю себе смелость заметить, что если б миссис Рейберн жила в бедности, то хоть мистер Эркарт ей и внучатый племянник, а пришлось бы ей обходиться своими силами.