Текст книги "Смерть на коне бледном"
Автор книги: Дональд Серрелл Томас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Такие случаи происходят из-за несовершенства судебной системы. Полагаю, вам известно, что обычный полковой трибунал имеет дело лишь с унтер-офицерами и рядовыми. Самих же офицеров можно судить лишь в открытом трибунале Главного штаба. Процессы обычно вызывают большую шумиху и отрицательно сказываются на настроениях в армии. Вас, доктор, этому не учили?
– Не учили. Правосудие должно вершиться открыто.
– Разумеется, – кивнул он с усталым вздохом. – Как принято в Англии. Здесь же любое публичное разбирательство может покрыть полк позором в глазах не только собственных солдат, но и индийцев. Позвольте пояснить. Бесчестьем оборачивается даже не слишком значительное преступление. Иногда достаточно просто проявить непрофессионализм или нарушить субординацию. Конечно, случаются и вещи посерьезнее. Например, молодой офицер, назначенный полковым казначеем, растрачивает часть денег, или, что еще хуже, дело касается женщины. Представьте себе, что станется с несчастной, если история попадет в местные газеты! Да, доктор, здесь выпускают прессу и для индусов, и разные смутьяны весьма умело этим пользуются. Временами молодые люди оступаются, и им необходимо преподать урок. Это делают за закрытыми дверями члены тайного трибунала, младшие офицеры, равные провинившемуся по званию. Неофициально и незаконно, но иногда такой самосуд приносит пользу.
– Не слыхал ни о чем подобном, – отозвался я.
Чем подробнее были объяснения, тем меньше мне все это нравилось.
– Неужели в Альдершоте этому не учат? – удивился Селлон.
Именно так. В госпитале Нетли никто не счел необходимым проинформировать меня о столь необычных процедурах. Во взгляде Селлона по-прежнему сквозила подозрительность, будто я был шпионом, переодетым в британскую форму. Но кем был он сам? И откуда столько знал о военной юриспруденции?
– Давно ли вы служите, сэр? И сколько успели пробыть в Индии? – поинтересовался Селлон. – Полагаю, не очень долго!
– Однако суд, любой суд, – упрямо сказал я, – обязаны вершить власти, придерживаясь твердо установленных правил. Должен быть протокол, должна быть возможность подать апелляцию.
– О таком разбирательстве властям не сообщают, – медленно ответил капитан, отчетливо выговаривая каждое слово. – Это не официальная процедура. Но любой командир полка или роты знает о нем. Слухи расходятся быстро. Иногда старшего офицера могут даже попросить выступить в качестве свидетеля. Однако докладывать о суде и приговоре он не станет.
– И вот это вы называете «мундиры и медали в полночный час»?
В следующие десять минут Селлон в подробностях обрисовал мне тайный трибунал, полночное судилище. Допустим, провинившийся человек сделал нечто такое, что может навлечь позор на весь полк, попади дело в военный суд. Один из капитанов (быть может, сам Селлон?) назначается председателем. Ему помогают четверо лейтенантов-«судей» (во время официального разбирательства в этом качестве выступают девять старших офицеров). Другой капитан играет роль обвинителя. Подсудимый может выбрать себе защитника среди однополчан.
Когда остальные офицеры и денщики отправляются спать, в столовой накрывают зеленым сукном три стола и сдвигают их буквой «П». На них кладут бумаги и юридические справочники, ставят стаканы и графины с водой. Все это очень похоже на обычный зал заседаний. Фитили керосиновых ламп чуть прикручивают. Участники являются в столовую в мундирах и наградах. Свидетели ожидают в передней. Их вызывают в комнату, приводят к присяге, подвергают допросу и перекрестному допросу. Все присутствующие априори дают клятву молчать обо всем, это дело чести. «Да уж, – подумалось мне, – ничего себе „дело чести“!»
Неужели никто не понимает, как опасен самосуд? Я представил себя на месте обвиняемого, которого судят пустоголовые Джек и Фрэнк под руководством Селлона. Разумеется, и речи не шло о подаче жалобы в военный апелляционный суд и вообще об обращении в правомочные инстанции. И подобные попустительства полагали уместными, никто не считал это темным пятном на репутации полка!
Но даже если тайный трибунал выносит приговор, как приводят его в исполнение младшие офицеры? У них нет законных средств, они не могут выгнать подсудимого из полка, если он сам добровольно не подаст в отставку. Невозможно заключить его в тюрьму и, уж конечно, нельзя расстрелять или повесить. Насколько я понял, провинившегося временно брали под стражу, чтобы он, по выражению Фрэнка, «не сделал ноги» до начала процесса. А потом?
Что же стряслось в 109-м? Этот полк провел в Индии семь или восемь лет и, скорее всего, сейчас был бы уже на пути в Англию, не начнись неприятности в Афганистане. Квартировался он возле Лахора, солдаты выходили в город, общались с местным населением и жили в бараках – точно так же, как в каком-нибудь Йорке, Колчестере или Кентербери.
Судя по замечаниям моих попутчиков, около полугода назад в этом полку, в который я чуть было не попал, произошла некая скандальная история. Завершилась она вышеописанным спектаклем. Но кто был виновник, что он сотворил, чем закончился трибунал? Капитан Селлон наотрез отказывался что-либо объяснять. Но в то же время почему-то стремился в красках расписать мне преимущества негласного правосудия.
– Сэр, по-моему, вы не совсем уловили суть, – терпеливо пустился он в объяснения. – Тайные трибуналы не призваны заменить официальный суд. Я сам не одобряю самоуправство. Но часто бывает, что оступившийся офицер все же не совершил серьезного преступления, и тогда ему предоставляется возможность все исправить. Он держит ответ перед равными, без огласки. Это привилегия в своем роде. Так можно избежать публичного позора и сохранить репутацию.
– Значит, обвиняемый по собственной воле участвует в судилище?
– Позвольте привести пример. Несколько лет назад в полку, расквартированном рядом с нашим, одного молодого лейтенанта назначили казначеем. По большому счету это был весьма порядочный малый, но не столь хорошо обеспеченный, как большинство его однополчан. Пытаясь не ударить в грязь лицом, он начал оплачивать свои счета из доверенной ему полковой кассы. Учитывая обстоятельства и возраст, это можно назвать скорее глупостью, а не преступлением. Закрыть глаза на его проступок было нельзя, но официальный суд в военном штабе погубил бы его репутацию и карьеру.
– Это точно, – с улыбкой закивал Фрэнк.
– Я говорю о том, о чем знаю не понаслышке, доктор, – продолжал меж тем Селлон. – Поскольку то было дело чести, судившие его офицеры впоследствии ни словом не обмолвились об этом злоупотреблении. Лейтенанта судили и приговорили его же товарищи. И он признал вину.
– И каков был приговор?
– Десять раундов с одним капитаном, который был чемпионом по боксу сначала в университете, а затем и в полку. Заставить приговоренного это сделать, конечно, никто не мог, но только так он сумел бы избежать публичного разбирательства.
– И он согласился?
– Да. Он сам, разумеется, не был профессиональным боксером. За те полчаса его здорово отдубасили. Но он бился против более сильного соперника, тем самым продемонстрировав недюжинное мужество. И вернул себе репутацию, которую мог бы безвозвратно потерять из-за… Глупости. Давайте назовем это так.
– И что же с ним потом случилось?
– Он не вышел в отставку, но перевелся в другой полк и начал все с чистого листа. Вы, вероятно, не совсем понимаете, что с помощью подобных процедур военные защищают своих.
Что я понимал, так это то, сколь многое мне предстоит узнать об Индии и о местных нравах.
– Ну а происшествие в сто девятом?
– Поскольку вы направляетесь не в этот полк, – ответил Селлон, подавшись вперед, – и ничего не слышали о том деле, думаю, не стоит развивать тему. Вы получили достаточное представление о тайном трибунале. Простите, но мне не хотелось бы распускать сплетни. Если вы обо всем и узнаете, то не от меня.
Лейтенанты не хотели открыто ему перечить. Меня же ждало скорое свидание со смертельной опасностью в Хайберском проходе. Джошуа Селлон прав. Не время для досужей болтовни. Так я тогда подумал.
За полчаса до прибытия в Лахор мы остановились на какой-то богом забытой железнодорожной развязке посреди поля. Наш поезд должен был пропустить шедший на юг состав, который спешил в Дели или Бомбей. Неожиданно двери купе открылись, и на пороге показался мужчина в форме старшего офицера штаба. Вместе с капитаном Селлоном они вышли на платформу и там с минуту обсуждали какие-то явно секретные дела. А потом вернулись в вагон, закрыли дверь купе и удалились. По всей видимости, капитана вызвали на некое собрание в другом вагоне.
Мы все еще ждали встречного поезда. Было очевидно, что в отсутствие капитана Джек и Фрэнк не смогут удержаться и все расскажут. Что же касается Джошуа Селлона, то в живых я его больше не видел.
2
Джек пихнул Фрэнка локтем.
– Осел! – выпалил тот и, ухмыляясь, посмотрел на меня. – Все в порядке, сэр. Вы не виноваты. Откуда вам знать про старину Джоша.
– А что с ним такое?
– Да он из военной полиции! Вот и все! Его задача, как говорится, отыскивать опасных разбойников. Сам участвовал в трибуналах, но рассказов от него не дождешься.
– А речь, конечно же, шла о деле Патни-Уилсонов, – пояснил Фрэнк возбужденным тоном, но тихо, словно опасаясь, что Селлон все еще где-то рядом и может услышать. – Вот что случилось в сто девятом. Вам все равно рассказали бы в Лахоре. Но, полагаю, эта история упоминалась и в английских газетах. Не читали об Эммелин Патни-Уилсон?
– Вряд ли.
– Неужто? Нигде не писали про ее самоубийство?
– Полагаю, нет. В любом случае ничего такого не припомню.
– Так вот, майора Патни-Уилсона из сто девятого на несколько месяцев командировали в Дели. Его жена, миссис Эммелин Патни-Уилсон, была, судя по рассказам, очень набожной леди, всецело преданной своим маленьким детям. Сидела в первых рядах в гарнизонной церкви по воскресеньям с молитвенником в руках. Голос ангельский, и к тому же красотка. Участвовала в любительских спектаклях, но все очень пристойно, без глупостей. И она, и муж все из себя такие правильные. Невозможно даже было вообразить ее в одной комнате с Мораном, так называемым полковником.
– Почему, интересно, – встрял Джек, – когда набожные леди губят свою репутацию, они непременно делают это из-за какого-нибудь пройдохи? Быть может, надеются таким образом спасти заблудшую овцу?
– Короче говоря, – продолжил Фрэнк, – Роудон Моран был мерзавцем, хотя некоторые называли его приятным малым. Иными словами, он платил за их выпивку, а они смеялись над его шутками. Но вот добропорядочным человеком его не считал никто. Памятуя обо всех амурных похождениях полковника, можно предположить, что Эммелин Патни-Уилсон стала для него легкой добычей. Бедняжка впуталась в историю. Вина и страсть, я полагаю. Сначала ей хотелось заполучить Морана, а когда это произошло, она почувствовала себя падшей женщиной. В общем, повредилась в рассудке.
– Разумеется, он ее бросил, – снова вмешался Джек, – как и следовало ожидать. Из красавицы-недотроги Эммелин превратилась в мрачную и болезненную особу. В церковь больше не ходила – не могла вынести пересуды. И конечно же, рано или поздно должен был вернуться из Дели Патни-Уилсон. Так прошло около месяца, с каждым днем Эммелин терзалась все сильнее: что-то будет, когда муж объявится. Интрижка с Мораном закончилась, но слухи-то ходили. Даже если майору никто ничего не скажет напрямую, когда-нибудь история все равно всплывет.
– А Моран?
– Моран и думать про нее забыл. Разве что иногда потешался вместе с приятелями над тем, как приятно увидеть перед собой надменную святошу на коленях. Короче говоря, в ночь перед возвращением мужа она совершенно отчаялась. Повесилась на перилах лестницы у себя в коттедже. А перед тем напоила детей настойкой опиума. Видимо, не хотела, чтобы они узнали о ее позоре, когда вырастут. К счастью, доза оказалась не смертельной.
– Моран уничтожил ее, – подытожил Фрэнк. – Об этом знали все. Во время расследования его имя не упоминалось, и дело обставили так, будто с Эммелин случился обыкновенный приступ безумия. Здесь, знаете ли, частенько сходят с ума. И мужчины и женщины. Гораздо чаще, чем принято считать.
Душераздирающая, страшная история, достойная греческой трагедии. Я с удивлением наблюдал, как посерьезнели оба юнца, пересказывая ее мне.
– И младшие офицеры сто девятого полка устроили полночное судилище?
– Да, – кивнул Джек. – Морана застали врасплох. Иначе им не удалось бы его сцапать. Два капитана взяли его под арест и держали в запертой комнате вплоть до суда. Ему не дозволялось ни с кем говорить. Еду приносили прямо туда. Документов почти не потребовалось, дело представлялось простым и ясным. Он ведь и не скрывался.
– А как же командир полка?
– Полковник Томми? Полагаю, он несказанно обрадовался бы любой возможности избавиться от Морана. Официально он ничего не знал о тайном трибунале. На самом деле, конечно же, полковник был прекрасно обо всем осведомлен. Славный малый, вмешиваться он, разумеется, не стал бы. Бо́льшая часть командования надеялась, что в конце концов под «Марш негодяев» Морану отрежут эполеты и выгонят из полка. Но Эммелин Патни-Уилсон была мертва, а кто еще мог дать против него показания? Преступление оказалось не так-то просто доказать. Поступок полковника был ужасен, но он ловко вывернулся, все свалив на женщину. Мол, истеричная молодая особа, совершенно не понимала шуток. Даже перед трибуналом мерзавец держался высокомерно: не делал заявлений, не отвечал на обвинения, отказывался признавать суд и принимать в нем участие. Ему предоставили защитника, капитана Лирмонта из роты поддержки. Капитана Каннинга выбрали председателем, ему помогали четыре лейтенанта. Заседали всего пару часов, было одно только слушание.
– Но какое же обвинение выдвинули Морану?
– Поведение, порочащее офицера и джентльмена, полагаю так. Не слишком внушительно, но к этому многое можно добавить.
– Например?
– В гражданском праве есть такое понятие – «преднамеренное убийство»?
– Безусловно.
– Послушайте, – вздохнул Фрэнк, – какая разница, как они это называли? Он был виновен в гибели женщины. Разумеется, можно было отдать его и под обычный трибунал. Но что толку? Моран вполне мог выйти сухим из воды. Что бы там ни говорил старина Джош, лучше решать такие вопросы без огласки и не упоминать имя бедняжки Эммелин в суде. Хватило и полицейского расследования.
Ужасная, но такая волнующая история. Если это, конечно, правда.
– Но какому наказанию его подвергли? – спросил я, оглянувшись на Джека. – Тайный трибунал не смог бы приговорить Морана к смертной казни или тюремному заключению.
И они рассказали мне все. Мое воображение послушно нарисовало опущенные бархатные шторы на окнах, спящий гарнизон, столовое серебро и портреты полковых командиров, поблескивающие в свете керосиновых ламп. Изящные стулья, длинные обеденные столы, покрытые зеленым сукном. Пятеро судей в темно-синих мундирах во главе с капитаном Каннингом сидят в середине, по обе стороны от них – защита и обвинение. Справочники по военной юриспруденции. Графины с водой и стаканы. Судейская колотушка и конфискованная сабля полковника. Все как в обычном суде. Возле двери, ведущей в переднюю, сидит младший лейтенант, в передней ждут свидетели.
Судя по словам моих попутчиков, никто не сомневался в исходе дела. Капитану Лирмонту нечего было сказать в защиту обвиняемого. Моран отказался отвечать на вопросы о взаимоотношениях с миссис Патни-Уилсон, но еще раньше успел похвастать своими похождениями перед дружками. Пел им старые песни: мол, мужчины в душе сплошь мерзавцы, а женщины продажны, все дело в цене.
Поскольку полковник Моран еще появится в этой истории, позвольте мне описать его здесь со слов Фрэнка и Джека.
Он был определенно старше тех заблудших молодых людей, которые искали у него совета. Видимо, ему было под сорок. Полковник красил усы. Выставлял себя эдаким беззаботным, повидавшим свет весельчаком и совершенно не скрывал своих пороков. С виду он был высок и широкоплеч, с хорошо развитым торсом, сильными руками, массивными квадратными ладонями и поросшими ярко-рыжими волосками пальцами. Только преждевременные морщины на лице выдавали природную грубость, таившуюся под напускной непринужденностью и веселостью.
Никому не удастся взять верх над полковником Мораном, говаривал он, старина Рэнди берется за что угодно. Он бывал везде и знает все обо всем и обо всех. В Вест-Энде поставили удачную пьесу? Моран тут же называл имя актрисы, сыгравшей в главной роли. В газетах писали о громком убийстве или разводе? Он перечислял участвовавших в процессе юристов, причем с обеих сторон. Он вообще был осведомлен гораздо лучше других, заходил ли разговор об охоте на крупную дичь, иноземных городах, известных семействах, о деньгах или юриспруденции.
Несколько раз Моран давал деньги в долг младшим офицерам. Быть может, желал таким образом распространить на них свое влияние, но те, кто принимал любезное предложение, никогда не осмеливались тянуть с выплатой. Что-то во взгляде дружелюбного с виду полковника внушало страх. Именно так. Его манеры, то, как он обрезал кончик сигары или стряхивал грязь с сапога, говорили о том, что этот человек не остановится ни перед чем, если его загнать в угол. Что касается женщин, то в начале вечера он вел себя с новой знакомой игриво, а вскоре его рука уже лежала на ее талии.
Вот какой обвиняемый предстал перед тайным трибуналом. Доказательства были налицо. Полковник не потрудился отрицать, что позабавился с глупенькой офицерской женой, которой польстило его внимание. В конце концов, она не была невинной девушкой. И вся ее благопристойность ей не помогла. Эммелин повредилась в рассудке, потому что не сумела понять одну простую истину: всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Такие речи Моран держал перед своими дружками. Несчастная пала жертвой врожденной склонности к истерии, а он тут совершенно ни при чем. Разум ее пошатнулся, и она наложила на себя руки. В чем же тут его вина, спрашивал Моран, как с точки зрения закона, так и с точки зрения здравого смысла?
Как бы ни был мерзок этот тип, так называемый трибунал не смог ничего противопоставить его злобным ухищрениям. Если верить моим тогдашним попутчикам, в полночном суде фигурировали такие доказательства его вины, которые любой английский судья отмел бы как досужие домыслы. Свидетели охотно подтверждали порочность характера подсудимого, но что это доказывало? Моран всегда поливал грязью женщин, называл их продажными созданиями, которые способны с легкостью танцевать на балу, а на следующее утро унижаться перед ростовщиком. Если муж не даст им желаемого, они с радостью начнут торговать собой. А в случае неудачи разденут собственных матерей, сдернут у тех с шеи последние драгоценности, чтобы только блистать на следующем приеме.
Но и мужчины не лучше, поучал Моран юных приятелей. Самый благопристойный член общества охотно продаст жену, детей и даже свою душу, чтобы только предаться любимому пороку. Для кого-то это игорный дом, для кого-то – биржа, а может, дама, умеющая доставить ни с чем не сравнимое наслаждение. Такие господа последнюю рубашку отдадут, лишь бы обладать женщиной, которая (и им это прекрасно известно) возьмет деньги, испытывая при этом отвращение.
Тогда я был еще молод. Роудон Моран показался мне едва ли не самим Сатаной. И если перед полночными судьями предстала столь отвратительная инкарнация нечистого, вероятно, и я на их месте иначе посмотрел бы на неубедительные доказательства.
Разумеется, его признали виновным в поведении, порочащем офицера и джентльмена. Какая нелепая формулировка, если вспомнить об истинном преступлении! Также была установлена его причастность к смерти Эммелин. Но что же дальше? С одной стороны, за подобное злодеяние полагается смерть. С другой – у неофициального суда не было законных способов наказать негодяя. Офицерам так не терпелось отомстить за миссис Патни-Уилсон, что они даже не подумали, как будут разрешать эту дилемму.
Итак, капитан Каннинг и четыре помощника удалились для обсуждения приговора. Было поздно, почти два часа ночи. Столовую освещали керосиновые лампы. Наконец судьи вернулись. Моран тут же встал, ему даже не успели ничего приказать. Капитан посмотрел обвиняемому прямо в глаза. Так называемого полковника признали виновным в гибели молодой женщины, которую он жестоким образом довел до самоубийства.
Хочет ли подсудимый взять слово? Ему нечего было сказать, он не признавал власть тех, кто стоял перед ним, считая их мальчишками.
Каков же приговор? Моран заслуживал смерти, но офицеры британского полка не могли замарать себя убийством. Мужественно выдерживая яростный взгляд полковника, Каннинг обвинил его в поведении, порочащем офицера, и в «моральном убийстве». Полночный суд не был наделен полномочиями, но принять то или иное решение было необходимо.
И товарищи Роудона Морана, бывшего полковника индийского раджи и нынешнего офицера 109-го полка альбионских стрелков, постановили, что он должен подать в отставку. А пока процедура не завершится, Моран будет считаться в гарнизоне вне закона. Кто бы и как бы ни отомстил ему, ни один из офицеров не станет ничего предпринимать по этому поводу.
Необычный приговор, зловещий, только не очень эффективный. Но было и кое-что еще. Вознамерься Моран когда-нибудь вернуться в армию или поступить на государственную службу ее величества, любой из участников тайного трибунала освобождался от обета молчания. Из уважения к покойной миссис Патни-Уилсон и ее мужу подробности ночного суда нельзя было разглашать, но в подобном случае их следовало немедля передать предполагаемым сослуживцам Морана. Пока же все присутствующие поклялись хранить тайну. К сожалению, как выяснилось впоследствии, многие молодые люди на это были совершенно не способны и клятвы их не стоили ничего.
Приговор грозил положить конец карьере Роудона Морана и превратить его в отщепенца. Но полковник обвел взглядом «тявкающих щенков» и ответил ровным и презрительным голосом, почти выплевывая слово за словом прямо им в лицо:
– Со временем, джентльмены, я, возможно, и решу покинуть этот полк. Пока же я не намерен подавать в отставку. Теперь, когда закончился весь этот цирк, попрошу вернуть мне клинок. В противном случае я подам рапорт и сообщу, что один из вас просто-напросто его украл. Это дело чести.
Негодяй еще осмеливался произносить слово «честь»! Тайный трибунал продемонстрировал свою полную несостоятельность. Младшие офицеры воспользовались процедурой, с помощью которой обычно карались малые проступки, чтобы осудить убийцу. И потерпели неудачу. Но тут из-за стола обвинения поднялся высокий темноволосый молодой человек с бледным и задумчивым лицом. Он тихо просидел там все эти часы, не принимая участия в процессе. Это был майор Генри Патни-Уилсон.
– Господин председатель, я не являюсь членом этого суда. Но позвольте мне пренебречь своими обязательствами перед военным законом и даже, по мнению некоторых, перед христианской верой. Мистер Моран выразил здесь свое презрение и к порядочности, и к справедливости. И поэтому я как джентльмен требую от господина Морана удовлетворения.
Все молчали. Такие слова нельзя понять превратно. Майор вызвал Морана на дуэль. К тому моменту в британской армии дуэли были запрещены и происходили крайне редко. В этих немногих случаях противники использовали пистолеты. Но Патни-Уилсон стрелял неважно. А Моран попадал в туз пик с тридцати семи шагов. Прибегая к известному клише, можно сказать, что майор подписал себе в ту минуту смертный приговор.
Капитан Каннинг хотел было вмешаться, но Моран опередил его, разразившись презрительным смехом:
– В дуэли, милостивый государь, играют школьники. И это все равно что рулетка. В свои двадцать я мог с тридцати шагов отстрелить товарищу пуговицы с эполет и не опалить при этом его мундира. В оксфордском колледже Магдалины мне однажды бросили вызов. На рассвете мы встретились на лугу возле Крайст-Черч. Я пальнул в того идиота. Между нами было меньше тридцати шагов, но я промахнулся. Юнец был настоящим нюней, который в жизни не держал в руках приличного оружия. Однако полюбуйтесь!
Он засучил рукав мундира и отстегнул запонку на манжете рубашки. На руке, поросшей рыжими волосами, красовался небольшой рубец, похожий на выбритую отметину. Моран опустил рукав и обвел присутствующих взглядом:
– В двадцать, джентльмены, я был довольно неопытен. И тому простофиле почти удалось убить меня! Но теперь? Стреляться на дуэли? Нет уж, увольте! Лучше уж бросим кости или перекинемся в картишки!
Шутка прозвучала весьма злобно, но самое жуткое впечатление, разумеется, производило полное отсутствие у Роудона Морана каких-либо моральных принципов, эта разверзшаяся в его душе бездонная пропасть, полная ненависти и жестокости.
На мгновение офицеры застыли неподвижно, словно актеры в финале драмы, ожидающие, когда же опустится занавес. Моран сломил их. Все смотрели только на него и ничего более не замечали. Он же тем временем взял свою саблю, вложил ее в ножны, развернулся и направился к двери, ведущей в переднюю. Никто не бросился его останавливать. Хотя полковник и отказался от участия в дуэли, все видели: в тот момент он убьет кого угодно, если потребуется. И вполне возможно, закон его оправдает. Лейтенант, стоявший у двери, закрыл ее за Мораном и вдруг неожиданно прижался к ней спиной и сложил руки на груди, словно решив никого больше не выпускать из столовой.
Внезапно послышался негодующий возглас, и участники тайного трибунала переглянулись. В передней раздавались пыхтение и звуки какой-то звериной возни. Все это длилось около минуты. Лейтенант по-прежнему охранял выход. И вдруг сердца замерли в груди у присутствующих: до них донесся жуткий вопль, за которым последовал исполненный боли и ярости рев. Это повторилось еще раз. Так мог бы кричать человек в агонии, но то была не агония, а гнев. Пока Моран произносил в столовой свою язвительную речь, все взгляды были прикованы к нему. И только сейчас офицеры заметили, что среди них нет майора Патни-Уилсона. Он не являлся членом суда, и на его уход не обратили внимания.
Дверь открылась. В передней над распростершимся на полу мужчиной нависли двое дюжих солдат, никто из присутствующих их не знал, и на мундирах у них не было полковых эмблем. Рядом стоял кузнец (тоже не из 109-го) с железным клеймом в руке. Раскаленное докрасна тавро на глазах остывало. Майор Патни-Уилсон, проследивший за торжеством правосудия, поспешил куда-то в ночь.
Поверженный Моран с трудом поднялся на ноги. Одежда его была растерзана, эполеты – срезаны. Ему все-таки сыграли «Марш негодяев». А еще от мундира и рубашки кто-то оторвал правые рукава.
На бледно-желтой коже предплечья алела двух– или трехдюймовая рана. Лицо Морана от гнева и ужаса покрылось красными и белыми пятнами. Он стремительно развернулся, словно намереваясь сбить с ног стоящего у двери лейтенанта. Но тот успел достать свой веблей.
Младший офицер у дверей видел то, что не могли разглядеть его товарищи. Алая рана была клеймом. Кузнец обычно выжигает на лошадиной шкуре три цифры: одна обозначает номер полка, а две другие – номер самого животного. Майор Патни-Уилсон был набожным человеком, поэтому теперь на предплечье Морана красовалась выжженная каленым железом метка, хорошо знакомая всему миру, – 666, число зверя из Откровения Иоанна Богослова. Те, кто носит на себе печать Антихриста, обречены на вечные муки в огненном озере, полном горящей серы. А пока на теле Морана до самой его смерти будет пылать клеймо, красноречиво свидетельствующее об истинной природе негодяя.
Офицеры не двигались с места. И тогда Роудон Моран поклялся. Он говорил отчетливо, и тихий его голос был выразительнее слов.
– Клянусь Господом, мой час придет! Я отомщу всей вашей шайке, вы и вам подобные ощутят на себе силу этой мести!
Он развернулся и вышел на улицу.
– И больше его никто не видел, – закончил рассказ юный лейтенант Джек, сидя напротив меня на кушетке, набитой конским волосом. – Никто не знал, поклялся ли он отомстить только собравшимся там офицерам или же всему миру. Моран покинул казармы и исчез, никому ничего не сказав, но кто бы стал о нем горевать? Полковник Томми, наверное, пел благодарственные гимны. Про тайный трибунал лучше не распространяться, ведь официально его вообще не было. Но на самом деле суд состоялся, и даже обет молчания не мог пресечь слухи об этой истории!
– Все рады были избавиться от Морана, – встрял Фрэнк. – Только вот мой знакомый из сто девятого говорил, что легче отделаться от самого Сатаны! Это просто-напросто немыслимо. Он может оказаться рядом в любой момент, он подкарауливает, дожидается своего часа. Каждый, кто находился тогда в столовой, да что там – каждый в полку на некоторое время поддался панике и начал бояться Роудона Морана.
Поезд наш прибыл в Лахор, и я сошел с него, погруженный в глубокие раздумья. Но страшная история не имела ко мне отношения. Если она и была правдивой, то произошла за год до моего прибытия в Индию и осталась уже в далеком прошлом. Теперь все судачили об Изандлване и о зулусах, забыв про Морана. После той ночи его никто не видел. Он мог находиться в Англии, в Индии или же вообще где угодно. Полковник растворился в ночи, подобно раненому зверю из собственных охотничьих рассказов. Напоследок он поклялся отомстить, но как? Похоже, с ним все было кончено. Но, по всей видимости, множество людей не пожалели бы никаких денег в обмен на сведения о его местонахождении и теперешних занятиях.
Джеку и Фрэнку удалось привлечь мое внимание. Но потом наши пути разошлись, и я остался наедине со своими размышлениями. А добравшись до Пешавара, решил, что история была, вероятно, сильно приукрашена. Мог ли богобоязненный Патни-Уилсон действительно подговорить своих подручных выжечь на плече Морана клеймо злодея, когда тот отказался участвовать в дуэли? Такие случаи обычно пересказывают зеленым новичкам, радостно предвкушая, как те побледнеют от испуга. Вскоре мыслями моими завладело предстоящее путешествие в Кандагар. Да и могла ли легенда о полковнике Моране сравниться со сценами, которым я вскоре стал свидетелем во время роковой битвы при Майванде!
3
Не стану подробно описывать то злополучное столкновение двух армий, расскажу лишь в общих чертах о том, как изменило оно мою жизнь. Произошло же следующее: после смерти последнего эмира Афганистана его сын Аюб-хан восстал против собственного брата, законного наследника престола. Первым подвергся нападению Кандагар, где томился в ожидании наш гарнизон. Аюб находился еще в сорока милях от города, но его армия постоянно пополнялась и уже в значительной степени превосходила числом наши силы, к тому же в его распоряжении было артиллерийское подразделение. «Преданные» Британии афганские отряды целыми батальонами переходили на сторону повстанцев. Мой полк относился к формированию общей численностью в десять тысяч человек под предводительством бригадного генерала Джорджа Барроуза. В июле нам приказано было остановить наступление противника. Именно так я и попал в Гильменд, пустынную, поросшую колючим кустарником область к западу от Кандагара.
