Текст книги "Дохлокрай (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Манасыпов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Кожа на лице не-мертвого зашипела, пошла волдырями. Самое важное вышло: глаза лопнули, потекли желтеющей слизью. Отшатнувшись, брызгая ей в стороны, тварь открыла рот. Но он не дал ей заскрипеть этим самым мерзким хриплым воем. Подхваченная со столешницы разделочная доска с хрустом впечаталась в провал рта. Ладонь ударила сверху, вогнав край глубже, кроша и выбивая зубы. А когда, стукнув по полу, доска упала, в ход пошел сюрприз.

Два последних образка с архангелом влетели в мертвую глотку, надежно припечатанные сильным ударом. Влетели внутрь, продвинувшись и зацепившись язычками для цепочек. Серебро действовало сразу. Заорать не-мертвый уже не успел. Остался корчится на заплеванном и загаженном полу, умирая уже окончательно.

Прихватив кружку, он пошел дальше. Чем хороши типовые квартирки, всегда знаешь, где и что находится. Хотя порой оказывалось и по-другому. Но ожидать от хозяев этой, навсегда застрявшей между рухнувшей 'красной' империей и последними десятью годами прошлого века чего-то нового... не стоило. Тут никто не снес бы перегородки и не сделал из двух комнат три. Не те люди здесь жили. Совсем не те.

Второго отпрыска вышло встретить плеском из кружки. Святая вода и соль сделают все быстро. И, кто знает, вдруг дадут шанс не попасть в Ад? Хотя в таких тонкостях разбираться не приходилось. Но рубить двух почти мальчишек, ставших не-живыми не особо хотелось. Глупая въевшаяся сентиментальность, оставшаяся со старых-добрых времен. Перешагнув через тело, судорожно хватающее пустоту, оказался у самого крепкого. Отца, надо полагать. Того самого Генки.

Рыбьи пустые глаза смотрели на него с высоты двух метров. Сутулый и костистый бывший хозяин квартиры отпустил из рук сухонькую старушку. Та упала с твердым стуком. Вместо лица... нет, на ее лицо смотреть не хотелось. Темный язык не-мертвого прошелся по губам. Нога в заношенной, но начищенной туфле пихнула последний из стоявших в зале гробов. Пустой. Так же, как и остальные, лежащие друг на друге.

Черт... Он все же ошибся. Наверное, устал. А из-за спины донесся смешок. И это еще хуже. Потому как обычные не-мертвые не смеются. А раз так...

Хе-хе-хе...

Pt 2: livin_hell

Заснул... Видно, все-таки устал. Что там вспоминалось? А, да. Село и работа. Знал бы кто, как вышло выкрутиться. И не просто выкрутиться, а два раза подряд. После его фокуса иногда пропадал из жизни не на день, нет. На неделю, если все шло хорошо. И так пропадал, вспоминать не хотелось.

Рыжеусый спал. Снег закончился. Ночь чернела ощутимой рассветной сыростью. Он спустился на площадку крохотной стоянки, размялся. Хотя сперва воспользовался колесами заднего моста. Грех не воспользоваться.

Подошвы хлюпали по слякоти. И больше про снегопад почти ничто и не напоминало. Грязь, темнота, где-то вдалеке светлая полоса. Темно-серое на черном: асфальт под жижей от колес, грязи и снега и только сплошная темнота вдаль, до почти незаметного леска. И никаких звезд над головой. И холод, чертов постоянный попутчик. Хотя грех жаловаться, надо лучше одеваться, и все.

Да и... порой холод лучше тепла. Особенно такого, как оставленное позади...

Если не-мертвый говорит и ведет себя как человек, то что? Все просто. Это Проводник. Ненастоящий, недолгий, но Проводник. В добрых-глупых книгах про всякую фантастическую лабуду таких любят называть некромантами. А здесь не так, но схоже. Как он мог не понять?

Мужик спереди. Сзади его жена. Жена очень опасна. А запасы фокусов у него кончились. Совсем. Остались только клинки. И еще кое-что, совсем крайнее и про запас. Это очень плохо. Но своя жизнь дороже чьих-то, что придется забрать.

Время замерло, растеклось моментальным клеем, схватывая все разом и намертво. Время, липкое от собственной медлительности, дарило чертов шанс. Либо выживешь, либо умрешь. Выбор невелик.

Так-так-так, дрянные китайские часы щелкали скрежещущей секундной стрелкой. Воздух, тяжелый, сладко-мертвый, входил в легкие нехотя и недовольно. Еле слышно капала кровь погибшей ни за понюшку табаку бабки. Бедная старая, оказавшаяся где не нужно. Скрипел старый продавленный пол, прогибаясь под ногами, невыносимо медленно менявшими позицию. Как и всегда, когда тело не успевало ухватить самый быстрый ритм.

Он оскалился, понимая: успевает. А дальше что будет, того не миновать. Клинки, прячущиеся в ножнах за спиной, зашипели. Потекли из плотной кожи, радуясь скорой схватке и своей роли. За спиной смех сменился злющим шипением. Да-да, сука, ты уже кое-что поняла...

Мертвец по имени Генка шагнул вперед. Молча, страшно и неотвратимо. Для кого другого, но не для него. Не сегодня, это уж точно. А за спиной еще и скрипнула входная дверь, запуская кого-то еще. Почему мотыльки так любят лететь на губительный свет?

Серебро танцующих на стали змей сверкнуло, тут же скрывшись за темными росчерками брызг. Удар снизу, вытянувшись вперед и уходя в сторону. Немыслимый и глупый, окажись не таким быстрым. Перерубающий ногу в колене, заставляющий не-мертвого запнуться и начать падать. И тут же, оттолкнувшись левой ногой, разрезая смердящий гнилью воздух, ударить сверху вниз, метя точно в шею, разваливающий мускулы, связки и позвонки.

Посреди крохотного зала дряхлой 'хрущевки'. Наплевав на законы физики и земное тяготение. Кладя с прибором на все приемы фехтования и ножевого боя. Жить захочешь, так не так извернешься.

Левую руку, уловив нужный момент, выбросил к стремительной тени. Влажно хлюпнуло и скрежетнуло. Пора отвлечься, разрешить собственную ошибку. Пока не упал в черный провал беспамятства, после которого придется брать взаймы чью-то жизнь. Если не успеет закончить раньше.

Женщина, ставшая Проводником после смерти, получила свое. Клинок пробил грудь, проткнув жуткий комок, все еще гнавший по венам черную злую кровь. Разом побелевшая, скаля острые выросшие зубы, она пока не умерла. Глядела темными зеркалами глаз, хрипела, пузырила лопавшейся бурой слюной в правом краешке рта... пасти. Ждать не стоило, время заканчивалось. Он и не стал ждать. Декапитация решает не все проблемы. Но такую, как сейчас, решает полностью. Ну, или почти. Огонь будет надежнее.

Выходя, покосился в сторону двери. Сплюнул, увидев самый нелюбимый расклад. Женщина, молоденькая, тридцать лет ее только ждали. Ну и на хрена, спрашивается, она приперлась?

Вжалась в стенку, трясясь и прижимая тонкий, совершенно не к месту, нашейный красивый платок. Вышивка какая-то, кошки, орнамент, цвета яркие и живые. Совершенно не вязавшийся с ужасом и убожеством мертвой старой квартиры-трешки. Как и она сама, эта испуганная девчонка, пришедшая ночью к разом умершей семье. Родственница?

– Что это?! – Ба... голосок-то хоть и дрожит, но плывет. В обморок падать хозяйка платка не собиралась. – Что это такое?

– Надо уходить, – буркнул он, вытирая клинки об пиджак обезглавленного хозяина. Бывшего хозяина. – И чем быстрее, тем лучше.

Ему пришлось опереться на стену, когда накатила слабость. Черт, ведь вроде бы получилось закончить раньше, чем накроет тьма? Так в чем дело?

– Что это? – повторила чуть не ставшая еще одной жертвой Проводника. – Кто вы?

Вежливая, надо же... Он при ней только что отчекрыжил две головы, а обращается на 'вы'. Плохо, жалко ее, если что.

– Это зомби. Понятно?

– Какие зом...

Такие. Пусть и ни хрена не зомби. Иногда проще заткнуть женщину, чем дать ей дальше молоть языком. Это усваивает любой мужик, правда каждый в свое время. Вопрос только в способах затыкания. Ему повезло, выпал один из самых жутких и красивых одновременно. Устроить пожар. Дела надо заканчивать полностью, не дожидаясь ненужных неожиданностей. Тем более, у мертвяка Генки, упокоившегося второй раз подряд, явно хватало нужного для начала пожара. Дешевое пойло стояло прямо под столом в количестве пяти литровых бутылок. Не иначе, друзья-кореша-пацаны принесли, чтобы не забыть потом как следует помянуть.

Бутылку на гроб, последнюю на бедолагу Генку. Спасибо, бабушка, свечи явно твоих рук дело. Вот и пригодились, пусть и не так, как тебе думалось. Несколько крохотных огоньков неохотно лизнули красную обивку деревянных ящиков, призадумались и решили себе ни в чем не отказывать.

Как глаза могут стать больше, он не знал. У нее это получилось легко и непринужденно. Также, как ему пришлось еще раз хвататься за все подряд, чтобы не упасть. И тут она его удивила. Подхватила, крепко вцепившись руками в куртку.

– Держись!

Ох, девочка-девочка, зачем и это тебе? За спиной заметно расходились веселые рыжие сполохи, начинали потрескивать быстро занявшимся деревом. Стоило уходить быстрее.

– Мой рюкзак, в кухне...

Ему пришлось опереться о стену, когда воплощенная храбрость метнулась туда. Вот молодец, а теперь валим отсюда. Скоро соседи всполошатся.

На улице похолодало, изо рта валил пар. В отличие от нее, дышавшей ровно и свободно. Ничего не попишешь, все имеет последствия. И его собственное тело сейчас все-таки начало сжигать само себя, расплачиваясь за скорость в квартире. Бросила бы она его, что ли? Вот прям здесь. Глядишь, вместе с пожарными приедут и менты. Хотя, скорее уж просто менты. Есть ли здесь пожарные?

Первые крики опомнившихся жильцов донеслись, когда вышло выбраться из двора. Не скоро же они что-то заметили.

Тяжесть и разгорающееся внутри пламя накатывали все сильнее. Горела кровь, обжигая изнутри. Ныли суставы, сгрызаемые тупыми зубами боли-пилы. Пока он шел, механически переставляя ноги. Раз-два, раз-два. Иди-иди, ты сможешь. Стыдно падать перед женщиной. Лучше бы она его просто уронила и ушла. Вот честно, ей самой так было бы лучше.

О, да у нее еще какая-то смешная вязаная шапчонка с ушами красного цвета. Господи прости, Красная шапочка ведет куда-то Серого волка. Просто беда...

– Куда мы идем?

– Ко мне.

Он попробовал отпихнуть ее в сторону, но вышло только споткнуться и упасть на колено.

– Вставай!

Вставай? Он поднял глаза, вцепившись взглядом в ее лицо, белеющее и расплывающееся. Ну, милая, ты сама захотела. Он-то точно не напрашивался.

Снова 'хрущевка'. Скрипучая дверь, домофонов и железных городских ворот здесь пока еще не признают. Лестница, по ступеням вверх, и боль снова вгрызается в спину, в ноги, даже в шею. Рвет изнутри, старательно подгоняя черную пропасть, падая куда перестаешь быть собой. Хреново...

В прихожку он ввалился, снова упав и затравленно оглядываясь. И увидел сюрприз.

– Ты селишь квартирантов?

Красная шапочка подняла его, как смогла. После 'как смогла' пришлось опереться о косяк и надеяться: время еще есть.

– Так купила. Ну, не меняла дверь, зачем?

– Есть ключ?

– ... да.

Он кивнул. Говорить не хотелось. Каждое движение горла отзывалось болью в груди, уходило вниз, старательно грызя внутренности.

– Открой рюкзак. Залезь во внутренний карман.

Ага, нащупала?

– Ключ там же. И помоги мне добраться в комнату для жильцов.

Так, двигайся-двигайся. В крохотную комнатушку он практически вполз, подтягиваясь на локтях. Больно ударился о что-то по дороге, но не остановился. Вдох-выдох, вон туда, к окну. Кто-то его все-таки берег, наверное. Дверь не сменила, радиаторы тоже. И трубы к ним остались прежними. Не чертов полипропилен, даже зубами перегрызешь при желании, хрена. Стальные толстые крашеные трубы. Советская нестареющая классика. Да он и впрямь везунчик. Возможно.

– Дай наручники.

Поймать их так и не сумел. Наконец-то она начала бояться. Не подошла, замерла на пороге. И правильно. Щелк, хорошо. Сам себе не прикуешь, кто поможет, да?

– Так... закрой дверь на замок. И уходи. Спасибо тебе.

Не ответила. Умная девочка Красная шапочка. Хорошо бы ей вместо корзинки пирожков виде квартирки иметь дробовик и пару-тройку зарядов картечи. Хотя, так-то, если что... толку?

Поздороваться с тьмой он не успел. Да той того и не требовалось. Как и всегда: неслышно окутала со всех сторон, раскрыла бездонную пасть и втянула его в себя. Такие дела.

Алое может быть темным. Багровое может переливаться кумачом и наливаться серым. Жидкое и прозрачное легко превращается в беспросветно чернильную гущу. Твой личный ад может быть каким угодно. А вот у него он всегда оказывался страшным, жгучим и красно-черным.

Жутко хотелось пить. Горло пересохло, поскрипывая наждаком. Глаза открывать не хотелось. Пока не подергал совершенно деревянной рукой. Как только та еще слушалась? Звякнуло металлом о металл. Все в порядке. Будь он моложе и сентиментальнее, заплакал бы от восторга перед промыслом и милостью Господними. Ага, именно так и сделал бы. Только бы мешает.

Как же хотелось пить... Пересохший рот скрипел и шуршал языком-напильником. Хотелось хотя бы слюны, чтобы чуть смягчить глотку. Хотелось шипучей дрянной колы. Хотелось свежевыжатого сока. Хотелось сверенного прозрачного яблочного. Хотелось чертова поминочного компота. Хотелось... Хотелось воды. Полторашку обычной бутилированной. Даже теплой. Даже пахнущей фильтрами и с их же привкусом. Да даже из-под крана, отдающую ржавчиной и тухлыми яйцами. Просто воды. Крикнуть?

Не пришлось. Дверь открылась сама, скрипнув несмазанными петлями.

– Ты как? – она стояла и смотрела. И держала, благословенная женщина, целый огромный, мать его, бокал с чем-то. А уж его взгляд, уткнувшийся в ее руки, поняла сразу.

Господи милосердный, спасибо тебе за милость твою. Он чуть было не завопил эту глупость, стуча зубами о тонкий фаянс, ловя жадно дергающимся носом несуществующий запах. Не врите, вода пахнет. Пахнет так, как ни что иное на планете Земля. Окажитесь несколько раз без нее и поймите, что обезвоживание недалеко, и поймете. Все поймете про ее запах.

Правильно не глотать ее жадно, захлебываясь и разбрызгивая. Так хорошо глотать водичку, если с лошади, стоя посередине реки в прерии. Прям как у Жюля Верна. Глотать ее с ладоней, зачерпывать шляпой, набирать полную флягу из буйволиной кожи и потом поливать сверху. Радостно мотая головой и хватая сверкающую струю широко раззявленным ртом, орущим что-то восторженно-первобытное. Да, там сойдет. А вот если всю ночь вас ломало как при самой сильной лихорадке, и пить хочется до резей в желудке, стоит не торопиться.

Наберите в рот. Подержите, понимая: ее никто не заберет, она ваша. Вода в хреновом советском еще бокале с цветиком-семицветиком на боку. Или с лошадями Клодта на Аничковом мосту. Или с Микки-Минни Маусами, хрен их пойми разбери. Она ваша, вместе с бокалом. Подержите во рту, погоняйте взад-вперед, смочите язык, десны, небо. Соберите этот дерьмовый налет, появившийся за долгую, как зима, ночь. И сплюньте. Так, чтобы не задеть хозяйку. У нее, в конце концов, ключи от наручников.

А вот теперь, не торопясь, пейте. Глотайте ее, заливайте в себя, не залпом, осторожно, чуя, как горло пытается стать уже. Ох да, внутри все сжимается, стараясь не упустить не капли. Ох, ты ж черт... как хорошо. Сколько ведер выпил Кощей, чтобы восстать и стать самим собой? Наверное, много.

– Тебя можно отстегнуть?

Вот почему так? Что заставило ее не вызвать ментов, не сдать непонятного убийцу и поджигателя? Только вроде как умершие люди, на ее глазах пытавшиеся добраться до странного мужика с большими ножами? Почему? Откуда столько веры в глазах? А?

– Да. Если не сложно. Руку почти не чувствую.

Запястье растирал долго, осторожно и сильно. Когда кисть закололо изнутри, пришлось стиснуть зубы. Стало больно. Хорошо, с сосудами и тканями все в порядке.

До ванной дошел чуть пошатываясь, но твердо. И вот тут позволил себе слабость. Включил воду и приник к крану надолго. Пил, ощущая воду даже на груди, растекавшуюся по шее и пропитавшую футболку. Пил и радовался жизни, оставшейся с ним без чьего-то ненужного горя.

– Ты как?

Он оторвался, встал с колен.

Она стояла, смотрела на него своими удивительными глазами. В глазах вряд ли отражаются мысли. Вернее, точно не отражаются. Взгляд улавливает изменения мимических морщин и мускулов, складывает в гримасы, отражающие чувства и выдает желаемое за действительность. Если бы в глазах что-то отражалось... то в ее получился бы интересный коктейль. 'Dark-Fear-Mistery-Daikiri'... хреновое название, но как-то так.

– Я хорошо. Спасибо. Ночью было страшно?

Она кивнула головой. И больше ничего. Конечно, еще как было страшно. Только так с ним и бывает, после таких вот переходов.

– Прости меня. Я пойду?

Она замотала головой. Вот дела...

– У меня пельмени есть. Мама лепила, вчера как раз привезли мне...

– Хорошо.

Да, он ей все-таки должен. И вполне понимает: что необходимо этой женщине, сделавшей для него столько.

Страх бывает разным. Кто-то боится соседского хулиганья. Кто-то дрожит из-за стоматологического кресла. Кто-то трусит из-за тяжелого дыхания за спиной. Кому-то страшно летать, а кому-то вода кажется кошмаром, полным акул и огромных зубастых неведомых тварей. Порой нет ничего страшнее просто переходить через дорогу, а иногда жутко не по себе из-за не вовремя пискнувшего телефона с ненужной смс-кой. Страх разный. Но он знал ее будущие страхи. Все до единого.

Спать только со светом. Несколько замков на стальной тяжелой двери. Решетки на окнах. Никаких ночных прогулок. Эта, когда она тащила его к себе, была последней. Так и станет, хотя женщина еще не поняла всего этого полностью.

– Я Аня.

– Что?

Ее голос отвлек от мыслей.

– Аня...

Он кивнул. Назвал какое-то ненужное имя, оставшееся в прошлом. Пусть зовет так. Ей все равно. Сейчас для женщины Анны он не кто-то с именем и отчеством или даже фамилией. Он тот самый мужик с ножами, спаливший чудовищ, не существовавших еще пол-суток назад. И поэтому он никуда не уйдет до вечера. Пока ее не свалят нервы, накатившая усталость и сон. А пока задержится здесь.

'Здесь' смотрелось уютно. Светлое и теплое, с оттенками кофе и янтаря. Удивительно приятное сочетание. Отдающее чем-то правильным и... традицией, что ли. Вот так всегда. Простое желание жить хоть как-то красиво превращает крохотную двушку во что-то симпатичное. А кто-то не меняет обои, наклеенные еще комсомольцами-строителями.

Анна аккуратно возилась на кухне. Правильно, отвлечется. Соприкосновение с Тем миром никогда не проходят бесследно. Рассудок может не захотеть принять правду. И тогда... Тогда все становится плохо. А так, глядишь, обойдется. Есть, врать не стоило, хотелось сильно. Тело сожгло за ночь много нужных сил.

Он сел на удобный диван. Глобализация страшная сила. Даже здесь, в Кандрах или Октябрьском, он уже не помнил, мебель из 'Икеи'. Представь такое лет десять назад, никто бы и не поверил. Кроме москвичей.

Учительница, точно. Вон они, несколько фотографий взрослеющего класса. Аккуратные одинаковые рамки на стене у стола. Стол, кстати, старый, компьютерный. С полочкой для дисков. Рядом снова шведские вещи, сделанные то ли в Швеции, то ли в Китае. Полки с книгами. И полки с учебниками. Надо же, Достоевского или Некрасова не видно.

– Любишь фантастику?

– А? – она заглянула в комнату, вспыхнула неожиданным румянцем. – Да.

Сейчас многие любят сказки. Даже взрослые. Если конечно, взрослыми можно назвать детей, прячущихся в вполне взрослых телах. Ее взрослости, красивые и смуглые, мелькнули в разрезе обычного домашнего халатика. Анна вспыхнула сильнее. А ему даже стало стыдно. Совсем одичал, чего уж.

– Фантастика... Отдыхаешь?

Она кивнула. Конечно, отдыхает. Чего яркого здесь, если не захотеть увидеть? Крохотная кучка людей среди старых домов. Школа вот, с современными обычными и странными даже для нее школьниками. Может, какой-то любовник есть, никак не желающий стать мужем. Вот он и отдых, в строках, рассказывающих несбыточные сказки.

– Любишь иностранных авторов, да?

– Почему? – Анна искренне удивилась. – Нет...

Теперь удивился он.

– Так вон, как ее... Франциска Вудворт. Или вообще, Ирмата Арьяр. Надо же, венгры стали хорошо писать фантастику?

Она села в кресло за столом и расхохоталась. Как-то очень радостно и светло. Вряд ли из-за неведомой Франциски или там Ирматы. Скорее, нашла выход напряженным нервам, выпустила напряжение, ощущаемое в каждом движении и взгляде.

Отсмеялась, даже вытерев глаза, блеснувшие помимо воли слезами. Хорошими слезами, именно от веселья. Смеяться до слез... дорогого стоит.

– Они русские. Псевдонимы такие.

– А...

Псевдонимы, так псевдонимы.

– Пойдем есть. Сварились уже, наверное.

Сварились. Запах чувствовался даже здесь. Только вставать не хотелось, совершенно. И она почему-то тоже не спешила.

– Пойдем. Расскажу тебе кое-что.

Пельмени оказались вкусными, а вот разговор тяжелым. Всегда тяжело узнать о некоторых сказках, оказавшихся совершенно не сказками. А страшными былями.

Пришлось объяснить про решетки на окнах, про стальную дверь и про темноту за порогом. Про собаку, что может почуять и хотя бы как-то предупредить. Про то, что их все больше и больше. Про Зло, ищущее прорехи в людских помыслах и находящее нужное. Про то, что всегда надо быть готовой.

Аня оказалась сильной. Да и вряд ли вышло бы иначе. Особенно, если вспомнить ночь. Или поздний вечер, тут без разницы. Она учила тех двух ребят, пришла... просто пришла. И увидела ненужное и страшное.

Обыденное зло страшнее любого голливудского. Никакие спецэффекты не помогут быть готовой к ужасу, таящемуся за порогом обычной квартиры. Зло оказывается так близко, не успеешь даже понять. И не стоит думать, что сможешь справиться. Если не будешь готов или готова. Им же, тем, как сожженные, все равно. Мужчина, женщина, ребенок. Голод и желание убивать. Больше ничего.

Она сидела напротив, молчала, перемешивая ложечкой давно остывший растворимый кофе. Мир вокруг трескался с хрустом бьющегося стекла. Остатки мира, еле-еле державшиеся после случившегося в душной и провонявшей свечами, потом и страхом квартирке на самой окраине.

– Мне пора.

Ждать не стоило, стоило уходить. Дорога неблизкая, после работы, выполненной в Уфе, уходить можно только автостопом и не светясь. Время перевалило за полдень, солнце скоро покатится вниз. А поймать попутку в темноте практически нереально. Да и тучи, клубившиеся за окном настораживали. Черные, плотно-снежные и яростно-холодные.

– Не уходи. Хотя бы еще немного. Пожалуйста.

Он вздохнул. Иногда не хотелось уходить из мест, так похожих на это. Уютных, теплых и спокойных. Но приходилось. По-другому уже никак не выходило. Каждому свое, и свой путь выбрал давно. А глядя в ее темные глаза уже понял, чего ждать. И хотел, и не хотел этого одновременно. Ведь так неправильно, совсем неправильно. И нечестно. Даже если эта совсем молодая женщина, живущая здесь, сама знала свои желания и сделала выбор.

Коснувшись Того мира, многое становится совершенно другим. Видя во что превращается чужая жизнь, взвешиваешь собственную иначе. И любой ее миг становится полноценно прожитым днем или даже годом. Если не всей полностью.

А эгоизм никто и не отменял. Как и желание быть, пусть и недолго, с этой красивой и блестевшей глазами женщиной. И слова здесь не нужны. Совершенно.

Зачем?

Есть чуть безумные глаза, смотрящие в такие же напротив. Блестящие, зовущие, затягивающие в себя. Губы, дрогнувшие и встретившие другие. Язык, пробежавшийся по ним и коснувшийся такого же осторожного, мягко идущего навстречу. Дрожь, бывающая только в самый первый раз для двоих. Дрожь, пробегающая от затылка вниз и растворяющая в себе все вокруг. Кожа, пахнущая чем-то сладким и несколькими каплями кофе, скатившимися по чашке на шею и грудь. И ни с чем не сравнимая тепло, разгорающееся сильнее и сильнее, мягкое, не отпускающее, охватывающее со всех сторон и горячо пульсирующее. Две точки, губы и разгорающееся пламя, только две точки, дыхание, пальцы, вцепившиеся в волосы на затылке, пальцы, переплетенные друг с другом, до боли и нежелания отпускать чужие. И одна на двоих волна, накрывающая с головой и топящая внутри своей ярости и нежности, разрывающих тело, сознание и всего до остатка и до вспышек в закрывшихся глазах.

Ручка у замка на ее двери оказалась хитро-хорошей. Подними вверх до щелчка и все, внутрь не попадешь. Если нет ключа.

Аня заснула. Закрыла глаза и тихо спала. Хотя он не верил. Женщин не обманешь, если те сами не захотят. Она захотела и закрыла глаза. И уж точно слышала щелчок закрывшегося замка.

Ее ждет новая жизнь. И не сказать, что его радовало осознание своего участия в ее начале. Хотел бы иначе, но... именно оно, НО, мешало.

До трассы добрался быстро. Подождал немного на остановке и пошел к где-то там впереди находящимся Бавлам. Снег начался позже, превратив его в запчасти для снеговика. И если бы не тот 'фред', то кто знает, не превратиться бы ему в подснежник. Но вышло как вышло.

Ночь на парковке заканчивалась. Темнота на востоке прорезалась розово-рыжей полосой. Снега ждать не стоило. Этим утром стоило ждать хорошего пути до нужного города. А с водителем автобуса вышло договориться, место нашлось. Не стоило подставлять рыжеусого больше случившегося на заправке.

Он заснул, вымотавшись полностью. И проснулся только когда его растолкал сосед. Тот запомнил, где ему нужно было выйти. Заезжать в город на автобусе 'Баштранса' было бы глупо. И опасно.

Накрапывал дождик, но вдали, над излучиной реки выкатывалось настоящее золотое осеннее солнце. Знак у остановки говорил нужное. Он добрался. Отсюда до города километров десять, не больше. Смешное название оказалось у поселка, где вышел. Новосемейкино. Уютное название. Доброе. Только вот он не верил. Ни в добро, ни в тепло.

Со стороны города, дымящего и парившего впереди, несло холодом, мраком и Тьмой. Он прибыл куда нужно. Это путь выбрал сам. И он ему нравился.

Pt 3: lost

Сейчас цивилизация стала куда легче ощутима. Для ее признаков совершенно не нужно ярких демонстраций торжества науки или культуры. Знанием Шекспира удивлять не принято, куда важнее уметь пользоваться Сетью. А цивилизация определяется наличием в легком доступе торгового центра. Большого торгового центра. Желательно, чтобы с катком. Куда там без катка-то?

Громада 'Меги' появилась справа весомо и важно. Нависла над трассой, синяя с желтым, величественная, аки дредноут флота Ее Величества. Настоящий признак настоящий культуры, куда там каким-нибудь иранцам с их многовековой персидской. Автобус на развязке повернул как раз к ней. К 'Меге', не к персидской культуре. Молодежь, подхваченная у Красного Яра, рвалась к развлечениям. Пассажиры из Уфы возмущались, водитель молчал. Имея в кармане удачно срубленные триста рублей молчать очень комфортно.

Он не возражал против торгового центра. Начать утро с умывания и завтрака казалось вполне нормальным. А уж думая о кофе из 'Мака' даже хотелось улыбнуться. Чтобы и из чего бы там не лепили жранину, кофе хорош. А как еще может быть в случае с 'Паулигом'?

Одинаковый и ровный, по линейке, огромный недорогой район напротив вовсю оживал. Воскресенье, время покупок необходимого и не особо, нужного и втюханного. День походов в торговые галереи, поднятия настроения шоппингом и простым прожиганием. Не жизни, заработанных не так и просто денег. А как можно поднять настроение в 'Меге'? Да легко:

– Поехали в Икею, новую шторку выбирать.

– И фужерчики?!

– И фужерчики.

– И..?!!

– Да!

Бусы для индейцев давно стали классикой. Подписать кредитную кабалу из-за телевизора полтора метра по диагонали? Да легко.

Он прошел с подземной парковки до эскалатора, поднялся и покрутил головой. Интерактивная стойка радостно мигала светодиодами. Нужный сектор оказался недалеко.

Утро хорошая пора. Жаждущих фаст-фуда пока еще немного. Как и забитых туалетов. Делать замечание хмурому небритому человеку, чистившему зубы в одном, никто не стал. Включая охранника, многозначительно пошевелившего бровями в зеркале.

Радостно-идиотски улыбающийся сотрудник выпалил все дежурное. Не забыв предложить сраный вишневый пирожок. Иногда ему даже хотелось проверить: где у них подключение к серверу, контролирующему программу, записанную на жесткий диск подкорки. Но каждый сам выбирает где, как и чем зарабатывать. Любая честная работа лучше воровства. Хотя многие с ним точно бы не согласились.

Два стакана каппучино удивили какую-то мамашку за соседним столиком. Ее собственное чадо, лет так одиннадцати и с весом пятнадцатилетнего, радостно уплетающее второй чизбургер из трех ее точно не удивляло. Он пожелал ей доброго утра и довольно кивнул, увидев блеснувшие страхом глаза. А то, маньяки-педофилы и арабские террористы обычно так и поступают. Пьют по два стакана кофе и желают чего-то доброго.

Хорошо... очень хорошо. Первый стакан выпил залпом, наплевав на всякие там вкусовые ощущения. Просто взял и хлопнул, сняв крышку. Почти как водку. Посидел, переваривая первое приятное ощущение за день. Думать о серьезном не хотелось. В отличие от желания тупо пожрать. Именно пожрать, а не поесть.

Гамбургеры = зло. Это знает всякий. Разве вот мамашка за соседним столиком думает иначе. Может у ее отпрыска специально прописанная диета из бургеров и шаурмы, кто ж знает? Но, порой, очень, крайне, раз в пятилетку или в две недели, без них никак не выходило. Переезжая из города в город, кочуя по стране, следуешь негласным правилам. Есть там, где стоят дальнобои. А завтракать и пить кофе в чертовом Мак-даке.

Знакомый до милиграммов вкус свиной котлеты, омлета и булки типа из грубой муки. Это даже плохо. То ли дело пельмени из 'Олдбоя'. Вроде бы одинаковые, ан шиш. А вот с этой булкой и прочим так не выйдет. Филигранно настроенная система маркетинга и продукты, отправляемые в замороженном виде свое дело делали четко. Везде, на развалинах Парфенона, на Дворцовой или у края Калахари долбаный утренний бургер останется сам собой. А он никак не мог запомнить их названия. Чего-то там со свиной котлетой.

И чуть не поперхнулся. Запах Другого оказался неожиданным. Вернее, Другой.

Мавка. Натурально, мавка. Третья, встреченная за всю его длиннющую жизнь в этой стране. Высокая, стройная, в пальто по точеной фигурке, с роскошным черным взрывом волос, огромными глазищами и живыми губами. Что больше привлекало, сказать сложно. Половина мужиков на фуд-корте, разинув рты, пялились на ее идеальную задницу, совершенно забыв... или забив на жен. Вторая половина таращилась как раз на лицо. Это да, красота у Другой чудовищно страшная. Звучит глупо, но так и есть. Красота дикая, яркая, влекущая.

Сколько мужиков, парней и мальчишек поддались на нее? Много. Он не любил мавок. Не из-за безумной красоты, нет. Просто знал и видел куда больше обычных людей, смотрящих невозможный тут, посреди запахов фаст-фуда, фильм с голливудской звездой. Невозможно любить чертовы карие глаза, если видел, как они становятся дикими и страшными, меняя форму, становясь больше и заостряясь по краям. Нельзя любоваться полными длинными губами, хотя бы раз увидев превращение в резиново-жабью пасть, скрещенную с капканом на волка. Не получится наслаждаться длинными тонкими пальцами со свежим маникюром, зная, как легко ногти становятся острыми крючками, беспощадно и с наслаждением выпускающими кишки и потрошащих жертву заживо.