Текст книги "Сила трупа"

Автор книги: Дмитрий Коваленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Молодая пара из-за столика слева от нас не выдержала, бросила на стол десятитысячную банкноту и, пробубнив «спасибо за угощение», вылетела вон из лапшевни. У остальных… не хватило пороху? Вот тут я не знаю. Не знаю, зачем – но остальные сидели, как завороженные, и наблюдали, что будет дальше.

«The Show must go o-о-on…» – пробасил Роджер Уотерс в моей голове.

– Дерьмо!! – заорал тренированным голосом Ублюдок в Черном, едва притронувшись губами к ложке супа. От удара тарелка отъехала к самому краю стола и чудом не сверзилась на цементный пол. Брызги горячего супа ошпарили хозяйкины руки, но она застыла, точно каменный Будда, и даже не шевельнулась.

– Ты что людям скармливаешь, тварь?!

– Извините… Простите… – повторяла на полном автомате маман, уставясь в неведомую точку над дверью.

– Это что – пиво?! А?! Это же моча, тварь! Коровья моча!! – надсадно вопила туша на весь зал, призывая всех присутствующих немедленно с ней согласиться.

– Простите…

Хрясь! Тарелка с пельменями полетела-таки на пол и разбилась.

– Чем народ кормишь, дрянь?! Тебя, с-сука, за что здесь терпят?!

– Извините…

На этом представление закончилось. Ублюдок встал, с треском опрокинув табурет. Вынул из кармана мобильник, набрал номер. Сказал одно слово:

– Сделано.

И растворился в дверном проеме.

* * *

Внутри каждого из нас – более двухсот различных костей. Когда мы рождаемся, их еще больше – около трех сотен. Но постепенно почти сотня куда-то девается. Какие-то срастаются с другими, какие-то исчезают за невостребованностью. Одним словом, с возрастом мы становимся по крайней мере на треть скуднее, монолитней и однообразнее, чем родились.

Чуть ли не половина наших костей расположена в ладонях и стопах. Все-таки именно этими частями тела мы шевелим куда чаще и изобретательнее остальных.

А еще наш скелет процентов на тридцать пять состоит из органики. И после сожжения теряет треть своего веса. Тогда он делается хрупким, как пенопласт, и абсолютно сухим.

По японским расчетам, для того, чтобы двадцать три взрослых человека собрали скелет двадцать четвертого в одну ëмкость при помощи палочек для еды, достаточно минут десяти. При одном условии: эти люди должны уметь пользоваться палочками почти так же естественно, как акула зубами или буйвол копытами.

Вот почему, когда бирманский капитан пересказал мой английский своим морячкам, я взглянул на этих людей – и понял, что на сей раз японская статистика, увы, «отдыхает».

В комнате повисла нелепая пауза. Девица тут же засомневалась, правильно ли я ее перевел. Я же невольно задумался о лингвистических способностях капитана.

– Э-э… Миста-а? – обратилась девица напрямик к капитану и указательным пальцем левой руки указала на палочки в своей же правой. – Смотрите внимательно и повторяйте за мной!

– Look at her. Do the same, – перевел я как можно тупей и отчетливее. Капитан кивнул, буркнул что-то команде. Морячки уставились на женские пальчики и, точно крабы клешнями, задвигали деревяшками в заскорузлых руках.

Девица наклонилась над противнем, ловко подцепила большой белый палец левой ноги и с легким хрустом, почти без усилий отделила его от скелета. Повисший в воздухе меж палочек для еды, он смахивал на плохо вылепленный пельмень, который только что вынули из холодильника. Девица занесла его над урной, разжала палочки – и тот звонко клацнул о каменное дно.

– Вот и все! – подытожила девица. – Пожалуйста, попробуйте сами.

Двигаясь как сомнамбула, капитан подошел к скелету и вцепился палочками в очередной большой палец – теперь уже правой ноги. Тот не поддавался. Он потянул сильнее. Одна палочка выскользнула из капитанской руки и со звоном покатилась по полу. Вся команда вздрогнула и сбилась в кучку еще плотнее.

– Секундочку! – Тонкой кистью в белой перчатке девица ухватилась покрепче за всю правую стопу скелета и резко рванула вниз. Стопа хрястнула и рассыпалась на кучку пальцев и прочих мелких костей. – Так вам будет удобнее.

Точно так же она разделалась с левой стопой. Затем – с обоими запястьями. И решительным жестом пригласила всех «родных и близких» к выполнению последнего долга.

– Прошу вас!

Следующие полчаса протекли как в бреду. Девица дробила большие кости миниатюрным резиновым молоточком. Бирманцы – и немного мы с шефом – собирали осколки и укладывали в урну с грехом пополам. В среднем каждая третья косточка «вырывалась» и падала на пол, окончательно разлетаясь в труху. Время от времени девица откладывала молоточек и подметала пол, собирая всë, что упало. Соломенным веничком – на серебристый совочек. И с невозмутимым видом ссыпáла куда полагается.

Особенно мелко крошились ребра. С каждым новым ударом в воздух подымалось облачко белесой пыли. Самые низенькие из бирманцев начали нервно покашливать. У меня тоже запершило в горле, но я сдержался.

Наконец на противне остался лишь череп. Элегантно, почти не замахиваясь молоточком, девица пару раз тюкнула по черепу в область виска – и тот развалился аккурат на четыре части: нижнюю челюсь, пару глазниц с «носом», лобную кость и затылок.

Всë это, как предметы особо тяжелые, девица, уже не надеясь на нас, уложила в урну сама. Сверху, точно шапочкой Папы Римского, накрыла затылочной костью. И нахлобучила на урну увесистую каменную крышку.

Да не тут-то было. То ли костей оказалось не по-японски много, то ли укладывали мы их абы как, то ли еще почему.

Проклятая крышка не закрывалась.

* * *

– Черт-те что! – сплюнул Иосич в сердцах по дороге к микроавтобусу. – Любимую лапшу спокойно поесть не дают!

– Не говори… Особенно маму жалко. Я слыхал, у нее недавно мужа разбил паралич. Вот теперь с двумя поварятами на себе все и тащит.

– Что, правда? – поднял брови Иосич, садясь за руль.

– Да вроде. Старуха-гадалка с их же улочки нашептала.

– Во засада! А где же мы «орочон» будем жрать, если они в трубу вылетят?

– Хороший вопрос… А может, ещë обойдется как-нибудь?

Иосич задумался секунд на пять. Потом взялся-таки за руль и скользнул взглядом по часам на руке:

– Ладно, Митрий. Полдевятого… Заедем еще кой-куда?

– Не, дорогой! С меня на сегодня хватит. Трупы, крематории, якудза… Считай, день за три прошел. Давай домой, а?

– Да мы быстро! Ты выпьешь чего-нибудь, а я с человеком поразговариваю.

– Это не там, где пиво по три тыщи за кружку? – с подозрением уточнил я. Прецеденты имели место.

– Не дрейфь, Митрий. Я сегодня спонсирую!

Иосич достал мобильник и набрал чей-то номер.

– Алло! Морита-сан?.. Да, это я… Нет-нет, все в порядке. Просто хотел вам кое-что показать… По-моему, вам это интереснее, чем мне. Да, довольно срочно… Ну, минут через тридцать могу подъехать… Хорошо, Морита-сан. До встречи.

Он газанул назад, обернулся всем телом и, крутя баранку, плавно выписал микроавтобус с парковки. За окнами заплясали неоновые иероглифы: в Старом городе разгорался очередной уикенд.

– Так что? Рассказать, как я сегодня от «сикрет сервиса» убегал?

Известие о том, что за Иосичем в очередной раз шпионят японские гэбэшники, меня вовсе не удивило. Чего ожидать от человека, который годами кормился с перепродажи подержанных железяк богатеньким русским? И, заметим, неплохо кормился! Нашим-то буратинам все равно, что он уже синяк-синяком. Какая кому разница, какого он цвета, если у этого синяка – еврейско-хохлацкий изобретательный ум плюс отменный японский язык. Если он давно вжился в местную среду, прекрасно владеет хитростями торговли списанной техникой, а также знает, как скинуть цену у дилера, как обойти налоги, как договориться с таможней, портом, капитанами…

В общем, клиентов у Иосича в свое время хватало. Самых разных – русских, японцев, канадцев-американцев, иранцев-пакистанцев и даже австралийцев с новозеландцами. Что говорить – не все из них были кристально чисты перед местной фемидой. А потому неусыпный «хоан» то и дело пытался выследить, куда Иосич ездит и с кем общается. И хотя виза у него была безупречная (уж японские-то дилеры постарались: официальный сотрудник фирмы, комар носа не подточит) – раз в пару месяцев в жизни Иосича появлялся Новый Японский Друг. Доброжелательный, обаятельный и очень-очень одинокий. Закамуфлированный под кого угодно. Под нового участкового, который ходит по домам и знакомится с жителями вверенной ему улицы. Под газового инспектора, звонящего в дверь с контрольной проверкой. Под случайного собутыльника в якитории по соседству. Но непременно влюбленный во все славянское («вот, даже парусски немножика учир, харащë?») – и жаждущий во чтобы то ни стало поговорить с Иосичем по душам.

И вот тут, как мы понимаем, без русской водки не разобраться просто никак. Но это мы понимаем. С нашими сорока градусами. И, может, наполовину затем и пьем. Уж очень разобраться охота – ну почему? Почему, брат, так странно всë в жизни получается, а?

Но японцу-то этого не объяснить! У них же сакэ всего пятнадцать градусов, и по способу изготовления ближе к пиву будет. Они ж его ва-аб-ще ничем не закусывают, сырая рыба не в счет! И вот ты уже сам ему рад все «секреты Зорге» разболтать – хиппонский городовой, да съешьте вы наконец хотя бы вон тот кусок масла целиком, а потом уж выведывайте у меня все что сможете, только сперва закусите горяченьким или жирным, я вас умоляю, на вас уже сейчас смотреть больно, а что с вами будет через двадцать минут?!

Увы! Не внемлет опыту Зорге его островной коллега, не хочет учиться искусству континентального пития. И очень скоро наклюкивается до синих чертей.

И ведь главное тут даже не в национальной привычке. А в том, что на свете существует особая ветвь монголоидов. В судьбоносных беседах эти люди именуют себя «потомками Чингисхана». Поскольку именно этой ветви принадлежали кочевники, набегавшие на Древнюю Русь. А в быту они зовут себя, пардон, «синежопыми». Ибо у младенцев после рождения где-нибудь вокруг копчика отчетливо проступает голубое пятно – сгусток крови величиной с большую монету. А то и с ладонь. Такая вот, понимаешь, сочная азиатская кровь.

Дело, конечно, не в пятнышке. Пятнышко-то через пару недель исчезает. Но ещë одно свойство остается с ними до самой смерти. Об этой странной штуке мне очень замысловато рассказывала русская барышня-биохимик, работавшая на японском синхрофазотроне. Все, что я запомнил, звучало так:

В их крови крайне плохо срабатывает фермент, отвечающий за устойчивость к алкоголю.

Это касается японцев, частично монголов, ряда малых народов бывшего СССР – и, как ни забавно, североамериканских индейцев. Помните у Майн Рида про белых завоевателей и «огненную воду»? О том же самом и речь. Ну, не такие у них ферменты – и хоть ты тресни! Вроде и принял три капли, по нашим-то меркам, а уже норовит мордой в сасими спикировать, шпион хренов…

– Да вы расслабьтесь, Ямада-сан, – всякий раз успокаивал Иосич вконец зашифровавшегося ниндзя. – Если б вы знали, как я вас понимаю! А вы думаете, нашим сегодня легко? Мой папа всю жизнь проработал во Владивостоке главным инженером на оборонном заводе. У него много приятелей из КГБ. Все на пенсии уже, понятное дело. Но до сих пор приходят к папе на кухню. Водку пить. Вот, прямо как мы с вами. Чего только не рассказывают – ужас! А что поделать? Время сами знаете какое. Что у вас, что у нас сегодня – ни-ко-му доверять нельзя! Даже самому себе… Вот вы, Ямада-сан, верите себе?

– М-м… З-зато я тебе верю. Хороший ты ч-человек. Хотя и русский.

– Я не только русский, Ямада-сан. Я разный… Да вы стопочку-то подвигайте… Вот у вас в Японии девяносто пять процентов народу – чистые японцы, так?

– Дев-вяносто с-семь!..

– Ну ладно, не важно. А там, где я родился, люди на ста пятидесяти шести разных языках разговаривали, хотя паспорта у всех одинаковые были.

– Врешь!

– Да мамой клянусь!

– А, да… Я, кажется, тоже читал… К-конечно! Вон у вас Россия какая… а-агромная.

– Да уж.

– А Япония во какая… м-маленькая.

– И что?

– А населения столько же!!

– Ну. И чего теперь делать-то?

– Да так… ничего. Ик!.. П-пойду я, наверно. Поздно уже.

– Понимаю… Завтра еще отчет писать, небось, да? Для газовой фирмы.

– Для г-газовой? А, да… п-писать, ну.

– Тогда пошли рамэна съедим, тут недалеко. А то завтра голова болеть будет. Пойдем-пойдем, я спонсирую!

После нескольких лет таких посиделок местная охранка Иосича, как он сам выражался, «весьма долюбливала» – и ничего ужасного в своих отчетах, как правило, не писала. Имен-фамилий он лишних не упоминал, про бизнес почти ничего не рассказывал – так, отшучивался да подливал собеседнику. Если «выбалтывал», так лишь то, что они и сами прекрасно знали. Да, работает переводчиком в мелкой автомастерской. Ну да, той самой, что с продажи старых «тойот» уже третий зал игровых автоматов в пригороде отгрохала. Лишь бы налоги со сверхприбылей не платить. А что делать? Сами знаете, какие у вас тут налоги. Почти как в России! Вот и приходится прибыль вкладывать во что попало. A вот кабы это еще и на зарплате сотрудников отражалось, о-о-о! Тогда бы мы с вами, Ямада-сан, сейчас ужинали совсем, совсем в другом ресторане… Эх! Ну что, еще по одной?

В общем, терпели его местные «хоановцы», частенько вели с ним похожие «собеседования» – и, как я понимаю, на многое закрывали глаза. Но, видимо, у всего есть предел. Чтобы трое суток подряд за его машиной хвост устраивать по всему городу – такое случилось впервые.

– Ты, главное, сам-то понял, за что копают? – сразу же уточнил я.

– Догадываюсь… Ты же знаешь про Маму Аню?

– Слыхал. Так ее вроде поймали уже?

– Сцапали, ага. Аж на острове Садо.

– Так, а ты здесь при чем?

– Да ни при чем. Пару месяцев назад машину ей продал.

– Чë, сдурел? Ты же с такими не связываешься!

– Ну, э-э… Кто ж знал? Она тогда здесь только появилась. А у ней на лбу не написано, чем она на вибраторы себе зарабатывает.

– А кстати… симпатичная хоть?

– Да ну ее в баню! Стервозная, сука, и страшная, как моя смерть.

О Маме Ане в Ниигате говорили много. Но именно такого рода слухи расползаются куда бойчее фактов, и что там произошло на самом деле, точно не знал никто. Полиция умалчивала одно, журналисты домысливали другое, народ пришептывал третье.

* * *

Однажды «мама» хабаровских проституток отправилась в Японию, чтобы пустить там корни.

Случилось это в предкризисном 97-м. Когда в кабаках и дискотеках Хабаровска скопилось критическое число смазливых девиц, жаждущих рвануть на заработки за границу. Как можно скорее – и буквально любой ценой. Но никто не решал их проблем, не помогал претворять в суровую жизнь мечты уходящего детства. Ни компьютеров, ни интернета на вооружении хабаровских сутенеров еще не значилось.

И только Мама Аня, ветеранша интуристовского андерграунда, еще с советских времен – вручную! – вела и расширяла свой уникальнейший каталог. Имена девиц, их адреса, телефоны, возраст и цвет волос, габариты, характер, привычки, а также отзывы, имена и доходы особо солидных клиентов наполняли, как кровью, эту живую, регулярно пополнявшуюся базу данных. Идеальную Матрицу – Сеть Интимных Услуг быстрого развертывания на любой подходящей для этого территории.

К лету 97-го Мама Аня окончательно разобралась с территориями. И поняла, что ее время пришло.

Почему она выбрала именно Ниигату – догадаться несложно.

Во-первых, одними лишь самолетами из Хабаровска и Владивостока сюда можно забрасывать до ста единиц секс-десанта в неделю. О пароходах, девчонки, даже не говорим! Вот только в тусу впишемся, японских папиков на визы разведем – и по кóням…

Во-вторых, сверхскоростные поезда из Ниигаты за какой-нибудь час-другой перекинут вас в любой мегаполис Японии. Клиентура растет как на дрожжах! И сваливаешь моментально, если за жабры взяли…

В-третьих, приморская автомафия, прочней других осевшая именно в Ниигате, всегда рада помочь нашим дамам за границей. И словом, и делом. Правда, мальчики? Куда вы на хрен денетесь, кобели поганые…

В общем, как выразился Иосич, «закрепись эта сучка здесь, в Ниигате – весь остров Хонсю встал бы навытяжку, как похотливый ягненок перед стаей голодных волчиц».

Понятно, для возведения таких фортификаций «упадать» на японскую землю следовало основательно и надолго. И чтобы с борделями региона связь наладить. И чтоб за визу голова не болела. И чтоб никакие полиции-иммиграции даже близко унюхать ничего не смогли, хотя бы первое время.

Иными словами, Маме Ане дозарезу потребовался вид на жительство в Стране Восходящего Солнца. А для простой русской бабы единственный способ его заполучить – это выскочить за какого-нибудь завалящего японского мужичонку.

За мужичонкой дело не стало еще в Хабаровске. Такой же подержанный, как и его тарантайки, старикашка с автомобильной фамилией Хонда сам приперся в Россию на поиски новых клиентов, поскольку всех старых расхватали конкуренты помоложе и побойчей. Свое семейное счастье Хонда-сан прощелкал давно, сразу вслед за хлипкими капиталами. «Простая русская баба» учуяла это мгновенно – и на первом же свидании, не задумываясь, предложила торгашу-неудачнику руку, сердце и приданое в один миллион японских иен. Или, по-нашему, десять штук баксов.

Дальше все развивалось как по нотам великого Моцарта. Которого, кстати, в Японии очень любят. Лично я, пока там жил, собрал аж пять дисков «Реквиема» в исполнении разных наций. Всë искал вариант по душе, и никак не находил. Ленинградцы, помню, несмотря на латынь, по инерции всë тянули свою нетленную оперу «Хованщина». Берлинцы как-то уж очень жестко претендовали на единственно верное пропевание Истины. Японцы старались слишком усердно, чтобы меж нот уместился хоть чей-либо дух. И только Лондонская филармония выдержала, на мой взгляд, очень верную интонацию. Сдержанно-скорбную и аккуратную, точно скальпель хирурга, нацеленный из бездны отчаяния прямиком в Небеса.

В такой вот «джентльменской» манере и попробовали общаться молодожены. Полусотни английских слов им для этого вполне хватало. Никакого надрыва, ничего лишнего. Неукоснительное соблюдение жанра. И в самом деле, чем не семья? Жена поставляет японцам красивых русских баб. А муж продает русским подержанные японские колымаги. О брачном ложе или барбекью на острове Садо никто и не вякает. У каждого свой бизнес, никаких претензий. Казалось бы, живи – не хочу…

Но уже через пару дней после свадьбы «кормилец» спросил жену о приданом. «Да погоди ты! Сейчас на девочках сделаю – отдам!» – обещала ему благоверная. Поскольку «прям-таки щас» оговоренной суммой не располагала, а «вписаться в здешнюю тусу как следует» требовало еще пару недель. Муж покорно подождал еще две недели. Потом еще две. А затем влез в очередные долги – и вопрос снова встал колом под ребро.

– Where is the money, Anna?! – грозно, как только мог, закричал щупленький Хонда-сан. И простыми английскими словами поклялся Маме Ане, что в случае обмана пойдет куда следует и расскажет, чем его супруга-иностранка занимается на самом деле.

* * *

Поздним июньским вечером от пассажирского причала Ниигаты отошел огромный белый паром «Сиракаба». Он держал курс на Садо – остров диких пляжей, мекку отдыхающих-по-субботам и знаменитую столицу японского барабан-шоу.

«Время в пути – два с половиной часа, на протяжении которых вы можете полюбоваться морскими закатами и незабываемыми пейзажами берегов Японского моря», – вещал супервежливый женский голос из динамиков бортового радио.

Вечерело. Солнце, бесформенное от жары, все больше размазывалось по линии горизонта. В наступающих сумерках на палубе с теневой стороны было уже почти ничего не видно.

Почти.

Есть большая разница в том, как чувствуют опасность русские и японцы. Не знаю, какими стали бы мы, если бы нас так же часто трясло или накрывало тайфунами и цунами. Может, хоть нынешние теракты выпестуют в нас несуществующий пока орган тела, которым японец чувствует: что-то не так?

Может быть…

Ровно на полпути к Садо на стол капитана парома лег лаконичный рапорт:

В 22:43 пассажирка судна, жительница г. Вакамацу г-жа Рэйко Хибари (номер водительского удостоверения такой-то) известила пассажирского помощника о том, что примерно в 22:30 видела, как два пассажира-иностранца (предположительно женщина и мужчина) выбросили с 3-й палубы за борт два виниловых мусорных мешка больших размеров. Более никаких подробностей г-жа Хибари не разглядела ввиду темноты.

Пассажирский помощник т/х «Сиракаба»

Сибата Рютаро.

Их задержали в полночь на причале Садо.

На острове Садо никто не говорил по-русски. А потому уже наутро их отправили обратно в Ниигату. И начался язык японского допроса. Уж не знаю, кто у них там был переводчиком.

На первом часу, в духе мирной беседы, Мама Аня заявила, что в мешках она выкинула рыбу, которая скопилась у нее дома в больших количествах и страшно воняла.

На втором часу, уже сквозь сопли и слëзы, Мама Аня сообщила, что супруг ее не кормил, регулярно избивал и насильно склонял к сожительству. Где он находится сейчас, она не знает. Последний раз видела мужа неделю назад.

А на следующее утро новостные ленты японского телевидения заалели пятнами крови на татами в гостиной дома, где прожил все свои 63 года маленький неудачливый автодилер по имени Хонда.

Расчет Мамы Ани был, в принципе, верен. За несколько дней, проведенных с мужем в его домике на краю Ниигаты, она просчитала практически все. Гости к нему не ходили, писем никто не писал. Близких знакомых он не заводил, а к дальним наведывался слишком нерегулярно, чтобы в ближайший месяц его отсутствием кто-либо заинтересовался. Еще на месяц-другой сгодилась бы версия «уехал в загранкомандировку». А через три месяца, построив и отладив свою секс-машину, Великая Сутенерша растворилась бы в постперестроечных дебрях России, где ее не нашел бы никакой Интерпол.

В этот расчет не входил лишь один фактор – понимание японского человека. Откуда Маме Ане было знать, что жителей города Вакамацу воспитывают немного не так, как уроженцев Хабаровска? Что местным жителям со школьной скамьи вбивают в голову простые цифры: японский народ населяет лишь 30 % территории своих островов, остальное – горы да скалы? Что природа – живая, и ее надо беречь, иначе скоро вообще ничего не останется? Что под каждым камешком и лепестком, как и в каждой морской волне, скрываются языческие боги – ками, и если их разозлить, они начинают мстить? И что когда на глазах у японца прямо в море что-то выкидывают, он физически не способен сказать себе простую, с малых лет знакомую каждому русскому фразу «А мне-то какое дело?»

Помогал Маме Ане житель Хабаровска – молодой автослесарь, калымивший по частному приглашению на стоянке у местного дилера. Ходили слухи, будто это и был ее истинный сожитель, но подтверждений этому следствие не нашло. На допросе он сообщил, что за помощь в убийстве, расчленении и уничтожении трупа Мама Аня предложила ему половину суммы, обещанной мужу: пять тысяч долларов. Деньги, которых у нее так и не появилось. Ибо в результате расследования Великая Сутенерша получила, ни много ни мало, десять лет японской тюрьмы без права быть переданной российским органам правосудия.

Счастливо отделалась?

Кто ее знает. Сколько дают в России за убийство японского мужа ножом для разделки тунца?

* * *

– Иосич, дорогой! – не выдержал я. – Но при чем тут ты и спецслужбы?

– Ох, Митрий, – обреченно вздохнул водитель кобылы. – Ну, ты же в курсе, с кем я общаюсь! Люди из Владика и Хабары знают меня годами. Потому я с ними и работаю. Но точно так же меня годами отслеживает «хоан»! Ты меня знаешь, я ленивый. А потому с «хоаном» предпочитаю дружить. Но когда Маму Аню накрыли, дружить стало труднее! Девок еë разогнали. Все теперь в черные списки внесены, и в ближайший год ни одна из них в Японию въехать не сможет. Да там человек пятьдесят на деньги попало! А также на выдворение из страны в двадцать четыре часа. И когда на этом фоне вдруг появляюсь я – ребята, само собой, вынуждены и меня приструнить. Сколько б я с ними ни пил…

Иосич притормозил на очередном светофоре, достал из бардачка уполовиненную бутылку водки «Сантори», отпил глоток, спрятал пузырь обратно, выудил из кармана рубашки пачку «Парламента» и закурил.

– И ты знаешь, Митрий, в каком-то смысле я их понимаю. То есть я для них, конешно, хороший пацан, но надо же и совесть иметь! Теперь, когда эта дура мужа-японца замочила, у каждого, кто с ней хоть как-то пересекался, весь бизнес летит под откос. С мокрушниками водиться – гнилое дело, этого тебе никто нигде не простит.

– Ну… И что в твоем случае?

– Да не знаю я, что! По крайней мере, устроили хвост. Уже третий день пасут, вынюхивают чего-то.

– Что, и сейчас? – уточнил я озабоченно и оглянулся. Дорога за нами была пуста. Куда мы направляемся – я до сих пор не знал.

– Сейчас уже нет. Говорю же, сегодня я им пересменку устроил. Но завтра опять прицепятся, задницей чую! А как раз сегодня мне нужно было к ребятам на фазенду. Где все эти джеймсбонды ну просто на фиг упали. Эдак, сам понимаешь, не только без штанов можно остаться… Еще я только русскую малину японским копчикам не сдавал!

– Копчикам?

– Ну, слово такое международное. Копчик, маленький «коп». Мусор, по-нашему.

– А… Ну-ну.

Иосич глубоко затянулся и помолчал на скорости восемьдесят. Двухэтажный японский пригород медленно угасал в окнах старенького микроавтобуса.

– И вот притормозил я на большом светофоре, – продолжал Иосич задумчиво. – На о-очень большом светофоре, – развел он руки в стороны, оторвав на секунду ладони от руля. – Таком, где обычно все стоят минуты по три. Смотрю в зеркальце – а эти уже сзади! Метрах в пяти. Остановились, значит, и ждут… Очень такие незаметные японские копчики.

Он усмехнулся и снова умолк. За возникшую паузу в моей голове успели пронестись лучшие погони мирового кинематографа последних десяти лет. С переворачивающимися машинами, взрывающимися бензобаками и раскуроченными лавочками придорожных торговцев.

– И тут… – подзадорил я рассказчика.

– И тут, – подхватил Иосич, – я надеваю вот этот пиджак. А ты знаешь, Митрий, как сильно я не люблю пиджаков!.. Выхожу из машины. И четким, насколько позволяет состояние, шагом направляюсь к автомобилю противника. Правой рукой вынимая из внутреннего кармана, – он полез рукой в карман пиджака, – вот этот черный блокнот! И еще вот эту шариковую ручку. Останавливаюсь прямо перед бампером – и ме-е-едленно переписываю ручкой в блокнот номер их поганого автомобиля.

– Та-ак, – протянул я с интересом. – А они что?

Не знаю, Митрий, не знаю! – помотал он головой. – Что самое главное в схватке со зверем? Я тебе скажу. Самое главное в схватке со зверем – не заглядывать зверю в глаза! Это мне еще по молодости один якудза-пенсионер объяснил. А я запомнил… Так что я на них не смотрел и ничьих физиономий не считывал. Просто ме-едленно записал номер. Ме-едлено вернулся к себе в машину. И ме-едленно поехал до следующего светофора…

Укротитель японских ментов вдавил окурок в пепельницу, сбросил скорость и подрулил к стоянке перед внушительным двухэтажным особняком. Европейского типа. На втором этаже здания горел свет. Никакой вывески у входа я не увидел.

Припарковавшись, Иосич заглушил мотор, достал из бардачка пластиковую папку с документами и принялся деловито в ней ковыряться. По его лицу было понятно, что рассказ окончен.

– Ну? – не понял я. – А дальше-то что?

– Дальше? – переспросил Иосич рассеянно, доставая из папки чистый лист бумаги. – Дальше всю дорогу позади меня была девственная чистота! От следующего светофора… – он снова извлек из кармана блокнот и ручку, – и до сих пор. Иначе бы я тебя, господин официальный служащий японской фирмы, сюда не привез. Да и сам не приехал бы.

После пыток сегодняшним днëм моя фантазия сдохла, и лишь израненное любопытство еще било крылом по земле.

– Но почему? – тупо спросил я.

– Ну ты подумай сам! Если я ни в чем не виноват – по какому праву за мной третьи сутки следит какая-то хрень? Как честный гайдзин, проживающий на японской территории, я просто обязан возмутиться. Или испугаться? Тут я пока не придумал… В общем, позвонить куда следует – скажем, в головную контору «Хоан-кэйсацу». Телефон которой можно найти в любом справочнике. И настойчиво так поинтересоваться – какого лешего в вашей стране автомобиль с таким-то номером тревожит частную жизнь мирного налогоплательщика? Или, может, я вообще не туда звоню, и мне стоит обратиться в газету «Ëмиури»? Ну, логично я рассуждаю?

– Логичнее некуда, – кивнул я.

– Во-от! А теперь представь – xe-xe! – какой вид будут иметь эти салаги перед начальством, которое послало их шпионить за мной, а я их в первый же день раскусил, да еще и оскандалил на всю ивановскую… И больше пока вопросов не задавай, мне тут один документик составить нужно. Я быстро, ты покури пока.

* * *

По невозмутимому лику девицы пробежала едва заметная рябь.

– Секундочку! – пропела она, сняла непослушную крышку, положила рядом с урной. Собрала все четыре части черепа, ловко зажала их в пальцах левой руки. И пальцами правой принялась ворошить содержимое урны. Секунд десять она что-то там перекладывала и утрамбовывала. После чего вернула череп на место и снова накрыла крышкой.

На сей раз вышло удачнее, но зазор все равно остался.

Тогда, положив на крышку ладони, она мягко, но решительно налегла на нее своим весом. Раздался хруст, от которого все, кто был в комнате, вздрогнули как от выстрела, – и упрямая крышка наконец-то закрылась.

Подняв урну, девица подошла к капитану и с поклоном протянула ему драгоценный груз.

– Пожалуйста, несите вертикально!

– Please carry it… – перевел было я машинально, но замер на середине фразы. Ибо то, что я увидал, невозможно разыграть ни на какой сцене.

Капитан, побелев, начал пятиться, в ужасе разведя руки в стороны. И, наверное, так и пятился бы до самой двери, если бы за широкой капитанской спиной не попыталась укрыться сразу вся команда его коротышек. Морячки сбились в кучку и что-то перепуганно лопотали. Девица, ничего не понимая, застыла в поклоне с тяжеленной урной на вытянутых руках. Сколько бы она так продержалась – одному богу известно, не получи я от шефа локтем под ребро.

– В чем дело? – хрипло осведомился шеф. – Спроси его! Он старший, пускай и забирает!

– Э-э… What's wrong? – спросил я. – Why don't you take it?

Капитан помотал головой.

– We can't!

– But why?

– Because… the whole ship has already said goodbye to him. Now, if he gets back, his soul would feel uncomfortable, run away and stay on board forever.

– Что он говорит? – снова вынул меня из ступора шеф.

– Что они не могут его забрать, потому что все с ним уже попрощались, – сказал я, как только перевел дух. – На борту его душа почувствует себя неуютно, убежит из урны и останется на судне навечно.