Текст книги "Последняя картина (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Ворожцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
ПОСЛЕДНЯЯ КАРТИНА
Возбуждённый художник выхватил из кармана комбинезона свежую кисть. Приблизился к мольберту и уставился на картину с восхитительным пейзажем. Не отрывая затуманенного взгляда, Виктор смешал на палитре нужные краски и потянулся к полотну. Одно нежное прикосновение, и на холст лёг завершающий мазок.
В глаза Виктора будто вспышка фотоаппарата ударила. Раздалось потрескивание электричества и... безжизненная картина задышала – размеренно и успокаивающе, подобно плеску морской волны, накатывающей на песчаный берег.
На цветущем лугу запорхали разноцветные бабочки, выписывая причудливые траектории. Зашелестели деревья, тихо аплодируя таланту мастера изумрудными ладошками-листьями. В пруду заплескались стайки серебристых рыб, наводя круги на зеркальной глади. Запели серенады соловьи, признаваясь в любви творцу. В небе зажглась радуга, и на землю посыпалась волшебная пыльца, сверкающая золотом в солнечных лучах.
В подвал ворвался аромат жгучей радости июня, испепеляя зловоние сырости, плесени и каменного уныния. Запахло свежестью зелени и чистой прохладой озера. Словно пёрышком, обоняние Виктора вихрем аромата защекотал тонкий шлейф мелиссы, хвойной смолы и сладкого хмеля. А ещё – душистой земляники. Он даже почувствовал на языке вкус: нежный, с лёгкой горчинкой – вкус беззаботного детства. В то далёкое время они часто ходили с отцом в лес по ягоды.
На худом, измученном лице засияла улыбка. В этот миг он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
Виктор потряс головой, смахивая наваждение, и наклонился к мольберту, чуть ли не уткнувшись в холст носом. Что-то увидел. Крошечную червоточину на стволе черешчатого дуба, которой раньше не замечал. Поднёс костлявую руку и легонько поцарапал краску ногтем.
Треск сухой древесины. Щелчок... и от векового ствола отлупился крупный кусок коры. Виктор шарахнулся назад, словно кто-то по ту сторону картины разрядил в него охотничью двустволку. Из источённого нутра дерева посыпались на землю серая труха и черви – тысячи гнусных созданий, извивающихся под прессом лучезарного света. Их гладкая белоснежная кожа быстро чернела, как и трава, на которой они копошились. На картине разрасталось, словно чума, чёрное пятно.
Глаз задёргался в нервном тике. Виктор схватился за голову и взлохматил длинную, почти до плеч, шевелюру.
– Неживая, – пробормотал он, не сводя взгляда с умирающего в объятиях гнили холста, от которого теперь несло холодом.
Губы Виктора затряслись.
– Опять неживая! Посредственность. Полный ноль. – со злобой забормотал он. -Лишь краски извожу. Помазок! Я... Я не творец... убийца красоты!
«Как же меня тошнит от трупной вони бездарных художеств...»
Виктор с омерзением сглотнул комок, развернулся и, прикрывая рот, побежал к единственному окну, прорубленному в каменной кладке под потолком. Легко вскочил на стоящий у стены полуметровый ящик. Распахнул узкую форточку и высунул голову.
В подвальное помещение хлынул осенний воздух: прохладный и сырой. Виктор сделал глубокий вдох и по привычке зажмурился. Но ветер не бил его по лицу и не трепал чёрные пряди волос. Не встречая преграды, он пролетал сквозь него, увлекая за собой остатки истлевшей злости. Выскребая из души желчь обиды на собственную бездарность. Отрезвляя разум и разгоняя грозовые тучи мыслей. С каждым новым порывом Виктор чувствовал себя лучше и лучше. Вскоре он окончательно успокоился и открыл серо-голубые, выцветшие от времени глаза.
За окном его встретил обычный октябрьский день, такой же, как и все остальные. Холод, дождь, слякоть. Ни птиц, ни животных, ни людей. Вокруг лишь обнажённые деревья-сироты, стоящие могильными крестами над буро-жёлтыми останками листьев, между которыми бродила неупокоенная душа лета. Царство тягостного уныния и тоски, оставляющей до самой весны привкус болотной тины на губах.
«Немудрено, что в такую депрессивную погоду ничего не получается. Не день, а мечта самоубийцы. Впрочем, мыло и веревка – не мой выбор, с помощью них проблем решать не стану. С детства не люблю слишком тесные объятья и обожаю трудности».
Виктор ухмыльнулся, спрыгнул с деревянного ящика и двинулся к мольберту.
«Отдохнул – пора за работу! Есть у меня одна идея...»
Подойдя, он ещё раз обвёл взглядом картину, на которой не осталось и следа от пугающих видений. Вот только для него она всё равно уже стала отработанным материалом. Виктор снял творение и бросил его на пол, в большую кучу других неудачных вариантов. Взял со стеллажа заранее заготовленный холст, установил на стойку и погрузился в процесс. Мастер словно исчез из этого мира: ничего вокруг себя не видел, не слышал и не ощущал.
Уже больше недели Виктор безвылазно просиживал в захламлённом подвале – созидательной лаборатории, так он сам называл это место. Не самое подходящее помещение для творчества, но ему нравилось. Только здесь, за толстыми каменными стенами, он чувствовал себя по настоящему свободным от бренного мира и мог создавать картины. Хотя, скорее всего, дело в другом – в прогрессирующей с годами паранойи: боялся, что кто-нибудь украдёт его идею раньше, чем он воплотит её в жизнь.
Последний раз Виктор поднимался на первый этаж в прошлую субботу – перекинулся парой фраз с женой, прихватил из кладовки бутылку ацетона и тут же вернулся в убежище. Каким-то неведомым образом тот не нуждался ни во сне, ни в пище. Не чувствовал ни физического, ни душевного истощения. Шальная муза пробудила скрытые резервы и с усердием теперь его подгоняла. Она без умолку вопила в голове, словно роженица в схватках: «Твори! Твори!», и ему казалось, что это никогда не закончится.
Творческое безумие к нему и прежде захаживало, но раньше оно надолго не задерживалось. На третьи сутки он всегда валился с ног от усталости и засыпал. Сейчас же всё происходило иначе. Словно робот, Виктор писал одну картину за другой, и любая из них могла бы занять почётное место в выставочных залах лучших музеев мира. Шедевры... Один мимолётный взгляд на картину, и созерцателя накрыла бы цунами эмоций, вымывая из глубин души скопившуюся грязь и оставляя после себя лишь светлые и чистые чувства. Даже далёкие от искусства люди и придирчивые критики потеряли бы от увиденного дар речи.
Вот только Виктор не считал их шедеврами – он упорно продолжал состязаться за лидерство с самим совершенством. Пока безуспешно... У него никак не получалось вдохнуть жизнь в свои творенья – под тяжёлым, въедливым взглядом не верящего в собственную гениальность человека ничто не могло устоять. Величественные мегаполисы рассыпались в прах, зеленеющие леса превращались в смердящее месиво гнили, а цветущие красавицы в старух, от одного взгляда на которых бросало в дрожь. По крайней мере для Виктора реальность на картинах выглядела именно так.
Сверху донёсся громкий шум, как будто что-то массивное обрушилось на деревянный пол. Виктор, уткнув кисть в холст, замер и прислушался, перебирая в голове возможные варианты.
– Показа... – выдавил он спустя несколько секунд тишины, но его тут же оборвал на полуслове звон бьющегося стекла.
«Что там вообще происходит?!»
Виктор бросил работу и вскоре уже бежал по скрипучим ступенькам деревянной лестницы. Домчавшись до верха, тяжко выдохнул, толкнул грузную дверь и вышагнул в коридор перед гостиной.
Поначалу Виктор даже растерялся, подумав, что не туда пришёл. Такого жуткого беспорядка в комнате он никогда в жизни не видел: белый диван и резная мебель перевёрнуты, вещи разбросаны, стойки с цветами опрокинуты, торшеры повалены, весь пол усеян осколками глиняных горшков и землёй. Как будто в гостиную ворвался смерч и немного покуражился, испытывая свои разрушительные способности. Виктор огляделся – окна и двери в доме оставались плотно закрытыми.
Пульс его участился, ладони увлажнились.
«Наверное, грабители... Пришли за полотнами!» – пронеслась мысль.
Виктор блуждал взглядом по комнате, мучительно размышляя, что предпринять. Огнестрельного оружия в доме он не держал, да и обращаться с ним не умел. Прогнать грабителей или расправиться с ними в одиночку ему бы не удалось. Природа не наградила ни богатырской силой, ни крепким телосложением. Он в жизни ничего тяжелее кисти не поднимал. Бежать? Не в его правилах – трусость художник презирал. Ему оставалось надеяться, что злодеи уже нашли ценные картины и убрались восвояси. Виктору не хотелось глупо умирать из-за кусков ткани, бездарно перемазанных краской.
Он наморщил лоб и зашагал по комнате, стараясь не шуметь. Поднял с пола чудом уцелевший горшок с фиолетово-синим соцветием. Виктор сразу вспомнил название – тилландсия, любимое комнатное растение жены, которая в цветке души не чаяла и ухаживала за ним, как за ребёнком.
«Вот твою мать! О чём я вообще думал! Лена! Её же могли... Не хочу... Прочь, дурные мысли!»
Виктор заметался по первому этажу в поисках жены. Осмотрел обе спальни, гардеробную, библиотеку. Даже в ванной комнате в душевую кабинку залез. Елены нигде не было, как и грабителей. Радовало Виктора лишь одно – пятен крови он тоже не нашёл.
Художник возвратился туда, откуда начинал, и тотчас направился в другую сторону дома – в столовую. Похрустывая битым стеклом под ногами, он обследовал все углы: проверил кладовую, заглянул под скатерть обеденного стола, перешерстил нижние ящики кухонного гарнитура. Никого... Отчаявшись, решил подняться на второй этаж, но вдруг услышал тихое всхлипывание, доносившееся от выходящего во внутренний двор окна. Сначала он подумал, что померещилось, и сделал шаг к двери, но тут всхлип повторился. Виктор подбежал к окну, отдёрнул тяжёлую гобеленовую штору и увидел жену.
Елена, забравшись с ногами, сидела на подоконнике и ревела, закрывая лицо руками. Её когда-то белоснежное вечернее платье, которое они купили для пятничной вечеринки у Соколовых, превратилось в изодранную половую тряпку, перепачканную на груди и спине пятнами ржавого цвета. Но Виктора это нисколько не волновало, главное, что супруга была цела и невредима – ни ссадин, ни синяков, ни порезов. Ничего... Никаких следов насилия на руках и стройных ногах. Но тревога не исчезла – Виктор всё ещё не мог разглядеть её лица. У него даже сердце защемило от одной мысли о том, что могло бы случиться.
– Леночка, это я, – прошептал Виктор, легонько проведя пальцами по пряди каштановых волос, ниспадающей на плечо, но никакой реакции не последовало. – Лена! – прикоснувшись на этот раз к её хрупкой руке, повторил он.
Жена не вздрогнула, но и не откликнулась, лишь опять судорожно вздохнула.
– Покажи... Что они сделали?
Но в ответ – тишина. Неопределённость пугала Виктора сильнее, чем страх опасности. Он занервничал, схватил жену за запястья, потянул и освободил её лицо из плена рук, причём без всяких усилий.
Ему хотелось прыгать от счастья, но он понимал, что сейчас не время и не место для радости. С лицом Елены всё было в порядке. Разрумянившиеся щёки, дорожки от слёз и мешки под глазами – не в счёт. Супруга оставалась для него безупречно красивой, даже в таком потрёпанном виде. Спустя три десятка лет совместной жизни он по-прежнему её любил.
«Всё-таки странно, почему она всё ещё не переоделась? Кажется, на вечеринку мы ездили дней восемь назад, конечно, если я не напутал чего-нибудь. Может, это было вчера? В голове кавардак, вообще ничего не помню – я абсолютно потерял чувство времени и пространства с этими картинами. Хотя к чёрту всё... Сейчас важно другое!»
Виктора настораживал её отрешённый взгляд, устремлённый куда-то вдаль, сквозь него, отчего глаза Елены цвета юного лета – ярко-зелёные – казались безжизненными.
– Что эти выродки сделали с тобой?! – спокойно спросил он, поглаживая жену по руке.
Елена вынырнула из оцепенения, неспешно, словно в замедленной съёмке, повернула голову в сторону Виктора и сфокусировала взгляд на нём.
– Что? – откликнулась она, слегка прищуриваясь.
– Что эти ублюдки с тобой сделали?
– Какие ещё ублюдки?
– Те, что разгромили дом и довели тебя до такого состояния.
– К нам никто не приходил. Я здесь одна, совсем-совсем одна... – монотонно пробубнила Елена, и её взгляд снова поплыл вдаль.
– Лена! Тогда кто?! Постой... – рассуждал Виктор. – Кажется, я догадался. Неужели это...
– Это я, к нам ведь никто не приходил. Хотя кому это важно, – безучастно ответила жена и вновь всхлипнула.
– Мне важно! Очнись! Зачем ты это сделала?
– Зачем сделала... – повторила Елена, выныривая из состояния, похожего на транс. – Ты хочешь знать, зачем я это сделала? – заговорила она, повышая голос с каждым последующим словом.
– Хочу!
– Я расскажу тебе! – уже в ярости орала супруга, освобождаясь из объятий Виктора.
Елена развернулась и спрыгнула с подоконника на пол, так что он еле успел отскочить. Попятился, сделал два-три шага и молчаливо замер в ожидании.
Виктор, наученный за долгие годы, знал, что если Елена завелась, то её уже не остановить – она не будет его слушать, во всяком случае, сейчас. Удерживающую эмоции плотину пробило, и теперь оставалось лишь дождаться, пока хлынувший из неё поток слов иссякнет.
– Я тебе скажу, Виктор-р-р! – словно дикая пантера, рычала Елена, а лицо даже посерело от злости. – Всё скажу! Не буду больше тер-р-петь...
За окном почти моментально стемнело, а в комнату прокрался полумрак, который рассеивался лишь вырывающимся из глубин подвала ярким светом. Откуда-то издалека донёсся приглушённый раскат грома, и по наружному карнизу забарабанили крупные капли дождя, создавая в голове Виктора зловещую мелодию. Он понимал, что изменения погоды никак не связаны с переменами во внешности Лены, и это просто глупое стечение обстоятельств, но ему всё равно стало немного жутко.
– ...Как же я устала от никчёмной жизни! – вслушался Виктор в слова жены. – Что у меня есть? Ни-че-го! Чёртовы посиделки с напыщенными соседками-аристократками, без устали трындящими лишь о чужом «грязном белье» и собственных болячках? Терпеть не могу этих старых маразматичек, наведывающихся без приглашения в гости каждое воскресенье. Ненавижу наш грёбаный двухэтажный особняк на отшибе жизни, со всеми его шестнадцатью комнатами. Ну, это же твоя мечта... Меня и Москва вполне устраивала! Со всей её грязью, вонью и толпами голодных бездомных. Когда я последний раз гуляла по магазинам? Я не о супермаркете, в который мы ездим за продуктами.
Виктор стоял и удивлялся – раньше он никогда не ощущал в её речах столько желчи и горечи.
– ...Скажи, зачем нам столько комнат, если ты всё равно не выходишь из своего долбаного подвала? Ты же художник, твои музы – одиночество и тишина, – передразнила Елена, повторяя когда-то сказанные мужем слова, даже интонацию выдержала. – А обо мне ты подумал? Мы всегда делали так, как хотелось тебе. Хоть раз спросил, чего хочу я? Спросил, а? Виктор, ты даже хобби мне придумал – весь дом цветами уставила. Как же любимый муж обойдётся без гармонии с природой! Ну, так знай – я ненавижу этих зелёных гадёнышей! Они просто бесят! Эти мерзкие запахи при цветении убивают. Изо дня в день приходится пить препараты от аллергии. Но тебя это не интересовало: ни раньше, ни сейчас. Тебя вообще ничего не волнует, кроме чёртовых картин.
«Сейчас начнётся, – размышлял Виктор, предугадывая штрихи фраз, которые вскоре дойдут до его ушей. – Извращенец. Блудливые девицы. Ни стыда, ни совести...»
– ...Готов с утра до вечера рисовать свою похабщину. Только и успеваешь менять полуголых девиц, вертящих задом по твоей прихоти. Где ты только таких берёшь? Ни стыда, ни совести у них нет! При живой жене... Профурсетки! С тобой-то всё ясно, что ещё старому развратнику нужно, но ума не приложу, зачем это всё твоим пернатым натурщицам? Сколько им платишь за услуги? Хотя нет, не хочу знать ответ. Чёрт, как же я им завидую, по-чёрному. У этих скудоумных созданий есть всё, чего лишилась я: они молоды, красивы, у них всё впереди. А что есть у меня?
Виктор не изменял супруге и даже повода не давал, руководствуясь принципом: «Один Бог, одна жизнь, одна жена». Но Елену это никогда не останавливало, собственно, как и сегодня. Последние месяца три ей хватало малейшего предлога, чтобы зацепиться и пустить в работу старую добрую бензопилу «Ревность». Она пилила мужа чуть ли не каждую неделю. Раньше Виктор возражал, оправдывался, убеждал в том, что смотрит на натурщиц с чисто профессиональным интересом. Как женщины они ему безразличны, максимум – эстетическое наслаждение от процесса. Но он зря тратил время, Елена игнорировала доводы здравого смысла. Теперь Виктор поумнел – молчал и соглашался со всем.
Усердно жестикулируя, Елена вновь заголосила: «А у меня... ни-че-го! У меня нет будущего! Только место на кладбище, которое мы купили заранее, чтобы не переплачивать».
«Смерть всегда приходит не вовремя, к ней лучше готовиться заранее», – почему-то подумал Виктор и непроизвольно улыбнулся, хоть ему и было не до смеха. Почти незаметно, но только не для Елены.
– Ему ещё и смешно! – завопила супруга. – Гадёныш! Ненавижу!
Её лицо обезобразилось злобой. Виктор попятился к выходу, не от страха – пытался выиграть время. Елена зарычала и устремилась в атаку, ступив босыми ногами прямо на осколки стекла. Проходя мимо обеденного стола, схватилась за скатерть и...
– Нет! Только не бабушкин... – выкрикнул Виктор, но не договорил. Его слова уже заглушил звук бьющегося о пол сервиза.
Воспользовавшись ступором мужа, Елена резво сократила расстояние. Замахнулась, но ударить не смогла – Виктор перехватил её запястье раньше. Жена повторила попытку свободной рукой, но тут же угодила в цепкие силки.
Она вырывалась, билась, ругалась и вопила, как сумасшедшая, но бесполезно: Виктор притянул Елену к себе и намертво сомкнул руки за спиной. С трудом, но он всё-таки её удерживал, благо они числились в одной весовой категории.
– Ненавижу! Ненавижу тебя! Ненавижу бессмысленную жизнь! Я сгораю в этом аду...
Вскоре силы у жены иссякли, и истерика сошла на нет. Елена робко прилегла головой на грудь Виктора, будто извиняясь, и затихла. Из-за дождя он не слышал, как рыдала его супруга, но чувствовал запах слёз, перемешанный с горечью обиды.
Они минут пять простояли, обнявшись, словно влюблённые после долгой разлуки, боясь пошевелиться и не решаясь заговорить. Первым сдался Виктор.
– Прости, что раньше не спрашивал. О чём мечтаешь ты? – спросил он, стирая слезу с её щеки.
Елена выдержала паузу, проверив ещё разок стальные нервы мужа, и с непривычным спокойствием откликнулась:
– Я не один раз говорила, но ты всегда был слишком занят и не слушал. Последние месяцы ты просто меня избегал – исчезал в подвале, оставляя наедине с дурно пахнущими мыслями.
– Сейчас я готов выслушать, зуб даю!
Она первый раз за вечер улыбнулась и продолжила:
– В двадцать ты говорил, что тебе нужно заработать репутацию, набраться опыта. В тридцать – убеждал в том, что нам нужно обеспечить достаток: машину, дом и прочую ерунду. В сорок тебе было не до меня, ты уже мечтал попасть в анналы истории. Всё это время я была рядом с тобой. Поддерживала все твои начинания и радовалась твоим успехам, как своим.
– Не понимаю к чему ты это всё, – растерянно, пробормотал Виктор.
– Я устала... Больше не хочу быть мебелью в твоём доме. Я ведь не прошу ничего сверхъестественного – взаимности. Я мечтаю, чтобы ты наконец-то пожил ради меня и хоть ненадолго забыл о своих картинах. Жаль, что поняла это только сегодня. Наверное, слишком поздно...
– Ничего не поздно! Я постараюсь исправиться... Обещаю!
Елена не ответила, лишь сильнее к нему прижалась и глубоко вдохнула. Виктор с растерянным видом перебирал в голове мысли, раскладывая их по полкам. В какой-то момент моргнул, перезагрузился и снова спросил:
– Что произошло сегодня? Никогда не видел тебя такой.
– Ничего не случились. Наверное, просто вымоталась...
Виктор терпеливо молчал. Знал, что она всё расскажет, главное не торопить.
– Сама не понимаю, – зашептала Елена, посмотрев на него испуганно. – Творилось что-то странное. Во мне клокотала ненависть. Она сжигала душу. Никогда раньше не испытывала такой боли, даже кричать не могла. Злилась на тебя, на себя, на неудавшуюся жизнь. Я не могла с этим справиться и остановиться. Ещё и ты застрял в подвале, как назло. Одна... Совсем одна в пустом доме, словно заживо погребённая в гробу. Мне казалось, что я даже слышу, как заколачивают в крышку гвозди. Жуть! Девять дней подряд я не смыкала глаз, словно душа, у которой остались на этом свете незаконченные дела. Думала, думала, думала... Ты не представляешь, через что я прошла. Предполагаю, что ад после этого мне покажется забавным местом, – договорила она и неестественно улыбнулась, скорее даже нервно.
Где-то совсем рядом сверкнула молния и грянул гром. Елена вздрогнула и перепуганным голосом выдавила:
– Свет... Свет фар!
– Нет, глупышка. Это молния, не бойся.
Жена упёрлась руками в его грудь, оттолкнулась и выскользнула из объятий. Виктор не стал её удерживать. Она отступила на несколько шагов и замерла, устремив взгляд куда-то вдаль. Лишь выражение лица оставалось живым и менялось под гнётом нахлынувших чувств, словно цифры на вращающейся рулетке в игорном клубе: грусть, радость, страх, удивление, гнев, спокойствие, печаль... С мимикой творилось что-то невероятное.
За окном снова ударила молния. Елена встрепенулась, взгляд стал ясным и осмысленным, а на лице сквозь слёзы засияла искренняя улыбка счастливого человека, такая, что муж не смог удержаться и улыбнулся в ответ.
Теперь Виктор видел любовь всей жизни иначе – Елена предстала перед ним именно такой, какой он её запомнил в первую встречу – юной, бесподобно красивой и недоступной. Он познакомился с ней на пляже в Адлере, куда Виктор приехал на пленэр в поисках впечатлений и новых образов.
У него по телу побежали мурашки, в метре от него – наваждение, прорвавшееся сквозь пелену времён и чудесным образом воскресшее в сознании. Взгляд в прошлое... Он ощущал запах бриза, мистического ладана и аромат её молодого тела. Чувствовал приятно обжигающее кожу дыхание.
– Пора, уже почти десять часов, – шёпотом произнесла она, не сводя с мужа глаз, и тут же громко добавила: – Не жалей ни о чём, Виктор. Важно одно – мы вместе, и я люблю тебя!
– Я тоже тебя люблю! – без раздумий ответил он, выныривая из воспоминаний.
Виктор сделал шаг ей навстречу и наклонился для поцелуя, но его губы не почувствовали прикосновения – голова Виктора прошла сквозь жену, провалившись в пустоту. Он с непониманием отпрянул и остолбенел: Елена приняла вид полупрозрачного призрака, подсвеченного изнутри белым сиянием. С каждой секундой свечение становилось всё тусклее, а тело всё прозрачней. Она исчезала из этого мира, словно утренняя дымка на рассвете. В воздухе осталась лишь улыбка, но и она вскоре растворилась. В столовую вернулся полумрак, а в душу Виктора проскользнула непроницаемая тьма, сковавшая его тело и разум.
Через четверть часа оцепенение прошло, и Викиор смог пошевелиться. Словно завороженный, нетвёрдой походкой, он добрёл до гостиной и рухнул на диван. У него не было сил ни рыдать от отчаяния, ни биться в истерике от безудержного горя. Хотелось напиться и угодить в мёртвую хватку забвения, чтобы хоть ненадолго забыться. Но Виктор знал, что в доме не найти ни грамма спиртного. Он бросил пить еще в далёкие двухтысячные, когда понял, что алкоголь мешает объективно воспринимать действительность: картины, которые ночью ему казались шедеврами, на утро всегда превращались в бездарную мазню.
В мозгу безостановочно крутились одни и те же мысли, укачивая чуть ли не до тошноты. Виктор никак не мог поверить в происходящее, это просто не укладывалось в голове – он только что видел призрака. И не просто бесформенную сущность, а собственную жену, которая говорила с ним, мыслила, выражала эмоции. Она выглядела по-настоящему живой и осязаемой. Но больше всего Виктора пугало другое – он не помнил того, что Елена умерла. В голове как будто целый пласт воспоминаний вырезали: ни подробностей похорон, ни причин смерти, ни ощущения утраты, ни следов раздирающей душу боли. Ни одной зацепки, абсолютно ничего! Он не мог убедить себя в том, что её больше нет.
Оставшись наедине с воспоминаниями, Виктор пролежал на диване в обнимку с любимым цветком Елены до глубокой ночи. Он твёрдо решил, что утром отправится на кладбище. Не то чтобы Виктор боялся идти туда ночью: после случившегося его вряд ли могло что-то удивить или напугать. Причины крылись в другом – он никак не мог совладать с обезумевшей музой, плевавшей на чужую боль и страдания. Теперь она не подгоняла, упрямая богиня требовала продолжения. От её визга голова раскалывалась на части. Муза сводила Виктора с ума новыми навязчивыми идеями. И он знал лишь один способ, как можно избавиться от неё – подчиниться и выполнить то, чего она желала.
С трудом поднявшись, Виктор на одеревеневших ногах поковылял к лестнице в подвал. Неспешно спустился, подошёл к мольберту, скинул холст с недавно начатой картиной, но потянулся не к стеллажу, а к куче отработанного материала на полу. Отыскал забракованное полотно с лесным пейзажем и водрузил картину на законное место. Смочил поверхность отбеленным маслом, втерев его ладонями, и приступил к приготовлениям, оставив картину ненадолго в покое.
Теперь Виктор знал, как можно оживить загубленное творение... Чудодейственное средство всегда находилось рядом, но он этого не понимал и всю жизнь безрезультатно искал не там.
Он замешал на палитре краски, выбрал одну из кистей и начал творить, хотя больше это походило на волшебство. Он то яростно набрасывался на картину, и тогда руки мелькали с невероятной быстротой от холста к палитре и обратно, то в раздумье замирал на пару минут. Возвращаясь в реальность, хватался за мастихин и соскабливал, затем отшлифовывал, протирал тряпкой и принимался за дело вновь.
В него как будто сам сатана вселился: в глазах играло огнём безумие, взлохмаченные волосы сплелись в подобие рогов, а с лица не сходила довольная ухмылка.
Виктор закончил работу лишь к утру, когда в унылый подвал стеснительно забрались через окно первые лучики восходящего солнца. Отошёл на несколько шагов от мольберта, обвёл взглядом картину и заулыбался во всю ширину рта. Виктор буквально засветился от счастья, причём в прямом и переносном смысле. Его силуэт на фоне окна окружал радужный ореол, создаваемый бьющими в спину лучами. Первый раз в жизни гений остался доволен результатом, ему даже не хотелось искать недостатки.
С улицы послышалась тяжёлая поступь, он обернулся на шум, и тут же в глаза ударил яркий солнечный свет.
– Свет... Свет фар... – прошептал Виктор, сменив маску радости на печаль, но лишь на долю секунды.
Его тело почти моментально стало прозрачным, как горный хрусталь, и помещение наполнилось радужным сиянием и солнечными зайчиками. Виктор ещё раз окинул взором картину и растворился без следа, произнеся напоследок:
– Я люблю тебя! Навсегда вместе!
К парадному входу элитного особняка, стоявшего посреди облысевшего к зиме сада, подошли двое мужчин. Один из них рослый, статный, на вид лет тридцати пяти, не больше. Подтянутая фигура и гладко выбритое худое лицо. Второй же, напротив, невысокого роста, толстомордый, с тучным телосложением Карлсона. Объединяло их лишь одно – оба были вооружены и одеты в тёмно-синюю полицейскую форму.
– Жора, всё-таки зачем мы сюда припёрлись? – спросил низкорослый, остановившись у крыльца. – Не расскажешь – дальше не пойду. Лучше в машине тебя подожду.
– Почём мне знать, Макс, сказали – формальная проверка. Дело уже всё равно почти закрыли, – откликнулся напарник, щелкая суставами пальцев рук. – Хочешь, я могу позвонить шефу? Сам спросишь.
В том, что Максим никогда не будет звонить начальнику, даже под угрозой расправы, Георгий был уверен.
– Спасибо, не соскучился, утреннего взбадривания хватило. А почему мы только сейчас сюда приехали, раз дело почти закрыли?
– Эй, дружище, ты чего? Что за вопросы? Когда сказали, тогда и поехали. Приказы не обсуждают.
– Что-то ты темнишь, Жора. Спинным мозгом чувствую. Раньше мы с тобой до десяти чай пили по понедельникам, а тут в полдевятого утра сорвались.
– Ничего я не темню. Да и зачем мне врать тебе?
– Вот и я хотел бы знать зачем... Расскажи хоть, чьи это хоромы, что я у тебя всё выпытываю?
– Рапорт не пробовал читать?
– Пробовал, очень мало знакомых букв! – огрызнулся Максим и скорчил гримасу.
– Этот особняк принадлежал Виктору Беспалову, слышал о таком? – спросил Георгий, поднимаясь на крыльцо, и тут же сам ответил: – Хотя откуда ты о нём можешь знать. На туалетной бумаге о таких людях не пишут, а другого ты не читаешь. Виктор – знаменитый художник.
«Да, его холсты при жизни стоили огромных денег, – додумал Георгий, не рискнув произнести это вслух. – А сейчас наверняка просто бешеных!»
– И что с ним случилось?
– Несчастный случай, – размеренно говорил Георгий, заглядывая поочерёдно в занавешенные окна по обе стороны двери. – Не справился с управлением и вылетел на встречку под грузовик со щебнем. Ночь, ливень, скользкая дорога – всё против него. Новости тоже не смотришь? В позапрошлую пятницу по ящику показывали. Жена сразу на глушняк: полголовы снесло, а он ещё в реанимации до рассвета пролежал – врачи спасти не смогли.
– А мне вот этих богатеев не жалко, так им и надо, – поднявшись за Георгием, рассуждал второй полицейский. – Наверняка нажрались как свиньи, и водка некстати закончилась. Ну, они и рванули в магаз, запасы пополнить. Мне всё ясно!
– Во-первых, после девяти они бы не смогли купить спиртное в магазине, только в баре. Но тогда Беспаловы поехали бы в другую сторону, ведь авария произошла около десяти вечера, – буркнул напарник, оборачиваясь к Максиму. – Во-вторых, у них в подвале наверняка есть винный погреб, это же особняк. В-третьих, в рапорте указано, что алкоголя в крови не обнаружено, но ты его не читал. В-четвёртых, достоверно известно, что они той ночью ехали на вечеринку к Соколовым по поводу рождения внука – о пирушке весь город говорил, но не добрались. И в-последних... Макс, это только ты можешь гонять на патрульном автомобиле пьяным в дрова, потому что пешком ходить уже не можешь – законопослушные граждане так не поступают. И как ты только звание сержанта получил с такими талантами сыщика?
