Текст книги "Витражи конца эпохи. Сборник рассказов"

Автор книги: Дмитрий Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Посланец разума

Борис Алексеевич Каверзнев, невысокий крепкий мужчина семидесяти четырех лет (язык не поворачивается сказать – старик) утром, не слишком ранним, вышел на любимое свое место возле кострища в самом дальнем углу сада. Там высилась древняя исполинская береза с расщепленным молнией стволом, да вольно произрастал кустарник смородины, за которым никто не ухаживал. Подойдя ближе, он по привычке взглянул на угол забора, и настроение его явно испортилось.

– Ну, блин, достали, хоть железом от них огораживайся, – обращаясь к самому себе, недобро нахмурив брови, произнес Борис Алексеевич. – Какого же черта им надо?

Участок Бориса Алексеевича, расположенный в одном подмосковном поселке при городе-спутнике, назовем его, по аналогии с классиками, Н-ск, раскинулся на без малого тридцать соток. Территория изрядно заросла некультурными растениями, но в целом хозяином была ухожена, любовно возделана, убрана и благоустроена. Только в глубине, там, где две плоскости покосившегося черного забора пересекаются под острым углом, царил беспорядок – здесь Борис Алексеевич не работал, ничего не окультуривал, просто отдыхал. Жег прелые листья, разный мусор, принимал друзей, и в одиночестве часто сиживал на полусгнившем стуле, глядя на огонь и поднимающийся к самым верхушкам столетних деревьев сизый дым. Ему было хорошо здесь, среди крапивы, высокой, как бамбук, рядом с самым старым на участке деревом, на окраине его мира, бескрайнего, как у любого человека, в стране, где о простом, не скачущем по телеэкранам представителе населения все давно уже забыли, а он, каналья, все чего-то требует, всё живет и живет…

Однако, в последнее время, примерно месяц назад, стал Борис Алексеевич замечать, что на его территорию вторгаются по ночам, летом, незваные гости. То пустую бутылку он в кустах находил, то окурок сигареты не пользуемого им сорта, то вообще непотребные изделия… Кто-то повадился пировать на его кострище, прожигать на его любимом пятачке почти дикой природы молодость эпохи социалистического декаданса. Бориса Алексеевича это обстоятельство, конечно, раздражало, и пару раз он устраивал засады с ремнем и дубиной за кустами смородины, но никого не прищучил. То ли гуляки нутром чувствовали, что их ждут, то ли ему не везло, но две ночи он провел в темной влажной тишине сада напрасно. В конце концов, Борис Алексеевич смирился, успокоился. Огороды не грабили, сарай не вскрывали, аккуратно тушили огонь после ночных оргий – пусть бесятся, время такое, спасибо, что из пулемета по окнам не садят…

Но в этот раз он конкретно рассердился. Лень им, видишь ли, стало через забор перелезать! Взяли, гады, и две широких доски выломали. В заборе, у самого угла, зияла огромная, светлая на фоне черного старого дерева, бесстыдная дыра.

– Ну, блин, – еще раз произнес Борис Алексеевич, качнув головой, и отправился в дом.

Он вернулся на потухшее кострище, держа в руке бутылочку изобретения господина Смирнова, ноль тридцать три литра волшебного напитка, и маленький граненый стаканчик. Под мышкой он сжимал целлофановый пакет с куском замечательного, недавно приобретенного свежего сала, и полбуханки черного хлеба.

Борис Алексеевич вонзил в землю покосившиеся ножки старого стула, разложил на маленьком раскладном столике, на чистой оберточной бумаге, хлеб, сало, нож. Не спеша, основательно, откупорил бутылку, наполнил стаканчик, нарезал сало. С досадой взглянул на прореху в заборе. Он обязательно заделает ее, быстро и качественно, но чуть позже. Сейчас он будет снимать стресс, отдыхать. Жена уехала на базар и вернется к обеду, если не позже, кот накормлен, и никто не сможет помешать ему.

Он выпил, с аппетитом закусил, посидел, глядя в расщелину, повторил. И, как всегда, когда Борис Алексеевич расслаблялся так в одиночестве, на него нахлынули воспоминания, которые все реже посещали его в другое время, но все ярче становились в минуты российского катарсиса. Он смотрел на угли потухшего костра, на некрасивую, изъеденную оспой времени березу, на кусты смородины, но видел совсем не то. Он вспоминал жизнь, о которой никто не знал и даже не догадывался, которую он сам, с годами, считал чем-то сродни болезни, бредом одиночества. Действительно, странные у него были воспоминания…

Это была не Земля. Розовое небо, оранжевые и голубые растения вокруг, четырехкрылые птицы, поющие незнакомо, но так же необыкновенно, как здесь. Дома, похожие на деревья с набухшими почками, и в каждой почке жили разумные существа с его родины, далекой планеты с непроизносимым ни на одном из земных языков названием из созвездия Козерога. Загадочные женщины того мира, которых он не знал, не успел узнать. Вот он идет, юноша, по бледно-желтой дороге прозрачного исполинского города, вдыхает наполненный молодостью и свободой свежий воздух, не испорченный выхлопными газами и отходами никому не нужных производств, и впереди – вечность, наполненная любовью, жаждой открытий, путешествиями к иным, диким, противоречивым, лишенным гармонии, но таким притягательным мирам. Он умолял отца добиться того, чтобы его, еще мальчика, взяли на борт звездолета, который должен был отправиться в 6231 по местному летоисчислению году к Земле, неказистой маленькой планете, цепляющейся, как дитя, к угасающей, немощной звезде по имени Солнце, как ее называют сами земляне. Зелено-синяя планета никогда не вызывала особого интереса у ученых. Много лет назад на расстоянии был исследован ее физико-химический состав, профессора определили уровень развития ее биологической массы, в том числе, наделенной разумом. Этот уровень посчитали крайне низким, и решением сената дальнейшие исследования были заморожены лет на триста-четыреста по земному исчислению.

Но однажды в королевской лаборатории, изучающей внешние энергетические излучения, были зарегистрированы сильнейшие импульсы отрицательной энергии, исходящие от неразвитой, крошечной планеты Земля. Ученые не придали этому факту большого значения и ограничились несколькими заметками в специализированных эфирных (говоря земным языком, виртуальных) журналах. Все бы ничего, но в королевских лабораториях, следящих за здоровьем граждан, вдруг стали замечать, основываясь на не подлежащих сомнению фактах статистических наблюдений, что отрицательная энергия, излучаемая Землей, стала не лучшим образом сказываться на здоровье обитателей всего созвездия. Несмотря на прогрессивную медицину, аборигены галактики не только стали болеть, но и умирать! Участились выкидыши – с нуля до одного процента, были отмечены случаи совершенно неизвестного заболевания – белой горячки, хотя алкоголь на планете не потребляли уже лет восемьсот, а также узнали аборигены галактики вовсе ужасный недуг – импотенцию. Год по земному летоисчислению пребывали существа, достигшие совершенства, в оцепенении, пока специалисты Министерства Обороны Галактики не разработали эффективное оружие противодействия – генератор импульсов положительной энергии, работающий в противофазе с выбросами зла. Импульс был послан на Землю, затем еще и еще, и постепенно сила ее отрицательного излучения стала слабеть. Русские дошли до Берлина, американцы до Эльбы, японцы стали уходить с захваченных островов. Война подходила к концу, измученные, усталые люди, победители и побежденные, отправлялись по домам. Однако, на исходе кровопролития, Земля выбросила в космос наиболее мощный сгусток черной энергии, освободившейся в Армагеддоне Хиросимы и Нагасаки, и тысячи стариков созвездия Козерога пали замертво, а сотни детей Розового Неба в положенный срок не появились на свет. Затем безобразия прекратились, но в сенате приняли решение – регулярно обрабатывать Землю импульсами положительной энергии, по крайней мере, еще сто земных лет. Поэтому войны стали вялыми, холодными, и злая планета лишь иногда посылала к звездам недоброе излучение, немедленно получая порцию противоядия от генератора положительной энергии. Здоровье жителей Козерога стало приходить в норму, никто больше не болел, тем более, не умирал. Историки воскресили давно забытые похоронные обряды, умерших, вернее, погибших в странной войне, похоронили со всеми почестями. Жизнь постепенно наладилась – великая, беззаботная жизнь разумных существ, достигших высшей точки совершенства биологического вида.

С тех-то пор, когда Земля еще не остыла от пожаров, когда красивейшие города стояли в руинах, в королевской академии наук Объединенной Расы Созвездия Козерога вплотную приступили к подготовке экспедиции на опасную планету. Игнорировать Землю было уже невозможно. Ученые хотели иметь полную картину жизни там, исследовать процессы, происходящие в обществе населяющих ее разумных существ непосредственно, изнутри.

В подготовке полета к чужой звезде участвовали десятки лабораторий и сотни независимых ученых, космических заводов. Меньше чем за год по земному летоисчислению межзвездный корабль был построен, и именно тогда Борис Алексеевич, вернее, тот, кем он был когда-то, решил, что должен принять участие в небывалом эксперименте. У него не было ни квалификации, ни опыта космических исследований, вообще ничего кроме молодости и упрямства, и только просьба отца, имевшего влияние в академии наук, помогла ему совершить поступок, изменивший всю его дальнейшую судьбу. Однажды он с замирающим сердцем ступил на борт звездолета, запрокинув голову и раскинув руки, как Христос на кресте, о жизни которого уже знал. Предполетная подготовка включала в себя закачивание обширных знаний о Земле прямо в мозг участника экспедиции. Он знал все науки, известные землянам, стал хорошим спортсменом, артистом, землепашцем, кулинаром. Ему объясняли, как знакомиться с женщинами, как нравиться им – он смеялся и прогуливал эти уроки, еще не понимая, как важна такая наука на Земле.

Раз уж зашел разговор о женщинах, то есть о красоте, сразу объясним, что обитатели звездного племени, из которого происходил Борис Алексеевич, вовсе не были похожи на пупырчатых зеленых крокодилов или студенистых осьминогов. По строению тела и лица они вполне напоминали людей, только все поголовно имели высокий рост, изящное телосложение, бледную, почти прозрачную кожу, и волос не знали совершенно. Да, и рот у них был очень маленький, беззубый, потому что пища в организм поступала только в жидком виде. Наверное, не в последнюю очередь по этой причине любил Борис Алексеевич разнообразные напитки – и очень крепкие, и не очень – даже минеральную воду.

Корабль пришельцев прибыл к Земле за несколько лет до окончания второй мировой войны, поскольку посланцы разума уже отлично владели искусством преодолевать не только пространство, но и небольшие отклонения во времени – пока что самый пустяк, до пятидесяти лет назад или вперед. С корабля должен был высадиться десант – сто человек (именно человек, то есть посланников Козерога, принявших человеческий облик) во всех важнейших частях зелено-синей планеты. В Европе, Азии, Америке, Африке. Пришельцы должны были, не привлекая внимания, внедриться в среду обитания людей, пожить среди них, собрать сведения, в основном субъективного, личностного характера, и вернуться на корабль спустя полгода. Для конспирации и чистоты эксперимента было решено исключить возможность их контактов друг с другом – никто не мог знать, в ком из людей живет его собрат по звезде и крови.

По жребию и специфике подготовки ему досталась Россия. Он знал из курса обучения, что эта страна – самая неспокойная, иррациональная, с непростой трагической судьбой. Но с руководством исследований не спорил никто. Кроме того, несмотря на серьезную подготовку, юнцы-десантники почти не представляли, где им предстоит жить, что делать. И, конечно, они ничего не боялись, как все молодые, которым поручено архиважное дело, пусть оно будет стоить здоровья, а может быть, и жизни. Но только не свободы – посланцы Козерога не знали, что такое свобода, поскольку никогда им не приходилось жить там, где ее нет.

Он получил оболочку молоденького солдата, погибшего на переправе через Днепр. Снаряд попал прямиком под ноги, и от человека не осталось ничего, кроме оплавленных кусков железа от его автомата и каски. Когда душа отделилась от тела, сейчас же соответствующие приборы на корабле, прибывшем из созвездия Козерога, вобрали ее в себя. Один из посланцев другого мира получил внешность, точную копию документов, память и небольшой опыт жизни солдата, даже могилы которого не осталось. Он считался пропавшим без вести и воскрес, правда, радоваться было некому, потому что в его родной дом попала тяжелая бомба двумя годами ранее.

Так Ю-во, как звали Посланца, в 1946 году стал Борисом Алексеевичем – коренастым, жизнерадостным, обаятельным парнем, родом с южного российского приморья.

И тут нахлынули на Бориса Алексеевича совсем другие воспоминания, земные, более близкие ему, понятные, темные и светлые – обыкновенные, человеческие.

Вспоминал он свой земной путь. Начался он с прибытия после войны в чудом нетронутый бомбами и снарядами подмосковный поселок, в котором почти не осталось мужчин, оказавшихся в земле еще в сорок первом, в самое лихолетье, когда всех забрали на войну – кого по доброй воле, кого нет. Ополченцы гибли сотнями и тысячами, и лишь немногие не только смогли пережить морозную московскую битву, но и пошли дальше, становясь безвестными или знаменитыми героями великих сражений. Тогда, в начале лета сорок пятого года Борис Алексеевич, ветеран войны, имеющий при себе все удостоверения и заверенные соответствующими подписями бумаги, явился в райцентр и рассказал о себе всю горькую правду. Поведал он о том, как погибла его семья под бомбежками в смоленской области, как шел он до границ Польши, как освобождал Европу, как брал последний бастион фашистов – Прагу, как выжил, наконец. Ему, надо сказать, повезло, хотя его межгалактические сородичи тогда никак не помогали адаптироваться к земной жизни. Бориса Алексеевича в те годы не посадили, не отправили на каторгу в Сибирь, и вообще власти отнеслись к нему вполне благосклонно. Никто не проверял его родословную, документы рассмотрели поверхностно, не искали ни родственников, ни однополчан. Он стал одним из десятков тысяч тихих героев, вернувшихся в Подмосковье с войны. Тогда еще Система, какой бы зверской она ни была, не забывала о своих героях, обеспечивших ее безбедное существование на хмельном послевоенном энтузиазме на многие годы вперед. В общем, фронтовику выделили участок на краю поселка, дали немного денег и облигаций, рекомендовали устроиться во ВТУЗ расположенного неподалеку авиазавода. Также недалеко, почти рядом, находился старейший в стране физико-химический институт, где, как намекнули Борису Алексеевичу, он тоже не был бы лишним.

Спустя три месяца Борису Алексеевичу опять же намекнули серьезные, постные, в основном хронически тыловые люди, что он может осваивать совершенно дикие участки вдоль железной дороги. И, стало быть, площадь своих наделов, данных ему сельской администрацией, понемногу расширять.

Между прочим, все происходящее лишь вызывало в нем живой интерес, но никак не трогало. Как решило военное и научное командование Козерога, вести записи было нельзя, и Ю-во запоминал до минут каждый прожитый день, готовя отчет, который он должен был представить по возвращении на корабль. Прибытие челночного аппарата Борис Алексеевич ожидал через два месяца по земному времени, а пока, в целях конспирации, обустраивал свой надел, что-то строил, копал, знакомился с людьми, легко поступил на учебу во ВТУЗ авиационного завода, на всякий случай не с первого раза сдав экзамен. Он знал, что все происходящее с ним – временно, все забавляло его, казалось удивительным приключением в доисторических джунглях, которое вот-вот должно было кончиться, раствориться вместе с непривычной земной оболочкой.

Многого он не понимал и не принимал, будучи на порядок умнее как своих одногодок, так и людей постарше. Но, став демобилизованным русским солдатом середины двадцатого века, он, понятное дело, оказался в информационной изоляции, и не мог знать ни из газет, ни из радиопередач, о том, что происходит в мире, отличном от того, в который он попал. Очень скоро он понял, что средства информации здесь не имеют никакого смысла и что невозможно понять, где правда, а где ложь, потому что информация как таковая отсутствовала, была лишь ее интерпретация, угодная властям. Это наблюдение, как наиболее важное, он бережно, как подобает истинному исследователю, положил в определенные ячейки мозга. Как и то, что люди в стране его временного обитания проживают хорошие – кроткие, доверчивые, милые, умные – и в то же время, в массе своей, абсолютно не задумывающиеся о смысле происходящего. Их можно было обмануть, запросто можно было убить, изолировать их родных, близких. Можно было платить им гроши, и они все равно оставались открытыми, жизнерадостными, чистыми людьми – такие были в большинстве. Но имелись, конечно, и стукачи, и тунеядцы, и так называемые руководители, которые не умели руководить ничем, кроме собственного стремления к корысти и теплому местечку. Борис Алексеевич долго не мог понять – как же так? Как можно создавать что-то новое, радоваться жизни, любить, рожать ребятишек, будучи под прессом если не вранья, то откровенного искажения фактов? Как можно уверовать в то, что твой сосед – заклятый враг, если только позавчера сидел с ним за столом в облаке папиросного дыма, уважая его и пользуясь его уважением?

Этого Ю-во не понимал, досконально заносил в ячейки памяти свое непонимание и ждал, когда его заберут обратно. К заветному часу он уже построил половину дома, вскопал пять огородов. Только водки еще выпил мало и ни с одной женщиной, отдушиной человечества, не сошелся, хотя недвусмысленные предложения от работниц поселка, молодых, приветливых и охочих до мужчин, были. Борис Алексеевич, несмотря на то, что общение с противоположным полом региона входило в обязательную программу исследований, почему-то смущался, чувствуя интерес к себе, оттягивал кульминационный момент. Таким уж характером обладал донор его тела и земной души, и Борис Алексеевич ничего не мог с этим поделать.

В тот день, когда, по всем расчетам, должен был прибыть вожделенный аппарат, Борис Алексеевич волновался как на родине, перед полетом. Зачем-то он старался привести в полный порядок земную оболочку, брился, гладил единственный свой костюм, даже купил на базаре дешевый мужской одеколон, подозрительно пахнувший мылом и кошачьей мочой. С утра он отправился в угол сада, присел на спиленное бревнышко, поджег папироску, глянул в голубое, без облачка, небо и стал ждать.

Они должны были забрать его около полудня, приземлившись в саду. По уговору, инженеры-наблюдатели на корабле отслеживали место пребывания каждого, и точка посадки челночного аппарата определялось местожительством посланца.

Но на осеннее Подмосковье уже надвигался густой загадочный вечер, а луч света из созвездия Козерога в темном царстве земного средневековья все не появлялся. Напрасно Борис Алексеевич мерил огромными шагами свои наделы, курил, вглядывался в полосатое, черно-синее, с прожилками красного, небо, думал, надеялся. Небосвод в тот погожий день поражал красотой, чистотой, какой-то особой глубиной. Но не было на нем ни признака посещения внеземной цивилизацией.

Борис Алексеевич ждал еще несколько дней, плохо спал, провалил зачет в учебном заведении, был рассеян и слаб. На исходе недели он каким-то внутренним чутьем понял, что за ним никто не прилетит. Или прилетит очень-очень нескоро, когда ему будет много лет по земному исчислению, когда или он уже умрет, или его надежда угаснет. Когда посланец созвездия Козерога осознал это, ему стало страшно. Он понял, что навсегда, по крайней мере, по земным понятиям, ему суждено остаться в этом чужом, непонятном, далеком от его идеала мире. Когда опасения, сначала робкие, гонимые прочь, оформились во вполне ясную мысль, посланец в оболочке землянина дико закричал, сидя на бревнышке у гаснувшего костра:

– Нет! Я не хочу здесь оставаться! Заберите меня отсюда, братья из созвездия Козерога, сыновья объединенной расы! Из этого проклятого мира войн, обмана, рабского труда, болезней и смертей! Не хочу! Не хочу!

Громкий, рыдающий, отчаявшийся голос, вой маленького человека, который на самом деле не был человеком, услышали во всей округе. В близлежащих домах зажглись окна, люди высыпали на улицы и стали стучать в калитку, с тревогой вопрошая, не случилось ли чего, не нужна ли помощь. Борис Алексеевич выглядел очень больным, из его глаз текли крупные человеческие слезы. Люди всё поняли – они посчитали поведение молодого человека следствием контузии на переправе через Днепр. И, тихо плача, ушли, оставив его в покое.

На следующий день в лаборатории физического института, где работал помощником лаборанта Борис Алексеевич, происходили странные вещи. Искусственная молния между двумя металлическими шарами вдруг окрасилась оранжевым цветом и скакнула к потолку, напугав и озадачив ученых. Течения всех остальных физических и физико-химических процессов выродились в совершенно небывалые результаты, которые ни в какие ворота не лезли. Результаты эти тут же засекретили и убрали в очень глубокие хранилища на Лубянке, а одного ученого и, почему-то, одну девушку-лаборантку, на всякий случай посадили. На зачете Борис Алексеевич понес полную чушь на непонятном языке, при этом ужасно сверкая глазами и подпрыгивая на месте, словно в ритуальном африканском танце. Поскольку в поселке и прилегающем городке с его институтами и заводами уже прослышали о неадекватном поведении подающего надежды молодого ветерана, Бориса Алексеевича тогда не посадили. Даже в больницу не отправили, а просто отпустили домой, сочувственно качая головами.

В тот же вечер пережившие войну поселковые мужики разных возрастов посовещались у продмага и решили за почти непьющего, вежливого, замкнутого парня взяться как следует. Без приглашения, по-простому, завалились они во владения Бориса Алексеевича, принесли водку, хлеб, закуски с огорода, папиросы и души свои. Посланец созвездия Козерога взглянул на них молча и недружелюбно, но всех впустил. А чуть позже, всё послав к своему далекому черту, выпил с ними наравне, захмелел, и рассказывал, как все, о фронте, о боли, радости и печали. Его слушали. Конечно, даже выпив бутылку и впервые в жизни потеряв ощущение реальности, Борис Алексеевич ни словом не обмолвился о своем инопланетном происхождении. Только иногда он произносил слова и фразы непонятного смысла, хохоча, плача и ругаясь, но мужики попались искренние, добрые, не стукачи, и были они тоже сильно пьяные, поэтому никто ничего не заподозрил. А после того раза Борис Алексеевич, хотя выпивать полюбил, всегда держал себя в рамках разумного по местным понятиям пития, чем тоже, кстати, снискал уважение сельчан.

Наутро он проснулся с головой, гудящей, как реактивное сопло, но в то же время Борис Алексеевич осознал себя совсем земным человеком, русским мужиком, и немного поутихла в сердце жгучая жажда возвращения к родному розовому небу. Он решил, что коль так распорядилась судьба, жить здесь можно, и работы ему хватит. И земной, и небесной, дабы изучить и осмыслить особенности и причуды расы человеческой в местном обличии.

С той поры началось земное бытие посланца созвездия Козерога Ю-во, или по-нашему, Бориса Алексеевича Каверзнева. Он вполне успешно переходил с курса на курс. Еще не получив диплома, из помощника сделался лаборантом, затем и сам заимел помощника-студента. Такие науки, как математику, физику и химию, он знал, конечно, гораздо лучше, чем ректор и директор его институтов, вместе взятые. Но во время учебы он хоть и слыл прилежным и способным учеником, но никак своих выдающихся знаний не проявлял. Борис Алексеевич спокойно плыл по студенческой жизни, балансируя между хорошистом и отличником, участвовал в шумных вечеринках, не сторонился общественной жизни – собирал различные взносы – честно и аккуратно. Кстати, общественные науки давались ему наиболее тяжело. Борис Алексеевич заучивал наизусть труды классиков сами знаете чего, историю партии тоже вызубрил до буковки. Ему было интересно понять – как же живут люди в той стране, куда он попал? Кое-что было ясно, но отдельные шероховатости не давали ему покоя. Особенно непонятно было пришельцу, что это за зверь такой – коммунизм, и когда он к ним заявится. Тут он чуть было себя не выдал в первый раз. Взял да и спросил на семинаре:

– А скажите, товарищ, электрификация в нашей стране завершена?

– Завершена, – был ответ.

– И советская власть повсюду, верно?

– Да, конечно, – был ответ.

– Значит, уже настал коммунизм?

– Конечно, но вы невнимательно читали, товарищ Каверзнев, – мягко и подтвердил, и возразил преподаватель. – Коммунизма мы пока построили первую стадию, а вторая наступит тогда, когда… – ну, и терпеливо повторил известную мысль о способностях и потребностях, однако посмотрел недобро.

– А не кажется ли вам лозунг «каждому по потребностям» весьма спорным? – понесло Бориса Алексеевича. – Реализация подобной модели возможна в двух случаях – либо при средних сильно заниженных потребностях подавляющей массы членов общества, пусть и условно-добровольных, либо при подлинном изобилии, стремящемся к бесконечности. Но в последнем случае мы вступаем в противоречие с необходимостью рационального использования природных ресурсов, какими бы разнообразными и безграничными они не казались. Неконтролируемое изобилие неизбежно приведет к экологическому коллапсу, если не к изменению самой сути природы, ее глубинной энергетической структуры.

Борис Алексеевич покачал головой и произнес в задумчивости, как бы разговаривая сам с собой:

– Да, как-то это непонятно, – надо еще подумать. Мысль-то заманчивая, но как быть с энтропией? Как быть со стремлением к состоянию равновесия, несмотря на непрерывность развития?

И спокойно сел на место, не замечая ни бледных лиц вокруг, ни зловещей до густоты тишины. Очнулся он только тогда, когда услышал грохот – это преподаватель упал в обморок. Сорокалетнего товарища отвезли в больницу и больше его, кстати, никто не видел, хотя и о его смерти не слышали.

До старости Борис Алексеевич ругал себя за ту выходку – ведь его жизнь висела на волоске! Подумать ему, видишь ли, захотелось! Ну и думай себе на бревнышке в саду, а так-то зачем! Подверг сомнению евангелие! Съел на завтрак ляжку священной коровы! И, главное, преподавателя было жалко – вот по этому поводу Борис Алексеевич переживал сильнее всего.

Да, такое не прощают. Но, что удивительно и никакому уму не постижимо, Бориса Алексеевича тогда простили! Лишь позже он узнал, прочитав умные и правдивые книги, что ему грозило. Но тогда, хотя из курса предполетной подготовки Ю-во и знал о суровых идеологических законах, царивших на одной шестой части суши, по молодости относился к ним легкомысленно. А что, в самом деле, случилось? Разве семинар – не место для дискуссий? Разве не следует все подвергать сомнению, чтобы добраться до истины?

Слишком Ю-во был отравлен свободой на своей родине. Поэтому и мог вляпаться в историю. И совершенно это было ни к чему – ведь в созвездии Козерога наверняка имели не поверхностное представление о религиях, учениях и заблуждениях землян. Да, коммунизм – религия, понял Борис Алексеевич, но ни с кем этой мыслью делиться, слава богу, не стал. Ему не ставили задачу – изучить, а тем более оспорить религиозные учения. Он должен был изучать жизнь. И он совершенно потерял интерес к так называемым наукам, от жизни далеким. Каждая религия выдумывает свой рай – это нормально.

А простили Бориса Алексеевича по одной простой причине – испугались. Если бы он анекдот рассказал, явился вдребезги пьяным на комсомольское собрание или просто очередь его подошла – тогда другое дело, непременно посадили бы. А тут – случай особый. Такие слова и вспоминать страшно, не то, что произносить! Значит, так было надо. То есть решили в соответствующей инстанции, что Борис Алексеевич – сексот высшей пробы, засланный из Центра. С того дня люди стали относиться к нему по-разному – кто с опаской сторонился, кто напротив, стал более ласков с ним. Много лет сомнительная слава человека, работающего на Органы, преследовала Бориса Алексеевича, иногда мешала, иногда помогала в жизни, в карьере. Правда, настоящие друзья, которых в жизни у него появилось немало, в это не верили. И еще один человек не верил – девушка по имени Полина, которая и объяснила Борису, которого считала очень милым, какую глупость он совершил.

Вечером того же дня, когда зловещий смрад инакомыслия и скорых арестов окутал поселок и городишко, в калитку Бориса Алексеевича постучали. Он открыл, не раздумывая, и увидел на пороге заплаканную, трясущуюся Полю. Она бросилась ему на шею и зарыдала.

Борис Алексеевич с Полиной был знаком недавно, был к ней неравнодушен, но из-за робости своей никаких решительных действий не предпринимал – так, сходили пару раз в кино, и всё. Полина была девушка с характером, она многим на курсе нравилась, но считалась неприступной, холодной, как медуза. Часто находило на Ю-во какое-то незнакомое чувство, но он еще не знал, что это любовь. Правда, уже догадывался об этом, и мечтал пригласить Полю в местный ресторан, да как-то всё повода не находил.

И тут – сама его возлюбленная бросилась ему на шею, вечером! Одна пришла! Борис Алексеевич растерялся и покраснел.

– Что же теперь будет, Боренька? А? В Сибирь ведь сошлют, а я тебя люблю. Вот и призналась я, да что уж теперь … Ты-то еще долго молчал бы. А надо было тебе в другом месте молчать.

– Почему? – искренне удивился Борис Алексеевич, который, в прочем, уже догадался, что сделал что-то не то.

– Потому что, – хотела что-то важное сказать Полина, но осеклась. – Потому что ЭТО подвергать сомнению НЕЛЬЗЯ. Кто бы ты ни был, что бы ты ни делал, обещай мне, пожалуйста, что больше так никогда говорить не будешь. Будешь думать о том, что говоришь, о том, что можно говорить. Если не жалеешь себя, пожалей нас, тех, кто рядом с тобой. Мы все можем пострадать, понимаешь?

– У нас всегда говорят то, что думают. Уже три тысячи лет, – снова проговорился Борис Алексеевич. Не то, чтобы он сделал это сознательно, просто стало ему в объятиях Поли удивительно хорошо, легко. Захотелось быть самим собой – ну, хоть в последний раз! – Знаешь, – продолжал Борис Алексеевич, – у меня есть один секрет…

– Я не верю! Я знаю, ты не такой, ты не из них, тебя заставили! – горячо зашептала Поля, – не говори ничего! Молчи. Я все равно тебя люблю, – Полина быстро поцеловала обалдевшего Бориса Алексеевича в губы и потащила его к дому.