Текст книги "Дурак умер, да здравствует дурак!"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

Джек Райли – громадный, похожий на медведя дядя, сплошь усыпанный крошками трубочного табака. С тех пор, как я упал в обморок в кабинете стряпчего Добрьяка, минуло два часа. Мы с Райли вошли в бар на Восточной тридцать четвертой улице, и Джек сказал:

– Фред, если ты хочешь, чтобы я по твоей милости пристрастился к бутылке, то хотя бы заплати за выпивку.

– Думаю, это мне по карману, – ответил я. – Теперь-то уж точно.

Я опять почувствовал слабость в коленях, и Райли повел меня вглубь зала, к отдельным кабинкам. Он громогласно бранил меня, пока не подошла официантка, а потом заказал два «джека дэниэлса» со льдом и сказал:

– Если позволишь, Фред, вот тебе мой совет: найди другого поверенного.

– Но ведь это не совсем справедливо, не правда ли? – с сомнением ответил я. – В конце концов, Добрьяк уже взялся за дело.

– Так же, как я ухаживаю за своей девицей, – возразил Райли и, подняв руку, погладил воздух. – Слишком уж рьяно этот Добрьяк приударил за твоей мошной. Избавься от него.

– Ладно, – пообещал я, хотя втайне сомневался, достанет ли у меня духу войти в контору Добрьяка и объявить ему об отставке. Впрочем, я мог нанять другого поверенного и поручить ему уволить Добрьяка.

– А еще, – продолжал Джек, – тебе следует подумать о надежном вложении этих денег.

– Об этом я как раз предпочел бы не думать, – ответил я.

– Хочешь, не хочешь, а придется, – заявил он. – Не хватало еще, чтобы ты трезвонил мне по поводу потери очередной сотни долларов, пока все твое состояние не улетучится без следа.

– Давай обсудим это потом, – предложил я. – Когда я выпью и малость приду в себя.

– Деньги чертовски большие, Фред, – напомнил мне Райли.

Но я уже и сам это осознал. Триста семнадцать тысяч долларов плюс-минус пять центов. Более того, триста семнадцать тысяч долларов чистыми, после уплаты налога на наследство, издержек по передаче и прочих сборов и поборов. А первоначальная сумма составляла почти пятьсот тысяч. Полмиллиона долларов. Пять миллионов десятицентовиков. Похоже, у меня и впрямь был какой-то дядюшка Мэтт. То есть, не дядюшка, а брат бабки, которого так звали и которому я приходился внучатым племянником. Моя прабабка по бабкиной линии со стороны матери была замужем дважды и родила сына во втором браке, а у него, в свою очередь, было три жены, но ни одного отпрыска. (Эти сведения мы получили, второпях позвонив из конторы Добрьяка моей матушке в Монтану.) Дядя Мэтт, или Мэтью Грирсон, почти всю свою жизнь был неудачником и, как полагали, пропойцей. Вся родня поносила его, не желала с ним общаться и отказывала ему от двора. Кроме меня, разумеется. Я не сделал дяде Мэтту ни единой гадости, главным образом потому, что сроду о нем не слыхал: мои родители были людьми добропорядочными и никогда не упоминали об этой неприятной личности в присутствии детей.

Но именно моя нечаянная доброта и принесла мне удачу. Дядюшка Мэтт не хотел завещать деньги ветеринарной лечебнице или учреждать стипендии для студентов-паралитиков, а родню свою презирал не меньше, чем она его. Но только не меня. Похоже, он интересовался мной, издалека наблюдал мою жизнь и понял, что я – такая же одинокая душа, как он сам, отторгнутая от поганой семейки и живущая в соответствии с собственными желаниями. Не знаю, почему он так и не познакомился со мной. Возможно, из боязни, что при ближайшем рассмотрении я окажусь ничем не лучше любого другого родственничка. Но, как бы там ни было, он наблюдал за мной и, вероятно, считал, что между нами существует некая общность. А в итоге взял да и оставил мне все свои деньги.

Происхождение этих денег было весьма туманным. Восемь лет назад дядюшка Мэтт подался в Бразилию, увезя туда кое-какой капиталец, о размерах которого никто ничего не знал. По-видимому, он долго копил эти деньги. Так или иначе, спустя три года дядька воротился домой с полумиллионом долларов в наличных деньгах, самоцветах и ценных бумагах. Похоже, никто понятия не имел, как ему удалось сколотить такое состояние. Более того, мать сообщила мне по телефону, что родня даже не подозревала о богатстве дядюшки Мэтта. «Очень многие люди относились бы к Мэтту совсем иначе, знай они о его состоянии, уж ты мне поверь», – сказала мать.

И я ей поверил.

Последние несколько лет дядюшка Мэтт жил здесь, в Нью-Йорке, в квартире гостиничного типа на Южной Сентрал-Парк-авеню. Двенадцать дней назад он умер и был скромно предан земле, после чего поверенный Маркус Добрьяк вскрыл завещание. В числе прочих указаний было и такое: не уведомлять меня о кончине дядьки и завещательном отказе имущества, пока не будет покончено со всей правовой путаницей. «Мой племянник Фредерик – человек ранимый и чувствительный, – говорилось в завещании. – Присутствие на похоронах может взволновать его, а от канцелярской волокиты у него начнется зуд».

Вот так-то. На все про все Добрьяку понадобилось двенадцать дней.

Впрочем, в моем нынешнем состоянии я бы предпочел, чтобы волокита длилась двенадцать лет. Или двенадцать веков. Я был обладателем сотен тысяч долларов, я сидел в баре в обществе Райли и ждал, когда принесут «джек дэниэлс» со льдом, но при этом испытывал лишь тошнотворный страх.

Ну, да худшее было еще впереди. Когда нам принесли виски, и я единым духом ополовинил свой бокал, Райли сказал:

– Фред, давай-ка внесем ясность в вопрос о деньгах, а потом поговорим и о другом.

– О чем, например?

– Сначала разберемся с деньгами.

Я подался вперед.

– Хочешь знать, откуда они взялись?

Похоже, Райли удивился.

– Разве ты еще не догадался?

– Как это? Что-то я тебя не пойму.

– Фред, ты когда-нибудь слышал о Мэтте Грее по кличке «Короткая Простыня»?

Имя показалось мне знакомым, но очень и очень смутно.

– О нем писал Маурер? – спросил я.

– Не знаю, возможно. Это мошенник со Среднего Запада, которому было уже за сорок, когда он выстелил треть страны пустыми расписками, будто октябрьский листопад.

– Моего дядьку звали Мэтью Грирсон, – напомнил я.

– "Короткую Простыню" тоже, – ответил Джек. – Мэтт Грей – нечто вроде рабочего псевдонима.

Я нетвердой рукой потянулся за бокалом. Хоть он и был наполовину пуст, тем не менее, я ухитрился облить виски большой палец. Проглотив остатки питья, я облизал палец, посмотрел на Райли, похлопал глазами и сказал:

– Стало быть, я унаследовал триста тысяч долларов от мошенника?

– И теперь надо подумать, где безопаснее всего их хранить.

– От мошенника, – повторил я. – Райли, неужели ты не понимаешь?

– Понимаю, понимаю, – раздраженно ответил он. – Фред, мне не до шуток.

Я хихикнул.

– А еще говорят: пусти свой хлеб по водам, – я расхохотался вголос.

– От мошенника! – Теперь я буквально покатывался со смеху. – Я получил в наследство свои собственные деньги! – Вскричал я и аж захрюкал, поперхнувшись воздухом.

Райли подался вперед и влепил мне оплеуху, после чего сообщил:

– У тебя начинается истерика, Фред.

Да, верно. Я извлек из бокала два кусочка льда, сунул один в рот, а другой прижал к щеке, которая горела огнем после полученной оплеухи: у Райли была тяжелая рука, ирландская.

– Полагаю, это пошло мне на пользу, – рассудил я.

– Вот именно.

– Тогда спасибо.

– Что-нибудь не так? – подозрительно спросила подбежавшая официантка.

– Да, – ответил Райли. – В стаканах ничего нет.

Официантка взяла со столика бокалы, смерила нас еще одним подозрительным взглядом и удалилась.

– Вопрос в том, что ты намерен делать с деньгами, – продолжал Райли.

– Наверное, куплю слиток золота.

– Или Бруклинский мост, – угрюмо буркнул Джек.

– Лучше мост через пролив Веразано, – поправил я его. – Хочу получить за свои кровные все самое лучшее и современное.

– Где эти деньги сейчас? – спросил Райли.

– Ценные бумаги – в депозитных ящиках, камни – в сейфе компании «Уинстон», а остальное – на семи дядькиных сберкнижках в разных банках города. Да еще чековая книжка есть. И, в придачу, у дядюшки была кое-какая недвижимость.

Официантка принесла полные бокалы, окинула нас очередным подозрительным взглядом и опять удалилась.

– Камни и ценные бумаги – в надежном месте, – рассудил Райли. Оставь их там, только пусть поверенный перепишет это добро на твое имя.

Придется подумать, как быть с наличными. Мы должны найти способ не дать тебе притронуться к деньгам.

– Ты хотел поговорить еще о чем-то, – напомнил я ему.

– Ты еще недостаточно нагрузился выпивкой, – ответил Джек.

– Слушай, не томи, – взмолился я.

– Хотя бы отпей глоток, – посоветовал Райли. – Не то обольешься с головы до ног.

– Говори же! – потребовал я.

Он передернул плечами.

– Ну что ж, приятель, слушай. Нынче в четыре часа пополудни к тебе домой заглянут двое парней из отдела по расследованию убийств.

– Кто? Зачем?

– Твоего дядюшку Мэтта замочили, Фред. Удар по голове. Как водится, тупым предметом.

Я пролил ледяное виски себе на брюки.

Глава 5

Спустя полчаса, когда я шагал домой через парк на Мэдисон-сквер, какая-то девица с пышным бюстом вдруг бросилась мне на шею, смачно поцеловала меня и страстно прошептала на ухо:

– Сделайте вид, будто мы знакомы!

– Ой, да ладно вам, – раздраженно буркнул я и грубо отпихнул ее. Неужто вы думаете, что я уж совсем дурак?

– Милый! – храбро гаркнула девица, простирая ко мне руки. – Какое счастье снова увидеть тебя! – Ее полные ужаса глаза пылали, прекрасное лицо от волнения покрылось складками.

А может быть, это все взаправду? В конце концов, странные вещи и впрямь случаются. Ведь тут – Нью-Йорк, и до зданий ООН всего несколько кварталов.

Откуда мне знать, возможно, какая-нибудь шпионская сеть...

Нет! Хоть раз в жизни я просто обязан не поверить ближнему. Если это не первый акт драмы под названием «Как выманить что-нибудь у кого-нибудь», стало быть, я не старый добрый Фред Фитч, любимец всего жулья, промышляющего на просторах страны от побережья до побережья. (Как-то раз Райли, помнится, сказал: «Если о тебе еще не слагают песен, Фред, то лишь потому, что мошенники предпочитают насвистывать».) – Вы обознались, юная леди, – ответил я. – Я вас впервые вижу.

– Если вы не подыграете, – затараторила девица, – я сорву с себя одежду, а потом заявлю под присягой, что вы на меня напали.

– Посреди парка на Мэдисон-сквер? Без десяти час пополудни? – Я взмахом руки указал ей на толпу жующих конторских служащих, стаю клюющих голубей, ораву овдовевших подательниц птичьего корма и горстку занятых самогипнозом пенсионеров – словом, на все живое и полуживое, заполонившее здешние скамейки и стежки.

Девица огляделась по сторонам и передернула плечами.

– Ну, ладно, – сказала она. – Во всяком случае, попробовать стоило.

Пошли, Фред, выпьем и поговорим о деле.

– Вы знаете, кто я?

– Разумеется, знаю. Ваш дядюшка Мэтт только о вас и болтал. Вспоминал, как, бывало, брал вас на руки, когда вы под стол пеш...

– Я в жизни не видел дядюшку Мэтта, – перебил я ее. – Так что не стоило и пробовать.

Девица страшно рассердилась, подбоченилась и заявила:

– Ладно, умник, вы хотите знать, что происходит, или не хотите?

– Не хочу.

Вообще-то я хотел, ибо любоптство – суть продолжение легковерия.

Девица снова подступила ко мне, да так близко, что ее марципановый бюст почти коснулся моей манишки.

– Я на вашей стороне, Фред, – увещевающим тоном сообщила она и принялась теребить мой галстук. Глядя на свои пальчики, которые имели и детски-невинный, и соблазнительный вид одновременно, девица забормотала: Понимаете, ваша жизнь в опасности. Очень влиятельные люди в Бразилии. Те же, что убили вашего дядюшку Мэтта.

– А вы-то тут каким боком?

Она быстро огляделась и ответила:

– Не тут. Приходите нынче вечером ко мне домой, Западная семьдесят восьмая, сто шестьдесят, Смит. Жду вас к девяти.

– Но зачем?

– Нельзя, чтобы нас видели вместе, – заявила девица. – Слишком опасно. Итак, в девять.

С этими словами она резко развернулась и засеменила в сторону Мэдисон-авеню. Ее юбка липла к ногам, и даже сонные пенсионеры на лавочках на миг стряхнули оцепенение, чтобы полюбоваться этим зрелищем.

Промямлив: «Западная семьдесят восьмая, сто шестьдесят», я загнал адрес в память, но потом рассердился на себя и потряс головой. Я едва не угодил в очередную ловушку. Заставив себя проникнуться решимостью, я двинулся дальше на юг, без приключений добрался до дома и обнаружил у себя под дверью блондиночку, да такую златовласую, о какой только можно мечтать. Если ее предшественница была вылеплена из марципана, то нынешнюю девицу сделали из пуховых подушек со стальным каркасом. Она выглядела как модель, с которой рисовали мультики про крутых жриц любви, рано или поздно попадающих в полицейский фургон.

Она стояла, привалившись к двери, сложив руки на груди и, вероятно, мурлыча песенку из оперетты, но при виде меня выпрямилась, подбоченилась (за последние четверть часа я наблюдал такое уже дважды) и сказала:

– Стало быть, вы и есть племянничек, да? Не шибко впечатляющее зрелище.

– Лучше не надо, – предостерег я ее. – Не знаю, что вы замышляете, но я начеку.

– По-моему, вы изрядно смахиваете на молочника, – заявила она. – Я говорила Мэтту, что вы – тот еще фрукт, но он меня не слушал.

– Я – что?

– Фрукт, – ответила блондинка. – Фига, финик, банан и так далее.

– Послушайте-ка...

– Нет, это вы послушайте, а лучше почитайте, – она открыла дорогую черную кожаную сумочку и вручила мне письмо.

На конверте стояло мое имя, выведенное неразборчивым и нетвердым мужским почерком. Я взял конверт, повертел в руках, но не вскрыл, а вместо этого спросил:

– Полагаю, внутри лежит послание, якобы написанное моим дядюшкой Мэттом?

– "Якобы". Это еще что за выражение? Вы встречались с тем жалким стряпчим?

– Это вы о Добрьяке?

– Вот именно. И никаких «якобы». В этом письме ваше счастье.

– Пожалуй, окажу вам любезность, – решил я. – И даже не буду вскрывать конверт. Забирайте его и ступайте своей дорогой. Я не стану сдавать вас в полицию, и таким образом мы будем квиты.

– Какой вы лапочка, – сообщила она мне. – Прямо прекрасный поганец принц. Прочтите письмо, а я пока поищу свою скрипочку.

– Я не намерен его читать, – заявил я. – А если даже и прочту, все равно не поверю.

Блондинка смерила меня ледяным взглядом, но не шелохнулась и продолжала преграждать мне доступ в собственный дом.

– Это ваше последнее слово? – спросила она.

– Последнее, – отрезал я, ожидая, что она вот-вот примет боксерскую стойку и начнет доставать меня короткими прямыми левой. Но вместо этого блондинка наставила на меня палец и повела такую речь:

– Позволь кое-что тебе сказать, милок. Не такому хмырю шутить шутки с малышкой Герти, так что наберись-ка ума.

– Малышка Герти? Это вы, что ли?

– Ну, ты и штучка! – воскликнула она. – Хватит валять дурака. Читай письмо!

– Вы и впрямь хотите дотянуть эту бодягу до конца?

– Читай!

– Ну, ладно. Прошу прощения, но я хочу открыть дверь. Посторонитесь, пожалуйста.

Она посторонилась. Я повернул ключ и пропустил гостью в дом.

– О, как мило, – молвила она, обозревая гостиную. – Конечно, тут не помешала бы настоящая мужская рука...

– Вот вы этим и займитесь, – буркнул я и направился к телефону.

Секунд пять она изумленно смотрела на меня, потом вдруг издала похожий на лай смешок и сказала:

– Ага, оказывается, под его маленьким хвостиком прячется остренькое жальце, – блондинка швырнула свою суму из патентованной кожи на диван, который скрипнул и попытался отпрянуть прочь, и спросила:

– Тут у тебя выпить не найдется? Не персиковое бренди, а что-нибудь другое?

– Едва ли вы засидитесь, – ответил я и начал набирать служебный телефон Райли.

– Не выставлял бы ты себя безмозглым сивым мерином, дорогуша, посоветовала блондинка, бродя по гостиной, разглядывая живописные полотна на стенах и морщась. – Позвони сначала Добрьяку и спроси, знает ли он Герти Божественную Душу и Мирские Телеса. – Она подняла руки, потянулась, повернулась ко мне и опустила пятки на пол, произведя тем самым довольно громкий хлопок. Блондинка казалась совершенно уверенной в себе. Но разве не таковы все мошенники на свете? Разве не были уверены в себе тот однорукий, или Клиффорд, или самозванный легавый нынче утром?

Да, но ведь я уже дал маху, науськав Райли на Добрьяка. Может быть, сейчас я совершу еще одну большую ошибку? Я бросил накручивать диск, положил трубку, отыскал телефонный справочник, а в нем – номер Добрьяка, и позвонил ему.

– Черт побери, да это мой любимый клиент, – масляным голоском проговорил он. – Человек, на которого я намереваюсь подать в суд за нанесение ущерба моему доброму имени. Ха-ха...

– Вы когда-нибудь слышали о Герти Божест...

– Что?! Герти Дивайн?! – Он встрепенулся, словно я огрел его пастушьим кнутом. – Где вы слышали это имя?

– Она сейчас здесь.

– Гоните ее вон! Не слушайте ее речей, ни слова не слушайте! Как ваш поверенный, Фред, я настоятельно... я страстно призываю вас немедленно спровадить эту женщину восвояси!

– Лучше бы вы, право слово, не называли меня Фредом, – сказал я.

– Выставьте ее вон, – чуть успокоившись, проговорил Добрьяк. – Вон ее, и дело с концом.

– Она говорит, что принесла письмо от дядюшки Мэтта, – сообщил я и снова вывел его из себя.

– Не читайте! Не берите в руки! Зажмурьтесь! Заткните уши! Выпроводите ее вон!

– Может, позвонить Райли?

– Боже мой, нет! Просто выставьте ее за дверь!

– Можно вопрос? Кто она такая?

Последвало короткое молчание, во время которого Добрьяк успел взять себя в руки. Он тихо сказал:

– И далась вам эта женщина, Фред. Поверьте, в ней нет ничего хорошего.

– Лучше не называйте меня Фредом, – повторил я.

– Дешевка, невежда из низших сословий. Она вам совсем не пара.

– Что общего у нее с дядюшкой Мэттом?

– Нууууууу... она там жила.

– На Южной Сентрал-Парк?

– Швейцары терпеть ее не могли.

– Погодите-ка, она что, сожительствовала с дядюшкой Мэттом?

– Ваш дядька был совсем не такой, как вы. Суровый, легкий на подъем, как первый поселенец. Ничего общего с вами. Разумеется, и вкус у него был другой, поэтому женщины, с которыми он якшался...

– Спасибо, – сказал я и положил трубку.

Блондинка сидела на диване, закинув ногу на ногу и положив длинную руку на спинку. На женщине были черные туфли на шпильках и с тесемками на голени, капроновые чулки, черная юбка и белая блузка со сборками вокруг шеи. Сбоку блузка вылезла из-за пояса юбки, явив свету белую кожу. Прежде на блондинке был еще и черный пиджак, но теперь он висел на дверной ручке.

– Итак, он тебя просветил, верно? – спросила она.

– Посоветовал выгнать вас. Не велел ничего слушать. Вы из низших сословий.

– И это все? – Она чуть задрала нос. – Это его не надо слушать.

Жуликоватый стряпчий по темным делишкам – вот кто он. Такой продаст родную сестру за шоколадку да еще откусит добрую половину.

Эта оценка более-менее совпадала с моим собственным мнением о стряпчем Добрьяке, но то обстоятельство, что у нас с блондинкой (интересно, действительно ли ее зовут Герти Дивайн?) есть общий недруг, еще не давало мне бесспорных оснований доверять ей.

– Пожалуй, взгляну на это письмо, – решил я.

– Да уж, пожалуй, взгляни, – ответила она, взяв конверт с колен и вручая его мне. – Но не увлекайся чтением настолько, чтобы забыть о гостеприимстве.

Я не хотел угощать ее выпивкой, поскольку это дало бы блондинке предлог задержаться здесь дольше, чем нужно. Посему я притворился тугим на ухо, повернулся к женщине спиной и вскрыл конверт.

Письмо было кратким, едким и неудобочитаемым из-за все того же нетвердого почерка. Оно гласило: «Пляменник Фред, сим придстовляю табе Герти Дивайн, каторая блестала в „Канонирском клубе“ Сан-Антонио. Она была моим верным таварищем и сиделкою, и она – лучшая вещь, каторую я могу табе перидать. Радуй ее, и я ручяюся, что она табе будет радовать взад. Твой долго пропащий дядя Мэтт».

Я поднял глаза и обнаружил, что остался в гостиной один, но потом услышал звяканье льда в стакане и отправился на кухню, где Герти Дивайн сооружала коктейль, употребив для этой цели припасенный мною на утро апельсиновый сок.

– Если любезному хозяину угодно отведать чего-нибудь, пусть позаботится о себе сам, – заявила она.

Я поднял листок повыше и спросил:

– Что означает эта писанина?

– Что теперь я твоя, милый, – был ответ. Герти взяла свой стакан и направилась ко второму выходу из кухни. – Там у тебя спальня, да?

Глава 6

Герти Дивайн отправилась в магазин, и спустя несколько минут послышался робкий стук в дверь. Я открыл. За порогом стоял Уилкинс, жилец со второго этажа, с древним потертым черным чемоданом, перехваченным вдоль и поперек широкими кожаными ремнями. Он поставил свой баул на пол, перевел дух, покачал головой и сказал:

– Старость – не радость.

Похоже, ответа не требовалось, да и не существовало. Кроме того, в голове у меня до сих пор царила Герти Дивайн, и я раздумывал, что мне делать, когда она вернется. Если вернется. В общем, я просто стоял, таращился на Уилкинса с его чемоданом и размышлял о мисс Дивайн.

Уилкинс, по обыкновению, был весь в синем: старая синяя рубаха от интенданта ВВС, застарелые синие чернильные пятна на правой руке.

Поотдувавшись еще немного и еще малость покачав головой, сосед мой, наконец, проговорил:

– Приятно снова видеть вас, мой мальчик. Уделите мне минутку?

– Разумеется, сэр, – ответил я, хотя это вовсе не разумелось. Входите же. Позвольте-ка мне взять ваш...

Но я не сумел добраться до чемодана: Уилкинс сам вцепился в старинную ручку и подхватил его, чтобы уберечь от моих поползновений.

– Ничего, ничего, – поспешно сказал он, будто герой фильма об интенданте-расхитителе, которому полицейский предлагает помощь в переноске чемодана с награбленным добром. – Я сам справлюсь.

Чтобы справиться, ему пришлось отклониться в противоположную от чемодана сторону, причем довольно далеко. Он сделался похожим на цифру 7 и двинулся вперед, выставляя одну ногу, а затем подтягивая другую. После каждого шага туловище его скручивалось в штопор. Таким манером Уилкинс не без труда проник в мое жилище – кривой, хромой, кособокий и смешной, как персонаж Бекетта.

Посреди гостиной он, наконец, вновь опустил свой чемодан на пол и возобновил тяжкие усилия по переведению духа. Одновременно он отирал пот со лба заляпанной чернилами рукой, отчего над глазами появились три штриховидные полосы, какие в мультиках служат для изображения скоростного перемещения в пространстве. Так что теперь он напоминал мне постаревшего и изрядно потрепанного Меркурия.

Похоже, мне следовало выказать гостеприимство, но я понятия не имел, с какой стати. Однако все же спросил:

– Э... выпьете чего-нибудь?

– Спиртное? Нет, нет, я его в рот не беру. Покойница жена еще тридцать семь лет назад отвадила меня от этого дела. В сентябре будет тридцать восемь. Дивная была женщина.

– Может быть, кофе?

Он вскинул брови и уставился на меня.

– Чайку бы...

– Разумеется, – ответил я. – Это проще простого. Вы тут посидите пока, я мигом.

Я отправился на кухню заваривать чай, и это дало мне возможность возобновить мой внутренний монолог, посвященный Герти Дивайн. Похоже, она вселилась ко мне, правда, пока без скарба, но, насколько я мог судить, с твердым намерением остаться. Мне приходилось лишь гадать, что было у нее на уме, но гадать с достаточно высокой степенью вероятности, и эти догадки сулили мне одни огорчения.

Но что я мог сделать? Она попросту присвоила все мое достояние, попросту восприняла изменившееся положение дел как должное и принялась бодренько разгуливать по дому. И ей даже в голову не пришло, что я могу не согласиться с ее намерениями. Герти обшарила кухню, объявила, что у меня нет никакой человеческой пищи, а потом щелкнула пальцами перед моим носом и потребовала: «Гони десять долларов, я пошла в магазин».

И что же? Я спорил? Я отказал ей? Может, спросил, что она о себе возомнила? Нет. Я просто достал бумажник, выдал Герти десятку, возвращенную мне легавым самозванцем, и услужливо распахнул дверь. Герти вышла из квартиры, помахивая своей дорогой кожаной сумочкой, и была такова.

Вообще-то в голове у меня свербила храбрая мысль не пустить Герти в дом, когда она вернется с покупками. Со сладострастной горечью думал я и о том, что, возможно, блондинка сбежит с моей десяткой и не вернется вовсе. Но в глубине души я знал, что произойдет. Герти притащит два бумажных мешка со снедью, велит мне положить их куда-нибудь, а сама тем временем снимет с окон гостиной шторы и займется стиркой. И ведь я действительно возьму эту жуткую снедь и куда-нибудь положу.

Ну, ладно, пока займемся Уилкинсом. Я приготовил две чашки чая и отнес в гостиную, где мой сосед по-прежнему стоял возле чемодана.

– Почему бы вам не присесть, сэр? – спросил я.

– О, чай! – воскликнул Уилкинс, выхватывая у меня чашку. Он улыбнулся мне лучезарной лживой улыбкой и сказал:

– Наслышан, что вам привалило счастье. Вот, зашел поздравить.

– Наслышаны? Каким образом?

– Позвонил властям. Как вы это назвали? Мошенническая управа?

Полюбопытствовал, как у вас все прошло нынче утром.

– И вам сказали?

– Я представился соседом, другом. Вежливый молодой человек. Очень мне помог.

– Понятно, – я покосился на чемодан. – А... э... что там?

Он опустил глаза и улыбнулся как никогда широко.

– Труд всей жизни, мой мальчик. Все хотел вам показать, да только сейчас собрался.

– Труд всей жизни? Это имеет какое-то отношение к военно-воздушным силам?

Уилкинс ухмыльнулся, подмигнул, состроил несколько весьма примечательных мин и лукаво ответил:

– Можно сказать и так, мой мальчик, можно сказать и так.

Я и не понимал, что происходит, и, честно говоря, не хотел понимать, поскольку мысли мои занимала Герти Дивайн. Подойдя к своему креслу для чтения, я уселся в него с чашкой в руках. Уилкинс мог либо понять и принять намек и сесть, либо продолжать стоять на часах, а то и на столетиях, возле своего чемодана. Пусть решает сам.

Уилкинс смотрел на меня алчным взглядом и явно ждал, когда я выкажу пылкое любопытство по поводу его проклятущего чемодана, но, когда до него, наконец, дошло, что пылкости не предвидится, он метнулся к креслу-качалке, поставил чашку на мраморный столик слева от себя и сказал:

– А у вас и впрямь уютное жилище. Обставлено по высшему разряду.

– Большое спасибо.

– Нынче поди достань добротное убранство.

– Воистину так, – согласился я.

– Особенно, когда живешь на пенсию. В стесненных обстоятельствах не больно размахнешься, правда? – он то ли гавкнул, то ли хихикнул, взял чашку и отпил большой глоток.

– Просто надо делать покупки с оглядкой, – сказал я, гадая, о чем мы ведем речь и почему вообще ее ведем. И тут стоявший посреди комнаты чемодан начал расти. Не в буквальном смысле, конечно, а лишь в моем сознании. Пока Уилкинс суетился вокруг чемодана, мне было ровным счетом наплевать на эту штуковину, но теперь, когда мы, вроде бы, завели разговор о мебели, покупках, недоедании и еще бог знает о чем, а о чемодане напрочь забыли, я вдруг начал задумываться о его загадочном появлении посреди гостиной, да еще со всеми этими кожаными ремнями и почерневшими от времени пряжками.

Интересно, что там, внутри? Каково содержимое этого баула? Может, модель самолета? Чертежи космического корабля? Боеголовка водородной бомбы?

– Что по нынешним временам нужно человеку, так это деньги, да побольше, – продолжал тем временем Уилкинс, не замечая моего растущего любопытства. – И притом наличными. Конечно, лучше всего разбогатеть так, как это сделали вы: взять да и получить наследство, не ударив пальцем о палец. Зачем суетиться, когда все само идет в руки? Но людям менее везучим приходится тащить, что плохо лежит, стараться свести концы с концами и надеяться, что удастся отложить малость, а если повезет, то и зажить припеваючи.

Хотя эта речь была произнесена дружелюбным тоном, бодренько и без задней мысли, я испытал чувство вины оттого, что на меня вдруг свалилось не нажитое тяжким трудом богатство. И сказал:

– Полагаю, при четко определенном доходе порой нелегко...

– Недолго ему таким оставаться, – бодрее прежнего возвестил Уилкинс и кивнул на свой чемоданище. – Вот в чем все дело. Там лежит изрядный куш.

– Да, вы, кажется, хотели что-то мне показать, – проговорил я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно беспечнее, и в меру сил скрывая любопытство.

– Разумеется, – отвечал он, дружелюбно улыбаясь мне, но не торопясь покинуть кресло-качалку. – Когда угодно. Как только у вас будет свободное время.

– Значит, лучше всего прямо сейчас, – сказал я, но мгновение спустя подумал, что выказываю слишком большое нетерпение, и поспешил добавить: Разумеется, если вы никуда не торопитесь.

– Ничуть не тороплюсь. С удовольствием покажу вам все. – Наконец-то Уилкинс пришел в движение, лязгнул чашкой о блюдце, поставил ее, поднялся на ноги и тотчас преклонил колена перед своим чемоданом. Повалив баул набок и расстегивая кожаные ремни, он добавил:

– Такого молодого человека это наверняка заинтересует. Тут... вся... моя... работа... за... уф... за тридцать один год. Я... все... ага, пошло! Так вот, теперь я ее завершил.

С этими словами Уилкинс поднял крышку чемодана и взглянул на меня, как джинн, вручающий Аладдину сокровище.

Сокровище? Чемодан был набит бумагой для пишущих машин. Целых шесть стопок. Верхние листы каждой стопы (подозреваю, что и все остальные тоже) были сплошь покрыты мелкими, но четкими закорючками. Темно-синие чернила имели тот же оттенок, что и пятна на правой руке Уилкинса.

– Что это? – спросил я.

– Моя книга, – с благоговением отвечал писатель, похлопывая ладонью по ближайшей стопе. – Вот она...

– Ваша книга? – Меня внезапно охватил какой-то странный страх. – Вы хотите сказать, ваше жизнеописание?

– Нет, нет, какое там жизнеописание! Мой послужной список не тянет на книгу. Нет, нет, только не это. У меня была не служба, а так, легкая прогулка, – он с обожанием оглядел стопки. – Нет, это не документалистика.

Но, разумеется, в основу положены действительные события. Естественно.

Действительные события.

– Стало быть, это роман? – спросил я.

– В известном смысле. В некотором роде. Но исторический материал изложен точно, – он прищурился и взглянул на меня, словно хотел показать, какой у него может быть верный глаз. – До мельчайших подробностей.

Сведения, которые почти невозможно раздобыть, собраны и приведены здесь с великой достоверностью. Я изучал эпоху и все записывал.

Продолжая блуждать в потемках, я спросил:

– Так это – исторический роман?

– Можно сказать и так, – ответил Уилкинс. Стоя на коленях перед набитым бумагой чемоданом, он оперся одной рукой о свое творение, подался ко мне и прошептал:

– Это – новое описание военных походов Юлия Цезаря. Я добавил ВВС.