Текст книги "Томас Венцлова"
Автор книги: Доната Митайте
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Наверняка в семье случались и весьма пылкие дискуссии по общественным, политическим и другим вопросам, но в общем и Антанас, и Томас справлялись с ситуацией, понимая, что узы, которые их связывают, куда важнее, чем идейные или другие размолвки. Это доказывают и письма, сохранившиеся в архиве Антанаса Венцловы. В мае 1964 года Томас пишет отцу: «Часто думаю о Тебе (кстати, заново перечитал „Серебро севера“ <…> и получил удовольствие). Мне очень жалко, что я так часто Тебя задевал, говорил разные глупости, не ценил множество прекрасных вещей и не чувствовал, что всякие, настоящие и надуманные расхождения во мнениях ничего не значат в сравнении с человеческими отношениями и доброжелательностью. Я всегда получал ее от Тебя больше, чем Ты от меня, и сейчас я постоянно думаю о том, что больше так нельзя»[170]170
Письмо Т. Венцловы А. Венцлове от 8 апреля 1965 года (датируется по дате получения, надписанной А. Венцловой) // LLTI BRS. Ф. 5. Ед. хр. 2404.
[Закрыть]. В июле 1970 отец пишет сыну: «Мне очень жалко, что из-за болезненной нервности я поступил нетактично и оскорбил Тебя. Прости меня. Я любил Тебя маленького, любил, когда лишился Тебя во время войны, люблю и сейчас».[171]171
Письмо А. Венцловы Т. Венцлове от 2 июля 1970 года // Там же.
Ед. хр. 2911.
[Закрыть]
Со временем отношения отца и сына становятся все более партнерскими. В 1967 году Антанас Венцлова отдыхает и работает в Паланге. Оттуда он пишет сыну письмо, в котором анализирует его публикации в прессе, напоминая ему, что «до сих пор в нашем мире все еще существуют два мира» (иначе говоря, ужасный капиталистический и хороший социалистический). Отец сомневается в выбранных сыном авторитетах («Нельзя забывать о литературных творцах давнего и недавнего прошлого и настоящего, которые ценнее и Мандельштама, и Цветаевой, и даже Пруста»), но одновременно ему важно мнение Томаса: «Хочу с Тобой посоветоваться насчет моей рукописи. Писать ли дальше? Будет ли это кому-нибудь интересно и нужно? Эти вопросы грызут меня все болезненнее»[172]172
Письмо А. Венцловы Т. Венцлове от 5 августа 1967 года // Там же.
Ед. хр. 1787.
[Закрыть]. Желание узнать мнение сына, посоветоваться с ним становится лейтмотивом писем и, без сомнения, бесед.
В глазах общественности ситуация, в которой оказались отец и сын, выглядела двояко: с одной стороны, Томаса власти преследовали меньше, чем его друзей, не имеющих могущественных покровителей; с другой стороны, часто он попадал в немилость именно как сын Антанаса Венцловы, поскольку нападать на отца было несподручно. Эта ситуация дошла до крайности в 1971 году, когда Антанас Венцлова лежал в больнице после очередного инфаркта. 24 марта он жалуется в дневнике на особенно сильный сердечный приступ и продолжает: «Сегодня на пленуме правления С[оюза] П[исателей] Томаса вроде бы должны принять в С[оюз]»[173]173
Venclova A. Prie Nemuno liepsnoja uogos. Р. 559.
[Закрыть]. Увы, но из десяти кандидатов в тот день не был принят в Союз писателей только Томас[174]174
Nors jis ir buvo teisus // Nemunas. 1989. № 9. Р. 3—4.
[Закрыть]. Для тех, кто голосовал против него, были неприемлемы и эстетические, и нескрываемые политические взгляды поэта, но есть мнение, что удар был нацелен совсем не на сына, а скорее на отца. Поэт Эугениюс Матузявичюс утверждал позже, что именно голосовавшие против Томаса повинны в следующем инфаркте Антанаса Венцловы[175]175
Cтенограмма вечера воспоминаний «А. Венцлова сегодня», 24 января 1992 года, хранится в фондах Мемориального кабинета А. Венцловы.
[Закрыть]. Так же думает и сам Томас: «Скорее всего, были члены Союза писателей, которым очень хотелось загнать в могилу моего отца (и это им, конечно, удалось)»[176]176
Венцлова Т. Автобиография (личный архив автора).
[Закрыть]. Ведь для Антанаса Венцловы членство в Союзе казалось очень важным, поэтому, когда туда не приняли его сына, удар оказался так силен.
Антанас Венцлова умер 28 июня 1971 года. У Томаса не осталось хоть и относительной в последние годы, но все же опоры. С другой стороны, именно после смерти отца он начал вполне открыто выражать свое мнение, не совпадавшее с официальным. Пока был жив Антанас Венцлова, сын старался этого не делать, чтобы не навредить отцу. В Советском Союзе отношения между знаменитыми отцами и их сыновьями складывались по-разному. С некоторой поправкой, русской параллелью отношениям Антанаса и Томаса может служить судьба Дмитрия и Максима Шостаковичей. По свидетельству очевидцев, у гроба отца Максим «…сидит философски. Для него окончилась опека большого друга, советчика, защитника, опоры. Что ждет его впереди?»[177]177
«Прощание в августе». Из дневников и записных книжек журналистки Галины Соболевой // Литературная газета. 2000. № 32/33. С. 13.
[Закрыть]. Максим Шостакович, почти ровесник Томаса, родился на год позже, в 1938-м, а уехал в эмиграцию, как и Томас, через шесть лет после смерти своего отца, в 1981 году.
В стихах Томаса Венцловы «Старшему поэту», написанных в 1998 году, нет посвящения отцу, название обобщено, но внимательный читатель сразу вспоминает того «старшего поэта», который был рядом, жил в том же доме. Начало стихотворения: два поэта у лампы «под шелковым обтрепанным абажуром», объединенные одним текстом, и только им:
«Вот – две хорошие строчки».
Это нас и объединяло. Остальное мы видели по-разному:
плакучую иву у каменной стены, террасы из красноватого камня,
кружево пены на летнем песке. Да, я нахожу в себе
твое уважение к ритму, боязнь бесформенной материи,
но помню и то, чего не хочу помнить: как постоянно ширилось
расстояние между нами…[178]178
Подстрочный перевод.
[Закрыть]
В конце стихотворения это тождество, противостояние, горькое пожелание вечного покоя, напоминающее об историческом прошлом («Ты жил как другие сверстники, / разве что цельнее – чтобы я безмолвно шевелил губами / и повторял слова, которыми тебя не провожали: / вечный покой дай им, Господи. Без тяжелых снов. / И Вечный Свет да светит им. Как шахтерская лампочка»[179]179
Подстрочный перевод.
[Закрыть]), приобретает символическое звучание:
Однажды проснусь на вокзале
и увижу тебя. Фонарь сзади вагона
шевельнется и удалится – быстрей и быстрей, —
а мы будем стоять,
не смотря друг на друга, чужие и тождественные.
Эту связь между старшим и младшим поэтами, отраженную в стихах, могли бы определить слова Катулла «odi et amo», которыми Томас Венцлова, подобно польскому писателю Александру Вату, обозначает взаимоотношения поэта и речи.
Когда Литва стала независимой, Томаса Венцлову не раз просили рассказать о своем отношении к отцу, подразумевая, что сын должен осудить отца – коммуниста и советского функционера. На это аморальное требование Томас однажды ответил предельно ясно: «Всегда найдутся люди, которые будут говорить плохо о моем отце, но я считаю, что сыновний долг в другом. Он определен четвертой заповедью, а этой заповеди, как и всех Десяти, я стараюсь в жизни придерживаться. Требование к сыну осудить отца увековечивает менталитет Павлика Морозова. Этого не будет».[180]180
Мanau, kad…: Pokalbiai su Tomu Venclova. Р. 224.
[Закрыть]
Долгое время Томас Венцлова был известен как сын советского писателя Антанаса Венцловы. Сейчас все больше читателей говорят об Антанасе Венцлове как об отце поэта Томаса Венцловы. Для истории литовской литературы важны они оба.
8. Путь в эмиграцию
Покинуть свое отечество (и при желании вернуться обратно) – естественное человеческое право, входящее в само понятие отечества. Отечество, которое не может гарантировать этого права каждому своему гражданину, похоже не на родину, а на тюрьму.
Томас Венцлова
В 1975 году в альманахе «Весна поэзии» было напечатано стихотворение Томаса Венцловы «Ода городу». Даже еще незнавшие, что поэт собирается эмигрировать, почувствовали в стихах прощальную ноту. Венцлова как бы прощается с Вильнюсом, с Литвой, осознавая, что расставание неизбежно:
Но до настоящего прощания оставалось еще два года, полных напряжения, важных событий и разнообразных дел.
Томас Венцлова с юности стремился и к интеллектуальной, и к географической свободе, мысли об эмиграции посещали его не раз, но долгое время казалось, что оставаться в Литве патриотично: «Мир стал ближе благодаря технике – и нечеловечески далеко, но совсем не из-за техники. <…> Надо жить той судьбой, которая дана твоему народу. Но трудно. Часто думаю, сбежал ли я, если бы представилась возможность (отвлечемся от опасностей и последствий). Скорее всего, нет; со слезами, но нет»[182]182
Venclova T. Iš 1958—1960 metų dienoraščio // Kultūros barai. 1997. № 12. Р. 83.
[Закрыть]. Постепенно Томас понял, что работать не лицемеря становится все труднее, идти на компромиссы не позволяет совесть. Каждый человек в ответе прежде всего себя, а послужить родине он может и из-за границы.
9 мая 1975 года он написал «Открытое письмо ЦК Компартии Литвы». В нем сдержанно и лаконично изложены мотивы, которые подвигли автора на просьбу об эмиграции:
Коммунистическая идеология мне чужда и представляется в большой степени ошибочной. Ее безраздельное господство принесло моей родине немало бедствий. Барьеры на пути информации, репрессии по отношению к инакомыслящим толкают наше общество в застой и отставание. Это губительно не только для культуры. Со временем эти методы способны погубить и само государство, которое с их помощью пытаются укреплять. Не в моих силах что-либо в этом изменить. Я не мог бы это сделать и тогда, если бы обладал той властью, которой обладаете вы. Но все же я могу – и даже обязан – откровенно изложить свое мнение. Это все же больше, чем ничего.
Эти взгляды у меня сложились давно и самостоятельно. На протяжении многих лет я не высказал и не написал ни единого слова, которое бы им противоречило. <…> Любой гуманитарий в Советском Союзе вынужден непрестанно доказывать свою верность господствующей идеологии, чтобы мог работать. Это легко для приспособленцев и карьеристов. Это нетрудно, хотя, быть может, неприятно для убежденных марксистов. Для меня это невозможно.
Я не умею писать «в стол», мне нужен контакт с аудиторией. Никакой работы, кроме литературной и культурной, я делать не умел и не хотел бы, но возможности такой работы для меня из года в год ограничиваются, поэтому самое мое пребывание в этой стране становится бессмысленным и сомнительным. <…> Прошу разрешить мне в соответствии со Всеобщей декларацией прав человека и действующим законодательством отбыть вместе с семьей на жительство за границу. <…> Также прошу не подвергать дискриминации тех членов моей семьи, которые придерживаются иных, нежели я, взглядов и остаются в Литве.[183]183
Венцлова Т. Открытое письмо ЦК Компартии Литвы (пер. Т. Венцловы).
[Закрыть]
Автора вызвали в ЦК компартии, где он еще раз подтвердил, что письмо – плод долгих раздумий, а не минуты отчаяния. Тогда ему предложили официально подать просьбу в ОВИР о разрешении эмигрировать. Но никто не спешил выдавать разрешение. Так Венцлова стал нетипичным «отказником»: он не был евреем, приглашения от родственников у него тоже не было, только университет Беркли предлагал ему работу на один семестр. Власти пытались создать видимость, что поэта в Литве совсем не дискриминируют: Министерство культуры предложило ему перевести «Бурю» Шекспира, издательство «Вага» – стихи Рильке. Томас взял эти заказы, но от своего намерения не отказался.
«Открытое письмо» Венцловы ходило в Вильнюсе из рук в руки, его напечатал и литовский журнал Akiračiai[184]184
«Горизонты» (лит.).
[Закрыть], выходящий в США (железный занавес постепенно ржавел, и в нем обнаруживались просветы, через которые вытекала информация). Один из либерально настроенных эмигрантов – историк Винцас Трумпа попытался в том же журнале показать Томасу, как на самом деле живут литовские гуманитарии на Западе: «Между обладанием свободой и возможностью ею пользоваться – огромная разница. У всех у нас тут, в Америке, есть так называемая свобода (хотя, конечно, вечером на улицу лучше не выходить), но кто может свободно выбрать литературную или творческую работу? <…> Можно свободно писать, но как ты заработаешь на хлеб, твое личное дело. Если хочешь, можешь покончить с собой»[185]185
Venclova T. Vilties formos: Eseistika ir publicistika. Vilnius, 1991. Р. 21.
[Закрыть]. Томас Венцлова ответил историку, что об изъянах западного мира он наслышан и что по сравнению с недостатками страны, которую он хочет покинуть, они не так уж страшны. Некоторые знакомые в Литве тоже пытались отговорить Томаса. Так, режиссеру Аурелии Рагаускайте казалось, что Венцлова необходим Литве, а в среде американских литовцев, с их узкими взглядами и интригами, не приживется и будет страдать: «Если бы я тогда знала, что он станет профессором Йельского университета, я бы сказала: „Езжай!“».[186]186
Диктофонная запись беседы с А. Рагаускайте от 30 января 2001 года (личный архив автора).
[Закрыть]
За границей о судьбе Томаса тревожились его друзья. Чеслав Милош написал не одно письмо, приглашая Венцлову работать в Беркли, даже звонил в Вильнюс, проверяя, все ли в порядке, и обещая поднять шум на Западе, если что случится[187]187
Диктофонная запись беседы с Э. Венцловене от 14 ноября 2001 года (личный архив автора).
[Закрыть]. В Вильнюс звонил и Бродский – тогда считалось, что звонки таких известных людей могут помочь, ведь если телефоны неблагонадежных граждан прослушиваются, то о знаменитых друзьях будет доложено. Еще в 1973 году Милош опубликовал свой перевод «Разговора зимой» в парижском журнале «Культура». 1 апреля 1976 года Бродский напечатал в газете The New York Review оf Books статью «Судьба поэта»[188]188
Brodsky J. Fate of a Poet // The New York Review of Books. 1976. 1 April. Р. 39.
[Закрыть]. Начинается она так: «Вот еще одно письмо, защищающее человека, которому угрожает знакомая аббревиатура: КГБ». Бродский знакомит американского читателя с поэтом: «Томас Венцлова – литовец, что осложняет мою задачу, поскольку мало кто из американцев представляет себе, где находится Литва. Позвольте отметить, не углубляясь в дебри истории и географии, что Венцлова – лучший поэт на территории империи, одна из провинций которой называется Литва. Я решаюсь так оценивать его работу, поскольку на этой половине земного шара я знаком с ним лучше, чем кто-либо, – я переводил его стихи на русский язык. Его работы переведены еще и на польский, немецкий, французский. Томаса хорошо знают и лингвисты Европы из-за его заслуг в семиотике, в прошлом году он был приглашен читать годовой курс в Беркли, но ему отказались выдать выездную визу». Эта статья – обращение к интеллигенции: «Я убедительно прошу всех, кто читает это письмо, сделать все возможное для выезда господина Венцловы из СССР». Попытки Бродского помочь поэту этим не закончились. Он начал своеобразную кампанию по прославлению Венцловы на Западе, попросил своего переводчика Джорджа Клайна перевести на английский стихи «Памяти поэта. Вариант»[189]189
К сожалению, переведенные Дж. Л. Клайном стихи не были напечатаны: позднее был опубликован другой перевод.
[Закрыть]. Именно их на русский язык перевел сам Иосиф. Стихотворение было напечатано в девятом номере журнала «Континент» за 1976 год. Редакцию журнала тоже волновала судьба Венцловы, поэтому его фотографию поместили на обложке вместе с фото Александра Солженицына и Милована Джиласа. Клайн поддержал инициативу Бродского и, посылая черновик перевода поэту Данни Вейсборту, в свою очередь, написал: «Я надеюсь, что это вдохновит Вас на перевод нескольких стихов Венцловы. Нам нужен не один, а несколько переводов, чтобы их напечатать, допустим, в „The New York Review“. Если мы хотим спасти Венцлову от тюрьмы или лагеря, важно, чтобы как можно больше людей знало о нем как о значимом поэте»[190]190
Письмо Дж. Л. Клайна Д. Вейсборту (личный архив Дж. Л. Клайна).
[Закрыть]. Считалось, что стихи «Памяти поэта. Вариант» будут понятны западному читателю: в них слышались цитаты из Мандельштама и Ахматовой, существовали очевидные точки соприкосновения со стихами Бродского на смерть Элиота и со стихотворением «Памяти У. Б. Йетса» Одена.
В 1975 году в Хельсинки тридцать пять государств подписали соглашение, в котором, помимо прочего, они обязались уважать основные права человека. Казалось, что это соглашение очень выгодно СССР, поскольку в нем узаконены послевоенные границы. Но диссиденты решили, что можно требовать реального выполнения подписанного документа, например соблюдения прав человека. 12 мая 1976 года на квартире у Андрея Сахарова Юрий Орлов объявил, что создается Хельсинкская группа, которая будет следить за соблюдением прав человека (так называемая московская Хельсинкская группа). 9 ноября 1976 года была создана украинская Хельсинкская группа.
Осенью 1976 года создали Хельсинскую группу и в Литве. Ее основали Томас Венцлова, священник-иезуит Каролис Гаруцкас, физик Эйтан Финкельштейн, поэтесса, бывшая политзаключенная Она Лукаускайте-Пошкене и Викторас Пяткус, тоже отсидевший за политические взгляды. Было решено, что в группе «должны быть равно представлены различные группы жителей Литвы, все слои сопротивления и диссидентского движения»[191]191
Lietuvos Helsinkio grupės dešimtmečiui skirti Tomo Venclovos, Eitano Finkelšteino ir Liudmilos Aleksejevos straipsniai // Lietuvos Нelsinkio grupė. Vilnius, 1999. Р. 496.
[Закрыть]. Венцлова представлял демократически настроенную молодую литовскую интеллигенцию. Он подозревал, что его участие в правозащитном движении может ускорить отъезд (с другой стороны, могут и посадить), и сомневался, честно ли это, но друзья успокаивали его: тогда он станет представителем группы за границей, а это тоже важно. К тому же Пяткус и Финкельштейн дали ему почитать «Дневники» Эдуарда Кузнецова, в которых, помимо всего прочего, правдиво описывалась советская тюрьма. «Дневники» произвели сильное впечатление: «Пару дней я трясся, потом все-таки преодолел страх, пошел к Викторасу и сказал, что вступаю в группу. Так что это было удачным воспитательным приемом».[192]192
Ibid. Р. 490.
[Закрыть]
Члены Хельсинкской группы фиксировали нарушения прав человека в Литве (свободы совести, права народов на самоопределение, прав политзаключенных и инакомыслящих) и передавали информацию об этом на Запад. Первую конференцию для западных журналистов провели в Москве, в квартире известного диссидента Юрия Орлова (в начале декабря 1976 года). Когда Томас вернулся в Вильнюс, его вызвали в Министерство внутренних дел и сообщили, что дают ему месяц на обсуждение отъезда в семье и сбор документов (предложили воспользоваться приглашением из Беркли, на которое до сих пор никто не обращал внимания). Сохранился документ, подписанный 2 января 1977 года начальником КГБ Юрием Андроповым и генеральным прокурором СССР Романом Руденко, в котором предписано, как надо расправиться с членами Хельсинкских групп: Александра Гинзбурга и Николая Руденко – арестовать, Юрия Орлова пока что не арестовывать, но привлечь к уголовной ответственности, а Томасу Венцлове, который «подал заявление на временную поездку по частному приглашению в США, разрешить эту поездку. Вопрос о его дальнейшей судьбе будет решаться в зависимости от его поведения за границей»[193]193
Kitoje voratinklio pusėje // Akiračiai. 1977. № 10. Р. 13.
[Закрыть]. Этот документ показывает, что судьба Венцловы решалась совсем не в Вильнюсе.
Театральный режиссер Наташа Огай, которая в то время была женой Томаса, отказалась уехать. Это означало, что семья распадается – в Литве он оставляет всех самых близких людей: мать, жену и маленькую дочку. По законам Советского Союза такое расставание могло быть окончательным, поскольку документы надо было готовить на отъезд, а не на временное пребывание за границей. Осознавая, что, хотя паспорт ему выдан на пять лет, «поездка в те края может затянуться – надеюсь, не до самой моей смерти»[194]194
Письмо Т. Венцловы М. Ю. Лотману (личный архив М. Ю. Лотмана).
[Закрыть], Томас пытается наладить будущее общение с друзьями, остающимися в СССР. Так, он предлагает Михаилу Юрьевичу Лотману (сыну Юрия Лотмана) обмениваться книгами: Томас хотел получать издания по семиотике и схожим предметам. 24 января он шлет Лотману открытку из Москвы: «Вылетаю скорее всего завтра»[195]195
Открытка Т. Венцловы М. Ю. Лотману (личный архив М. Ю. Лотмана).
[Закрыть]. Кроме того, он сообщает адрес литовского литературоведа, о котором спрашивал Лотман. Вроде бы это повседневные мелочи, но они немного дают передохнуть, ведь последние дни полны прощаний и напряжения. На проводы в Москву приезжают мать, жена, Рамунас Катилюс и Гитана Садовникова, приятельница Томаса и Рамунаса, когда-то проживавшая в Вильнюсе, а в то время уже в Ленинграде. Перед отъездом Томас и сам съездил в Ленинград проститься с родителями Бродского и узнать побольше новостей, чтобы рассказать Иосифу. В Москве он просит отвести его к Надежде Яковлевне Мандельштам, с которой хочет попрощаться. С ней Венцлову несколько лет назад познакомила Людмила Сергеева. Они понравились друг другу, и однажды на слова Томаса о том, как ему с ней интересно, Надежда Яковлевна ответила ему: «Томас, не говорите мне этих слов, я и так уже буду думать, что вы моя последняя любовь»[196]196
Диктофонная запись беседы с Л. Сергеевой от 5 сентября 2001 года (личный архив автора).
[Закрыть]. Все понимали, что, хотя виза у Томаса временная, уезжает он навсегда.
Венцлова улетел из московского аэропорта Шереметьево 25 января 1977 года, билет у него был до Вашингтона, с короткой пересадкой в Париже. Еще у него был советский паспорт с временной выездной визой, два чемодана с книгами, два – с одеждой и 500 долларов (столько давали вывезти каждому, отъезжающему на время). Рассветало морозное зимнее утро. Чемоданы с книгами были очень тяжелыми. Томас уже попрощался с мамой, но вернулся с каким-то незнакомым мужчиной и попросил советских денег, чтобы заплатить за перевес багажа. Мама хотела еще раз обнять сына, поцеловать, но «спутник» не разрешил[197]197
Диктофонная запись беседы с Э. Венцловене от 23 июля 2000 года (личный архив автора).
[Закрыть]. Наверное, повторное прощание не было санкционировано инструкциями, полученными «стражей».
Пройдя сквозь холод таможни, сквозь строй настороженной
стражи,
Вскарабкавшись по ступенькам в скудный валютный эдем,
Вспомнил, что не помахал рукою тем, кто остался.
Еще до отлета они уже превратились в тени,
Голос на дне телефона, адрес в забытой книжке —
Времени нашего, может, единственное чудо.
Я знал: голоса рассыплются, слова обернутся прахом,
В полумрак фотографий отступят знакомые лица,
Пока, наконец, их не вытеснят книжные полки и лампа.[198]198
Перевод В. Куллэ.
[Закрыть]
Это поздняя (1985 год) поэтическая рефлексия об этом прощании. «Кресты самолетов», как сказано далее в стихотворении, перечеркнули не только «страну неродную», но и всю прошедшую жизнь. Даже те люди, чья жизнь в Советском Союзе была невыносимой, с трудом переживали начало эмиграции. Казалось, что с родиной и родными прощаешься навсегда, что между тобой и остающимися опускается тяжелый и плотный железный занавес. Эту ситуацию, пережитую многими, хорошо передают горькие и язвительные слова Марии Розановой, которые она сказала друзьям, пришедшим на Белорусский вокзал провожать их с Андреем Синявским: «Ну, братцы, все это очень похоже на крематорий. Вы пришли, стоите с цветочками, а мы – те, которых опускают»[199]199
Диктофонная запись беседы с Л. Сергеевой от 5 сентября 2001 года.
[Закрыть]. Об этом, общем для всех чувстве Томас Венцлова пишет после года эмиграции: «Нам придется свыкнуться с этой второй жизнью на Западе. Мы встречаемся с людьми, которых увидеть на этом свете и не надеялись, а со старыми знакомыми мы разлучены более или менее навсегда. Связи с ними несколько отдают спиритизмом»[200]200
Venclova T. Vilties formos. Р. 184—185.
[Закрыть]. По законам советской империи уехавшие должны были исчезнуть, их книги убирались из библиотек, запрещалось упоминать их фамилии.
Очень скоро это произошло и с Томасом Венцловой. Его участь была решена, поскольку он вел себя на Западе как член Хельсинкской группы. 23 августа 1977 года советский консул выслал ему из Сан-Франциско письмо, в котором сообщил, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1977 года он лишен гражданства СССР «за действия, порочащие звание советского гражданина». На это в своем заявлении для печати и радио Томас ответил: «Советского гражданства лишены Александр Солженицын, Владимир Максимов и Валерий Чалидзе, чьи имена успели стать символами гражданского мужества и достоинства. Я горжусь тем, что и мои скромные усилия поставлены решением советских властей в тот же ряд. Значит, я не так уж плохо исполнял свой подлинный гражданский долг. <…> Между прочим, я не являюсь лицом без гражданства. У меня есть иностранный паспорт Литвы. Для литовца это естественнее, чем советский паспорт»[201]201
Венцлова Т. Заявление для печати и радио // Венцлова Т. Свобода и правда. М., 1999. С. 13.
[Закрыть]. Неповоротливая советская бюрократическая машина только через год издала еще один приказ «Об изъятии книг Т. Венцловы из библиотечной и торговой сети»[202]202
Там же. С. 14.
[Закрыть]. В книжных магазинах этих книг уже давно не было, а большие библиотеки были вынуждены перенести их в так называемые спецфонды, недоступные для рядового читателя. Часть экземпляров, которые были в малых библиотеках, верные читатели спасли от уничтожения – попросту присвоили. Попытка изъять книги сделала их еще более актуальными.
В Литве на эмиграцию Томаса Венцловы реагировали по-разному. Хельсинкская группа надеялась, что он использует свои широкие связи для помощи литовскому диссидентскому движению. Поэт Марцелиюс Мартинайтис воспринял выталкивание Венцловы из страны как грустный диагноз тогдашней жизни. Он пишет в дневнике: «Если поэт уезжает на чужбину, значит, что-то нехорошо не только в стране, но и в нас. <…> Когда осуждают убийцу, ему можно защищаться или можно его защищать. Но этого права нет у поэта, осужденного советским трибуналом. Все делается для того, чтобы ни одно его слово не достигло свободных людей, чтобы исчезли его следы и тексты, которые могли бы прославить его эпоху, ее людей и культуру»[203]203
Martinaitis M. Prilenktas prie savo gyvenimo. Vilnius, 1998. Р. 203—204.
[Закрыть]. Кстати, Мартинайтис был почти единственным писателем, который не боялся здороваться с Томасом после открытого письма ЦК. На вопрос, не опасается ли он за последствия, Мартинайтис ответил: «Напротив, для меня это честь»[204]204
Письмо Т. Венцловы автору от 12 апреля 1999 года (личный архив автора).
[Закрыть]. Было и другое: некоторые обвиняли и Венцлову, и уехавших раньше Юрашасов чуть ли не в измене родине. Упрекали в том, что ему и так больше других разрешалось, как сыну Антанаса Венцловы, – работал бы себе в рамках дозволенного, так нет, хочет невесть чего. Соглашавшиеся на компромисс с трудом понимали несогласившегося. Алдона Лиобите, писательница старшего поколения, просто переживала, что из Литвы уезжают светлые люди: «Мне жалко, что Томас нас оставил. Ходил, загребая одной ногой внутрь, сам с собой разговаривал. Может, не находил тут другого такого интеллектуала, вот и говорил соло. Вильнюс потерял красочную фигуру, культурная жизнь – интеллектуальную закваску. Что ж, перейдем на простые дрожжи, и будут у нас опавшие пироги»[205]205
Šmaikščioji rezistentė Aldona Liobytė. Vilnius, 1995. Р. 116.
[Закрыть]. В официальной прессе фамилию поэта упоминали только в связи с его несоответствием здоровому советскому обществу. Было напечатано несколько гневных, явно заказных памфлетов. Даже в вышедших в 1988 году «Воспоминаниях об Антанасе Венцлове», солидной книге в 442 страницы, имя Томаса как бы между прочим упоминается только пять раз, будто сын был маленьким и незаметным эпизодом в жизни отца. Томас Венцлова, как и другие не угодившие советской власти люди, должен был просто исчезнуть.
