Текст книги "Упырь"

Автор книги: Дмитрий Жуковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Тогда ему торжественно вкололи какую-то гадость. Желудок полчаса побунтовал и два дня работал, как положено, даже стул был не слишком жидкий. Потом началось что-то страшное. Тело покрылось черными пятнами, его скручивали судороги, колотила лихорадка. Навалившись впятером, его привязали к койке и влили литр его собственной крови, он еще удивился, когда успели столько набрать. Пока он метался в бреду один в пустой палате (сестры опасались приближаться, и хорошо, что опасались), пока он блуждал из кошмара в кошмар, его судьба была решена. Работы по проекту "Феникс" свернуть, объект передать для структурного анализа по ускоренной программе с последующей ликвидацией.

Селивестор Иннокентиевич Бурдак называл себя врачом-агонологом (agon боль). Он не лечил боль, он обстоятельно и всесторонне изучал ее. Он выезжал в экспедиции в самые разные концы света. Исследуя варварские обряды совершеннолетия у примитивных племен, побывал в джунглях Конго, Амазонии, Западного Ириана. Прошел по кровавому следу геноцида и гражданских войн: Вьетнам, Камбоджа, Чили, Сомали, Афганистан, Северная Ирландия. В докторской диссертации – "Предшоковые состояния" – использовал секретные архивы Дахау и Майданека.

Селивестор Иннокентиевич был крупным практиком, большинство операций выполнял без наркоза. Во-первых, наркотики искажают естественные реакции пациента, во-вторых, боль мобилизует защитные силы организма. Нельзя не отметить, что смертность пациентов у доктора Бурдака была необычайно низкой.

О нет, Селивестор Иннокентиевич садистом не был. Чужие страдания не доставляли ему удовольствия. Это просто был для него научный вопрос, как для кого другого термоядерный синтез или технология обогащения плутония. Как и любой человек, доктор Бурдак не был лишен некоторых симпатий или же наоборот.

Он презирал биоиспытателей, тех людей, кто в силу извращенного понятия долга или ради денег становился его пациентом добровольно, кто сделал истязание своего тела профессией. Таких Селивестор Иннокентиевич не жалел. Хотя и считал профессиональной неудачей, если, оправившиеся после очередного опыта, испытатели подавали в отставку, все же это были специалисты, и потеря каждого из них наносила вред науке.

Его особым расположением пользовались маньяки-убийцы. От них нередко удавалось получал интересную информацию. Субтильные интеллигенты, старички-крепыши, добропорядочные отцы семейств выдумывали порой такое, что ему, профессионалу, и в голову не могло прийти. К этим пациентам он проявлял личную заботу и участие. И у профессора Бурдака они жили гораздо дольше, чем было отмерено судом. Они помогали отрабатывать технику ампутаций в полевых условиях. Селивестор Иннокентиевич особо ценил этих пациентов за силу и чистоту реакции – обычно люди, причинявшие боль другим, сами ее боялись панически. Селивестор Иннокентиевич писал и учебную литературу. Военные медики, изучавшие по его методичкам курс экстренной хирургии, не могли и предположить, на каких данных он написан.

Изучив материалы проекта "Феникс", Селивестор Иннокентиевич решил не рисковать. Виктора обкололи всем, чем возможно, применив новейшие средства диссоциативного действия. В первую очередь предполагалось изучить органы пищеварительного тракта. Профессор Бурдак был "сова", наиболее продуктивное время суток у него начиналось с десяти вечера. И все операции, к вечному неудовольствию ассистентов – тоже.

Когда Селивестор Иннокентиевич сделал первый разрез, он с ужасом увидел, что у него дрожит рука. И сразу же мелкий тремор сменился крупной лихорадочной дрожью. Пронзительно завизжала одна из сестер. Профессор вопросительно-осуждающе посмотрел на нее, она кивнула на пациента. Тот открыл глаза, осмысленно шевелил кистями рук, привязанных к столу, как бы разминая их. И тут же волна липкого ужаса окатила самого профессора – как ни старался, он не мог поднять руку, она не слушалась. Пациент заговорил негромко, но вполне внятно:

– Профессор, я отстраняю вас от операции по состоянию здоровья. Эй, кто-нибудь тут еще умеет скальпель держать? Заштопайте быстренько, что он там мне нарезал. И руки отвяжите, черт возьми.

Все замерли, будто только что видели всклокоченные патлы старухи Горгоны.

– Ну, пошевелитесь. У господина профессора пока еще только предплечья задеты, а может быть и хуже.

Внезапно распахнувшаяся дверь впустила двух санитаров, халаты торопливо наброшены поверх камуфляжа, и оба тут же валятся друг на дружку у порога. Немая сцена просыпается. Все-таки профессионалы, дальше идет как по маслу, командование принимает на себя некто с мягким, но решительным голосом, под маской не разглядеть.

Виктор лежит под бестеневой лампой отвязанный, голый и торопливо, но аккуратно заштопанный. Снаружи, ясное дело, уже все известно, вон видеокамера над дверью. Виктор сразу разбивает ее, метнув первую попавшуюся под руку железку.

– Теперь все выметайтесь, я сейчас злой и немножко под кайфом, так что за себя не ручаюсь. А профессор останется со мной. Он хоть и без рук, но с головой, вам еще пригодится. Не бойтесь вы, я же понимаю, стоит мне его удавить, и мне самому – конец. Так что бегом на выход, коридор очистить, чтоб ни души, лестницу "Б" очистить до первого этажа, кого увижу – удавлю, к подъезду – машину, лучше РАФик "скорой помощи". На все – пятнадцать минут. Побежали, время пошло.

В личной операционной профессора Бурдака звукоизоляция была отменная, окна выходили на задний двор. Кроме пациентов в палате первого этажа, звона разбитого стекла никто не слышал. С решеткой пришлось повозиться. А ведь Виктор вовсе не чувствовал себя так бодро, как пытался показать, борьба с наркотиком отняла много энергии. Профессор, понуро сидевший на стуле, как на приеме у зубного, отшатнулся, когда Виктор подошел к нему, прижимая локтем свежий шов на животе:

– Кому же, как не вам, профессор, лечить это безобразие? – спросил он, и, схватив того за бесчувственную холодеющую руку, прижал ладонью к ране. По животу разлилось успокоительное тепло.

– У вас ведь, профессор, рук теперь как бы и нет, вам и ноги не особо нужны, а мне еще далеко бежать, – профессор замотал головой, Виктор быстро надавил парализующие нервный узлы. Не будь профессор в том самом предшоковом состоянии, он бы догадался, что Виктор не умертвил его ног. Через десять минут, когда штурмовики ворвались в операционную, на полу корчился, пуская слюни, безумно мычащий старик.

Прыжок со второго этажа, кувырок, и снова бег по ночному городу. У преследователей, взявших район в тесное, неуклонно сжимающееся кольцо, были все основания не сомневаться в успехе. Негде ему спрятаться. Никто в полночь беглецу двери не откроет. Все места, где он бывал во время прогулок, все случайные знакомые взяты под контроль. Против ожидания, беглец движется к центру города. Руководившие погоней ничего не знали об объекте, только сделали поправку на высокую скорость его перемещения. Один из них пошутил – велосипед угнал. Миниатюрная рация в кармане куртки, снятой Виктором с охранника, давала устойчивый пеленг. Объект уходил к Москве-реке. Выслали ниже по течению катера с гидроакустикой и обоймой боевых пловцов. Возьмут живым, как и приказано. На всякий случай дали команду оттеснить от набережной, но было уже поздно. До цели близко, можно не экономить силы. Виктор ускорился, бежал длинными прыжками, скинул потяжелевшую куртку, не зная того, удачно отвлек погоню на двадцать секунд. Замер на парапете набережной и солдатиком ушел в воду. На катере включили гидрофоны полутора минутами позже.

В кислороде он практически не нуждался, дыхание осталось только как рефлекторное действие, которое он мог подавлять. Стук сердца – всего лишь литературный штамп. Виктор висел в воде, уцепившись за какой-то скользкий кабель, и медленно замерзал. Текучая вода каждой молекулой уносила крупицы тепла. Нельзя засыпать...

* * *

Лена спешила на рынок в полпятого утра. Хоть торговое место и забито уже четвертый месяц, опоздаешь – шустрые торговки с Кавказа своих шмоток накидают. Начинаешь разборку – сразу они по-русски ни слова не понимают.

Лена торопливо семенила вдоль набережной. На пологом спуске у самой воды выбросило на гранит утопленника, аж серый весь. Позвонить, что ли, "02"? Ну нет, без нее разберутся. Оглянулась. Утопленник лежал на другом месте, дальше от воды. Подбежала. Перевернула на спину. Открыл глаза. Прошептал едва слышно:

– Прочь, уходи!

– Не волнуйся, лежи, я сейчас, – попыталась обтереть мокрого своей кофтой, укрыла.

Господи, что же делать? Машин еще мало. Побежала к перекрестку. Один мимо, второй. Достала из сумочки десять баксов. Притормозил "пирожок" – покивала отрицательно. Следом – "Москвич".

На спуске валялась только грязная кофта. Парень тем временем ушел метров на пятьдесят, шатаясь, повисая поминутно на решетке ограды.

– Пойдем, пойдем милый!

– Уйди, уходи! Иди на ...!

Попыталась оторвать от ограды, обхватив за талию. В ответ – поток черной брани. И будто истратил на нее все силы, упал вперед, зацепившись ногой за ногу. Шофер помог затащить парня в машину, поминутно потчуя Лену советами, как лечить похмелье, а как запой, и чем отличается одно от другого.

Дядя Степа угрожающе надвинулся, открыв дверь:

– Ленка, я же тебя предупреждал, чтобы мне тут никаких хахалей, чтоб мне тут никакого блядства! – но сразу стушевался, увидев выглянувшего из-за спины здоровяка-шофера.

Парень не приходил в сознание, метался, его кидало то в жар, то в холод. Чем же его укрыть? Залезла к дяде Степе в кладовку, нашла покрывало. Парень стал понемногу успокаиваться. А Лена вдруг почувствовала головокружение, комната поплыла перед глазами. Шутка ли, с утра не завтракала, перенервничала. Сбегала на кухню. И сразу назад, боялась оставить его одного. Проглотила бутерброд с пугающей ее саму жадностью. Парень лежал тихо, она испугалась, что не дышит, он открыл глаза, скользнул невидящим взглядом и снова упал головой на подушку. Снова бегом на кухню, распотрошила аптечку. Парень отказался от лекарств, крепко сжал губы, когда она попыталась напоить его силой. Что же мне с тобой делать? Накормить бы тебя, бульончику. У дяди Степы в морозилке нашелся бледный цыпленок. Парень улыбнулся, но есть не стал наотрез, чуть не облила его горячим бульоном. Не пропадать же добру, и неожиданно сама все подъела. Даже не голод, а какая-то сосущая пустота в желудке.

Парень спал. Она сидела у его ног на уголке кровати. Стемнело, свет не зажигала. Парень пошевелился, медленно приподнялся.

– Меня зовут Виктор. Я знаю, ты – Лена. Спасибо, Лена, не беспокойся, я утром уйду.

– Останься, я прошу тебя, останься, я так не могу больше.

– Нет, мне нельзя, тебе нельзя со мной, опасно.

– Нет, мне все равно, ты преступник? Тебя ищут? Ты убил кого-то? Я буду с тобой, буду ждать тебя.

– Все хуже и страшнее. Я не могу среди людей. Я опасен для тех, кто рядом. Это внутри меня. Это как болезнь, страшная, неизлечимая.

Лена упала на кровать, сквозь слезы прорывались судорожные вскрики:

– И ты тоже... Нет, это невозможно... Мы вдвоем... Нас теперь двое...

Койка оказалась слишком узкой. Виктору пришлось лежать на боку. Это была ночь последней исповеди.

* * *

Лена родилась в маленьком уральском городке Ивдель, среди тайги и лагерей. Первые шестнадцать лет ее жизни ничем не примечательны. В десятом она влюбилась. За их романом с завистью следила вся школа. Было как в романтических балладах: прогулки за полночь под луной, серенады под окном. Родители быстро смирились и подсчитывали, во что обойдется свадьба. Их ласки перешли через грань плавно и естественно. Конечно, в первый раз оба были в легком ошеломлении, но без слез и трагедий. Их любовь была прямой и безоблачной. Это ее, наверное, и сгубило. К выпускным экзаменам Лена стала замечать тень отчужденности, но успокоила себя: Вадим много занимается, готовится в военное училище. На третий день после выпускного бала Вадим исчез. Они с Леной много обсуждали и даже немножко спорили, как поедут поступать вместе. Но так и не приняли решения.

Потом были слезные извинения и требовательные письма, когда Вадим вернулся, провалившись на втором экзамене.

Тогда Лена бежала в первый раз.

Она уехала в Карпинск, поступила в геодезический техникум. Окончив, осталась работать в соседнем городе. Работа Лене нравилась. Она занималась "обновлением" – получив планшет со съемкой десятилетней давности, обходила все, придирчиво отмечая: здесь столб поставили, здесь забор снесли, здесь сарай пристроили, вот тут новые дома. Работать в конторе, на камералке 9 , в бабской компании, в ежедневном клубке однообразных сплетен она не могла. Но и выезжать в поля на долгие месяцы, как мужики, не стала бы.

Четыре года у нее не было мужчин. В техникуме она отгородилась от парней наивной легендой, которой все почему-то верили: у нее была большая любовь, собирались пожениться, он разбился на мотоцикле у нее на глазах (как же, разобьется он, крутит баранку вольнонаемным на зоне, женился на продавщице из мебельного на пять лет старше его, двое детей, говорят, не все от него).

Любому человеку нужен повод уважать себя. Для мужчин это обычно работа, карьера. Для женщины – мужчина, семья. Но если этого нет, пустота все равно заполняется. Лена стала донором. Попав как-то то раз на массовую сдачу от предприятия, втянулась. Не за лишние отгулы к отпуску, не за деньги, а так, за идею. Она стала сдавать плазму 10 , не кровь. Кровь берут раз в два месяца, плазму – через двадцать шесть дней. Станция в городе прекрасно оборудована. Процедура каждый раз приводила Лену в легкий восторженный трепет, как некое храмовое действо.

Тебя поят чаем, обувают в чистые полотняные бахилы, ведут в светлую палату. Стоит проигрыватель. Ложишься на жесткую, но все же удобную, застеленную свежей крахмальной простыней, койку. Сестры в светло-салатных комбинезонах бесшумны и сноровисты. Пластиковый пакетик для крови. Затем капельница в ту же иглу. "– Девушка, все в порядке? Может чуть потише сделать?" "– Спасибо, все нормально". Минут двадцать, пока работает центрифуга, можно полистать журналы или просто полежать, мечтая под негромкую музыку. Чуть захолодило вену. Это ты не заметила, как сестра заменила капельницу и тебе возвращается твоя кровь, холодная после центрифуги.

Лена стала кадровым донором. И на добровольцев смотрела чуть свысока. Потом даже добилась иммунизации, не хотели брать, кровь слабовата, билирубин низкий, да помогла Таня, подружка из лаборатории. Прививка, и два месяца каждые две недели у нее брали теперь уже целебную плазму.

А мужчины так и нет. И в один черный день, после какой-то пьянки на работе, она переспала с Сережкой. Проводил до дому, впустила, и не было сил выгнать.

Сережка был парнем видным. Девчонки млели с одного взгляда. Пока он не начинал говорить – пустейший человек, примитив.

Переспала и ладно, и забыла. Сережка, простота казанская, разболтал мужикам на работе. У самого семья: красавица-жена (правда, красавица, победительница городского конкурса), дочка. Лена чуть не умерла со стыда. Сережкина жена пришла на работу, хорошо Лена на объекте была. За глаза было сказано не мало – жене Сережка рассказал в подробностях.

Было дело в конце ноября. В работе затишье, отгулов куча, и уехала Лена в Свердловск к школьной подруге в гости до Нового года.

Так Лена бежала во второй раз.

Ольга доучивалась на пятом курсе в Строительном, где когда-то сам Бутусов учился. Место в комнате как раз свободное было, соседка Люда жила с парнем на квартире, свой пропуск Лене отдала. Но вахтершу тетю Жанну не обманешь, всех знает:

–Ты, что ли, на Людкином месте жить будешь? Ладно, проходи. Люда – дивчина правильная, не то, что эта шалава, – кивнула на стройную девушку в черных колготках и мини до попы, и с косой до туда же, – сейчас с Жаном ходит, этот, со шрамами, со второго курса, а до праздников – с Полем, еще раньше с Джоржем, ты не знаешь, стажер, уехал два месяца назад...

Весело летело время. Дискотеки, "Агдам", "кинг", гитара до полуночи. Заботливая Оля и Лене приятеля нашла. Но тот, быстро разобравшись, что ему не обломится, отчалил в неизвестном направлении.

Донорский пункт обнаружился в четырех остановках на троллейбусе от общаги. Когда Лена сказала, что хочет сдать плазму, на нее посмотрели странновато:

– Девушка, вы для кого сдавать будете?

– Нет, я так, сама.

– Добровольно, что ли?

–Я донор, кадровый. – Протянула донорскую книжку с длинным столбиком дат.

– Ах, так вы не местная, не положено.

– У меня прописка областная, и вот, удостоверение.

– Ну ладно, идите на анализ, второй этаж. У нас плазму редко сдают.

Проблуждав минут десять по узким высоким, сталинской закладки, коридорам, по запутанным переходам с уровня на уровень, вышла в просторный полузал, в углу которого и обнаружился вход в лабораторию. Что было раньше в этом странном здании?

Если ее родная станция переливания бала храмом чистоты и здоровья, то эта напоминала какой-то кровососущий конвейер, налаженный под массовые заводские донорские дни. Подошел, сел к стойке, сунул руку в дыру, укололи, откачали, свободен. Вот тебе талон, к чаю ничего нет, вот заместо второй талон, вот тебе носки местной трикотажной фабрики, благотворительный подарок, распишись в получении.

Оказалось, что колоть вену придется два раза – сначала взять, потом обратно влить. Пока гоняли центрифугу, Лена минут сорок неприкаянная бродила в полупустом зале, где по закрашенным темно-зеленой масляной краской стенам висели обтрепанные плакаты по Гражданской обороне. Она успела выучить наизусть габариты окопа полного профиля. Когда в четвертый раз заглянула в кабинет плазмофереза, на нее шикнули.

Уходя, спросила в регистратуре:

– Можно я в следующий раз приду не 27-го, а 26-го, у меня билеты на концерт?

– ???

– Двадцать шестого будет только двадцать четыре дня, не страшно?

26-го она не пришла. 28-го в окошечке регистратуры никого не оказалось, хотя день и был рабочий – коллектив готовился к новогоднему банкету. Она все же отловила заведующую, заставила записать свои координаты: будет праздник, мало ли что случится, а она пить не будет, если что, пусть вызывают.

Не в Новый год, а в ночь с 30-го на 31-е в общаге случилась драка, жестокая поножовщина, ребята, пришедшие после армии, разбирались с неграми. "Скорая" увезла троих, одного – реанимация и одного – психушка.

– Пустите меня, да я в Афгане таких козлов голыми руками душил!

Негр потерял много крови, распотрошили его качественно, афганец службы не забыл. Делали прямое переливание. Лена отдала 600 грамм, полуторную дозу.

Лена даже попала в институтскую малотиражку. Ну не совсем она, героиней сделали одну из соседок – отличницу-зубрилку. А про Лену случился маленький скандальчик, когда в деканате узнали, что она, чужая, месяц тут живет.

На работе к этому времени все стихло, забылось и поросло паутиной. Начальник сразу подхватил Лену под руку:

– Леночка, тут тебе объектик намечается. Потеплеет, собирайся в Первоуральск.

Лена аккуратно отсчитала время до следующей сдачи крови: пятьдесят шесть дней от 30-го декабря и поставила в календарике кружочек. Этот календарь с черной отметиной она до сих пор хранит, страшный сувенир. Пока делали анализы, попивала неторопливо ароматный несладкий чай с душицей. В комнату вбежала, тревожно оглядываясь, Танька из лаборатории, зашептала на ухо:

– Ленка, уходи немедленно, у тебя СПИД. Я твои пробы выброшу, не было тебя сегодня, давай, быстрее, я там все оставила, зайти кто может.

Она не поняла, а, поняв, не могла поверить. Три дня ходила бездумно, как зомби. Плохо понимая, что делает, поехала в Серов, в анонимный кабинет. Какая там анонимность! Все те же врачи из городского вендиспансера, так же сводки в облздрав сдают. На врачей она не грешит. Просто городок-то маленький. Кто-то ее в автобусе видел, кто-то что-то слышал, кто-то о чем-то догадался, кто-то на работу просигналил.

Ее травил весь город. Уволили с работы. Знакомые не узнавали. Прохожие обходили стороной. На нее тыкали пальцами на улице: "– Вон, смотри, эта, которая с черными трахается! Что, блядь, доигралась?"

Пьяные пэтэушники хотели ее изнасиловать. Она сама задрала юбку – вперед, ребята. Ее избили ногами. Врач в травмпункте оказалась единственным человеком в эту неделю, кто отнесся к ней по-людски.

– Девочка, в милицию не ходи, не помогут. Я тебя в журнал записывать не буду. Как же это ты так, не убереглась?

– Я ни с кем, я кровь сдавала.

Не поверила.

Какие-то нетрезвые мужики полночи выламывали ей дверь, чтоб выгнать из города, помешали спать соседям, их успокоили, потом кто-то подпалил дверь, обивка загорелась, дым вонючий, тушить не стала, страшно дверь открывать.

Она уезжала в Свердловск на автобусе в шесть утра. Несмотря на окрики водителя, люди стояли в проходе, места рядом с ней пустовали. Двумя рядами сзади какая-то бабка полдороги громко ворчала: "– Молодая, могла бы и постоять!" Недобро улыбаясь, Лена подошла и стала рядом с ней. Бабка опустила голову, вжавшись в кресло, но замолчать не смогла. За спиной Лены произошло движение, люди переместились на свободные места, снова очищая полосу отчуждения вокруг нее. Водитель гаркнул, остановил автобус. Тогда все расселись, выворачивая шеи прочь.

В Свердловске она пришла к заведующей донорской станцией:

– Вы заразили меня СПИДом. Это уголовное дело.

– Что ты, что ты. Та медсестра уже давно уволилась, ее уже нет. Ты не шуми тут, приехала и шумит, мы еще разберемся, кто кого заразил, – ей было страшно, она пахла страхом, она то начинала угрожать, то оправдываться, – вот тебе деньги, сто рублей, двести пятьдесят, вот четыреста, у меня больше нет, езжай в Москву, там клиника есть, там таких лечат.

Лене стало противно. Заметив, что она собирается уходить, заведующая попыталась забрать со стола полтинник назад.

Так Лена убегала в последний раз.

Ни в какую клинику Лена в Москве не пошла. Пристроилась реализатором на рынок, продавала всякую польскую дребедень. Жила сначала с двумя рыночными подружками в крохотной комнате с одной койкой. Спали по очереди, две на кровати – одна на полу. Лена научилась курить. Когда были деньги – то хозяин премию подкинет, то обсчитаешь кого-нибудь – покупали на троих один косяк. Потом появился дядя Степа, седой, еще не старый мужичок: "– Девочки, комната не нужна?" Девчонки презрительно отвернулись, а Лена согласилась. Она честно сказала дяде Степе, что у нее СПИД. Он только усмехнулся: "– У вас СПИД, а у нас спирт". Лена не знала, где он работал, раз в неделю приносил литровую бутыль спирта. Лена научилась пить водку. Так было легче терпеть его сопящие домогательства...

* * *

Она замолкла на полуслове.

– У меня есть брат, Филарет. Он говорил людям: "Облегчите душу. Отриньте грехи. Начните жизнь праведную. Есть еще время". У нас с тобой еще есть время.

Его рассказ был сух и обстоятелен, как милицейский протокол.

В эту ночь они не спали. Два одиноких зверя.

Утром в коридоре Виктора поджидал дядя Степа:

– Все, побаловался и хватит, выметайся. Нечего мне Ленку всяким гадостям учить.

В молодости дядя Степа был боксером, потом много лет – судьей. И сейчас оставался мужчиной крепким, хотя и тихо спивался. Виктор избил его, отмолотил до кровавой пены, впервые в жизни сделав это своими руками.

Днем, когда Виктор ушел в город, Лена снова плакала. Ей было тепло и спокойно, а слезы лились. К вечеру решение пришло.

– Витя, я уезжаю домой, к матери. Так будет лучше для нас обоих. Не нужно тебе это все, на тебя и так много свалилось.

Вот тут он ей и всыпал. Чтоб на всю жизнь дурить отучилась. А потом любил ее так, что она задыхалась от невероятного, немыслимого счастья.

Эпилог

Она не знала, куда Виктор уходил по утрам. Волк покидал берлогу и возвращался с добычей. Для нее лишь было важным, что он жив и вернулся, что охота оказалась удачной.

Едва заслышав шум в прихожей, она почувствовала, каким радостным он пришел сегодня. Он едва удерживал все в руках: огромный букет роз, огромная коробка самарских конфет, пакет со снедью, еще пакет – возьми, надевай, надевай! свадебное платье, белые туфли на шпильке.

В кухне уже все было готово. Она только чуть-чуть помучила его ожиданием, замерла на пороге. Он придирчиво осмотрел ее, она крутнулась на носочках платье вразлет. У подножия вазы с цветами – тусклое золото на синем бархате. И два паспорта.

– Вот, Виктор и Елена Синельниковы, прошу любить и жаловать.

– А почему Синельниковы?

– Тебе не нравится? Это девичья фамилия моей мамы.

– Витя, где ты это взял, – покачал отрицательно головой.

– Витя, что это были за люди?

– Это не люди, это мразь.

Она знала, как похолодели сейчас его глаза. И не позавидовала тем, кто их видел такими. Она не хотела, чтоб он хмурился. У нее тоже есть для него подарок.

Роды Виктор принимал сам.

Каким будет их сын, что унаследует от отца и матери? Виктор еще не знал, но не боялся узнать.

Ростов-на-Дону, май 1999 г.

Примечания

1 табанить – притормаживать лодку обратным гребком весла навстречу направлению движения

2 шип – вид осетровых рыб

3 белек – молодой тюлень этого года, еще сохранивший белый мех

4 откат – спиртосодержащая противооткатная жидкость из танковых пушек

5 цитолог – специалист, изучающий биологию клетки

6 Йога Патанджали – ортодоксальная, т.е. признающая авторитет Вед, религиозно-философская система

7 вайшешика – философская система

8 прана-яма – четвертая ступень хатха-йоги, дыхательная гимнастика; Виктор все термины употребляет, не сообразуясь с их значением

9 камералка – камеральная обработка – послеполевая обработка материалов (геодезических, геологических и т.п.)

10 плазма – имеется в виду процедура плазмофереза, при которой центрифугированием отделяется плазма крови, а красные кровяные тельца возвращаются донору.