Текст книги "Станция Университет"

Автор книги: Дмитрий Руденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

На следующий день по возвращении из Юрлово ко мне домой зашел Лёнич и, сев на диван, сказал:

– Шура Дмитриев разбился.

– Как? – не понял я.– Насмерть.

Жизнерадостный Шура выпал с тринадцатого этажа дома в Кунцево. Как, почему? Из-за Шуры я впервые по-настоящему почувствовал смерть, ее безысходность, безжалостность, обесценивающую все наши дела и вещи. Я вспомнил, как всего два месяца назад мы с Шурой возвращались с дачи Лёнича из «Успенского» на электричке, как Шура переживал, что накануне прожег сигаретой свою красивую рубашку. Какая это была досадная мелочь по сравнению с той катастрофой, которая случилась теперь! Бабушка Шуры, когда все произошло, схватила его ботинки и, безутешная, не могла выпустить их из рук. Ее внука уже не было, а вот кроссовки все стояли и могли простоять еще хоть сто лет! И где он теперь, и где будет до скончания веков? И неужели это правда, что он уже встретился где-то там со всеми нашими давным-давно умершими, сказочными прабабушками и прадедушками, и кто он такой теперь?

Тотальный дефицит

Еще с лета пошли разговоры про то, что вот-вот государство повысит розничные цены (тогда все цены регулировало государство). Из-за этих слухов люди бросились на магазины и в миг растащили по старым ценам все, что можно было унести, – масло, сахар, соль, спички, мыло, стиральный порошок. Так дефицит перерос в тотальный дефицит. А когда в середине сентября 1990 года в Москве случились перебои с поставками хлеба, даже самые стойкие граждане поддались легкой панике.

Очереди были хорошим знаком: если они были, значит, был и товар. Жаловались, что где-то очередей совсем не бывает, поскольку купить нечего. Никто не знал, какой дефицит возникнет завтра, поэтому дефицитом становилось все. Желание запастись надолго было сильным. С «накопителями» боролись запретами: в руки – триста граммов сыра, полкило колбасы, пять пачек сигарет. Сигареты тогда вообще неделями не завозили в киоски, из-за чего недовольные курильщики устраивали табачные бунты, блокируя движение транспорта на улицах[36]36
  В августе 1990 года такой бунт случился, например, на Мосфильмовской улице.


[Закрыть]. А вскоре в Москве товары и вовсе стали продавать только по предъявлению паспорта – чтобы отсеять иногородних. Потом ввели синие покупательские визитные карточки с фотографиями – по ним москвичам отпускали продукты по низким госценам. Мосгорисполком, пытаясь насытить Москву продуктами, придумал выменивать у прижимистых колхозников мясо на другие дефицитные товары. За 100 килограммов мяса колхозникам предлагали 20 японских аудиокассет или пылесос, за 400 – югославскую хрустальную люстру, за 500 – одну дубленку, а за 1 тонну – мотоцикл «Квант»[37]37
  Решение Мосгорисполкома вступило в силу с 5 января 1991 года.


[Закрыть].

У нас дома кончились спички. Мама пошла в гости и, пользуясь случаем, попыталась «занять» на неделю коробок спичек. «У самих нет!» – рявкнул хозяин квартиры. Надо же такому случиться, что спустя пару часов он, навеселе танцуя «Кумпарситу» под заезженную грампластинку, не удержался на ногах, встав в изысканную позу, и плюхнулся на пол, нечаянно задев большую напольную вазу Ваза качнулась, а потом, как в фильме про Буратино, треснула и раскололась, а из нее, ко всеобщему удивлению, высыпались сотни припасенных на черный день спичечных коробков!

Пустые прилавки продмагов.

В универсаме выкинули соду.

Битва за торты у входа в кондитерскую в центре Москвы

Очередь за хлебом на Сретенке

Дефициту огрызались лишь недавно возникшие частные, или, по-другому, коммерческие магазины (комки). Они незаметно, но стремительно оккупировали газетные киоски, палатки из-под мороженого и даже бывшие общественные туалеты, например, подземный туалет на Тверском бульваре, прямо за памятником Тимирязеву[38]38
  Памятник Тимирязеву на Никитской площади.


[Закрыть], который так провокационно держит руки, словно до этого туалета он так добежать и не успел. Преимущество туалетов перед другими коммерческими магазинами было в том, что в них можно было примерить вещи, зайдя в одну из недавно действовавших кабинок. Товар, продаваемый в комках, перекочевал туда в основном из государственных магазинов, но цены, конечно, уже были намного выше, поэтому около новых прилавков очередей не бывало. Здесь продавались разрисованные яркими цветами китайские термосы, французская косметика, отечественные чайные ложки с позолотой, немецкие миксеры, синтезаторы «Ямаха», корейские радиотелефоны и, конечно, кроссовки, стоимость которых превышала пять среднемесячных зарплат!

Сын лейтенанта Шмидта

В буфете на втором этаже нашего учебного корпуса меня перехватил кладоискатель Игоряша.

– Есть предложение организовать тусовку! Задумка такая. Имеется краеведческий музей на проспекте Мира, дом 14. Располагается в особняке XVIII века. Внутри – красота: изразцовая печь, паркеты, рояль в отдельной большой комнате и так далее.

– Ну?

– Я знаю директора этого музея. А сейчас же знаешь, что с музеями?

– Что?

– В музеи ходить перестали. Пропал у людей интерес. Даже в музее Ленина пусто!

– Так.

– А в краеведческом музее на проспекте Мира и подавно. А теперь за здание музея началась настоящая охота: все хотят его оттяпать. Защитить его может только Моссовет.

– И что?

– Как что! У нас на курсе учится сын Попова – Вася[39]39
  Гавриил Харитонович Попов – экономист, председатель Московского городского Совета народных депутатов (1990–1991), первый мэр Москвы (1991–1992). Сын Василий учился с нами на одном курсе.


[Закрыть].

– Не улавливаю…

– Когда я сказал, что Вася – мой однокурсник, директор запрыгал от счастья!

– Не пойму, к чему ты клонишь?

– Да вот к чему. Директор попросил меня пригласить Васю с друзьями на вечеринку в музей в пятницу вечером. Будет накрыт стол. Даже музейную печь затопят, чего не делали уже, наверное, лет десять. Я условился, что нас будет человек пятнадцать-двадцать.

– Здорово. А Вася-то будет?

– Нет, конечно. Зачем нам Вася?

– Так директор-то вроде Васю ждет.

– Нет! Васю мы не возьмем. Васей будет кто-нибудь другой. Например, ты. Ты за Васю отлично сойдешь! И всем будет хорошо.

– Но я же не Вася, Игоряш!

– Один час тебе трудно Васей побыть? А через час директор напьется и забудет обо всем. Я об этом позабочусь.

Вскоре, по общему согласию, было решено, что вечеринке быть и что Васей на ней буду я.

В пятницу наша большая компания сидела в уютном зале за длинным столом. Тихо звучал рояль. В угловой изразцовой печи приятно потрескивали дровишки. Стол был как из сказки – богат разносолами. Я, конечно, восседал во главе стола, как почетный гость. Все называли меня Василием, лишь изредка сбиваясь на Диму. Роль «сына лейтенанта Шмидта» меня тяготила, к тому же на воре шапка горит. Но на что не отважишься ради собственного удовольствия, сдобренного обильной радостью друзей? Внешне я абсолютно не был похож «на своего отца» Гавриила Попова, даже наоборот. Но это не смущало директора. Праздник разгорался, и в какой-то момент директор встал и проникновенным голосом сказал: «Ребята, сегодня с нами сын Гаврилы Попова, дадим ему слово, пусть скажет». Это был удар ниже пояса. Но моим развеселившимся однокурсникам затея с тостом понравилась. «Вась, давай!» – разнеслось по комнате. Я встал и сказал, что музей замечательный, поблагодарил директора за теплый прием, заметил, что московская общественность непременно должна биться за сохранение краеведческих музеев. Во время моей речи Игоряша в знак одобрения, кивал головой. Закончил я под звон рюмок и радостные возгласы моих соратников. На этом, думал я, моя роль закончилась. Наконец-то можно расслабиться и предаться разгоревшемуся веселью. Но тут директор настиг меня: «Василий, – сказал он, – очень приятно, что почтили наш музей вашим посещением. Времена сейчас смутные, силы добра нуждаются в защите. У меня к вам большая просьба. Наше здание могут отнять. А я борюсь за то, чтобы здесь был музей. Вы можете помочь! Не передадите вашему батюшке письмо?». Директор протянул мне свернутый пополам засаленный лист бумаги. Я развернул. Письмо было написано от руки, синими чернилами. В тексте встречались исправленные ошибки и помарки. Видимо, начисто переписать письмо директор не счел необходимым. Начиналось оно забавно: «Уважаемому Председателю Совета Моссовета Гавриле Харитоновичу Попову..». Письмо, увы, так и осталось непереданным. Утешением было обещание Игоряши замять этот вопрос с директором. И еще то, что в обмане директора участвовал не я один… К счастью, музей все-таки дожил до наших дней.

Бандитская сила

В середине осени в Москве чуть не вспыхнула настоящая гангстерская война. Как-то незаметно появились преступные группировки общей численностью в шесть тысяч человек и взялись делить огромный город между собой. Солнцевские, измайловские, ореховские, долгопрудненские. Все они начинали с рэкета кооперативов и проституток, «кидания» продавцов автомобилей и с контроля над «однорукими бандитами» и видеосалонами. И все действовали примерно одинаково: заковывали своих противников в наручники, заклеивали им глаза пластырем, бросали их связанными в ванну, запирали в гастрономических холодильниках и подвалах, пытали раскаленными утюгами. Один из лидеров солнцевских гордился тем, что контролировал доход всех «одноруких бандитов» Гагаринского района. Мощь долгопрудненских держалась на «обеспечении безопасности» некоего Изота, который торговал этими самыми «однорукими бандитами»… Бандиты были поднимающейся грозной и дерзкой силой. Ее присутствие сразу стало заметно, отчасти потому, что в Москве моего детства, как мне всегда казалось, никакого бандитизма не было вообще. А тут вдруг – на тебе… Солнцевские базировались в ресторане «Гавана», бауманские во главе с Севастьяном – в шашлычной «Яхта», а чеченцы вообще нигде не базировались. Они держались особняком и даже не приехали на очень важный сходняк группировок в Дагомысе, дав всем понять, что хотят взять Москву целиком, так же как итальянцы в свое время взяли Нью-Йорк.

«Алиса»

– Видел рекламу «Алисы»? – спросил меня однажды Остапишин.

– Нет, а кто это?

– Биржа товарная. Ею владеет самый молодой миллионер СССР.

– Миллионер? – удивился я. – У нас же только один официальный миллионер – Артем Тарасов!

– Теперь не только он.

– Ничего себе. А как зовут?

– Герман Стерлигов. Вроде бы 25 лет ему.

– Странное название «Алиса».

– Это кличка его собаки, кавказской овчарки.

Саша протянул мне газету, в которой самоуверенный Стерлигов отвечал на вопросы:

– Сколько ты рассчитываешь заработать, Герман?

– Страшно произнести, старик!

– Что ж ты теперь, Герман, разбогатев, уедешь из России?

– Нет! Россию я беру на себя! А через три года я скуплю Штаты на корню.

Герман не шутил, но планам его не суждено было сбыться. За дверью его крошечного кабинета на Ленинском проспекте, в доме «Мострансагентства», монотонно гудела биржа: «Сахар! Минимальная цена одиннадцать рублей за тонну!», «Вертолет! Миллион сто!». Но прожила она недолго. Всего через два года с огромного рекламного стенда там же, у входа на биржу, сорвали за неуплату изображение овчарки Алисы, а газеты тотчас раструбили: «На Ленинском спустили собаку Стерлигова». Следом куда-то пропал и хозяин[40]40
  Рекламный плакат «Алисы» сняли в конце июня 1992 года.


[Закрыть].

Сашу я послушал, рекламу «Алисы» посмотрел в тот же вечер. В ней впервые с телеэкранов произносили слово «господа». Тогда все, как и прежде, были «товарищами», и великосветское обращение резало слух. К слову, реклама вообще была диковинкой: ее только-только начали показывать по телеку. Началось с того, что однажды диктор Центрального телевидения, знакомивший нас каждый вечер с программой телепередач на завтра, неожиданно зачитал текст про наручные часы «Электроника», а на экране появились фотографии с изображением часов. Чуть позже в заставке программы «Время» на часах, отсчитывающих последнюю минуту девятого часа, появился логотип фирмы Olivetti. За день до этого дикторы телевидения предупредили, что надпись, которая появится на экране, – реклама, чтобы никто не волновался и не удивлялся.

Этот поезд в огне

Между тем республики Советского Союза разбегались. «Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать», – голосил Борис Гребенщиков. Со всех сторон зазвучало, что договор между союзными республиками об образовании СССР, подписанный в 1922 году, устарел, нужен новый! К декабрю появился его проект, в нем фигурировал новый союз – не то ССГ (Союз Суверенных Государств), не то СССР (Союз Советских Суверенных Республик, именно суверенных, а не социалистических; вроде бы СССР, да не тот)[41]41
  Вроде бы в заголовке нового договора будущий Союз был назван Союзом Суверенных Государств, а в самом тексте – Союзом Советских Суверенных Республик.


[Закрыть]. У нового союзного договора оказалось много противников во главе с Сажи Умалатовой. Они потребовали проведения всероссийского референдума, борясь за «целостность страны и ее названия – Союз Советских Социалистических Республик». Референдум назначили на март.

1991 начинается

Приближался новый, 1991 год, счастливый, потому что сумма первых цифр равнялась сумме двух последних. Что-то он принесет? – мечтал я. Может, любовь? Или новую поездку за границу? Или победу в чемпионате МГУ по футболу? Бабушка Оля накрыла праздничный стол: оливье, баночка красной икры, шпроты, финский сервелат, была югославская ветчина в банке с ключиком и консервированные ананасы. Еще были шоколадки известной и самой лучшей фирмы «Марс». Их выкинули в фирменном магазине «Хлеб» на Калининском проспекте. Очередь – не очень большая – всего-то на часа два-три. В руки отпускали по пять штук. В коробочке и без. Народ стал возмущаться – все хотели получить шоколадки в коробочке. Даже драка началась, но ее вовремя остановили. После этого решили продавать шоколадки без коробочек вообще и создать две очереди: просто за шоколадками (по пять рублей) и только за коробочками (бесплатно). За коробочками очередь была длиннее. А в магазине «Продукты» на улице Герцена давали сосиски: по полкило в руки. Люди покупали и тут же снова занимали очередь, чтобы купить побольше.

– Бог с ним, с дефицитом, главное, чтобы диктатура не наступила, – выдохнула бабушка.

– Какая диктатура?

– Вон, Шеварднадзе же ушел в отставку в протест против наступления диктатуры… Да еще, говорят, какая-то денежная реформа будет, деньги будут изымать.

Действительно, перед Новым годом пошли слухи, что государство зачем-то решило изъять из обращения крупные банкноты. У сберкасс сразу выстроились очереди – менять пятидесяти– и сторублевки на более мелкие деньги.

– Бабуля, ну как это – изымать деньги? Разве ты не слышала, министр финансов Павлов по телевизору сказал: денежной реформы не будет! – успокоил бабушку я. – Да и диктатуры никакой не будет!

Однако год начался тревожно, подтверждая слова бабушки. В Вильнюсе сторонники независимости Литвы заняли телецентр. Оттуда их скоро выбили правительственные войска, но были и убитые, и раненые. Официальное заявление ТАСС обвинило в кровопролитии сторонников литовской независимости. Это заявление должна была зачитать по телевизору ведущая «экспериментальных» новостей Татьяна Миткова, но делать этого она не стала, наглядно показав, что сама власти не верит. Она привела с собой в студию дикторшу, дежурившую на всякий случай на выпуске новостей, и передала слово ей: «С официальной версией событий вас познакомит…». Дикторша прочла материал скучным, плоским голосом, без выражения. Стало понятно: власть кровожадна, а Миткова – Жанна д’Арк! Москву немедленно взорвал полумиллионный митинг в поддержку литовского народа и против надвигающейся диктатуры. Требовали вывести войска из прибалтийских республик. Беспорядки в Литве перекинулись на Латвию. А Миткову быстро отстранили от эфира, а затем уволили.

А потом случилось и вовсе невообразимое: 22 января, в девять часов вечера, дикторша и ведущая телевизионной программы «Время» Анна Шатилова после двухминутных нервных просьб включить ей микрофон, а такие ляпы в эфире случались крайне редко, объявила о денежной реформе, которую разработал тот самый Павлов, месяц назад обещавший, что реформы не будет. Шатилова зачитала: Президент СССР подписал сегодня Указ «О прекращении с 0 часов 23 января 1991 года приема к платежу денежных знаков Госбанка СССР достоинством 50 и 100 рублей образца 1961 года»[42]42
  Все денежные купюры в то время были образца 1961 года.


[Закрыть].

Дальше говорилось, что на обмен выводимых из обращения купюр отведено 72 часа, что его будут производить в сберкассах, но в это уже никто не поверил: как можно было поверить Павлову, ведь он уже обманул! Люди выскочили на улицу избавляться от ненужных банкнот: оставалось три драгоценных часа, когда их можно было надежно потратить или разменять на более мелкие деньги. Но сделать это оказалось не так просто. Магазинов ночных не было, бензоколонки были, но разменные деньги в них закончились сразу после программы «Время». Кассы в метро, обычно работающие до часа ночи, закрылись в тот злосчастный вечер, по крайней мере на «Белорусской», в 22.00 «в связи с отсутствием денег». Рядом с ними выстроились люди с 50-рублевыми купюрами, согласные обменять каждую на тысячу пятаков[43]43
  Пятак – монета достоинством 5 копеек. В те времена проезд на метро стоил 5 копеек, которые надо было опустить в турникет, чтобы пройти в метро. Деньги на пятаки меняли в окошках-кассах.


[Закрыть]. Из метро бежали на вокзал, пытаясь купить билеты «хоть куда», чтобы на следующий день сдать билеты и выручить за них нормальные деньги. По вокзальному радио непрерывно объявляли, что купюры достоинством 50 и 100 рублей принимаются к оплате, но кассы тоже не работали. На вопрос, к кому обратиться, если для покупки билета нет мелких купюр, дежурный администратор вокзала советовала: «К Горбачеву». Еще можно было проехаться на такси, а потом расплатиться сотенной или пятидесяткой. Увы! Ушлые таксисты были настороже и просили платить вперед мелкими купюрами! Самые догадливые летели на Центральный телеграф отправлять денежный перевод самому себе: сегодня отправил – завтра получил новыми деньгами. Однако и здесь все окошки приема переводов закрылись. Перед ними расхаживал гражданин кавказской национальности, тряс пачкой 50– и 100-рублевых банкнот и размышлял вслух, удастся ли ему обклеить ими только туалет или останется еще и на веранду. Были и те, кто, надеясь на обещанные для обмена 72 часа, рвал в сберкассу, чтобы занять очередь на завтра. Возникли длинные, в несколько тысяч человек, ночные очереди. Волнения, мордобои, обмороки, инфаркты…

Лишь кооператоры в ту ночь оседлали коня. Оказалось, что государство разрешало им сдавать выручку завтрашним утром. Поэтому, едва закрывшись на ночь, коммерческие магазины открылись снова сразу после программы «Время» и бойко принялись торговать, охотно принимая крупные банкноты. Это было движение продавцов и покупателей навстречу друг другу, и хотя цены в промежутке с 21.00 до 24.00 подскочили в два, а где-то даже в четыре раза, нареканий они у москвичей не вызывали. А когда ближе к полуночи на улицах возникли спекулянты, готовые скупать ненужные купюры по цене ниже номинала, стало очевидно – за три часа случилось настоящее экономическое чудо: курс советского рубля по отношению к советскому же рублю составил 10 к 1. Сторублевая банкнота теперь стоила червонец.

Несмотря на заверения министра Павлова и Сбербанка…

…слухи подтвердились: Объявление на двери отделения «Сбербанка»

Когда через три дня страсти улеглись, никто не смог толком объяснить, зачем была нужна реформа. Боролись со спекулянтами и жуликами? Но они первыми решили свои проблемы. Тормозили инфляцию? Но цены на следующий день после объявления реформы подскочили в два раза. Грузин, продающий мандарины на Тишинке, сокрушался: «То, что сегодня ночью у меня отняли, я должен к обеду вернуть. Иначе мама не простит». В общем, ничего не понятно. Так, не разобравшись, люди среди бела дня лишились своих сбережений. Моя семья не лишилась ничего. Пока народ метался по ночным улицам, бабушка Оля не отрывалась от недавно изданного на русском романа «Унесенные ветром», и ей было все равно. «Оля, – поинтересовался я, – а нам-то ничего поменять не надо? А то я сбегаю». «Нет, – умиротворенно проговорила бабушка. – Нам, к счастью, менять нечего».

Такая пошла жизнь – то хаотичные экономические реформы, то политические вехи. Уже и непонятно было, что за чем поспевает – экономика за политикой или наоборот. Народ стал недоволен Горбачевым, выходил на впечатляющие митинги в несколько сот тысяч человек под стены Кремля с лозунгами: «Горбачева в отставку» и «Руки прочь от Ельцина». Теперь на всякий случай милиция патрулировала улицы совместно с армией, что, конечно, вызвало беспокойство. Братские республики совсем распоясались: перестали перечислять налоги в бюджет Советского Союза. Весной одновременно прошли два референдума – советский и российский. Первый и последний советский референдум выяснял, считаем ли мы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик? «Да», – хором ответило население. Российский референдум, первый из трех за всю историю, тоже задавался единственным вопросом: о введении поста президента РСФСР. Тоже «Да!». Выборы первого президента России назначили на 12 июня 1991 года.