Текст книги "Усмирители"

Автор книги: Дональд Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Спустя несколько минут я пропустил Гейл в свой гостиничный номер на седьмом этаже. Замкнул дверь изнутри, вынул руку из кармана, предварительно спрятав столь верно послужившую письменную принадлежность. Оглядел хорошенькую, слегка помятую женщину, стоявшую прямо посреди комнаты.

– А теперь, Гейл, – произнес я ласково, – лучше вручи мне то, что младшая сестра вручила тебе. И лучше перескажи то, что она тебе шепнула. Перескажи точно. Слово в слово.

Глава 6

Гейл расхохоталась. Потом неторопливо, презрительно повернулась, пересекла комнату, пристально поглядела в зеркало. Поправила перчатки, состроила гримасу, обнаружив пятнышко на ладони, попыталась оттереть его. Отряхнула и разгладила платье.

Серебристо-голубая ткань оказалась, по пристальном рассмотрении, ни чем иным, как плотным штофом! Бабушка моя обивала такой материей диваны и кресла. Современницы обтягивают ею себя самих.

– Сумочку-то верните, – процедила Гейл.

– Не верну.

Гейл окатила меня безмолвным презрением. Поплотнее закуталась в жакет из шкуры снежного человека, сощурила глаза, уставилась в упор:

– Послушайте, довольно дурака валять. Никакого пистолета у вас не водится. И не лгите.

Я впервые получил возможность хорошенько рассмотреть собеседницу в спокойной обстановке и при достаточном освещении. Чрезвычайно привлекательная особа, тоненькая, изящная, чуть выше среднего роста – однако, не в пример покойной сестре, лишь чуть-чуть. Я назвал ее привлекательной, но думаю, выразился неточно. Следовало бы сказать "очаровательная".

Ясные, очень большие, голубовато-серый глаза. В меру подведенные, прошу заметить: в меру. Тонкий, аристократический нос. Удлиненное лицо, изящные скулы, немного впалые щеки. Круглолицая дурнушка морит себя голодом, чтобы добиться похожей томной худобы... И понапрасну.

Гейл выглядела бы чистым совершенством, но ее подводил рот. Не был он чересчур большим, излишне чувственным тоже не был, и даже размазанная помада не портила приятного впечатления. Этот рот обладал сильнейшими соблазняющими свойствами, и сразу становилось ясно: его обладательница пользовалась оными напропалую.

С малых лет.

А теперь, дожив до тридцати (плюс-минус годок-другой), сделалась натурой избалованной, предательской, расчетливой, себялюбивой до предела.

Рот неопровержимо свидетельствовал в пользу моего вывода! Записную, профессиональную красотку сразу же и с головой выдают очертания уст.

Впрочем, предаваться психоаналитическим раздумьям не было времени. Всплыл неизбежный вопрос: а ты, храбрец, вообще – вооружен? Покойная Сара, в отличие от старшей сестры, разрешила бы свои сомнения прямо на мосту через Рио-Гранде, но у Гейл, простите за грубость, кишка оказалась тонка. Сия особа никогда и ни при каких обстоятельствах не ринулась бы грудью на дуло заряженного револьвера. Нет уж, Гейл выждала, покуда положение вещей изменилось, дозволило без особого риска разыгрывать отважную и надменную светскую львицу...

Я извлек из кармана вечную ручку, продемонстрировал собеседнице и нагло засунул в другой карман – теперь уже нагрудный, где и положено обретаться орудиям письменности. Вынул беленькую сумку, исследовал содержимое. Обнаружил целую коллекцию удостоверений, где имя не менялось, а фамилии разнились.

Похоже, в девичестве Гейл действительно звали Спрингер. Уроженка Мидлэнда, штат Техас. В докладе Пата Ле-Барона фигурировала Мэри-Джейн Спрингер. Отлично...

Я вернул удостоверения на место, поднял взгляд.

– Если вы колеблетесь, не зная, как обращаться ко мне, – проронила Гейл, – говорите "миссис Хэндрикс". Он был последним по счету, и полагаю, что имею право зваться именно так.

– Последним? – переспросил я.

– Пока последним, – холодно усмехнулась женщина. – До того я недолго числилась графиней фон Боом, впоследствии вышла за аргентинского футболиста; первым по порядку значился ковбой Хэнк – единственная настоящая любовь. Я сбежала с ним в семнадцать лет, а месяцем позже бедолага сломал шею, сброшенный норовистой лошадью.

– Не повезло, – брякнул я.

Плечи под меховым жакетом приподнялись и опустились.

– Как сказать... У человека всего лишь одна шея. И, если бы лошадь не опередила, шею Хэнка рано или поздно свернул бы мой папенька. Или мы сами разругались бы насмерть перед расставанием. А так – я храню трепетные, нежные, отменно приятные воспоминания.

Она изрекла вышеприведенную тираду совершенно спокойно. Или меня дурачила, или действительно, смеялась над памятью парня, именовавшегося Хэнком и подарившего ей незабываемый медовый месяц...

Я полюбопытствовал:

– А Сэм – лихой наездник?

– Сэм?!

Она расхохоталась уже неподдельно.

– Вы сочли его ковбоем благодаря сорокадолларовым сапогам со шпорами?

– Нет. И, сами видите, не ошибся. Полное имя Сэма, будьте любезны.

– Сэм Гунтер.

Гейл глубоко вздохнула, давая понять: вы надоели мне.

– Если не отдаете сумочку, верните хоть гребенку, пудреницу и губную помаду. Кроме того, я желала бы пройти в ванную, умыться, привести себя в порядок. После ваших...

Она состроила брезгливую мину.

– Забудьте о ванной, – ответил я.

– Послушайте, дражайший...

– Послушайте, дражайшая, вы пребываете под моим неослабным присмотром. И не рассчитывайте на снисхождение, пока не отдадите искомую вещицу. К несчастью, не успел заметить, куда вы ее припрятали. Следовало наблюдать за субъектами в брюках, а они являли в то время заботу насущную и требовали полной сосредоточенности.

С внезапной яростью Гейл выпалила:

– Да чтоб вы прокисли! Она была моей сестрой! А вы говорите про гибель Дженни таким тоном! Фигляр поганый!

Я покачал головой:

– Прошу прощения. Поверьте, и в мыслях не было паясничать. Я тоже знал Мэри-Джейн. Признаюсь, мимолетно.

Надлежало пожертвовать пешку и сыграть гамбит. Не нравилась мне миссис Хэндрикс, хоть убей; но говорила она вполне искренне. И казалось разумным поведать ей правду. Чистую правду, ничего, кроме правды, но не всю правду, а лишь крохотную частицу.

– Я появился в "Чихуахуа", чтобы повстречать Сару. Покойная, видите ли, работала для нас.

Большие, очаровательные, голубовато-серые глаза распахнулись, потом сузились:

– Работала для... Вы, ничтожество! Агент, вербующий проституток, или просто сутенер?

– Славно судите о младшей сестре, ничего не скажешь... Да, я агент. Но другого сорта. И Сара... виноват, Мэри-Джейн, служила агентом... Думали, она пляшет на этой помойке забавы ради?

– Нет, – произнесла Гейл. – Я подумала...

– Что?

Гейл вздохнула:

– Что подумали бы вы сами, если младшая сестра бежит из дому... скажем, в предельно расстроенных чувствах и невменяемом состоянии? А несколько лет спустя узнаете: она выкрасила волосы и раздевается публике на потеху в ночном вертепе?

– Я просто подумал бы.

– Подумал бы! Некоторые друзья – замечательные, черт их побери! – с вурдалачьим удовольствием намекали: прокатились, вот, по Хуаресу и в кабаре "Чихуахуа" повидали такое... Нет-нет, мы не вправе пересказывать! Хотя и стоило бы... Нет, извините, не можем! Вот я и уговорила Сэма отправиться в Мексику на пару. Просто не решалась идти в подобный притон одна. Сэм отказывался, брыкался, но я настояла на своем. Ты, говорю, задолжал ей – так имей честности каплю, заплати!

– Задолжал?

Слегка пожав плечами, Гейл пояснила:

– Обычнейший любовный треугольник – только внутрисемейный. Понимаете? Привлекательная старшая сестра – простите за похвальбу – и младшая: неклюжая, застенчивая дылда. И Сэм: высокий, приглядный молодой мужчина. Сперва он приударял за Дженни. То ли забавлялся, то ли на деньги ее положил глаз – после отцовской смерти нам обеим осталось немало. Но именно приударял – не более. А эта дурочка влюбилась без памяти. Увидела принца, распознавшего истинную красоту замарашки-Золушки...

Она внезапно прервала речь.

– Какая гадость... Какую мерзость я сказала! Дженни умерла час назад... Забудьте...

– Ничего не слыхал... Надо полагать, вы отбили Сэма у сестры. Дабы спасти заблудшую бедняжку.

Пожимать плечами, кажется, вошло у Гейл в стойкое правило.

– Возможно. Сама не знаю, чего ради. По благородным соображениям, пожалуй... Только Дженни застигла нас наедине – и врасплох. Понимаете?

Я кивнул.

– Подробности опускаю – вспомнить жутко. Думала, она пристрелит обоих. Размахивала револьвером... У Дженни был собственный револьвер. Она отлично скакала верхом, плавала, как рыба, стреляла, как заправский охотник...

– Дальше.

– Дальше, размахнувшись посильнее, сестра выкинула оружие в окно. От соблазна подальше. И поутру исчезла. Я разыскивала Дженни, как-то раз поймала в Нью-Йорке, попыталась навестить, но девочка захлопнула и замкнула дверь прямо перед моим лицом. Пришлось поневоле оставить ее в покое.

Гейл опять пожала плечами.

– А потом, через несколько лет, начали доноситься гнусные слухи о мексиканском кабаре, варьете... Как это правильно зовут?

Я ухмыльнулся.

– Ночным клубом.

Гейл разгневанно свела брови, но тотчас овладела собой.

– Остальному были свидетелем сами.

Сощурившись, она с изрядной расстановкой произнесла:

– Коль скоро вы правительственный агент, – я верно истолковала намек? – предъявите что-нибудь впечатляющее и вполне убедительное.

– Значков и личных карточек мы не носим. Обладают неприятным свойством высовываться либо вываливаться в самый неподходящий миг.

– Прикажете верить на слово?

– Это значительно облегчило бы жизнь обоим.

– Уж вам-то наверняка облегчило бы! – презрительно обронила Гейл. – Только забываете об одной подробности. Я была очевидицей случившемуся. Мэри-Джейн вовсе не собиралась вам ничего передавать. И говорить не собиралась. Вы торчали рядом, она глядела на вас в упор, а потом отвернулась. Ко мне. Извольте объясниться, господин самозванец.

– Не объяснюсь, – ответил я. Ибо незачем. Гейл нахмурилась:

– Это как понимать?

– Очень просто. Прошу, когда предстоящая процедура завершится, иметь в виду: вам открыли чистейшую истину. Я действительно состою на секретной службе у правительства Соединенных Штатов. И попросил вручить мне известную вещь, равно как и сообщить сведения, переданные вашей сестрой. Агентом той же самой тайной организации, в которой числюсь я. Таковы факты. Вероятно, их не следовало излагать, и мне закатят хорошую, заслуженную взбучку, но все же кладу карты на стол и всепокорнейше прошу...

– Дражайший! Вы считаете меня прирожденной и непроходимой дурой? Поверить подобному безо всяких доказательств?

– О да, – вздохнул я. – Вы – дура. Утонченная, хитрая дура, полагающая всех без исключения мужчин лжецами, боящаяся в критическую минуту положиться на чье-либо честное слово. Я дал вам последнюю возможность. Ибо чту память покойной Мэри-Джейн.

Гейл окрысилась:

– Господи, помилуй, это вы дурак! Прикажете верить незнакомцу, впервые встреченному в толпе отъявленного сброда? Бросившему друга на произвол судьбы?

– Не судите, и да не судимы будете. В особенности, не судите о вещах, в которых не смыслите ни черта. Если футбольная команда борется за победу, игрок намерен ударить по воротам, а где-то позади товарища сбивают с ног – что же, по-вашему, нападающий остановится, обернется и ринется подымать упавшего? Чушь!

– Разные вещи! Разные! Это... Не знаю правил вашей игры, но это ведь не футбол!

– Конечно. Только и вы – не мяч. Понимаете? Увы и ах, она понимала навряд ли. Я огляделся, ища нечто, почти неизменно имеющееся в гостиничных номерах. Обнаружить искомое удалось не сразу, но пристальное изучение комнаты убедило: изящно переплетенная Библия покоится в ящике скрипучего комода.

Я положил руку на Священное Писание и, не отрывая глаз от женщины, произнес:

– Клянусь и присягаю: изложенное мною – правда, чистая правда и ничего, кроме правды. Господь свидетель.

И водворил Библию на место.

Последовало долгое безмолвие. Затем Гейл решительно замотала головой. Толковать надлежало так: я воробей стреляный, на мякине провести не получится.

– Мэри-Джейн, – тихо сказала Гейл, – не намеревалась отдавать и сообщать вам ничего! И верить голословным россказням не стану. Докажите!

– Достаточно убедительные доказательства мне удастся получить "и предъявить часа через два. Или через два дня – как посчастливится. А я не в состоянии следить за вами двое суток. Следить, понимаете ли, приходится непрерывно – иначе вы сотворите что-нибудь с известной вещицей или отколете номер похлеще... Мы оба измотаемся до упаду. Не упоминаю таких мелочей, как еда, сон, отправление природных потребностей... Слушайте внимательно. Убежден: Мэри-Джейн отрастила на меня зуб. Длиною со слоновий бивень. И не пожелала разговаривать из чисто личной неприязни... Однажды, в Сан-Антонио, вышла ошибка. Я счел вашу сестру неприятельским разведчиком...

Рассказ о приключениях двухлетней давности не отнял много времени.

– ...Разумеется, все произошло прежде, нежели прилюдное раздевание стало оперативной задачей Мэри-Джейн. Поражаюсь подобной злопамятности, но только ею и могу объяснить нынешний случай. Слишком унизительным показался, наверное, первый настоящий обыск.

Я по-прежнему говорил правду – надеялся, что говорю правду, ибо телефонная беседа с Маком наталкивала на очевидный вывод.

Колеблясь, не сводя с меня взора, Гейл полюбопытствовала:

– А почему, собственно, вы и Дженни столкнулись в Сан-Антонио?

– Здесь уж извините, промолчу. Совершенно секретно.

– В каком агентстве или бюро вы служите?

– Смотри предыдущий параграф.

– Но, если вы и впрямь работаете на правительство, зачем похитили меня бандитским образом? Револьвером пугали? Тьфу, ручкой паршивой!

– Во-первых, не хотел осложнений и помех, покуда не получу необходимых сведений. Во-вторых, на вопрос о месте службы отвечу самым косвенным намеком: начальство категорически запрещает просить помощи у иных, похожих на наше, государственных учреждений. Только при жесточайшей нужде. Которой и не дозволили возникнуть. Использовав бандитские приемы. Убедил?

Молчание.

– Гейл, я уже рассказал больше, нежели должен или вправе. Можно задать миллион вопросов. И ни на единый ответа не получите. Либо не буду знать, что ответить, либо не смогу. Просто посмотрите на меня пристально и решите сами: лгут вам или нет. Не теряйте времени. Шевелите мозгами... Ну? Поверьте же!

И я немедленно понял: переиграно. Словечко "поверьте" погубило весь мой гамбит. Его можно использовать – иногда, лишь единожды и с огромной осторожностью. Только нынче оно все чаще звучит в устах подонков, предателей, коммунистов, уголовников и мелких обманщиков. Грязным это словечко сделалось. Разумный человек пошлет вас ко всем чертям, услыхав мягко и вкрадчиво произнесенное "поверьте". А Гейл была человеком разумным.

– Нет! – произнесла она.

Я вздохнул глубоко, точно вынырнувший гиппопотам.

– Ну-с... В эдаком разе... Кажется, возникает закономерность. Всякий раз, начиная знакомство с урожденной Спрингер, я вынужден попросить ее раздеться.

Ошарашенная Гейл остолбенела.

– Дражайший...

– Разоблачиться. Устроить стриптиз. Как выражался конферансье? "Донага!" Добро пожаловать на сцену.

Гейл отступила на шаг" ударилась о комод. Выпрямилась. Прямо воплощение оскорбленного достоинства...

– Милейший!..

– Послушайте, не разыгрывайте простушку. Вы – не Мэри-Джейн. Вы переспали с четырьмя законными супругами и Сэмом Гунтером. Это равняется пяти. По самому скромному подсчету... Кстати, не вздумайте завопить, ринуться к телефону или учинить нечто подобное. Очутитесь на полу, оглушенная крепко и основательно. Между прочим, – ухмыльнулся я, стараясь казаться елико возможно похабнее, – сделаетесь бесчувственны и беспомощны...

– Вы не осмелитесь! – прошипела Гейл. – Новое надувательство...

Что верно, то верно: я блефовал. И не впервые. Уже выдавал вечное перо за шестизарядный револьвер. А Гейл была не из тех, кого можно "купить" повторно. Девка отлично уразумела: за разбойничьей внешностью кроется хрупкая поэтическая натура.

Касайся возникшее затруднение только личного досмотра, я, пожалуй, продолжил бы урезонивать мирно и миндальничать напропалую. Но следовало не только отыскать и отобрать: надлежало получить сведения словесные.

А для этого надобно произвести соответствующий эффект. Потрясающий. В самом прямом и буквальном смысле... Вдобавок, высокомерная, презрительная болтовня Гейл и впрямь начинала раздражать.

Я сделал проворный шаг, оскалился, разодрал серебристое вечернее платье.

Глава 7

Это вполне могло бы сойти за новый подвиг Геракла. Гейл облачалась не для стриптиза, на строгих одеяниях змейки отсутствуют; портняжка то ли был храбрым, то ли нет – Бог весть, – но уж умелым оказался несомненно. Сшил на совесть и славу. А материалом послужил, как уже упоминалось, обойный штоф, не протиравшийся на бабушкиных креслах десятилетиями!

"Разодрал" – чересчур сильно сказано, и прошу прощения за случайное хвастовство. Я лишь немного надорвал платье у ворота (чудом не надорвав собственный живот) и стянул его с женщины – сверху вниз, точно шкуру со зверя снимал "чулком".

Пролетело целое мгновение, прежде нежели Гейл осознала, что же именно творится. Затем она вцепилась в сдергиваемое платье. Воспоследовала безмолвная и малопочтенная борьба между мужчиной и женщиной. Под конец, я исхитрился ухватить оба запястья Гейл в левую руку, а правой сызнова принялся разрушать произведение безвестного швеца. Платье соскользнуло до талии. Покорный слуга резко дернул обойный штоф, стараясь повредить наиболее уязвимые части; на деле проверяя справедливость пословицы "где тонко – там и рвется".

Тонко было сбоку. Я рванул в последний раз – и платье лопнуло до нижней кромки подола. С подрубленной кромкой поделать я не сумел ничего, но и надобности в этом не замечалось. Платье обрушилось на пол.

Я отступил и обозрел плоды трудов своих. Непроизвольно рванувшись вперед, Гейл осеклась, уразумела, что ногти в ход пускать и бесполезно, и небезопасно.

Мы созерцали друг друга. Женщина выглядела почти забавно – в длинных белых перчатках, синих туфлях с каблуками-шпильками, лифчике, пояске, уснащенном подвязками, и чулках. Точь-в-точь одна из идиотских псевдопорнографических открыток, приклеиваемых на стенках дешевых кабачков.

Только модели на упомянутых фото чуток соблазнительнее. Не подумайте, пожалуйста, будто Гейл не блистала красотой и свежестью – напротив! Я вновь неверно выразился: модели на упомянутых фото улыбчивы, задорны и юны. А передо мною стояла женщина взрослая" прелестная и разъяренная донельзя. Я осклабился:

– Будьте добры, донага!

Онемевшая от унижения и злости, Гейл попала в положение, обычно определяемое: куда ни кинь – везде клин. Будучи одета на вышеописанный лад, она и предпринять-то ничего не могла, ибо всякая попытка ругаться или драться оказалась бы одновременно смехотворной и возбуждающей для стоящего напротив негодяя... Повторяю: Гейл была женщиной разумной.

А потому вздохнула – глубоко и прерывисто; заставила себя рассмеяться. Правда, искреннего веселья гораздо больше сыскалось бы даже в хохоте проголодавшейся гиены.

– Ну и ну! – сказала Гейл, утихомирившись. – Да вы и впрямь человек действия!

– Вам честно предоставили все мыслимые шансы. Вам доказывали. Вас умасливали. Перед вами клялись на Библии. Мало, мало, мало!.. В последний раз: отдадите нужную мне вещь по-хорошему, или раздеть силой и обыскать с полной дотошностью?

Гейл скривилась.

– Будьте вы неладны! Платье стоило сто семьдесят пять долларов, а куплено было в Далласе неделю назад. Впервые надела!

Она помолчала и прибавила:

– Не думайте, что я стану вести заведомо проигрышную баталию из-за трусиков и бюстгальтера. Берите.

Гейл сунула два пальца в самое банальное место – под лифчик. Извлекла маленький предмет. Протянула мне.

Предмет оказался крошечным стальным цилиндром, с липкой лентой, позволявшей приклеить вещицу на затылке. И надежно, между прочим, приклеить. И не только на затылке, а где заблагорассудится.

Внутри цилиндра обретался ролик микропленки. Уж и не знаю, как умудрялись орудовать шпионы былых времен, понятия не имевшие о фотоаппаратах "Минске"...

Я поднял взгляд.

Гейл неторопливо стягивала длинные, достигавшие локтей перчатки.

Светская дама, внезапно вылетевшая вон из платья, может служить уморительным зрелищем, однако просто прелестная женщина, которая стоит перед вами в ослепительном нижнем белье – совсем иное дело. Она бывает неотразима. Или поразительна. И никогда не бывает смехотворна.

Отнюдь не смущенная своей полунаготой, Гейл приблизилась – вполне спокойно, – встала рядом, извлекла из белой сумочки сигареты и зажигалку. Я не препятствовал.

– Что здесь? – осведомилась Гейл.

На пленке, столь крошечной, что и развернуть ее было затруднительно, виднелось только пять отснятых кадров. Я лишь угадал, что на первом обретается некая надпись. Прочесть ее невооруженным глазом и мечтать не приходилось. Я скатал пленку, вернул в цилиндр, завинтил крышечку. Спрятал цилиндр во внутреннем кармане.

– Тебя это не касается, да и меня, пожалуй, тоже. В любом случае, без особого проектора не разглядеть. А проектор, сама понимаешь, недоступен.

Последнее утверждение уже отдавало преднамеренной ложью. Бывший профессиональный фотограф, я при всякой возможности беру в путь уйму полезных принадлежностей. В их числе – и ахроматический увеличитель, способный сослужить вполне удовлетворительную службу. Но сейчас надлежало заниматься вещами поважнее.

– Выкладывай остальное, – потребовал я. Неторопливо ухмыльнувшись, Гейл затянулась, выдохнула дым. Прямо в лицо вашему покорному слуге. Она была красивой, при данных обстоятельствах чересчур тепло одетой женщиной... И сознавала это.

– Попробуй, заставь, – молвила Гейл. Я обреченно махнул рукой:

– Жизнь тебя хоть чему-нибудь учит? Глаза женщины сузилась:

– Поясни!

– Неужто не понимаешь? Ведь не мытьем, так катаньем я из тебя вытрясу все до последнего словечка.

– Похоже...

Новая струя пущенного мне в физиономию табачного дыма.

– Похоже, кто-то кого-то намеревается истязать? Как лю-бо-пытно! Любо-пытки... Любовные пытки...

– Слушай, дура, – назидательно изрек я, – давай не будем ерничать по этому поводу. Сперва узнай, что значит "пытки", а потом шути. Ежели не передумаешь...

Гейл широко улыбнулась:

– Покажи... Может, и не передумаю! Я, разумеется, временно ошарашил ее, встряхнув и вышвырнув из платья вон. Однако милая особа восстановила душевное равновесие с поразительной быстротой. Лишиться дорогой одежды – невелика трагедия. Вне сомнения, Гейл уже не раз и не два изорвала, измарала, повредила чудесное, с иголочки, платьице... Образ жизни должен был сказываться... И всякий раз она заставляла мужчину горько пожалеть о причиненном ущербе. Заплатить. И от меня попытается требовать платы – сейчас или попозже. А пока что разгуливает перед провинившимся полуголая, игриво болтает к нагло дымит сигаретой.

Дразнит, стало быть...

– Ну, расскажи хотя бы! – промурлыкала Гейл. – Расскажи о пытках?

– Отлично. Имеются две главные разновидности. Первая – безотказна. Правда, требует, определенных условий и времени. Заключается она в том, что допрашиваемого сламывают постепенно, причиняя невыносимую боль и страшные, однако не смертельные увечья. Долгие, нескончаемые часы, день за днем... Истязания сопровождаются преднамеренными унижениями и лишениями. Это значительно усиливает воздействие, оказываемое на психику. Выстоять не способен никто. Россказни о несгибаемых героях – лживая пропаганда, процветающая, как правило, во время войны, дабы солдаты, угодившие в плен, равнялись на вымышленных сверхлюдей и молчали подольше...

Гейл слушала с неподдельным любопытством.

– Я упомянул войну. Отважные, стойкие подпольщики выдавали всех товарищей поголовно, сведя достаточно продолжительное знакомство с гестапо. Это, разумеется, учитывалось, и задания поручали маленьким отрядам или группам, члены которых рассыпались кто куда и ускользали, едва лишь немцы захватывали хоть одного из диверсантов.

Гейл поднесла сигарету к губам:

– Продолжайте, профессор.

– Продолжаю. Никто не вправе порицать, а тем паче – судить человека, заговорившего под жестокими и продолжительными пытками. Упрекнуть его можно лишь в одном: угораздило же попасться противнику живым! В нашем деле агент, располагающий секретной либо просто важной информацией, обязан при неминуемой угрозе пленения покончить с собой. Для каковой цели снабжается всеми нужными средствами. Единственный надежный способ не выдать государственной либо военной тайны.

– Получается, – осведомилась Гейл, – ты намерен пытать меня сутки напролет?

Голос женщины прозвучал немного натянуто. Самую малость.

Я покачал головой.

– Невнимательная вы студентка... Получай за "профессора"...

– Ибо, повторяю: для этого нужны определенные условия и время. Ни тем, ни другим, увы, не располагаю. Но я ведь упомянул две главные разновидности.

– Что это значит?!

– Можно обойтись безо всяких ужасов. Да ты бы и не выдержала продолжительного допроса. Красивые женщины хрупки, легко уязвимы... В этом, кстати, заключается разновидность вторая.

– ?!

– Пытка сводится к обоюдному соглашению.

– Не понимаю.

– Допрашиваемому – или допрашиваемой, – поясняют во всех подробностях, что именно с ним либо с нею, сотворят, если упрется и возьмет рот на замок. Доказывают: мы готовы, способны и жаждем это проделать. А потом ставят перед выбором: выкладывай немного сведений – возможно, совсем пустячных – или сноси адскую боль и получай непоправимые телесные повреждения. Уразумела?

– Ты, видимо, не считаешь мои сведения пустячными, – резко возразила Гейл.

Она дышала прерывисто, но старалась говорить с уверенностью:

– Ты не посмеешь! Особенно, если ты и впрямь правительственный агент!

– Бога ради, Гейл! Опомнись! Если я действительно правительственный агент – о чем же беспокоиться? Выкладывай! Со спокойной душой! Это еще, между прочим, и твой гражданский долг.

Я выдержал паузу.

– Ну-с?

Сверкнув глазами, Гейл брякнула:

– Пошел ты!

Я вздохнул, склонился, подобрал с пола безнадежно испорченное платье. Разорвано сверху донизу, ткань свисает клочьями, болтается выдранная внутренняя лямка...

– Посмотри, Гейл. Пять минут назад это было изысканным вечерним нарядом. Теперь это – уродливая тряпка. Сейчас передо мною – красивая молодая женщина. Через пять минут...

Я выдержал новую паузу – многозначительную.

– Сукин сын! – прошептала Гейл.

– Мне доводилось видать подобное прежде, – с напускной неохотой сообщил покорный слуга. – Прелестная девочка стоит гордо выпрямившись и бросает презрительный вызов палачам. Вроде некоторых... А минуту спустя на полу корчится человекообразный кусок сырого мяса, который истекает кровью, молит о пощаде и готов на все... Но проку уже мало. Нос отрезан, зубы выбиты все до единого. А к носу вдобавок весьма часто отрезают уши, груди, и так далее... При нынешнем уровне пластической хирургии тебя сумеют отчасти починить – но лишь отчасти. Лечение тоже будет неприятным, не сомневайся...

Раздавив окурок в стоявшей поблизости пепельнице, Гейл процедила:

– Сволочь! Поганый, паскудный садист!

Я промолчал. Она, разумеется, еще не утратила последней надежды. Угрозы могли обернуться очередным блефом. В конце концов, я просто порвал ей новое платье. А это еще не значит, что у человека достанет совести – точней, бессовестности – растерзать женское лицо.

Но игрока из Гейл не получилось бы. Девочка не любила и не умела рисковать по-настоящему. Да еще на подобную ставку.

Мне даже не пришлось давать циркового представления, хотя кресло, чей подлокотник я смог бы переломить ребром ладони, стояло рядом, облюбованное и придвинутое заранее.

Плечи Гейл обмякли, опустились. Голова поникла.

– Сукин сын, – вымолвила она, глядя в сторону, – сукин сын и вонючий подлец, тебе что-нибудь говорит название "Вигвам"?

– "Вигвама?

Я поспешно вынул знаменитое вечное перо и блокнот. Сделал пометку.

– Пишется, как индейский вигвам?

– Она сказала: "Отвези это в "Вигвам", в Кариньосо, штат Новая Мексика. Новая дата: тринадцатое декабря".

Косвенный, однако тем более подробный ответ.

– Вигвам... – бормотал я, записывая. – Кариньосо... Хм, я только нынче утром его миновал... Тринадцатое декабря.

– Не перебивай, чтоб тебе! – взорвалась Гейл, по-прежнему избегая встречаться взглядами. – Так сказала Дженни. Затем она помолчала и прибавила, уже с трудом: "Тринадцатое декабря. Какое сегодня число? Если это случится, то я умерла всего несколькими днями раньше. Помоги остановить. Помоги, "ты обязана".

– "...Помоги, ты обязана", – повторил я и поставил точку в блокноте. – Дальше.

– Дальше – тишина, – сказала Гейл. – Ты читал "Гамлета", подонок?

– Читал. Дальше, получается, Мэри-Джейн умерла.

– Скажи, – почти жалобно осведомилась Гейл, – скажи... ты и правда избивал бы меня, резал, жег? Или снова запугивал?

Я заколебался. Конечно, запугивал. Да и незачем было применять крайние меры. Коль женщина продолжает молчать после подобных угроз, ее не расколешь, не имея подходящих условий. Посреди кишащего постояльцами и служащими отеля "Paso del Norte" о камере пыток мечтать не приходилось. А в довершение, пускаться на эдакие деяния даже не зная, оправдает ли цель затраченные средства, не в моем вкусе. Я заполучил фотопленку, а информация, хранившаяся в голове Гейл, не могла прокиснуть или заплесневеть. Связался бы с Вашингтоном, уведомил Мака, а тот, ежели требуется, прислал бы другого работника, с другим заданием. Доставить женщину в столицу либо допросить на месте...

Но, к счастью, Гейл отнюдь не отличалась героизмом, и хватило простого словесного нажима. Лживого. Но сберегшего многим уйму времени.

Прочитав на моей физиономии непроизвольный и правдивый ответ, женщина быстро сказала:

– Неважно! Можешь промолчать. Но, пожалуйста, дай стаканчик чего-нибудь покрепче и принеси хоть купальный халат!

Пока я исследовал стенной шкаф, разыскивая одежку и выпивку, в дверь комнаты дважды постучали.