Текст книги "Приключение — что надо!"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«…ВЕЧНО ЖИТЬ ХОТЯТ»

Сверху Кэрби хорошо видел следы, оставленные вчера колесами. Скоро шасси его самолета прочертит еще пару таких же линий. Кэрби разозлился: ведь к завтрашнему дню эти следы надо как-то убрать. Он пролетел над холмом (с воздуха храм был совсем не виден) и над индейской деревушкой, прилепившейся в расселине. Так он сообщал своим парням, что хочет их видеть. Голозадая детвора, игравшая среди бурых приземистых хижин, замахала руками, заметив самолет. Кэрби в ответ помахал крыльями, потом вернулся на поле и приземлился.

Он уже добрался до того места, где Уитчер и Фелдспэн нашли стелу с ягуаром, и тут над его головой из-за верхушки холма появилась горстка мужчин. Все они были плотные, приземистые и коренастые. На ногах – веревочные мокасины или вовсе ничего. Выше – рабочие штаны, еще выше – домотканые рубахи, а уж совсем высоко – плоские, грубоватые, загадочные физиономии индейцев-майя. У четверых на боку болтались мачете. Все молча ждали, когда Кэрби вскарабкается на вершину.

– Привет, Томми, – сказал Кэрби, присоединившись к ним. – Привет, парни. Дайте-ка я отдышусь.

Томми, облаченный в рубаху из зеленых лоскутьев разных оттенков, спросил:

– Что-нибудь не так, Кимосабе?

– Ничего страшного, – ответил Кэрби и добавил: – Для таких-то парней.

– Это он про нас, – сказал Луз (красная драная рубаха). Кэрби улыбнулся и оглядел свою мышеловку. Мир уже проторил дорожку к дверям его дома. К дверям его храма.

Именно тут он два года назад встретился с Томми и остальными. Именно здесь зародилась их удивительная дружба. Разумеется, верхушка холма тогда не была расчищена и никакого храма тут не было.

Отдуваясь, Кэрби стоял на верхушке холма и с омерзением разглядывал свой участок.

– Инносент Сент-Майкл, – пробормотал он, думая о несбывшихся надеждах. Никогда еще Кэрби не испытывал такого унижения. За полтора месяца участок претерпел разительные перемены, будто выставленный на солнце вампир. Сочное пастбище внизу превратилось в растрескавшийся лунный фунт. Солнце испепелило траву, и пепел унесло ветром. Склоны холмов выглядели еще более ужасно, превратившись в пейзажи Иеронима Босха. На кривых деревьях появились кожистые листья с острыми краями, желтая жесткая осока покрывала пригорки. По скалам и валунам сновали отвратные создания с раздвоенными языками; птицы презрительно кричали, пролетая на запад, к синим цепям гор Майя с их тучным черноземом и обильной зеленью.

– Чтоб вам сдохнуть! – крикнул Кэрби пернатым насмешницам. Птицы пролетели, их смех замер вдали, и в тишине Кэрби показалось, что он слышит, как сохнет земля, покрываясь новыми трещинами. Ему хотелось провалиться сквозь эту землю.

Но тут он заметил движение на противоположном склоне. Человек шесть индейцев медленно приближались к нему, поднимая ногами облачка пыли. Вот и прекрасно, подумал Кэрби, сейчас меня еще и прихлопнут за часы.

Он снял их и сунул в карман. Жаль, туда не втиснешь и башмаки. И сам не втиснешься. Может, предложить им сделку: они его отпускают, а он привозит им Инносента Сент-Майкла? Так они на всю жизнь обеспечили бы себя свиным салом.

Это были грубые на вид парни с полуприкрытыми глазами и сверкающими мачете. Они поднялись на верхушку холма, остановились напротив Кэрби и стали рассматривать его. Один из них произнес:

– Привет.

– Привет, – отозвался Кэрби.

– Славный денек.

– Если ты так считаешь…

– Сигаретку, а?

– Нет, спасибо.

– Да нет, это ты мне дай.

– О, извини. Не курю.

Казалось, индейцу вдруг стало тошно. Повернувшись, он заговорил со своими на незнакомом языке, и, похоже, всем им тоже стало тошно. Говоривший покачал головой и заявил:

– Уж чего-чего, а пару сигарет с янки всегда можно было стрясти. А теперь вы, кажись, все поголовно бросаете курить.

– Они небось вечно жить хотят, – рассудил другой индеец. Что это, скрытая угроза?

– У меня в самолете есть немного зелья, если хотите, – сказал Кэрби.

– И ты еще спрашиваешь! – Индеец перевел слова Кэрби остальным, и те заулыбались, но продолжали неподвижно стоять на месте. Это было странное зрелище: все равно как если бы улыбались деревья.

– А у нас в деревне найдется самогончик, – объявил переводчик. – Можно неплохо погудеть.

– Где же эта деревня? – спросил Кэрби, подумав, что можно было бы по суду требовать хотя бы выплаты ренты, если индейцы живут на его земле.

– Да там, – переводчик небрежно махнул мачете.

– А сколько у тебя навоза? – поинтересовался тот индеец, который, как показалось Кэрби, угрожал ему.

– Деревня большая? – осведомился Кэрби.

– Одиннадцать дворов, – серьезно ответил первый индеец, как будто Кэрби явился делать перепись населения.

– Тогда навоза хватит.

Индеец улыбнулся, показывая квадратики зубов.

– Меня зовут Томми Уотсон, – сказал он и протянул руку. Ту, что без мачете.

– Кэрби Гэлуэй.

– А это мой двоюродный брат Луз Коко. – Томми кивнул на второго индейца.

– Как поживаешь? – спросил Кэрби.

– Неплохо, – сказал Луз Коко.

Все спустились с холма, и Кэрби достал из кабины самолета два капроновых пакета.

– Бумаги на всех не хватит, – предупредил он.

– Ничего, возьмем у миссионера туалетную.

Индеец обратился к своим соплеменникам, и начались препирательства. Кэрби ждал, привалившись к самолету.

В языке кекчи много цокающих и утробных звуков, поэтому на слух он довольно груб, особенно когда индейцы спорят, кому из них отправляться в миссию за туалетной бумагой. Наконец двое признали поражение и, грустно оглядываясь, отправились вниз по склону. Кэрби присоединился к остальным. Они пошли через палимый солнцем холм, поднялись на следующий до середины склона и углубились в яркую зеленую рощицу, где по берегам быстрого прохладного ручейка стояли одиннадцать бревенчатых хижин.

– У вас даже вода есть, – сказал Кэрби. Они были уже далеко от его участка.

Томми удивленно взглянул на него.

– Так вот почему ты тут околачиваешься! Ты купил это болото?

– Ты хочешь сказать, пустыню.

– Ты еще не видел, что там в сезон дождей.

– Проклятье! Зараза! – воскликнул Кэрби.

Но у него не было времени жаловаться на судьбу: предстояло знакомство со всеми обитателями деревни. Их было меньше сотни, и никто не говорил по-английски, разве что несколько слов. Самогон хранился в разнообразных бутылях и кувшинах, а по вкусу напоминал нечто среднее между пивом и пятновыводителем. Деревня, как сообщил Томми, называлась Южная Абилена. Возможно, это соответствовало действительности. Обитатели в большинстве своем были робкого десятка, но приняли Кэрби достойно. Они даже развеселились, когда двое из соплеменников вернулись из миссии с рулонами туалетной бумаги и брошюрами, толкующими, что такое Святая Троица.

Жители деревни были потомками строителей храмов. По сравнению с той славной эпохой их связи с миром стали слабее. Теперь они возделывали землю и слонялись по джунглям, почти не соприкасаясь с веком нынешним. Такие маленькие деревушки были щедро разбросаны по центральноамериканским джунглям и равнинам, и их обитатели жили по старинке, практически не имея связи с бурлящей вокруг технологической цивилизацией. Они бросили воевать и возводить храмы, почти перестали на что-либо надеяться. Они просто старались выжить.

В Южной Абилене только двое бегло говорили по-английски, Томми и Луз. Как понял Кэрби, они были самыми большими знатоками цивилизованного мира и столь разительно отличались от своих собратьев, что Кэрби захотелось послушать историю их жизни. Однако они сперва потребовали, чтобы он рассказал им, как его угораздило купить тут землю.

– Участок мне с первого взгляда понравился, – сказал им Кэрби. – Сент-Майкл представлял владельца, какого-то крупного аристократа из Мексики. Из-за налогов тот не хотел брать закладную, а я был в состоянии уплатить наличными.

– Это такой самодовольный толстяк? – спросил Томми.

– Да, Инносент Сент-Майкл.

– Это была его собственная земля. Он много лет искал дурака, чтобы продать ее.

– Спасибо на добром слове, Томми.

– Стало быть, ты богач? – спросил Луз. – Ты можешь позволить себе ошибиться?

– Богатые люди не рискуют своими задницами и двадцатью годами тюряги, они не возят в Штаты зелье, – ответил Кэрби. – Этим я и заработал на землю. О, господи! – воскликнул он, вспомнив еще что-то.

– Что такое?

– Остаток денег я отдал за коров одному парню в Техасе.

Луз расхохотался. Томми попытался принять сочувствующий вид. Кэрби попыхтел трубкой с зельем и вдруг тоже засмеялся.

– В конце концов, я не такой умник, как мне казалось, – сказал он.

– А кто умник-то? – отвечал на это Томми. – Но все равно в жизни есть свои радости.

И они вволю вкусили от радостей жизни. Индейцы принесли разные диковинные блюда, сдобренные перцем и другой взрывчаткой. Самогон освежал горло. По радио передавали гватемальскую программу. Вскоре зашло солнце, и вечерний ветер ласково шептался с верхушками деревьев под журчание ручейка. Кое-кто пустился в пляс на неровной земле. Потом упала ночь, а с ней упали и обитатели деревушки. Оставшиеся на ногах развели костры, и в оранжевом свете засновали черные призраки. Селяне принялись переговариваться с ними на своем родном наречии. Кэрби лежал на остывающей земле, подсунув под голову перевернутый глиняный горшок и держа в руке полупустой кувшин. Он смотрел, как над его холмом всходит луна, а рядом, скрестив ноги, сидел Луз Коко и рассказывал историю своей жизни.

– Я был ребенком, когда моя мать спуталась с нефтяником, – говорил он, поплевывая в костер, который тоже усердно отплевывался головешками. – Оказалось, он не богатей, а простой геолог, которому было скучно одному в спальном мешке. Искал тут нефть для «Эссо».

– Так здесь есть нефть? – оживился Кэрби.

– Есть, а фига толку? Тут известняк, и она – в маленьких полостях. Добывать – себе дороже. В общем, мать прогнали из деревни, и мы поехали в Хьюстон.

– Погоди-ка, – оборвал его Кэрби. – Так сразу и прогнали?

– Здешние ослы, – Луз обвел жестом всю Южную Абилену, – жуть какой принципиальный народ.

– А, понимаю. Твоя мать и этот геолог…

– При живом папаше.

– И племя изгнало ее.

– Деревня прогнала ее. Она забрала с собой нас, ребятишек. Мне было девять, а Розите год. Это моя сестра, ты ее видел. Но мы не нашли того геолога, и мать пошла в услужение. Жили мы неплохо, росли вместе с хозяйскими детьми, Томми пару раз приезжал в гости. Он жил в Мэдисоне, в Висконсине, его старик работал в колледже. Он знал все про резьбу, древнее искусство и разные поделки. Читал про них лекции и… как это называется, когда человек говорит: это хорошая вещь, а это – дрянь?

– Оценивал?

– Оценивают машины.

– Ну, значит, проводил экспертизу? Говорил, поддельная вещь или настоящая.

– Вот-вот, оно самое. Отец Томми как раз этим и занимался. Томми тоже мог бы, да не захотелось ему.

– А как вы оба снова оказались здесь?

– Отец Томми помер, и он повез тело домой. Ему было девятнадцать, и он чувствовал, что тут – его дом родной. Снег-то ему никогда не нравился.

– И тебе тоже?

– Нет, со мной другая история. Мне было шестнадцать, а Розите восемь, когда мы уехали в Лос-Анджелес. А там китайцы, колумбийцы, кого только нет. Я терпел три года, потом сел в машину, спрятал Розиту в багажник и рванул на юг. В Сан-Диего я продал машину и – пешком сюда.

– Где теперь твоя мать? – спросил Кэрби.

– В Олдерсоне, в Западной Виргинии.

– Странное место.

– Не очень. Там федеральная женская тюрьма.

– О! – воскликнул Кэрби и на миг погрузился в размышления, потом сказал: – Луз?

– Тут я.

– Но если у здешних жителей такая нравственность… то почему они балуются зельем?

– А что в нем безнравственного?

– Хороший вопрос, – признал Кэрби.

– Ты понимаешь, тут, на юге, работа непосильная, люди спины не разгибают. Ты годами не видишь их глаз. А зелье и самогон – хоть какая-то отдушина.

Кэрби уснул. Или ему показалось, что уснул. Белая луна катилась по черному небосводу. Потом ее заслонила чья-то фигура. И произнесла:

– Привет.

Это была сестра Луза, теперь Кэрби вспомнил ее. Если б луна не крутилась перед глазами, он, вероятно, припомнил бы даже ее имя.

– Хариа, – сказал он.

– Розита, – поправила она, садясь и шелестя многочисленными юбками.

– Ты права. Совершенно права.

Подобно остальным соплеменникам, она была низкорослой, но гораздо изящнее. У нее были большие карие, с поволокой глаза, резко очерченные скулы, широкий чувственный рот и кожа цвета темного какао. Двигалась она мягко, как пума.

Сначала она поцеловала его, потом выдохнула дым самокрутки ему в лицо, отчего Кэрби показалось, что луна вращается не в небе, а у него в голове, и наконец сказала:

– Если ты спишь тут всю ночь, жуки закусывают насмерть.

– Верно, верно, – с грустью пробормотал Кэрби.

– Так пойдем в хижину.

Они пошли в хижину. Вскоре наступило утро, и Кэрби обнаружил, что шевелить руками и ногами ему так же трудно, как и шевелить мозгами. Он кое-как выполз на солнышко и, оглядевшись, ничуть не удивился тому, что остальное человечество испытывает такие же муки. Неужели роду людскому уже надеяться не на что? Нет, кое-что еще осталось. Кофе, ветчина, опять кофе, лепешка, опять кофе, самокрутка и короткий отдых с Розитой. Комплексное лечение помогло. Обитатели деревни прибегли для исцеления к сходным средствам, и после полудня празднество возобновилось. Розита болтала что-то о своем слишком поспешном отъезде из Штатов и намекала, что неплохо бы вернуться туда. С хорошим приятелем, разумеется. Кэрби ответил ей на это рассеянным «угу» и отправился обозревать город.

Завидев Луза и Томми, он присоединился к их обществу. Вот когда впервые зашла речь о наследии майя и загадках их прошлого.

– Да, парень, лихо ты сел в лужу, – сказал Томми.

– Не без помощи Инносента Сент-Майкла, – ответил Кэрби.

– У тебя своя голова на плечах. Нам труднее, у нас нет прав, спасибо предкам. Тысячу лет назад наш народ жил в шикарных городах, по уши в золоте, нефрите и всем таком прочем.

– И совершал человеческие жертвоприношения, – с волчьей ухмылкой вставил Луз.

– А потом начался исход, – продолжал Томми, – и все добро провалилось в преисподнюю. За храмом нужен присмотр, иначе он превращается в груду камня.

– Особенно в джунглях, – сказал Кэрби.

– Правильно. Наносит землю, начинает расти всякая всячина, потом вянет, гниет. Снова земля, снова растительность. Дожди вымывают раствор, и вся постройка рушится к чертям. Был храм, а теперь холм. Храма и не видно.

– Слушайте, ребята, – сказал Кэрби, – вы сами жили в городах и покинули их, не забыли?

– Мэдисон и Хьюстон. – Томми поджал губы. – Я говорю о наших городах. Ламанай, Тикаль. Живописные места.

– Живописные обряды, – вставил Луз.

– Ну, не знаю, – произнес Кэрби. – Не в обиду вашим предкам будь сказано, но я бы не хотел жить в городе, где людей приносят в жертву.

– Почему?

– Я ведь тоже человек.

– Хм, – ответил Луз, и они замолчали, очевидно осознав разницу между участниками обряда и его созерцателями.

На другой день Кэрби пришел в себя, поцеловал Розиту и улетел, чтобы снова стать пилотом и попытаться вылезти из лужи, в которую его усадил Инносент Сент-Майкл. А спустя две недели он с горящими глазами примчался обратно в Южную Абилену и привез с собой еще два капроновых пакета. Здесь он поделился с Томми и Лузом своими замыслами.

– Привет от Розиты, – сказал Томми, устав ждать, когда Кэрби переведет дух. – Она интересуется здоровьем твоей жены.

– Увы, улучшений нет, – отвечал Кэрби. – Было еще два сильных припадка, и на нее опять надели смирительную рубашку. Неважные дела.

– Я передам Розите, – сказал Луз. – Она очень озабочена состоянием твоей женушки.

– Да, я знаю.

– Что-нибудь неладно с двумя вчерашними покупателями? – спросил Томми.

– Да нет, они все проглотили, – ответил Кэрби. – Сегодня днем я увижу их и окончательно обо всем договорюсь. Труднее будет с другим парнем.

– С каким?

– Вчера получил записку. Он должен был приехать на будущей неделе, и вдруг ни с того ни с сего приезжает сегодня.

Томми перевел его слова, и они очень расстроили всех присутствующих.

– Вот ведь задница, – сказал Луз.

– Святая правда, – ответил Кэрби. – Но его уже не остановить. Придется как-то задержать парня в Белиз-Сити и сделать так, чтобы он не встретился с этими двумя. А сюда его можно привезти завтра. К этому времени все должно быть готово.

– Успеем, – пообещал Томми. – Те двое особо не копались, не то что иные из твоих приятелей.

– Они даже не нашли каменный свисток, – вставил Луз.

– Самое главное – поле. Оно должно выглядеть так, будто на него редко садятся самолеты. А там видны следы «Синтии».

– Ладно, заметем, – сказал Томми.

– Хорошо. И вот что, Томми, – серьезно добавил Кэрби, – бросай эти свои штучки, ладно? Хватит высовываться из кустов. Если б эти парни увидели тебя вчера, их бы инфаркт хватил. А убивать покупателей невыгодно.

– Уж и позабавиться нельзя, – проворчал Томми.

ВОПРОС В ТОМ…

– Вам нравятся устрицы? – спросил Сент-Майкл.

– Очень, – ответила Валери. Инносент улыбнулся.

– Я привожу сюда всех своих подружек, – сказал он. – До и после. Им нравятся устрицы, но после – больше.

Валери не нашлась, что на это ответить, но после такого замечания твердые белые моллюски показались ей неудобоваримыми. Равно как и белое итальянское вино. Поэтому она набила рот салатом.

Вкусный салат. Хороший ресторанчик на задах частного жилого дома – то ли встроенный в него, то ли пристроенный. Белые столики окружены цветами и другой растительностью, пол земляной, поэтому все растет прямо в зале. Тропические цветы гораздо ярче, чем цветы в Южном Иллинойсе.

Подошла официантка – взглянуть, не нужно ли чего-то, и Инносент, обхватив ее ручищей, принялся поглаживать.

– Так ты здесь теперь работаешь? – спросил он.

– Совсем недавно, – отвечала официантка, маленькая веселая толстуха с очень милым личиком и красно-бурой кожей. – Устала день-деньской сидеть в конторе. Может, вернусь в Белиз-Сити.

Инносент улыбнулся Валери.

– Сьюзи любила устриц после, – сказал он и, стиснув ногу официантки, спросил: – Разве не так, малышка?

Сьюзи захихикала, Инносент подмигнул Валери.

– Но сама любовь нравилась ей еще больше.

Сьюзи обменялась с Валери многозначительными взглядами.

– Всякий мужчина считает себя чемпионом, – сказала она. – «Ну, дорогая, разве я не лучший? Разве я не самый-самый?» – «О, конечно, дорогой! О, да!»

Под оглушительный хохот Инносента Сьюзи сделала жест, какой делают рыболовы, описывая добычу. Рыбешка получилась мелкая.

Валери пришлось засмеяться. И съесть устрицу. Вопрос теперь состоял в том, придется ли ей завалиться в постель с Инносентом Сент-Майклом. Впрочем, «придется» – не то слово. Видимо, это будет своеобразной взяткой представителю третьего мира. Мздой за сотрудничество. Валери не очень разбиралась в механике таких дел, но поняла, что Инносент оставляет решение за ней, в то же время без излишней грубости подталкивая ее на единственно возможный путь. Она выпила еще вина. Инносент ослепительно улыбнулся ей.

– Ну так что, Валери, нравятся устрицы?

Она хихикнула, будто одна из его подружек.

ЧЕРНЫЙ СУХОГРУЗ

«Эта стела может оказаться очень ценной. Смотря в каком состоянии остальная ее часть», – сказал Уитчер. Тощий негр стоял у окна гостиничного номера и выглядывал на улицу. Прямо под окном был бассейн, в котором сейчас никто не купался. Отсюда нельзя было увидеть окна ресторана, но тощий негр и так знал, кто там сидит.

«Их тут целая куча», – небрежно бросил Кэрби. Кассеты двух магнитофонов монотонно крутились. «Пошли дальше», – голоса смолкли, сменившись звуками одышки и шелестом травы на склоне холма. Тощий негр взглянул на столик, где стояли два магнитофона, потом опять с легким сожалением посмотрел в окно. В ресторане продолжалось совещание Кэрби, Уитчера и Фелдспэна. Интересно, записывают ли американские гости и этот разговор тоже? Пошлют ли его сюда еще раз, чтобы снять копию с другой пленки? Если пошлют, то он услышит, как Кэрби скажет:

– Ладно, договорились. Я вывезу из страны все, что мы найдем внутри храма. Вы продадите это через своих людей, и мы поделим барыш поровну.

– Вам придется довериться нам, – отвечал ему Уитчер. – Хотя вы, наверное, знаете, сколько обычно стоят такие вещи.

– И очень хорошо. Кроме того, вам тоже предстоит довериться мне. А вдруг я всучу вам подделки?

Фелдспэн удивился, Уитчер рассмеялся.

– Да зачем вам это, господи? У вас есть храм, битком набитый подлинниками, которых, вероятно, достаточно, чтобы озолотить всех нас. Так чего ради подвергать риску наши отношения?

– Вот именно. По той же причине вы, ребята, будете честно рассчитываться со мной.

– Разумеется.

– Единственная трудность – вывоз товара из страны, – сказал Фелдспэн.

– У меня есть свои способы, – заявил Кэрби и умолк, потому что официантка принесла еду. Пока она расставляла тарелки, все смотрели в окно на пустой бассейн и океан за ним.

Там стоял на рейде черный сухогруз. Дотошные британские таможенники обнаружили его где-то к северу отсюда и арестовали, потому что корабль был набит марихуаной. Теперь судно конфисковали, точно так же, как некогда грузовичок Мэнни Круза, и оно стояло тут в ожидании правительственного аукциона.

Наверху магнитофон сказал голосом Кэрби: «Все мы должны помалкивать об этом храме. Здесь, в Нью-Йорке, где угодно».

Наконец официантка ушла.

– Американцев, бывало, ловили при попытке вывезти из Белиза резные камни и прочее, – произнес Уитчер. – Ловили и сажали.

– Вот почему вам повезло с партнером, – ответил Кэрби.

– Вряд ли вы поделитесь с нами вашими методами контрабанды, – почти робко сказал Фелдспэн.

– Отчего же нет? – Кэрби ухмыльнулся. – По правде сказать, они – моя гордость. Понимаете, в Белизе не один главный предмет контрабанды, а два. Первый – древности майя, второй – марихуана.

Фелдспэн заулыбался, вспоминая что-то, а Уитчер спросил:

– Вы занимаетесь и тем и другим, верно?

– Я сочетаю виды деятельности, – сказал Кэрби. – Правительство строго карает за вывоз древностей. Возможно, при выезде ваш багаж подвергнется досмотру, коль скоро у вас в паспортах записано, что вы – торговцы древностями.

– О, господи, – произнес Фелдспэн и встревоженно взглянул на Уитчера.

– Их волнует только доколумбово искусство, – сказал Кэрби. – Что касается марихуаны, то британцы и янки иногда могут пошуметь, но местным властям наплевать. Это дело приносит немало американской валюты. Здесь им занимаются тихо и по мелочам, не то что в Колумбии или Боливии, где целая кокаиновая индустрия. И зелье служит неплохим подспорьем для фермеров, которые выращивают тростник вокруг Ориндж-Уолк. Я вывез отсюда немало мешков, и никто даже не приглядывался ко мне. По правде сказать, после ленча у меня встреча с одним парнем по этим делам.

Уитчер и Фелдспэн с любопытством уставились на него. Фелдспэн подался вперед и спросил гораздо более доверительным тоном, чем когда они обсуждали незаконный вывоз бесценных древностей майя:

– Вы имеете в виду торговца?

– Посредника, – ответил Кэрби. – Это американец. Прилетает сегодня днем. – Затем, словно испугавшись, что сказал слишком много, он тоже наклонился вперед. – Слушайте, там, на севере, он слывет страшным человеком, – прибавил он, понизив голос. – Если он заподозрит, что я болтал о нем, всем нам будет худо.

– Мы ни словечка не скажем, – вымолвил Уитчер.

– Если увидите нас вместе, притворитесь, что не знаете меня, – велел Кэрби.

– Ясное дело, – Уитчер кивнул, как заправский заговорщик.

– Ладно, – сказал Кэрби, – план такой. Я сажусь в свой маленький самолетик, нагруженный мешками с зельем. Все знают, чем я занимаюсь, и всем глубоко плевать. Я взлетаю и отправляюсь во Флориду. – Он еще больше подался вперед и, подмигнув, добавил: – А в мешках вполне могут оказаться древности майя.

Магнитофоны наверху щелкнули и отключились. Тощий негр зевнул, потянулся, отошел от окна и нажал кнопки перемотки.

– Блестяще! – воскликнул в ресторане Фелдспэн. Кэрби улыбнулся и кивнул.

– Я краду тачки, – сказал Уитчер.

– Совершенно верно, – согласился Кэрби.

– «Похищенное письмо», «Троянский конь»! – вскричал Фелдспэн.

– Я и не утверждал, что действую очень оригинально, – ответил Кэрби, начиная испытывать легкое раздражение.

– А во Флориде мы подкатываем тачки к самолету! – вставил Уитчер.

– Вот именно. И возникает вопрос: кто будет встречать меня там – вы или другие люди.

– Во Флориде? – гости переглянулись. – Наверное, мы должны сделать все сами.

– Да, – согласился Фелдспэн. – Вы только укажите место и время.

– Хорошо. Значит, ни с кем другим я дела не имею, – сказал Кэрби. – Я даже не вылезу из самолета, пока не увижу одного из вас.

– Наверное, ваша работа требует большой осторожности? – проговорил Фелдспэн.

– Осторожность – моя вторая натура, – ответил Кэрби.

Тощий негр положил магнитофон на место, сунул в карман второй – тот, на который записывал, – и тихонько покинул номер Уитчера и Фелдспэна.