Текст книги "Людишки"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Зачем?

– Я забираю тебя с собой. А ты как думала?

– Я помогла вам!

– Маловато, Пэми. – Он пожал плечами и добавил: – Не усугубляй свое положение. Одевайся.

Пэми уже знала, что она сделает в следующее мгновение.

– Можно взять ее с собой? – спросила она, указывая на лампу.

– Бери, – отозвался полицейский, вытягиваясь в кресле.

Пэми шагнула вперед, схватила лампу и швырнула ему в лицо. Руки полицейского дернулись, но было уже поздно. Стекло раскололось, пылающий керосин разлился по его телу, а Пэми юркнула в дверь и была такова.

Она стремглав неслась по лестнице, вспоминая задним числом, что объятое огнем тело полицейского даже не шевельнулось, словно он заранее знал, что предпримет Пэми.

Она бежала по Сто двадцать первой улице – босая, в одной майке, без сумочки и денег, а сзади разгорался пожар.

Аннаниил

Сьюзан!

Огонь пожирал стол, пол и тело, но я продолжал сидеть, размышляя о том, что все это значит. Видимо, я слишком долго крутился вокруг Сьюзан Кэрриган, так что какой-нибудь демон заметил нас и донес своему хозяину, а тот отправился к ней разнюхать о моих планах.

Как он поступит? Он не причинил Пэми вреда, только держал ее при себе и ждал, когда я за нее возьмусь. Может, он сделает то же самое и со Сьюзан? Или решит, что пришло время действовать?

Я не должен забывать о ничтожной роли Сьюзан в моем замысле. Сьюзан – это лишь наживка, призванная вывести на сцену Григория Басманова. Если наживку можно использовать дважды – что ж, тем лучше. Если Сьюзан сумеет отвлечь внимание дьявола от моих действии – что ж, это еще лучше. Да.

Я не должен забывать о том, что даже при самых благоприятных обстоятельствах жизнь Сьюзан – лишь краткое мгновение в моей жизни. Ей осталось жить не дольше, чем всей планете, – от силы неделю-другую. Какая разница, если ее жизнь окажется еще короче? Что значит жизнь Сьюзан в бесконечном течении времени?

Я не должен забывать о том, что пламя прорвалось сквозь пол и населяющие этот дом существа уже бегут от пожара, спасая свои жизни, что сидящее в этом кресле тело уже проваливается сквозь прогоревшие доски и падает в горячем дыму с третьего этажа на первый, а на темных улицах уже завывают пожарные сирены.

Я должен помнить все.

X

Она спит. Почти невесомый, я сижу у нее на груди, почесывая когтями свои задранные колени, я чувствую аромат ее дыхания и ее тела. Она только что переспала с мужчиной, в ее теле, мыслях и постели воцарились мир и покой. Я прикасаюсь к ее снам своими мыслями, и она начинает постанывать. Она чувствует мое прикосновение, ощущает мое тело, которое легче перышка, она боится.

Это существо не похоже на Пэми. Я нарежу его тонкими ломтями, и оно откроет мне свои тайны. Оно скажет все. И этот святоша уже никогда не сможет воспользоваться его услугами.

Я вонзаю когти в ее грудь. Она открывает глаза. Она видит меня. Она начинает кричать.

23

«Уж лучше бы я остался в Нью-Джерси», – подумал Фрэнк. Патрульная машина по-прежнему маячила в зеркальце, преследуя его. Полицейские не предпринимали никаких действий. Просто ехали следом.

«Не надо было приезжать в город в пять утра, – подумал Фрэнк. – Уж лучше было дождаться часа пик и смешаться с толпой».

В том-то и беда, что Фрэнк не пожелал ехать в час пик. Он по-прежнему катался на «шевроле», украденном в аэропорту «Уэйр-Кук», Индианаполис. Он ехал по Нью-Джерси; уже наступила глубокая ночь, но Фрэнк решил добраться до Нью-Йорка, избавиться от машины и, переночевав в отеле, раздобыть наутро новую.

Итак, он пересек штат Нью-Джерси и оказался на мосту Джорджа Вашингтона. Парень, взимавший плату за проезд, посмотрел на него как-то странно, и Фрэнк тут же почуял опасность. То ли машина, то ли сам Фрэнк возбудили у парня подозрения, и Фрэнк немедля насторожился. Он отлично разбирался в таких вещах.

Оказавшись на Манхэттене, Фрэнк покатил по Вестсайду. Кроме него, на Генри-Гудзон-парквей не было почти никого, но, стоило ему свернуть на Сто пятьдесят восьмую улицу, как откуда-то сбоку выскочила патрульная машина. Фрэнк сбавил ход и ехал примерно на три мили в час быстрее положенного, а в шести корпусах позади с той же скоростью ехала бело-голубая машина. И ехала до сих пор.

«Меня выдал парень на мосту, – подумал Фрэнк. – Он догадался, что дело нечисто, и сообщил в патрульную службу, и теперь полицейские тащатся за мной, прокручивая номер машины через компьютер. Интересно, объявили мою машину в розыск или еще нет? Интересно, прилетел ли тот житель Индианаполиса, приехал ли на аэропортовском автобусе на стоянку, где оставлял свой автомобиль?»

Даже если кража машины не обнаружена, полицейские вполне могли на всякий случай проверить парня, сидевшего в «шевроле» – просто так, от нечего делать. Документов у Фрэнка не было. Ни удостоверения личности, ни уж тем более техпаспорта.

«На кого записан этот автомобиль?»

«Он принадлежит некоему Джону Ду, господин офицер».

Сто двадцать пятая улица; очередной поворот. Скорчив беззаботную мину, хотя никто не мог его видеть, Фрэнк неторопливо свернул с шоссе, спустился вниз и описал плавную дугу. Полицейская машина продолжала висеть на хвосте.

Проклятие! Первый светофор на пути Фрэнка сиял зеленым огоньком, и он проехал прямо. Патрульная машина тащилась следом, отстав на полквартала. На втором светофоре включился желтый свет. Фрэнк поддал газу, пересек перекресток и вновь сбросил скорость. Наступил решительный момент: либо патрульная машина остановится на красный свет, либо на ее крыше вспыхнут и закрутятся красно-белые маячки, преследователь промчится через перекресток и уткнется в бампер Фрэнка.

«Я должен попытаться улизнуть», – подумал Фрэнк, понимая всю безнадежность этой затеи и осознавая, что другого выбора у него нет. Ему оставалось лишь углубиться в лабиринт города и попробовать избавиться от «хвоста», петляя по улицам. Фрэнк уставился в зеркало, затаив дыхание и разинув от напряжения рот. Полицейская машина… остановилась!

Впереди мерцал зеленый свет. Фрэнк свернул направо, потом сразу же налево и опять вправо. Он метался из стороны в сторону, стремясь во что бы то ни стало сбить полицейских со следа. Улицы заволокло предрассветной мглой, ни машин, ни пешеходов не было. Фрэнк мог спастись, только держась подальше от шоссе, затерявшись в недрах города, спрятавшись там…

Вдалеке взвыли сирены! Его ищут!

Внезапно, откуда ни возьмись, в свете уличных фонарей показалась худющая негритянка в необъятной кроваво-красной футболке. Она отчаянно размахивала руками, а ее испуганное лицо было залито слезами. Негритянка была босиком, и в первое мгновение Фрэнку показалось, что ей лет десять. Подумав, что перед ним ребенок, подвергшийся насилию, он машинально нажал на тормоз, но не остановился и продолжал медленно ехать вперед.

Когда пассажирская дверца со скоростью пять миль в час проплывала мимо негритянки, она вцепилась в ручку, дернула ее и нырнула в машину головой вперед. Дверца ударила ее по ногам, и Фрэнк испуганно нажал на педаль газа. Девушка подтянулась и села, ее колени оказались на полу, руки – на сиденье, а широко распахнутые глаза на физиономии с изуродованной челюстью с мольбой впились в лицо Фрэнка. Он мельком подумал о возможной засаде и пришпорил автомобиль; от рывка дверца захлопнулась, но неплотно, и продолжала громыхать. И в этот миг Фрэнк понял, что ошибся. «Это взрослая женщина, – подумал он, разглядывая негритянку. – И вдобавок самая безобразная из всех, что я встречал в своей жизни».

– Мистер, увезите меня отсюда! – воскликнула она, произнося слова со странным прищелкивающим акцентом. – Я сделаю все, что хотите, только увезите меня отсюда!

24

Сьюзан очнулась от кошмарного сна, но явь оказалась еще страшнее. Перед ней маячило чудовище, терзавшее ее грудь когтями и сверкавшее багровыми глазами. Сьюзан закричала, и чудище раскрыло кривой, увенчанный усами клюв, обдав женщину столь смрадным дыханием, что ей, хотя она и была испугана, пришлось усилием воли подавить приступ тошноты.

– Сьюзан… – протянуло чудище скрипучим голосом, словно собака, научившаяся говорить. Из его клюва показался узкий раздвоенный язык, будто ночной гость намеревался отведать крови своей жертвы.

«Я сплю», – подумала Сьюзан, но тотчас поняла, что все это происходит наяву.

Чудовище вытянуло переднюю лапу, и его серо-зеленый коготь, словно играя, коснулся кончика носа женщины. От прикосновения тело Сьюзан охватил жаркий огонь; она закричала, ощущая, как в ее легких пылает сера.

– Сью-зан! – каркнуло чудовище и навалилось на грудь женщины невыносимой тяжестью, потом вновь стало почти невесомым. – Сьюзан? – спросило оно, сверкая красными глазами так, словно надеялось, что жертва откажется отвечать и постарается как можно дольше хранить молчание. – Что вы делаете вдвоем? Зачем познакомились?

«Энди», – вспомнила Сьюзан, но промолчала и вновь подумала, не сон ли это. Сидевшая на ней тварь внезапно посмотрела вверх, словно испугавшись; из ее глаз ударили лучи белого света.

Нет, не из ее глаз; в ее глаза. Откуда-то извне. Похожие на длинные узкие конусы, белые лучи вонзились в глаза демона, словно наполняя его молоком, наполняя его чешую и мех пульсирующим светом, раздувая его тело; демон широко открыл клюв, едва не вывихнув себе челюсть; его раздвоенный язык яростно извивался, словно попал в капкан и тщетно пытался вырваться из пасти своего обладателя.

Белый свет пылал в туловище демона, сжигая и испепеляя его; он взвыл от невыносимой боли, придавил своей тяжестью Сьюзан и взмыл в воздух. Распахнулись огромные серо-зеленые крылья, заполняя собой комнату, яростно хлопая и срывая со стен картины и зеркало – зеркало, в котором ничего не отражалось. Демон изогнулся и вонзил клюв себе в грудь, пытаясь добраться до белого огня, пожиравшего его внутренности.

Граф Дракула как ни в чем не бывало сидел в деревянном кресле у окна, положив правую ногу на левую, спокойно скрестив руки и наблюдая за битвой, разыгравшейся в комнате. Обезумев от страха и боли, Сьюзан приподнялась в постели, истекая кровью, которая хлестала из разодранной когтями груди, и с ужасом посмотрела на очередного гостя.

Дракула повернул голову. Его движения сопровождались сухим потрескиванием электрических разрядов. Он обнажил окровавленные клыки и улыбнулся Сьюзан.

– Итак, он не может без тебя обойтись, – любезно произнес Дракула с легким акцентом. – Ты занимаешь центральное место в его замысле.

Бессмысленные слова казались Сьюзан продолжением пытки. Она смотрела на своего мучителя в его новом обличье, а тот вновь уставился вверх, где понемногу утихало отчаянное хлопанье крыльев. Судя по всему, исход сражения был предрешен. Крылья демона судорожно подрагивали, скрипя, словно старая кожа.

«Нет, это не демон, это лишь одно из его обличий, пустая оболочка», – поняла Сьюзан. Демон принял иную форму и спокойно сидел, поглядывая по сторонам и явно забавляясь.

Судя по всему, противник, кто бы он ни был, тоже понял свою ошибку, потому что грудь птицы-упыря внезапно треснула, и оттуда хлынул яркий свет, ослепляя Сьюзан, которая успела заметить, как призрак Дракулы растворился в воздухе и исчез.

Сьюзан зажмурилась, но свет был столь ярок, что глаза даже из-за прикрытых век различали кости ее рук; и в этот миг женщину охватило ощущение перемены. Ее объяло нежное тепло, свет утратил пугающую яркость, смягчился, успокоил Сьюзан, снял боль и страх, ласково прикоснулся к ее мыслям, и Сьюзан погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Зазвонил будильник. Сьюзан открыла глаза. Какой ужасный сон! Все было как наяву!

Сьюзан уселась на кровати, веря и не веря своим ощущениям. Ран на груди не было. Картины и зеркало висели на стенах. В воздухе ощущался легкий запашок горелой резины.

25

Они называли это «отправлением правосудия». Они спорили, не обращая на Ли Квана ни малейшего внимания, словно тот не говорил по-английски, а если и говорил, это не имело никакого значения. Они произносили слово «правосудие», улыбаясь, облизываясь и показывая друг другу оскаленные клыки, как будто Ли Кван был сочным бифштексом, которым мог насладиться лишь один из них.

Четыре дня Ли Квана гоняли по камерам и кабинетам. Команда «Звездного странника» передала его людям в мундирах иммиграционной службы США, которые провезли юношу в машине по Нью-Йорку, столь знакомому по фотографиям и кинолентам, доставили его в какое-то учреждение, провели вверх по лестнице и втолкнули в зал с клеткой из ячеистой металлической сетки. Ли Квана заперли в клетку и покормили, после чего туда вошел нью-йоркский полицейский и увез молодого человека в самую настоящую тюрьму, где его бросили на ночь в камеру-одиночку. Наутро им занялось сначала ФБР (очередное здание, очередная камера), потом – сотрудники спецслужб, потом опять полиция. И вновь иммиграционная служба. Время от времени Ли Кван представал пред очи судей, которые переругивались с представителями властей, не обращая на юношу ни малейшего внимания. Так оно и шло.

Первые два дня Кван не оставлял попыток поведать об обстоятельствах, в которые он угодил, рассказывал о себе всем и каждому, но его никто не слушал, никому не было до него дела – ни судьям, ни людям в форме, перевозившим его с места на место, никому. Порой рядом возникали мужчины в поношенных костюмах, с лоснящимися портфелями в руках. Они называли себя адвокатами и заявляли, что намерены представлять интересы Ли Квана. Он пытался говорить с ними, но их не интересовали его слова. Если в этом и был какой-то смысл, сводился он к тому, что Ли Кван вообще никого не интересовал.

Один адвокат, самый честный из них, а точнее – единственный честный человек в этой компании, – сказал Ли Квану без обиняков:

– Забудьте об этом, Кван. Никто не считает вас политическим заключенным. Это поставило бы всех нас в чертовски затруднительное положение, так что не обольщайтесь. Вы у нас… сейчас посмотрим… – он сверился с бумагами, извлеченными из сверкающего чемоданчика, – …вы у нас обычный безбилетник, незаконный иммигрант, обвиненный в воровстве…

– Воровство? И кто же называет меня вором?

– Узнаете в суде, Кван. Ваша фамилия Кван, если я не ошибаюсь?

– Моя фамилия – Ли, – ответил юноша. – А имя – Кван.

– Ага. – Мужчина нахмурился и уткнулся в бумаги. – А у меня записано наоборот.

– Ли Кван. Все правильно.

Мужчина понимающе улыбнулся.

– Я понял! У вас и вправду все наоборот! Это у всех китайцев или только у вас лично?

– У всех.

– Значит, вас следует называть «мистер Ли»?

– Да.

– Точь-в-точь как того парня, что стирает мои рубашки. – Мужчина одарил Квана широкой улыбкой и добавил: – Я готов сделать для вас все, что в моих силах, мистер Кван… мистер Ли… И я сделаю все, что только смогу.

Больше Кван его не видел.

Хуже всего были женщины. Среди чиновников, через руки которых, словно монашеские четки, проходил Кван, попадались женщины, но даже они не пожелали выказать ни малейшего сочувствия к юноше. Все они носили форму либо были одеты в строгие костюмы, их глаза обдавали холодом, безразличием, а то и неприязнью. Вокруг их сурово сжатых губ ходили желваки. Они встречались с Кваном в пустых кабинетах с железной мебелью, щелкали шариковыми ручками и замками портфелей, но, проходила ли беседа наедине или в присутствии третьих лиц, ни одна из чиновниц не проявила снисхождения.

Поначалу Кван пытался привлечь внимание женщин привычным способом, демонстрируя учтивые манеры и любезность, оставаясь при этом привлекательным представителем противоположного пола, однако его потуги ни разу не нашли отклика в их сердцах.

Разумеется, Кван не надеялся, что женщины станут отдаваться ему прямо здесь, на металлических столешницах. Он рассчитывал на благожелательное отношение, личный контакт, человечность, присущие миру, оставшемуся за пределами душных камер, в которых происходили встречи. Не замечая Квана, женщины умаляли значимость его существования; выставляя напоказ свою бесполость, они делали бесполым и пленника.

Кван не осознавал этого в полной мере, лишь чувствовал, что к безысходному ощущению поражения, вызванному действиями этих бездушных автоматов, притеснявших его и затыкавших ему рот, начинают примешиваться все углубляющиеся чувства душевного упадка, потери самоуважения и веры в благополучный исход. Правительство лишило его нравственных устоев, чиновники – прав и средств защиты, а женщины выхолостили его душу.

Одиннадцать дней власти играли с Ли Кваном, как кошка с мышкой. Его никто не слушал и не собирался слушать. В их игре ему была отведена роль бадминтонного воланчика. Лишенный права принять в игре непосредственное участие, он не мог и победить.

На двенадцатый день Кван решил покончить со своим ничтожеством, превратившись в ничто. Оказавшись в очередной камере, он взял полный тюбик зубной пасты, открутил колпачок, засунул тюбик как можно глубже в горло и принялся выдавливать пасту дрожащими пальцами. Наконец все вокруг закружилось, тело пронзила нестерпимая боль, и Ли Кван потерял сознание.

И умер бы, кабы падение не наделало столько шума.

Потом был мучительный миг пробуждения в клинике. Первые сутки Кван не выказывал интереса к окружающему, притворяясь мертвым. Он потерял дар речи и едва мог шевелиться. Из его ноздрей и отверстия в шее торчали трубки. Иглы накачивали жидкость в его вены, запястья и лодыжки были туго связаны. Вокруг хлопотали мужчины и женщины в белых халатах; их не интересовал его мозг, они заботились лишь отеле. Кван обращал на них не больше внимания, чем они на него. В окно слева от кровати виднелось голубое небо; юноша не обращал внимания и на него.

На второй вечер в палате появился мужчина в мятом твидовом костюме, с галстуком-бабочкой. Он пододвинул кресло к кровати с таким расчетом, чтобы не загораживать окно, уселся и сказал:

– Я думал, что азиаты – народ терпеливый.

Охваченный негодованием, Кван немедленно стряхнул оцепенение и, повернув голову, посмотрел на вошедшего. Круглое лицо, круглые глаза за круглыми стеклами очков в роговой оправе, густые, словно наклеенные, бурые усы. Дурацкий темно-синий в белый горошек галстук-бабочка. Как только можно было такой надеть? Если бы Кван мог говорить, он бы непременно высмеял гостя.

– Где же ваша хваленая китайская непробиваемость, Кван? – спросил мужчина, улыбаясь. – Вы позволите обращаться к вам по имени? «Мистер Ли» – это очень уж чопорно. Если бы вы могли говорить, вы могли бы называть меня Бобом. Как вы уже догадались, я – психиатр.

Кван закрыл глаза и отвернулся. Его охватили стыд, отвращение и скука. Что за глупое имя – Боб. Он подумал, что примерно такими же звуками, вероятно, общались между собой йети – снежные люди.

Боб рассмеялся и сказал, обращаясь к закрытым глазам Квана, его затылку и отчужденности:

– Вы предпочли бы смерть такому исходу, верно? Обычное дело, когда речь идет о самоубийстве. Если попытка не удается, человеку волей-неволей приходится иметь дело с психиатром.

Кван медленно разомкнул веки и посмотрел на мужчину, всеми силами стараясь придать лицу холодное, бесстрастное выражение. Он понимал, чего добивается гость. Намерения были ясны и невыносимо оскорбительны. Он собирался втереться в доверие к пациенту, подружиться с ним и заставить его считать себя заботливым сердобольным человеком. При этом подразумевалось, что, если Кван отнесется к Бобу по-дружески, он – а в его лице и все человечество, – ответит тем же. А это была неправда.

– Ну что ж, Кван, – сказал Боб. – Сейчас, я полагаю, вам нужны факты. Отлично. Вы изрядно раскурочили свои внутренности, и вас пришлось доставить в медицинский центр Нью-Йоркского университета, где нашлись необходимое оборудование и достаточно квалифицированные врачи, которые вытащили вас с того света. Сейчас вы находитесь в больнице, а не в тюрьме, но у дверей палаты круглосуточно дежурит полицейский. Его хотели посадить прямо здесь, поместить где-нибудь в уголке, но мы отговорили полицию от такого решения.

Как ни старался Кван сохранить внешнее безразличие, в его глазах мелькнула искорка любопытства. Заметив это, Боб улыбнулся и продолжал:

– Мы сознаем, что именно представители власти довели вас до нынешнего состояния, и хотим заверить вас, что больше такого не повторится. Поверьте, Кван, потерпи вы еще чуть-чуть, череда безликих чиновников в конце концов оборвалась бы, и нашелся бы человек, готовый выслушать вас со всем вниманием. – Он улыбнулся, эдакий мудрый наставник, ободряющий своего ученика. – К счастью, еще не все потеряно. Через недельку-другую к вам вернется голос, и мы сможем вместе заняться устройством вашего будущего. Ну что, Кван? – спросил он, и его живая круглая физиономия засияла над дурацким галстуком. – Может быть, вы вознаградите мои усилия, хотя бы выразив сомнение в моих словах?

Нет. Я не хочу вновь обретать голос. Я не желаю возврата к прошлому.

«Он напоминает мне Сэма Мортимера, – подумал Кван. – Сэма Мортимера, того самого журналиста из Гонконга, который меня предал. Те же показные сердечность, дружелюбие и откровенность. Профессиональная благожелательность». Кван смотрел на психиатра, надеясь, что его лицо не выражает никаких чувств.

Боб помолчал, откинулся на спинку и пожал плечами.

– Что ж, у нас еще есть время, – сказал он, явно не догадываясь, какие чувства вызвали у Квана его слова. – Между прочим, вам совсем не обязательно лежать связанным, – добавил он. – Вас спеленали только для того, чтобы вы не причинили себе вреда – например, не выдернули трубки. В этой комнате вы ни при каких обстоятельствах не сможете убить себя, только нанести вред своему здоровью, а этого никто не хочет. И если я смогу ручаться врачам и полицейскому, что вы не станете возобновлять попытки самоубийства, то, я в этом совершенно уверен, мы сможем снять с вас ремни, чтобы вы могли садиться в кровати и любоваться рекой за окном. А я принесу вам что-нибудь почитать. Вы хотите читать? На каком языке? На китайском? На английском?

Кван закрыл глаза. По его щекам потекли слезы, жгучие, словно кислота. Победить не удастся. Имя им – легион, они в силах собрать под свои знамена столько солдат, сколько пожелают. Кван лежал на кровати, одинокий, беспомощный, всеми преданный, страдающий. У него отняли даже право прекратить существование.

– Журналы? На китайском языке?

Кван кивнул, не открывая глаз. Еще одно поражение.

Усевшись в кровати и повернувшись налево, Кван увидел за окном бурные воды Ист-Ривер, на дальнем берегу которой раскинулся промышленный район Куинс. Изредка по реке проплывали суда, в основном торговые: баржи, буксиры, иногда – маленькие грузовые катера. Время от времени опускались и взлетали крохотные гидропланы. Ближний берег реки, едва видимый из-за подоконника, был заполонен машинами, мчавшимися по проезду Франклина Делано Рузвельта. Дорожная суета только подчеркивала запустение, царившее на реке, которую невозможно было даже представить себе спокойной. Глядя в окно и наблюдая за бегущими серыми волнами, Кван вспоминал о своем путешествии на лодке из континентального Китая в Гонконг. Тогда он был совсем другим человеком. С какой надеждой он налегал на весла, вглядываясь в огни приближающегося города!

Повернувшись направо, Кван видел дверь палаты, в которую время от времени входили врачи, медсестры и Боб. Всякий раз, когда отворялась дверь, Кван выглядывал наружу и замечал полицейских в форме, все время разных. Как правило, полицейский сидел, широко расставив ноги, у противоположной стены в кресле из металлических трубок и читал газету либо просто оглядывал широкий коридор, вероятно, любуясь бедрами какой-нибудь медсестры. Однажды на дежурство прибыла женщина-полицейский. Она читала журнал.

Кван тоже читал. Рядом с его кроватью стоял белый металлический столик, на котором лежали принесенные Бобом журналы, а также карандаш и блокнот – на тот случай, если пациент захочет изложить просьбу или замечание. Квану было нечего сказать, поэтому карандаш с блокнотом лежали без дела, но журналы он читал – и китайские, и английские. Как ни старался юноша отгородиться от внешнего мира, тот назойливо напоминал о себе, наполняя душу Квана безверием и чувством безнадежности.

Остальное время Кван спал. Его пичкали лекарствами, осматривали, проводили лечебные процедуры. Горло и пищевод Квана были повреждены столь серьезно, что он не мог ни есть, ни пить, ни говорить, и если игла внутривенного питания, воткнутая в его левое предплечье, успешно восполняла первые два недостатка, то третий пациента не волновал.

Как только отпала необходимость в применении болеутоляющих средств, сон юноши вновь сделался чутким, поэтому он сразу услышал, как открывается дверь, и тотчас посмотрел на нее. Дверь широко распахнулась, и на пороге показался залитый светом из коридора человек, входивший втемную палату (вид на реку закрывался на ночь ставнями). Человек прикрыл дверь и бесшумно шагнул вперед, но перед глазами Квана по-прежнему стояло видение: коридор и пустое кресло напротив двери.

По-видимому, полицейскому что-то понадобилось в палате.

Нет. Быстрый взгляд на освещенную фигуру оставил у Квана впечатление, что человек одет в длинный белый врачебный халат, а не в полицейскую форму. Однако, входя ночью в палату, сотрудники клиники непременно откидывали покрытую резиной металлическую лапу, удерживавшую дверь открытой, чтобы в помещение проникал свет из коридора, да вдобавок включали маленькие фонарики. Это делалось, чтобы не зажигать лампы под потолком и не беспокоить больного.

Долгое время пробывший в темноте, Кван мог различать хотя бы контуры. Человек, вошедший из ярко освещенного коридора, был вынужден искать путь впотьмах ощупью. Он налетел на кресло, и юноша услышал скрежет железных ножек.

Внезапно он понял, что происходит. Опутанный тянущимися из носа трубками, прикованный к постели привязанной к левому предплечью доской, удерживавшей в неподвижности иглу внутривенного кормления, Кван попытался сесть, испуганно и нечленораздельно хрипя, впервые за все время пребывания в клинике издавая звуки. Хрип причинил ему невыносимую боль и вынудил незваного гостя на мгновение остановиться.

– Ты проснулся, Кван, – вкрадчиво прошептал незнакомец на кантонском диалекте. – Ты проснулся? Я пришел помочь тебе. – Мужчина умолк и вновь двинулся вперед.

Кван понимал, какую помощь сулит ему этот вкрадчивый ублюдок. Он уже пытался убить себя, но руководствовался своими причинами, преследовал свои цели, однако его намерения чудесным образом совпадали с их желаниями. Какую добрую услугу оказал бы он им, наложив на себя руки и заодно избавив их от возможных неудобств! Но он потерпел неудачу, как, впрочем, и во всех других делах, – теперь Кван видел это совершенно отчетливо, – и они решили ему помочь, руками секретаря посольства, военного атташе или какого-нибудь шофера из китайского представительства при ООН, чтобы вторая попытка оказалась более успешной.

«Я им не поддамся», – подумал Кван, инстинктивно готовясь к сопротивлению, цепляясь за жизнь с тем же упорством, с каким он только что пытался от нее избавиться. Он вновь издал хрип, не обращая внимания на боль, однако его зов оказался слишком тихим, чтобы его можно было услышать из-за закрытой двери.

Где же полицейский?

– Не волнуйся, Ли, нам никто не помешает, – послышался вкрадчивый шепот. – Мы кое-кого подмазали, и теперь полицейский по своей наивности считает, будто его убрали с поста, чтобы не мешать фотографу из «Нью-Йорк пост». Короче говоря, мы остались наедине. Ты хочешь спать, Ли Кван, и я приехал, чтобы помочь тебе уснуть, крепко и надолго.

Размытая фигура вплотную приблизилась к кровати. Все еще пытаясь приподняться, Кван увидел, как рука мужчины потянулась к подушке. Кван отпрянул, упершись ладонью в грудь мужчины и отталкивая его изо всех сил, но он был слишком слаб, а на груди, в которую он упирался, бугрились мышцы.

Подушка опустилась на его лицо, вырвав трубки из ноздрей и смяв шланг, торчавший из горла, и тот растерзал пищевод Квана; теперь он боролся не со смертью, а с мучительной болью. Он бессмысленно размахивал свободной рукой, а мужчина тем временем налегал на него своим весом, причиняя юноше ужасные страдания.

Рука Квана скользнула по твердому плечу и локтю мужчины, метнулась в сторону, ударилась о металлический столик, заскребла по нему, словно паук, нащупала твердый предмет, стиснула его пальцами и вонзила в тело противника.

– М-мм…

Что ж, неплохо. Кван, перед глазами которого вспыхивали цветные круги, а голова и грудь распухали от недостатка воздуха, ударил во второй раз, в третий, четвертый… И вдруг предмет в его руке сломался, а давление на подушку внезапно ослабло. Кван отпихнул подушку, широко разинув рот, и увидел, что его пальцы сжимают карандаш, лежавший до сих пор без пользы на столике у кровати.

Неясная фигура отпрянула, закрыв обеими руками лицо. Кван подпрыгнул и свалился с кровати. Его тело пронзила боль, в сравнении с которой боль от выдранной из предплечья внутривенной иглы едва чувствовалась. Кван ринулся к выходу, протянув здоровую руку к двери, нащупал ручку и рванул ее на себя. Он был так слаб, что ему показалось, будто дверь открывается, преодолевая сопротивление толщи воды.

Бросив быстрый взгляд через плечо, Кван успел рассмотреть своего противника. Это был мужчина азиатской наружности, высокий и сухощавый, в белом халате врача. Широко раскрыв глаза и разинув рот, он хватался дрожащей рукой за обломок карандаша, торчавший у него из щеки, но не решался извлечь его. Увидев в дверях уже почти ускользнувшего Квана, мужчина издал короткий стон, выдернул карандаш из щеки и отшвырнул его в сторону. Из раны хлынула кровь, и Кван со всех ног бросился прочь.

Аннаниил

Они двинулись в путь намного раньше, чем я рассчитывал. Сначала – Фрэнк, а теперь и Кван.

Честно говоря, я не предвидел, что среди дряхлых китайских правителей может найтись столоначальник, которому достанет ума отдать распоряжение прикончить Ли Квана. К счастью, Квану удалось спастись, иначе мне пришлось бы начинать все сызнова, бросив членов первой группы на произвол судьбы, сулящей им весьма недолгую жизнь.

Разумеется, я поспешил на помощь Квану, но немного опоздал. Захлопнув за собой дверь, он бросился наутек, едва переставляя ослабевшие ноги, и тотчас очутился в объятиях своего ангела-хранителя. Убийца, ослепленный болью и вновь оказавшийся в темноте, налетел на кресло, которое я поставил на его пути, подарив Квану драгоценные секунды, чтобы проскочить тамбур и отыскать лестницу.

Кван мог того и гляди погибнуть от слабости, но я наделил его силой, которой хватит, чтобы спуститься на первый этаж и открыть дверь, еще секунду назад бывшую на замке; как только Кван вышел в нее, она заперлась снова. Трех медсестер и врача пришлось отправить окольными путями, чтобы Кван мог проскочить незамеченным. Открыв дверцу шкафчика, он обнаружил внутри только что появившийся там поношенный халат, который пришелся ему впору и скрыл его больничную пижаму. Рядом на полу валялись черные резиновые полусапожки, которые оказались лишь чуть-чуть великоваты. Кван сунул в них ноги и побежал дальше.