Текст книги "Крик ворона"
Автор книги: Дмитрий Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Спасибо за игру, – сказал Павел, отдышавшись. – Хорошо вы меня загоняли.
– Взаимно, – сказал лысоватый, растираясь полотенцем. – Проигравший платит. Приглашаю в свои апартаменты на «отверточку».
– На что? – не понял Павел.
– На «скрудрайвер». Так на гнилом Западе называют коктейль из водочки и апельсинового либо грейпфрутового сока со льдом. Вещь славная, особенно в такую жару, да и название колоритное. Только говорить язык сломаешь. Вот я и попросил одну добрую знакомую перевести на нашу мову… Так как?
– Меня на пляже ждут, – пробормотал Павел, которому, в общем-то, идея «отверточки» показалась заманчивой.
– Да мы на минутку только. А потом вместе на пляж махнем.
– Уговорили.
Мужчина в темных очках натянул выцветшую футболку, перебросил сумку через плечо и, жестом пригласив Павла следовать за собой, направился к главному корпусу.
Его апартаменты представляли собой просторный двухместный номер на втором этаже, с холодильником, телевизором и лоджией, выходящей на северную, тенистую сторону. Туда и провел Павла хозяин. На лоджии стоял столик белой пластмассы и два таких же кресла.
– Присаживайтесь, – сказал хозяин. – Я сейчас. Павел слышал, как в комнате хлопнула дверца холодильника, что-то забулькало, застучали кубики льда. И тут же вновь появился хозяин номера, держа в руках два высоких стакана, наполненных оранжевой жидкостью со льдом и снабженных красными соломинками.
– Ну вот, – сказал он, усаживаясь в свободное кресло. – Попробуйте, по-моему недурно. – Он протянул Павлу стакан. – Со знакомством. Кстати, я Шеров. Вадим Ахметович Шеров.
Павел невольно посмотрел собеседнику в лицо. Тот уже снял темные очки, и глаза его были хорошо видны – круглые, облачно-серые, нисколько не азиатские. Без очков он больше всего походил на дошедшие до нас изображения Юлия Цезаря.
– Павел Дмитриевич Чернов, – сказал Павел и протянул руку. Шеров крепко пожал ее.
– Да-да, – проговорил он. – А скажите-ка, Павел Дмитриевич, где я мог про вас слышать?
– Пожалуй что и нигде, – ответил Павел. – Я личность малоизвестная, работаю в питерском ящике кем-то средним между переводчиком и архивариусом.
– И все-таки… Чернов Павел Дмитриевич, – задумчиво проговорил Шеров.
– Наверное, вы слышали про кого-то другого. Фамилия достаточно распространенная. Или, может быть, про моего отца, Дмитрия Дормидонтовича. Он много лет проработал в ленинградском обкоме, так что…
– Нет-нет. Именно Павел Дмитриевич… Скажите, Павел Дмитриевич, вам не случалось работать с покойным академиком Рамзиным?
Павел вздрогнул.
– Случалось, – чуть слышно проговорил он и добавил уже погромче: – А вы, Вадим Ахметович, тоже по научной части?
Шеров улыбнулся и махнул рукой.
– Ну что вы, я умом не вышел. Просто, видите ли, хоть Москва и большой город, люди, принадлежащие к определенному кругу, неизбежно и неоднократно встречаются на всяких мероприятиях – юбилеях, торжественных заседаниях, приемах и прочее в таком роде. Встречаются, знакомятся, общаются… Андрей Викторович много о вас рассказывал. Отзывался как о надежде мировой науки, не меньше.
Павел невесело усмехнулся.
– Вы ведь, помнится, какими-то особыми минералами занимались, открыли уникальные свойства, так? – продолжил Шеров.
Павел кивнул и сделал судорожный глоток. Стакан его опустел. Он поставил его на столик.
– Тогда почему же переводчик-архивариус? – спросил Шеров.
– Это больной вопрос, – со вздохом ответил Павел. – Оказалось, что мои разработки слишком опередили время.
– Вот как? – Шеров, чуть склонив голову, внимательно посмотрел на Павла. – Но это было несколько лет назад. Возможно, теперь ситуация изменилась. Павел Дмитриевич, а вы не хотели бы вернуться к той своей работе?
– Да разве это возможно? – Павел махнул рукой.
– Ничего невозможного нет. Было бы желание.
У вас оно есть.
– Конечно.
– Что ж, попробую что-нибудь предпринять. Мы еще вернемся к этому разговору. Договорились?
Круглые глаза смотрели ободряюще. Павел кивнул.
– Вот и прекрасно… Кстати, у вас уже емкость пустая. Непорядок.
Шеров взял со стола стакан Павла, не спрашивая его согласия, удалился в комнату и занялся приготовлением второй порции. Павел смотрел на яркую клумбу за окном и слушал гулкие удары собственного сердца… Ну и ну! А вдруг и в самом деле получится, вдруг это курортное знакомство заново откроет путь, казалось бы, утраченный навек?.. Этот Шеров. Принадлежащий к одному кругу с нобелевским лауреатом…
– По второй – и на море? Как вы смотрите, Павел Дмитриевич?
Павел поднял голову. Улыбающийся Шеров протягивал ему второй стакан с «отверточкой».
– Вадим Ахметович, позвольте встречный вопрос, – принимая стакан, сказал Павел. – Ваше имя я мог где-нибудь слышать?
Шеров пожал плечами.
– Едва ли. Я ведь тоже, в своем роде, личность малоприметная. Не писатель и даже не «мудопис».
– Не, простите, кто?
Шеров звонко и заразительно расхохотался.
– Как, вы не знакомы с этой классификацией? Видите ли, все отдыхающие в домах творчества Литфонда делятся на несколько разрядов. Помимо собственно писателей, точнее говоря, членов Союза, есть жописы – это жены писателей, сыписы и дописы – это соответственно сыновья и дочери писателей, и, наконец, мудописы – это расшифровывается как «муж дочери писателя».
Павел, прежде не слыхавший этой хохмы, смеялся до одышки.
– А тот толстый дядя в «адидасе» – он вроде староват для мудописа, а на писателя не тянет. Он кто? – отсмеявшись, спросил Павел.
– Ну а как по-вашему? По первому-то впечатлению?
– Либо крупный милицейский чин, либо какой-нибудь министерский хозяйственник с большим блатом, – сказал Павел.
Шеров усмехнулся.
– Второе – это как раз про меня. Столичный чиновник-хозяйственник, занимающий этот двухместный номер исключительно по блату. Правда, я здесь ненадолго, вчера приехал, а уезжаю дня через три-четыре… А вот насчет моего партнера – тут вы того. Это же Алексей Львович Толстых, краса, так сказать, и гордость… Вы его эпопею «Братья Коромысловы» читали?
– Не читал, – искренне ответил Павел.
– Я тоже, – признался Шеров. – Но, с другой стороны, у нас всякий труд почетен.
Он подмигнул Павлу, допил коктейль и поднялся.
– Пойдем греть бока на вечернем солнышке? – предложил он.
Павел тоже встал.
– Спасибо за отверточки, – сказал он.
– Приходите еще, – откликнулся Шеров из комнаты. – Милости просим.
Они спустились и вышли из корпуса, не прерывая беседы.
– Как вам здесь? – спросил Шеров уже на аллее.
– Хорошо. Только скучновато немного. Карадаг закрыли. Поиграть вот сегодня в первый раз удалось, благодаря вам.
– Не мне, – поправил Шеров, – а товарищу Толстых. Впрочем, все поправимо, было бы желание. Хотите, запишемся на утро, с семи до восьми. Мешать нам не будут, других претендентов нет – писатели рано вставать не любят. Согласны?
– Согласен, – с радостью подтвердил Павел.
– А что Карадаг закрыт, так это тоже не для всех. Хотите, завтра после завтрака в бухточки смотаемся? Вы там бывали прежде?
– Да, студентом еще.
– А супруга ваша?
– Таня? Вроде нет.
– Вот и отлично. И ей, и девочке вашей интересно будет…
Суровый усатый отставник, дежуривший у калитки на закрытый для простой публики писательский пляж, пропусков у них не потребовал, а даже взял под козырек. На топчане у самого моря Павел заметил Таню, а Нюточка уже неслась к нему, и он еле успел наклониться, подхватить ее на руки и подбросить высоко в воздух.
– Мама! – заверещала Нюточка. – Папа пришел. Можно я еще раз искупаюсь?
– Потрясающе! – сказал Шеров. – Так вы и есть та самая Татьяна Ларина? Извините, что еще вчера не признал вас, но, поверьте, времени ходить в кино не остается, к тому же я теперь не так часто бываю на родине.
– А я в последнее время не снимаюсь, – тихо сказала Таня.
– Ну, что я могу сказать? – Шеров развел руки. – Только то, что режиссеры – дураки, но это вы и без меня знаете… Надо же, Татьяна Ларина! Мои друзья сейчас разыскивают вас в Ленинграде, в Москве, а вы – вот она. И как после этого не верить в судьбу?
Они лежали на пустынном берегу Сердоликовой бухты, неспешно потягивая прямо из горлышка чешское пиво, доставленное сюда Шеровым в специальной сумке-холодильнике. Павел и Нюточка, нацепив маски и трубки, ныряли на мелководье в чистейшей воде, охотясь на рапанов и куриных богов. Таня время от времени поглядывала в их сторону, но не тревожилась: ведь Нюточка не одна, а с отцом, стало быть, в надежных руках.
– И зачем они меня разыскивают? – спросила Таня.
– По моей просьбе.
– Вам-то я зачем, Вадим Ахметович?
– Хочу сделать вам интересное предложение.
– Какое?
– Ну, какое предложение можно сделать актрисе? Роль, конечно.
– Но разве вы режиссер? Ведь сами вроде говорили, что не имеете к кино отношения.
– Считайте меня полномочным представителем режиссера.
– Так что же он сам?.. Впрочем, все пустое. – Таня обреченно махнула рукой. – Я свыклась с мыслью, что больше никогда не буду сниматься.
– Почему? – чуть нахмурившись, спросил Шеров.
– Потому что никто не утвердит меня даже на самую пустячную роль. Вам известно, почему я перестала сниматься?
– В общих чертах… Послушайте, Татьяна… э-э-э…
– Можно просто Таня.
– Послушайте, Таня. Во-первых, про эту историю с Огневым уже давным-давно и думать забыли. Во-вторых, все информированные люди прекрасно знают, что вы в ней никаким боком не виноваты. А в-третьих, на студии, где работает режиссер, попросивший меня разыскать вас, плевать хотели на все наши московские дрязги.
– Прибалтика? – заинтересовавшись, спросила Таня.
– Не совсем. Видите ли, я пару лет проработал в нашем торгпредстве в Братиславе, да и теперь нередко выезжаю туда по делам службы. Там живет мой добрый друг Иржи Биляк, кинорежиссер. Я беседовал с ним месяца два назад. Тогда Иржи в соавторстве с одним писателем как раз завершил работу над интереснейшим сценарием исторического плана и начал заниматься подбором исполнителей. Ваша игра в… ну, в этом фильме из пушкинских времен…
– «Любовь поэта», – подсказала Таня.
– Да, именно. Так вот, она произвела на Иржи сильное впечатление, и в одной из главных ролей он хочет видеть только вас, и даже сценарий под вас написан.
– Странно, – задумчиво проговорила Таня. – Что же у них, своих актрис, что ли, не хватает? К тому же я слышала, что чехи нас последние пятнадцать лет не особенно любят.
– То чехи, – возразил Шеров, – а Братислава в Словакии. Это совсем другой народ, православный, предпочитающий, кстати, не пиво, – он отхлебнул из бутылки, – а белое вино и очень тяготеющий к русской культуре. К тому же роль ваша – сугубо русская.
– То есть?
– Картина, задуманная Иржи, посвящена судьбе вдовы Пушкина, Натальи Николаевны, и ее сестер. Он много рассказывал мне о них, так что я в некотором роде специалист по семье Гончаровых. Натали будет играть их первая красавица Дана Фиалова, польская звезда Эльжбета Птах приглашена на роль несчастной Екатерины, жены Дантеса…
– Что? – изумленно воскликнула Таня. – Сестра Натальи Николаевны была замужем за Дантесом?
– Представьте себе. Уже сюжет, не так ли?.. А вот в роли Александры Николаевны Иржи видит исключительно вас… Я читал русский перевод сценария.
– И все же непонятно. При чем здесь Словакия?
– М-да, Танечка, на пушкиниста вам еще учиться и учиться, хотя этот ваш вопрос более оправдан, чем предыдущий. Поясняю: года через три после смерти Пушкина Александрина вышла замуж за австрийского дипломата барона Фризенгофа и уехала с ним в Вену, а еще через несколько лет Фризенгофы приобрели замок Бродяны, расположенный возле Братиславы, и долго там жили, там и похоронены. Напомню, что в девятнадцатом веке Чехословакия была частью Австро-Венгерской империи. От Братиславы полчаса езды до австрийской границы. Кстати, Иржи собирается часть фильма снимать в Вене, а часть – в Париже.
– Как интересно! – невольно воскликнула Таня.
– Это хорошо, что интересно, – заметил Шеров. – Надеюсь, вы не откажетесь. Иржи нужно бы видеть вас в Братиславе к двадцатому сентября.
– Да как же я успею? – заволновалась Таня. – Все же заграница, одних бумажек, наверное, оформлять целый воз. Паспорт там, билеты, еще что-нибудь. Да и отпуск догулять хочется.
– Догуливайте и не берите в голову, – сказал Шеров. – Я дам знать Иржи, он даст знать дяде своей жены – и все проблемы решатся за пять минут. К вашему возвращению все бумажки будут у вас на столе.
– А что это за дядя? – спросила Таня.
– Густав Гусак.
Таня замолчала и посмотрела на море. Павел выходил из воды, таща под мышкой упирающуюся Нюточку.
– Не знаю, – сказала Таня. – У меня теперь семья, работа.
– С работой мы уладим, а семья, надеюсь, возражать не будет. Мы воздействуем на них нашим совместным обаянием.
Таня усмехнулась.
– Синяя вся, докупалась! – сказал подошедший Павел и принялся растирать Нюточку махровым полотенцем.
– Еще купаться! – дрожащими губами лепетала Нюточка.
– Нет, – строго сказала Таня. – Хватит.
Нюточка надулась.
– Ай, – сказал Шеров, – что же делать? За нами скоро катер придет, а у нас тут шоколадка недоеденная осталась. Придется дельфинам отдать, наверное.
– Зачем дельфинам? – мгновенно насторожившись, спросила Нюточка.
На следующее утро, за завтраком, к их столику подошел Шеров и, пожелав Тане и Нюточке доброго утра, – с Павлом они уже виделись на корте – с легким поклоном положил перед Таней сценарий – стопку листов в прозрачной папочке.
Папку Таня взяла с собой на пляж и не пошла купаться вместе с Павлом и Нюточкой, а села под навесом в шезлонг и принялась за чтение.
Сценарий, название которого было переведено как «Вальс разлук», произвел на нее странное впечатление. Казалось, авторы, Иржи Биляк и Мирослав с труднопроизносимой фамилией Црха, приложили максимум усилий, чтобы сделать из истории сестер Гончаровых слащавую салонную мелодраму. Текст буквально источал томную ностальгию по временам кринолинов, вицмундиров и тотального политеса. Герои изъяснялись между собой в лучших традициях «Бедной Лизы», диалоги зависали в воздухе и казались невнятными или вообще лишенными смысла. Не было числа целованиям дамских ручек, шарканьям ножкой, поклонам, реверансам, пылким объяснениям. Роль Натальи Николаевны сводилась к вздохам и красивым трепетаниям ресниц, Екатерины Николаевны – к обильному слезопаду, перемежающемуся истериками. Брак Александрины с чрезвычайно добродетельным, но приземленным Густавом Фризенгофом трактовался как брак по психологическому расчету, стремление бежать от мучительных воспоминаний о тайном, страстном и трагически оборванном романе с Пушкиным. Эти воспоминания прорываются на экран замутненными врезками – бал, прогулка верхом, будуар, – намеренно неразборчивыми шепотками и сюрреалистическими спецэффектами. Слава Богу, у авторов хватило такта не выводить на экран самого Пушкина, ограничившись смутным силуэтом из невозвратного прошлого.
И лишь потом, перечитав сценарий, Таня поняла, что фильм вполне может оказаться и не таким муровым, как представляется на первый взгляд. Собственно сюжет, характеры, диалоги имеют значение вспомогательное, второстепенное и подчинены логике изобразительного и музыкального оформления, а проще сказать, подогнаны под пышные платья и шикарные интерьеры, под прихотливое движение операторской камеры, под музыкальные темы и цветовые тона. При гениальном художнике, гениальном операторе и гениальном композиторе может получиться сказочно красивая вещь. Только вот Пушкин и сестры Гончаровы здесь как-то лишние…
Незаметно для самой себя Таня подпала под чары еще не рожденного фильма, невпопад отвечала на вопросы Павла и Нюточки, механически ходила на море, в столовую, на прогулки. Наваждение спало через два дня, когда за ужином к ним подошел Шеров, сообщил, что рано утром уезжает, а потому просит их к себе на отвальную, где и надеется получить от Тани окончательный ответ.
– Я не могу принять его предложения, – сказала Таня, когда они после ужина возвращались к себе переодеться и попробовать уложить спать Нюточку. – Оно, конечно, интересно и соблазнительно, но до меня только сейчас дошло, что согласиться – значит расстаться с тобой, с Нюточкой самое меньшее на полгода. Вот уж действительно «вальс разлук»!
– Мне бы хотелось согласиться с тобой, – медленно проговорил Павел, – только, понимаешь, я видел твое лицо в эти дни. Если теперь ты откажешься, то потом всю жизнь будешь терзаться упущенной возможностью. Соглашайся, а мы… мы будем жить предвкушением твоего возвращения.
Нюточке стало скучно слушать непонятный разговор взрослых, и она побежала вперед, высматривая на темных ветках акации светлячков.
Поняв, что родители намерены уложить ее спать, а сами отправиться в гости, Нюточка смерила их таким скорбным взглядом, что Павел не выдержал.
– Ладно, пойдешь с нами, быстренько надень что-нибудь нарядное. Только обещай, что будешь вести себя смирно, к взрослым не приставать, в разговоры не встревать.
– Обещаю, – серьезно сказала Нюточка. – Ты выйди, я переодеваться буду.
Павел усмехнулся и вышел на кухоньку. Там на подоконнике открытого окна сидела Таня и курила.
– Балуем мы ее, – сказал Павел. – И понимаю, что так не следует, а ничего поделать с собой не могу. Как посмотрит!..
– И я не могу, – сказала Таня. – Не простой у нее взгляд, колдовской. Вырастет – будет людьми вертеть, как захочет. Дай Бог, чтобы к добру…
Шеров ждал их у раскрытой двери своего номера.
– Заходите, заходите, – сказал он. – Я вас из окошка приметил.
– Вы извините, Вадим Ахметович, пришлось взять девочку с собой – ни в какую спать не хотела, – пояснила Таня.
– Это ничего. Для младшего возраста у нас найдется и угощение, и развлечение.
– Какое? – тут же оживилась Нюточка.
– Заходи – увидишь.
Нюточка первая проскользнула в комнату. Угощение было легкое, но изысканное: коньяк «Хеннесси», шампанское из Нового Света, орешки, явно импортное трехслойное печенье, разнообразные фрукты в вазе, белый швейцарский шоколад.
– Можно? – спросила Нюточка, с вожделением глядя на непривычный шоколад. Ручонки уже тянулись к плитке.
– Это ты у Вадима Ахметовича спроси.
– Ну конечно же, можно, – отечески улыбаясь, произнес Шеров. – Угощайся.
Нюточка угостилась, а Шеров разлил коньяк по трем небольшим рюмкам. Таня и Павел сели к столу.
– Что ж, за успех и процветание! – сказал Шеров, поднимая рюмку.
Таня и Павел отпили по чуть-чуть густой, вкрадчивой жидкости, отливающей темным топазом. Нюточка взяла из вазочки грушу.
– Так как, Танечка, надумали? – слегка наклонившись к ней, спросил Шеров. – Что мне сказать Иржи?
– Я прочла сценарий и… и я согласна, – тихо ответила Таня.
– И славно. Вы не пожалеете. Интересная работа, масса поездок, новых впечатлений, прекрасный задел на будущее, европейская известность и, кстати, контракт по европейским стандартам. В валюте.
– Даже голова кругом, – призналась Таня, самую малость захмелевшая уже с первого глотка.
– Тогда по бокалу шампанского? – предложил Шеров. – Событие того заслуживает, поверьте.
– А мне? – спросила Нюточка.
– А вам, сударыня, немного погодя будет мороженое, – сказал Шеров. – А пока что предлагаю посмотреть одну интересную книжку. Только для начала надо бы помыть ручки.
– Где у вас ванная? – совсем по-взрослому спросила Нюточка, поднимаясь со стула.
Когда она возвратилась в комнату с чистыми руками, Шеров достал из шкафа большую книжку в яркой суперобложке и вручил Нюточке.
– Сказки народов мира, – пояснил он и, обращаясь к Павлу с Таней, добавил: – Местное издательство постаралось. Умеют же, когда захотят.
Нюточка забралась на диван и принялась рассматривать книжку.
В дверь постучали.
– Арик, ты? – не вставая, спросил Шеров. —
Привел?
– Я. Привел, – ответил хрипловатый голос.
Дверь открылась. На пороге стоял высокий и смуглый чернокудрый мужчина лет сорока. Синий с белыми лампасами спортивный костюм подчеркивал атлетическую мощь фигуры. Мужчина сделал шаг в сторону и бросил в коридор:
– Заходи давай.
Робко озираясь, в комнату вошел тощий встрепанный старичок в серой парусиновой рубашке навыпуск и сандалиях на босу ногу. Под мышкой старичок держал треногу, а с плеча у него свисал черный футляр.
– Всех делать будем? – осведомился старичок, сгрузив треногу на пол. – Или только девочку? Или как?
– Тебе ж объяснили, – брезгливо процедил чернокудрый. – Семейное фото мы и сами нащелкаем. Только ее, – он показал пальцем на Таню. – Пять на шесть. Черно-белые. Тридцать две штуки.
– Для картинной галереи? – попробовал пошутить старичок, но тут же опасливо съежился и замолчал.
Он придвинул ближайший стул к пустому участку белой стены и критически прищурился.
– С моей вспышкой сойдет. Хотя лучше бы в ателье.
– Тебе ж сказали – срочно, – устало бросил чернокудрый.
– Прошу сюда, – сказал старичок Тане, показывая на стул. Таня встала.
– Зачем это? – недоуменно спросила она Шерова.
– Я же обещал вам, Танечка, что к вашему приезду в Ленинград все нужные документы будут у вас на столе. Включая заграничный паспорт. А для него, как вы понимаете, нужна фотография. И не одна.
– Ах вот оно что.
Старичок извлек из футляра большой квадратный фотоаппарат в деревянном кожухе и приладил его на треноге.
– Смотрите вот сюда, – сказал он Тане. – Головку чуть влево. Буду работать со вспышкой, постарайтесь не жмуриться.
К вспышкам Таня привыкла, так что обошлось без второй попытки.
– Умница, – сказал старичок и начал упаковывать аппарат.
К себе в служебный корпус Таня с Павлом возвращались молча и пошатываясь. Следом брела сонная Нюточка, сжимая в руках роскошную книгу сказок, подаренную Шеровым на прощание. Они не без труда поднялись по лестнице, и Павел тут же рухнул на диван. Таня принялась укладывать Нюточку. Та дала себя раздеть, но потом схватила книгу, прижала к груди и нырнула под одеяло.
– Положила бы книжку-то. Растреплешь, – сказала Таня.
– Нет. Я осторожно.
– Что, так понравилась?
– Очень. Только я одного слова не поняла.
– Что за слово?
– Тадзимырк.
– Что-что?
– Тадзимырк. Вот. – Нюточка протянула Тане книгу и ткнула пальчиком в самый низ обложки.
Таня прищурилась, прочла слово и засмеялась.
– Ты бы наоборот читала, – сказала она.
– А наоборот совсем непонятно получается – «Крымиздат» какой-то.
Павел громко расхохотался.
– Тш-ш, – шикнула на него Таня, склонилась над Нюточкой и поцеловала ее в щеку. – Спи, тадзимырк мой ненаглядный.
Она еще нашла в себе силы ополоснуться и почистить зубы, потом возвратилась в комнату, легла на диван и прижалась к Павлу.
– Спишь? – спросила она.
– Не-а.
– Знаешь, у меня такое ощущение, словно все в жизни пошло по второму кругу. И в кино меня возвращают точно так же, как когда-то ввели туда. И фотограф тогда тоже подвернулся в самый нужный момент. Ловко у него все получается, да?
– У кого?
– У Вадима Ахметовича. Мне кажется, у него все получается ловко.
– Во мужик! – резюмировал Павел, повернулся набок и захрапел.
Таня заснула не сразу. И приснился ей неописуемый дом-дворец. Всякий раз, когда Таня пыталась повнимательней вглядеться в его очертания, они плавно изменялись. Но она точно знала: это замок Бродяны.
Двадцать девятого августа Таня, Павел и Нюточка выгрузились из такси возле подъезда своего дома на Школьной – загорелые, бодрые, несколько ошалелые от перелета и поездки. На скуле у Павла красовался свежий синяк – результат беседы с пьяным Луганюком, вздумавшим на банкете по поводу окончания смены недвусмысленно и крайне незамысловато лапать Таню. После разговора с Павлом к Луганюку пришлось вызывать «скорую», а самому Павлу вместе с Таней, представителями администрации и отдыхающих – долго и нудно объясняться с милицией. Не считая этого инцидента, отпуск закончился без особых происшествий.
Шеров не подвел – на столе в гостиной лежал большой конверт из плотной коричневой бумаги с надписью «Т. В. Лариной» и запиской от Дмитрия Дормидонтовича: «Получено с нарочным. Я расписался, но не вскрывал». Сам дед, верный себе, их не встречал, а вовсю копался на участке, ловя последние, может быть, погожие деньки. В конверте лежал красный заграничный паспорт на имя «Tatiana Larina», фирменный билет на «Красную стрелу», красивая брошюрка на несколько страниц, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся авиабилетом на рейс компании CSA «Москва – Братислава», и второй конверт, поменьше, на котором было аккуратно выведено: «Подъемные». Таня пересчитала непривычные денежки – две с половиной тысячи чешских крон. Последним из конверта был извлечен многоцветный бланк Министерства культуры Словацкой республики с текстом на русском языке:
«Глубоко Уважаемая Госпожа Татьяна Ларина! Сильно благодарю Вас за милостивое согласие снимать себя в моем фильме. Надеюсь, чтобы работа с нами доставила Вам полнейшее удовольствие. Искренне Ваш, Иржи Биляк.
P.S. За информацией можно звонить Братислава 346–504. Ваш самолет встретят».
Первого сентября вышел на работу Павел. Третьего Нюточка, черная как негритенок, отправилась в садик. Еще через день Таня по договоренности с администрацией выступила в первом из шести концертов, которые должна была отыграть перед уходом в трехмесячный отпуск за свой счет. Оставшиеся до отъезда две недели Таня провела в приподнятом, чуть взвинченном состоянии, отбирая, ускоренно ремонтируя и по возможности покупая достойную заграницы одежонку, перечитывая сценарий и туристский путеводитель по Чехословакии, одолженный у соседей, репетируя перед зеркалом. Она словно излучала теплые энергетические искры. Щеки ее пылали, зеленые глаза светились, будто у кошки, в эти дни она была особенно прекрасна, притягивала к себе и заражала своим настроением. Посетители ресторана при первых звуках ее голоса прекращали жевать и завороженно таращились на сцену, которую она всякий раз покидала после трех-четырех «бисов» под оглушительные аплодисменты. Павел на работе сидел как на иголках и убегал домой при первой же возможности. Нюточка до отъезда мамы наотрез отказалась ходить в детский садик. Даже Дмитрий Дормидонтович, несмотря на сентябрьскую садовую страду, через день приезжал со Мшинской, не жалея ни времени, ни бензина, хотя и не имел в городе особых дел.
Провожали Таню всей семьей. Когда на крытую четвертую платформу подали красновагонный поезд, все зашли в купе, оказавшееся двухместным, посидеть с Таней на дорожку.
– Вы тут смотрите, берегите себя, по столовкам не питайтесь, – сказала Таня. – А вы, Дмитрий Дормидонтович, лекарство принимать не забывайте. А то если я не напомню…
– Слушаюсь, начальник, – с усмешкой отозвался Дмитрий Дормидонтович.
– Ты папу и деду слушайся, будь умницей, – сказала Таня Нюточке. – А я тебе что-нибудь привезу. Что тебе привезти, а?
– Сестричку или братика, – мгновенно отреагировала Нюточка.
Черновы, не сговариваясь, хмыкнули. Таня на секунду отвернулась к окну.
– Это вряд ли получится, – сказала она. – Выбери что-то другое.
– Тогда Барби и маленького крокодильчика.
– Договорились. А тебе что привезти? – обратилась Таня к Павлу.
– Себя. Больше мне ничего не надо.
Она сжала его ладонь и прижалась щекой к щеке.
– Ты без меня не впадай в тоску, пожалуйста, – тихо сказала она. – Сам ведь настаивал, чтобы я ехала. К тому же не один остаешься.
– Не один, – повторил он.
– Ты на эту зиму загрузись чем-нибудь толковым, – сказала она несколько громче. – Лекционный курс возьми, помнишь, предлагали. Или сядь за большую статью. Тогда и скучать некогда будет. А с домом и без тебя управятся, правда?
Она посмотрела на Дмитрия Дормидонтовича.
– Управимся-управимся, – заверил тот. – С такой помощницей как не управиться. – Он погладил Нюточку по головке.
В открытой двери показалась подтянутая, отутюженная проводница.
– Товарищи, отправление через две минуты. Кто провожающий, прошу на выход.
Первым поднялся Дмитрий Дормидонтович. Он подошел к Тане, наклонился к ней и поцеловал в щеку.
– Ну, счастливого пути тебе… доченька.
У Тани непроизвольно дернулись уголки рта.
– До свидания…
Нюточка бросилась Тане на шею.
– Мама, приезжай поскорее, ладно?
– Уж как получится, кисонька… Заботься о папе с де-дой – ты теперь за хозяйку остаешься.
Дмитрий Дормидонтович взял Нюточку за руку и вывел в коридор. Таня крепко обняла Павла и стремительно поцеловала в губы.
– Ну, иди же!
Он вышел, пятясь и потерянно глядя на нее. Таня посмотрела ему вслед и обернулась на стук в окошко. Прижавшись лбом к стеклу, ей отчаянно махала Нюточка, забравшаяся на руки деду.
– Господи, чтобы только у вас все было хорошо! – прошептала она.
Под «Гимн великому городу» поезд плавно тронулся с места.
С Таниным отъездом жизнь в семье Черновых как бы сжалась и потускнела. На другой день рано поутру Дмитрий Дормидонтович сел за баранку, сделал круг по магазинам и рынкам, заглянул в распределитель, вернувшись, набил продуктами холодильник и буфет и укатил на дачу, ни с кем не попрощавшись – впрочем, и не с кем было: Павел ушел в институт, по дороге забросив Нюточку в садик. Возвратился дед лишь в середине октября, когда умер Брежнев, потихоньку началась новая эпоха и зарядили сплошные серые дожди.
Нюточка ходила тихая, неразговорчивая, по вечерам забиралась с ногами в кресло, смотрела телевизор или читала книгу, подаренную Шеровым. Чувствуя, что начинает тихо сходить с ума, Павел стал изнурять себя многокилометровыми утренними пробежками —дворами до Приморского шоссе, оттуда через мостик и на Каменный, а там по всем дорожкам, вдоль и поперек. Потом, наспех позавтракав, поднимал Нюточку, отводил в садик и мчался в институт, обрыдший уже до предела. Позвонил в университет насчет почасовых – опоздал, естественно, семестр уже начался, предложили оформиться с февраля. Вытащил из ящика в кладовке старые свои бумажки, сел за статью. Но ручка отказывалась выводить на бумаге что-либо, кроме заштрихованных узоров и непроизвольного: «Таня Таня Таня».
Она звонила часто, примерно раз в три дня, расспрашивала о здоровье деда, Нюточки, о самочувствии, настроении, делах. Павел бодрился, отвечал оптимистично, но лаконично, и быстренько переходил к вопросам. Она рассказывала оживленно: встретили ее прекрасно, поселили в самом лучшем отеле со шведским столом и бассейном под крышей, приставили личную переводчицу. Братислава – чудесный город, и люди в нем замечательные, но времени на осмотр музеев и достопримечательностей практически нет. Буквально со второго дня пошли читки, репетиции на студии, пробы… Через неделю ей принесли контракт с русским переводом. Сумма умопомрачительная; даже несмотря на все здешние налоги и на то, что родное государство законно отберет половину оставшегося, она вернется богачкой. Когда? Ну об этом говорить еще рано, сначала отснимут всю осеннюю натуру: народное гулянье в имении Фризенгофов, прогулку Натали с Дантесом, сцену охоты. Потом – потом, наверное, Париж, представляешь?! Или Вена…
