Текст книги "Тихий Дон Кихот"

Автор книги: Дмитрий Вересов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 7

Я хоть и мавр, однако ж соприкасался с христианством и отлично знаю, что святость заключается в милосердии, смирении, вере, послушании и бедности, но со всем тем я утверждаю, что человек, который в бедности находит удовлетворение, должен быть во многих отношениях богоподобен.…

Предшественники буддизма учили, что природа перестает танцевать, когда человеческий дух отворачивается от нее, как разочарованный зритель. На самом деле все, конечно, наоборот. Танцует она только тогда, когда никто ее не видит.

Корнилов наблюдал за дубом каждое утро и каждый вечер, как юный, но упертый натуралист. Он отмечал в календаре собственной души, когда появились первые дубовые почки, когда их зеленые коготки притупились, когда они стали похожи на детские кисточки для рисования, измазанные в зеленую краску. Каждое из этих событий происходило без него, когда он работал, ужинал, спал. Он только отмечал результат, как новую смену природных картинок, очередной слайд. Но явление листа миру он надеялся увидеть без всяких там раскадровок, дискретности, а как непрерывный процесс. Не таков дубовый листок, чтобы появиться на свет незаметно.

Михаил даже вставал ночью и выходил в домашних тапочках к спящему дубу. Он шарил лучом фонарика по веткам, но так и не смог рассмотреть никакого всеобщего движения в прозрачной кроне. Он только разбудил ночевавшую на верхних ветках птицу и напугал Аню, которая тут же усадила мужа за стол, заставила смотреть в свои сонные глаза и задала ему ряд медицинских вопросов.

Но стоило Корнилову отвернуться, как природа станцевала свой танец без зрителей, аплодисментов и букетов. Утром он увидел дуб, покрытый до последней сломанной ветки молодыми, нежно-зелеными листьями.

Он ехал сейчас на работу, тормозил и трогался вместе со всеми попутными машинами, но не ругался, как обычно, на лихачей и «чайников», а мысленно беседовал с дубом или с тем, кто прятался в этом дереве. Хотя думать об одиноком дереве за рулем автомобиля всегда опасно.

Так все и происходит, размышлял Корнилов, так и устроена жизнь. Никаких равномерных, текучих процессов. Все скачет, прыгает, срывается с места. Об этом и отец Макарий мне говорил. Хочешь поверить – должен совершить прыжок, выпрыгнуть из болота, выскочить из старой кожи. Меняться надо мгновенно, по мановению руки, взмахом волшебной палочки. Иначе будет то же самое, все так и будет тянуться, длиться и длиться, пока не погибнет. И ведь чувствую, что пора совершить этот прыжок, пока почва еще не ушла из-под ног, пока есть опора. Все молчит, ожидает и смотрит на меня. Я как атлет в секторе для прыжков. Разминаюсь вот, разбег отмеряю. Ну, что? Пора? Молчишь? Что же Ты за тренер такой, если даже слова не скажешь? Где же Ты прячешься? Под каким камнем? В каком дереве? Может, в нашем старом дубе? «Рассеки дерево…» Не дождешься – губить старика из суеверия я не буду. А что же вы молчите, святые отцы? Что вы скажете мне напутственного? Разве никто до меня не задавал подобных вопросов? Разве святой Христофор не просил себе уродства? Вот и я прошу себе песью голову, а лучше волчью душу. Что вы умного мне скажете? Все же у вас прописано, все размерено, все душевные болезни разложены по полочкам. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». А если так? «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за женщину свою». Что тут стесняться, святые отцы? Друзей, родных, близких? Мы же взрослые люди. «За женщину свою». Именно так и не иначе. Только это и достойно жизни, только это будет искренне, без всяких там психологических натяжек. Совсем другие слова, другой краской написанные. «Нет больше той любви…»

Было похоже, что в неторопливом, вежливом «фольксваген-гольфе» на светофоре поменяли водителя. Он вдруг довольно бесцеремонно подрезал джип «чероки», потом рискованно вклинился между тойотой и ауди. Перед очередным светофором он вообще выехал на встречную полосу и умчался вперед, оставляя после себя выхлопы ругательств оставшихся в пробке водителей.

Михаилу казалось, что к зданию райотдела он подъехал совсем другим человеком. Но на каменных, побитых ступенях вспомнил своего напарника Колю Санчука, и опять на него напали сомнения и тоска.

Невовремя Санчо с этим губернаторством. Ну, какой из него пиарщик, предвыборный штабист? Что за глупая блажь? Какая-то призрачная надежда на будущий портфель чиновника, паек и льготы? Или Санчо, наконец, решил доказать своей жене, что он не «пустое место», не «ее погубленная молодость», что не «наплевать ему на семью», что «он думает о будущем дочери»?

Случай, приведший к таким крутым изменениям в жизни Коли Санчука, произошел пару лет назад. Как-то за оперативное раскрытие двойного убийства их наградили двумя билетами на концерт, посвященный Дню милиции. Еще тогда билеты показались Михаилу подозрительными, недобрыми: больно хорошие места, третий ряд партера, сразу за лысинами начальства – ноги поп-звезд. С коварной вежливостью Корнилов пропустил Санчо вперед, а сам сел с краю, надеясь не досидеть до Розенбаума.

Сразу же после фанфар и хора внутренних войск МВД Михаил заметил, что его боковое зрение не фиксирует профиль напарника. Санчо о чем-то шептал соседке слева. Корнилову были видны только ее полные коленки под форменной юбкой и массивные икроножные мышцы. Видимо, в тот вечер Санчук был в ударе, его остроты по поводу происходящего на сцене падали на благодатную почву. Редкое явление – полная женщина из органов тоже не любила попсы. Икроножные мышцы тряслись, а коленки время от времени соприкасались, отдавая иронии Санчука должное. Коля так увлекся, что не заметил, как его оставили в полумраке в компании с дородной милиционершей и Борей Моисеевым на сцене.

– Хорошенькая? – спросил Корнилов напарника на следующий день.

– Подполковник из главка, – ответил Санчо голосом диктора Левитана.

Корнилов несколько месяцев не давал прекрасному образу с погонами подполковника покинуть память Коли Санчука. Он опекал бедного Санчо, как друзья опекают безнадежно влюбленного человека, приводил примеры из мировой литературы, находил прочувствованные слова утешения, давал дельные советы. Словом, издевался над другом, как только мог.

Со временем шутки Корнилова на эту тему стали все более плоскими, и подполковник из главка была совершенно забыта и тем, и другим. Вот только женское сердце оказалось вернее мужского. Месяц назад Колю Санчука здорово напугали, затребовав в главк. Он так и не угадал, за какой из грехов его вызвали наверх.

– Мы же с тобой государевы люди, Михась, – говорил Коля Санчук, вернувшись в отдел. – Мобилизованы, призваны, только строевой подготовкой не занимаемся и дедовщины у нас в отделе нет. Хотя вру. Ты меня уже загонял, как последнего «духа». Вот меня взяли, как оловянного солдатика, и откомандировали в предвыборный штаб Веры Алексеевны. Командировка такая, понимаешь? В горячую точку…

– Это она-то – горячая точка?! – удивился Корнилов. – Это целый горячий регион!

– Тю, Михась! Да ты ж меня ревнуешь, как хлопец дивчину.

– Катись ты, хохляцкая рожа, до своего любимого сала.

– Спасибо, отец родной, – сказал на это Санчук со слезой в голосе. – Уважил друга! Нашел те единственные и правильные слова, чтобы поддержать его на перепутье судьбы. Да еще и женщину походя оскорбил. Рыцарь называется… Может, она человек хорошенький… то есть хороший?

– Это в главке-то? Кандидат в губернаторы города от нашего ведомства? Сказал бы я тебе, но в святые места скоро поеду, воздержусь.

– Я вот не обижаюсь, что ты без меня в монахи собрался, – нашелся Коля.

– Какие монахи! Я всего на неделю, осмотреть достопримечательности. Аня говорит, пряники там какие-то особенные… Это еще та неделя от отпуска. За какой только год, уже и не вспомню.

– Сало, пряники… А я, думаешь, навсегда?

– Ты еще не знаешь, как можно затеряться в коридорах власти, – заметил Корнилов. – Многие рыцари туда ушли, но немногие оттуда назад вернулись.

– А я – не рыцарь, я – хохол. У нас не забрало, а чтоб вас всех побрало… Я только одним глазком посмотрю на нашу политику изнутри и сейчас же назад вертаюсь. Не успеет девица за разврат устыдиться, а я уже тут как тут.

– Подсознание твое тебя выдает, – обрадовался Корнилов, как старой знакомой, этой поговорке Санчо. – Сам понимаешь на подсознательном уровне, что в разврат ударяешься, а споришь вот.

– Да эта поговорка не из подсознания, – возразил Санчук, – а из самого обыкновенного этого… сознания.

– А я тебе говорю: подсознания.

– Сознания…

– Хорошо, пусть так, – согласился Корнилов. – Еще хуже. Сам все понимаешь, осознаешь и идешь себе на такое грязное дело, словно в ДК милиции. Колись, Санчо, чем тебя соблазнили? Квартирой, машиной с мигалкой, льготами, коробкой из-под ксерокса?

– Не лепи горбатого, начальник, – отмахнулся Коля Санчук. – Надо еще выборы выиграть. Подождите, детки, дайте только срок… А если я должность какую-нибудь в желтом домике получу, то и про тебя, бедолага, вспомню.

– Спасибо, отец родной, – всхлипнул Михаил, – только «желтым домиком» на Руси всегда другое заведение кликали.

– Какое же это? – удивился Санчо.

Корнилов пояснил.

– Но все равно спасибо тебе, Коля, и на этом. Хотя в этом случае я бы монастырь выбрал. Только я, кажется, догадался, зачем ты им понадобился.

Санчо решил не переспрашивать, подозревая очередную шпильку, но Корнилов сказал и так:

– Ты будешь у них талисманом. Больно ты, Санчо, на олимпийского Мишку похож.

– Это ты, Михась, уже на волка похож, – обиделся Коля. – Морда серая, глаза блестят и на своих закадычных друзей бросаешься.

– Так и есть, – грустно усмехнулся Корнилов. – Помнишь, меня Кудя при задержании за руку цапнул? От этого, говорят, превращаются в оборотней.

– Автоматическими ножницами для стрижки кустов? – засмеялся Санчо. – От этого ты, Михась, можешь в газонокосилку превратиться. Но ничего, в монастыре православном из тебя человека сделают…

Вот, оказывается, как вершатся политические судьбы! Несколько глупых шуточек в полумраке концертного зала, парочка Колиных излюбленных поговорок, возможно, два-три непроизвольных соприкосновения локтями плюс одно умышленное коленями и вот, пожалуйста: Николай Санчук откомандирован в предвыборный штаб Веры Алексеевны Карповой, полковника милиции и кандидата в губернаторы.

Таким вот образом Санчо отправился «губернаторствовать», а на «острове» оказался Корнилов.

Сейчас, после монастыря, отца Макария, мученика Христофора, разговоров и встреч последних дней, Корнилов наверняка согласился бы с Колей, одобрил его выбор. Может, даже сказал бы ему об этом в лицо и всерьез. Лишний раз он убедился, что не зря они с Санчо были напарниками, может, и не с прописной буквы, но уже и не со строчной точно. Каждый из них мыслил и чувствовал по-своему, шел своим следственным путем, по своей логической цепочке. Но к выводам они приходили одинаковым и, чаще всего, верным. Одновременно они оказались на жизненном распутье, у того самого камня с тремя вариантами дороги, и тот, и другой сделали выбор. Только вот верный ли? И встретятся ли они когда-нибудь, разъехавшись в разные стороны?

Новый оперативник, занявший стол Коли Санчука, казалось, только что вышел из парикмахерской, где его не только постригли, освежили, но и зарядили оптимизмом и верой в свою неотразимость. Корнилов позавидовал его пухлым щекам, которые во время утреннего бритья, наверное, не надо было надувать. Вообще, Михаил почувствовал себя рядом с новым опером Андреем Судаковым каким-то чайным пакетиком, отжатым за две специальные ниточки. А рабочий день только начинался…

– Я хозяйке квартиры так и сказал: «Телесериалов насмотрелись? Отпечатки пальцев сейчас только в кино берут. По крайней мере, с гладких поверхностей», – рассказывал Андрей Судаков об очередном квартирном ограблении, куда он уже успел съездить поутру. – А старуха, смотрю, к дверце шкафа подбирается. Пощупать, видимо, хочет на гладкость. Хорошо еще вещи на пол сброшены, а ей через эту груду не перебраться. Ну, думаю, надо переходить в наступление. «Кто звонил к нам в отдел? А кто звонил в „02“?» – строго так ее спрашиваю. Она растерялась сразу и след потеряла. «Я только к вам в отдел дозванивалась по справочнику», – говорит.

– А кто же звонил в «02»? – вяло поинтересовался Корнилов.

– Так эти, 911. Видимо, грабители замок попортили, когда дверь вскрывали. Старуха 911 вызвала, чтобы домой попасть. Ну, а эти спасатели и отзвонились, им положено.

– Понятно.

– Так вот. Чувствую, старушка уже не так агрессивна, как вначале. Значит, можно дожимать…

Корнилов представил, как оперативник Судаков дожимает старушку на борцовском ковре или ринге, и немного повеселел.

– Хотите себе неудобств? – Судаков словно обращался к невидимой уже старушке. – Допросы, протоколы, криминалисты с грязной обувью, блохастые собаки? Тогда пишите заявление, что претензий не имеете. К кому? А ни к кому… К грабителям, конечно, имейте, сколько хотите. Никто никого не найдет. Нет, милиция работает отлично. Я вам скажу по секрету… Только дайте мне расписку, что обязуетесь эту информацию не разглашать в течение семи календарных дней… Так вот, говорю по большому секрету, что это серийная кража…

– И дала такую расписку? – не поверил Михаил.

– А как же! Дала, как миленькая, – опер вытащил из кармана бумажку с дрожащими, старушечьими буквами и швырнул ее в корзину для мусора. – Наш народ уважает государственные тайны и собственные подписи.

– Тут я, правда, немного прокололся. Назвал пропавшие колечки золотым ломом. Минут двадцать с ней препирались по этому поводу. В башку эта старуха мне свои колечки накрепко вбила с подробными описаниями: где царапинка, где пятнышко, какое от мужа покойного, какое от Вовика какого-то. Месяца два помнить теперь буду этого Вовика, старухиного любимца. А знаешь, как я от нее вырвался? Стал сокрушаться, что такой у них в ЖСК хороший председатель, и вдруг в его доме квартирная кража. Прямо не мог успокоиться. Председатель кооператива – и такое происшествие! Старуха меня еще успокаивать начала и председателя хвалить…

– При чем здесь председатель? – не понял Корнилов.

– Внимание переключил на другой знакомый ей объект, – пояснил Судаков. – Все по науке. А потом сказал, что пошел этого председателя успокоить. И был таков…

– Силен, – согласился Корнилов. – А ты хотя бы соседей опросил? Может, кто-нибудь видел, слышал? В хрущевках слышимость такая, что соседи по шагам друг друга узнают.

– Я ей посоветовал соседей опросить.

– Кому? – опять не понял его Корнилов.

– Старухе этой, – ответил опер. – Ей все равно делать нечего. Вот пусть по соседям походит.

– Так ты бы ее насчет задержания проинструктировал и допрашивает пускай сама, – не выдержал Михаил. – Все равно же на скамейке сидит, с другими бабками треплется. Что бы ей с задержанным не посплетничать?

Андрей Судаков вдруг захохотал, охаживая себя пухлыми ладонями по фисташковому пиджаку.

– Все так и было, Миша! Ты прямо в точку! – воскликнул он, едва отсмеявшись. – Почти так. Старуха мне в дверях говорит: «Я по телевизору видела, что вы этих преступников бьете в кабинетах. А нельзя ли и мне этого гада палкой разок ударить?» «Если поймаем, – отвечаю, – то можно». Палка у нее, скажу тебе, Миша, солидная, со специальным выдвигающимся стержнем на случай гололеда. Наш человек…

Корнилову казалось, что он только что выполнил какой-то акробатический элемент со множеством вращений, или сделал несколько десятков кувырков подряд на татами, а потом резко выпрямился. А может, его протащила на крыле ветряная мельница и сбросила на землю? Он не мог идти, как трезвый человек, прямо двигаться, даже подумать был не в состоянии, пока его вестибулярный аппарат не приведет, наконец, всю систему в порядок.

Или все эти кульбиты, сальто и кувырки совершает само мироздание? Все изменилось как-то вдруг, за какие-то мгновения. Он просто отвернулся на секундочку, нагнулся, чтобы завязать шнурки на ботинке, а когда осмотрелся, обнаружил, что окружают его другие люди, с измененной речью, психикой, моралью, даже внешностью. Споткнулся и оказался в мире песьеголовых. Провалился, как Алиса или Аня, в кроличью нору и оказался в Стране Чудес.

А на холме вместо ветряков увидел вдруг многоруких великанов. Великаны узнали его и замахали ему руками, но не грозно, а приветливо, как своему…

Часть вторая
ОРДЕН БЕЛОЙ ЛУНЫ

Глава 8

Касательно того, как надлежит держать свой дом и самого себя, Санчо, то прежде всего я советую тебе соблюдать чистоту и стричь ногти, а ни в коем случае не отращивать их, как это делают некоторые, по невежеству своему.…

– Ань, подержи пуделя! Он так и прыгает под машину. Я его сейчас задавлю…

– Сам ты пудель! Сажик, скажи хозяину, что никакой ты не пудель.

– Черный, кудрявый, значит, пудель.

– Неправда, неправда… Нас все принимают за черного терьера. Правда, Сажик? Разве пудели бывают такими клыкастыми? Где вы видели пуделя с такими большими лапами?

– А кличка? Сажик… Мне сразу приходит на ум эта… красная депутатка Сажи Умалатова. Если уж лезть с собачьей мордой в политику, так надо замахиваться повыше. Нет породы, так пусть имя будет породистое. Надо было назвать его… Лабрадор. В честь породы.

– Не слушай его, Сажик. Ты – не беспородный. У тебя мама русская, а папа – юрист…

– Прошу тебя, Аня, никогда не называй меня папой собаки. Слышать этого не могу. Какие-то страшные видения лезут в голову. «Родила царица в ночь… неведому зверушку». Вот засуну тебя в бочку с пуделем и пущу в сине море…

– Будешь называть его пуделем, я тебя буду называть его папой.

– Доплывет ваша бочка до полуострова Лабрадор…

– Это где?

– В Северной Америке, в Канаде. Выйдете вы на бережок холодные, голодные…

– Медвежонок, а ты овощей купил?

– Все, кроме цветной капусты. Что-то она мне не понравилась. Слишком цветная… Так вот. Град на полуострове стоит. Заходите вы туда. Народ вас встречает, сразу единогласно избирает в президенты.

– Сразу двоих?

– Конечно. В городе население сплошь песьеголовое. Вот вы вдвоем с Сажиком на одного полноценного президента и тянете… Значит, заходите вы в город. В центре города огромный фонтан, нефтяной…

– А где белка? «Белка песенки поет и орешки все грызет, а орешки не простые, сплошь скорлупки золотые…»

– Скорлупки золотые? «Зачем же золото ему, когда простой продукт имеет?» Белочка твоя, Аня, черная от нефти, как Сажик, не пляшет и не поет. «Зеленые» ее от нефти отмывают, но это уже бесполезно… Интересно, почему люди оборачиваются в волков, собак, а не в какого-нибудь маленького и пушистого вегетарианца? В ту же белочку, например? Ты, если будешь превращаться, то уж, пожалуйста, в белочку или мышку.

– Чтобы ты меня сожрал?

Так за пустым разговором супруги Корниловы поцеловались, достали из багажника пакеты с продуктами и прошли в дом.

Дом Корниловых за зиму никак не изменился. Те комнаты, которые были без мебели, оставались пустыми. Гостевая, например, все так же ждала хоть какой-нибудь обстановки и мечтала о первом госте с ночевкой. В эти помещения даже двери открывались редко.

Другое дело библиотека. Хотя она была заставлена вертикальными стопками книг и тоже надеялась в будущем на стеллажи до потолка, со стеклянными дверцами, на деревянную лесенку со ступенями-сиденьями, на репродукции с картин передвижников, она посещалась хозяевами регулярно. Аня часто прохаживалась, как по вырубленному лесу, между неправильными столбиками книг, перекладывала их, листала забытую, купленную неизвестно когда и кем книгу, присев для этого на соседние.

– Ты почти максимально используешь возможности книги, – сказал ей как-то Михаил, – как источника знаний и как плоского предмета. Одну книгу читаешь, на другой сидишь. Если бы ты третью книгу подожгла, чтобы читать первую при свете, то вообще достигла бы в этом деле совершенства.

– Только не ври, что это ты сам придумал, – отвечала Аня, отстаивая свое литературное лидерство в семье. – Это уже было у Пикуля в «Баязете». Одну страницу он поджигал, чтобы прочитать следующую. Так это было в осажденной турками крепости!

– А мы тоже живем в осажденной крепости. Разве ты не замечала? И вообще это закон жизни: чтобы что-то получить, надо обязательно другое сжечь, даже если оно тебе очень дорого, даже если это дар Божий. Это тебе не Пикуль!..

– А кто же?

– Не знаю… Может, святой Христофор…

Спальня была, пожалуй, Аниной территорией. Она долго и на свой вкус заполняла свободное от кровати пространство комнаты всякими бьющимися безделушками и глупыми плюшевыми физиономиями.

– Дизайнер хотел подчеркнуть теплоту семейных отношений и в то же время хрупкость человеческого бытия, – это Корнилов сформулировал, случайно разбив один из элементов альковного интерьера – то ли жирафа, то ли лебедя, то ли того и другого в одном стеклянном лице.

Корнилов появлялся в супружеской спальне, словно влезал сюда через балкон, и удалялся под утро, оставляя у Ани странное ощущение. Явление влюбленного странствующего рыцаря было, конечно, интригующим и романтичным. Эту влюбленность Аня поддерживала, как священный огонь, всякими доступными ей способами, но никак не могла понять какой-то его неприкаянности, отчужденности, которые ясно ощущала последнее время. Все было прекрасно в их отношениях, душевные объятия всегда были раскрыты навстречу друг другу, но Ане казалось, что какой-то рыцарский доспех супруга время от времени больно колется. Она даже сказала Михаилу об этом.

– А ведь это идея! – ответил Корнилов, немного подумав. – Давай перенесем спальню в пустующую гостиную с балконом. Каждый вечер ты будешь сбрасывать мне веревочную лестницу, а я буду залезать к тебе на балкон. Правда, по законам жанра ты должна выходить на балкон в ночной рубашке, а я их не очень люблю… Разве что вот эту, полупрозрачную. Ты в ней просто Ежик в тумане.

– Что это еще за мультипликационные комплименты! – возмутилась Аня его несерьезности.

– Я думал, тебе понравится, – стал оправдываться муж. – Вон у тебя в спальне сколько всяких глазастых зверей. Сидят, смотрят.

– «У тебя в спальне», – передразнила его Аня. – Ты так и не понял, что это наша спальня? Я специально тебе мягкими медвежатами на это намекаю. Обрати внимание, сколько их тут. Один, два, три…

– Это не медвежонок, а панда.

– Бамбуковый медведь.

– Панда относится к енотовым.

– Все равно медвежонок, – стояла на своем Аня.

– Енотовидный…

– Не будем спорить на брачном ложе.

– Не будем спорить… Но как-то они на нас… глазеют.

– А у этих зверюшек специальные глупые морды. Пусть себе смотрят и ничего не понимают.

– Это тоже намек? Специальные глупые медвежата?

– Вот именно, – ответила Аня. – Надо быть очень упрямым и глупым медведем, чтобы не понимать, что у нас есть общий дом, наше общее пространство, что у нас вообще все должно быть общее: и души, и тела…

Они в тот раз не договорили, скомкали разговор, потому что дышали уже неровно и слышали сердцебиение друг друга. Потом заснули одновременно, а утром Аня проснулась, как от прикосновения чего-то холодного, металлического. Кто-то из них завел электронный будильник, выбрав сигналом «Болеро» Равеля. Михаил опять начал день дурачась, поднимался с постели и опять падал в такт музыкальным повторениям. Аня на этот раз не стала ему подыгрывать, сразу отправилась в ванную, а потом на кухню.

Кухня, пожалуй, была самым обжитым помещением в доме. Здесь разговоры не прерывались на посторонние дела, вроде исполнения супружеского долга, а легкие объятия и прикосновения были сами по себе, а не подготовкой к чему-либо другому. А самое главное, что Корнилов на кухне начинал хозяйничать, то есть выглядел хозяином.

Может, под влиянием Акулининых пряников, но сразу же после возвращения из монастыря Михаил попробовал испечь то ли булки, то ли пироги. Первый блин оказался не комом, а прочным строительным материалом. Аня хоть и сделала несколько незначительных критических замечаний, ела булочки с видимым удовольствием, каждый откусанный кусочек обильно запивая чаем.

– Жесткий и правдивый хлеб, как сама жизнь, – сказал кулинар, задумчиво пережевывая свою выпечку. – Но есть его цивилизованному человеку нельзя. Не вздумай пуделя им накормить…

В следующий раз Корнилов готовил, пачкая мукой сразу несколько кулинарных книг. Он страшно ругался и требовал у знаменитых авторов подробностей, ярких образов и математической точности пропорций. Еще он поминал какую-то бабушку Прасковью, которая унесла в могилу рецепт расстегая и кулебяки.

С третьего раза пирожки неожиданно получились и румяными, и мягкими, и ароматными, но совершенно пресными. К тому же мясной фарш Михаил высушил до невозможности.

Но идеальный пирог был уже не за горами.

Аню поначалу новое увлечение мужа забавляло, хотя она и тревожилась за собственные желудок и фигуру. Но чем лучше выходили из духовки пирожки, тем серьезнее она становилась.

В самом деле, вместо того, чтобы исполнить свою, давно высказанную Ане мечту и оборудовать на участке спортивный зал, «Шаолиньский монастырь», «Кодокан», «Будокан» или еще чего, Михаил колотил, бросал и душил дрожжевое тесто. Ане временами казалось, что он играет роль монастырской стряпухи Акулины, примеряя на себя фартук статиста, вторичного персонажа. Отсюда и это его: «Кушать подано!»

Аня заметила, что Корнилов даже ограничил себя в пространстве дома и земельного участка. На некоторые уголки усадьбы он наложил для себя что-то вроде табу. Супружеское ложе, диван в гостиной, кухня, гараж и старый дуб. Вот и все его оперативное пространство. Можно подумать, остальные помещения были заселены кем-то другим, соседями, чужими людьми.

– Правда, был еще их общий кабинет. Общий кабинет, когда в доме половина комнат пустовала без мебели и людей!

– У мужчины должен быть свой собственный кабинет, – внушала Аня мужу. – В кабинете обязательно должен быть письменный стол. Компьютер, ноутбук, шариковая ручка – это уже дело десятое. Но письменный стол, кресло и диван там должны быть.

– Даже у сантехника? – усмехнулся Корнилов.

– Даже у дворника, – сказала Аня. – Даже у бандита, у киллера, у вора-домушника, у «медвежатника».

– Забавно. У карманника свой кабинет с письменным столом. Что же он будет делать за столом, какие вопросы решать?

– Неважно, – ответила Аня убежденно. – Не мое это дело. Для того и существует кабинет, чтобы закрыться от других, сосредоточиться, привести в порядок мысли и дела. У тебя есть мысли и дела, которые нуждаются в порядке?

– Сколько хочешь! – воскликнул Михаил. – Авгиевы конюшни! Мне водный поток нужен, сметающий все на своем пути, а не тихий кабинет.

– Странные речи я слышу последнее время, – строго заметила Аня. – Мне даже опять пришла мысль о конюшнях. В смысле, кого-то пора там выпороть, чтобы освободить чью-то голову от глупых мыслей и переживаний.

– Ань, в самом деле, у меня уже есть кабинет на работе. Куда мне еще? Здесь вы видите кабинет Владимира Ильича Ленина и его настольную лампу. Здесь тоже кабинет Ленина и его лампа. Знаешь, сколько было кабинетов Ильича? В какой город ни приедешь, везде его кабинет. Даже в шалаше умудрился кабинет устроить, на пеньке. В тюрьме чернильницы из хлеба делал!

– Это идея! – обрадовалась Аня. – Хлеб ты уже научился выпекать, попробуй теперь лепить из него чернильницы. Хороший пример, пусть и не во всем положительный. Сколько Ильич зато успел всего сделать!

– Сколько он дров наломал, не выходя из кабинета. Лучше бы он действительно дрова колол. Так что от кабинета я лучше воздержусь. Что я, писатель Боборыкин, что ли?

– Если ты беспокоишься насчет денег, то я вчера получила первую зарплату. На письменный стол хватит.

– Из красного дерева? – осторожно поинтересовался Михаил.

– Из дерева, – ответила Аня. – Поедем, посмотрим стол?

– Вот еще, – заканючил Корнилов. – Что я, писатель Лажечников, что ли?

– В последний раз тебя спрашиваю. Кабинет или нет? Ну? Да или нет?

– Что я, писатель Фофанов, что ли?

Так Корнилов остался без своего личного, так необходимого каждому настоящему мужчине кабинета. В одной из комнат на втором этаже стоял стол с компьютером и два офисных стула. Это и был их общий, семейный кабинет.

Иногда поздними вечерами они выходили в интернет и начинали спорить, толкаться. Интернет-время быстро сгорало, а супруги все выясняли, какой сайт надо выбрать для семейного просмотра: «Поэзия „Серебряного века“» или «Дзю-дзюцу в России». Корнилов чаще уступал жене, но только для того, чтобы вдоволь поерничать над «размагниченной интеллигенцией» начала двадцатого века.

– Смотри, Медвежонок! – восклицала Аня. – Никогда не видела эту фотографию. Дом Блока в Шахматово. А в окошке мезонина торчит маленький Саша… Можно ее увеличить?

– Торчит… в окошке… Разве так можно говорить? – гнусавил под Аниным ухом Корнилов. – «Во фронтоне, меж балюстрадных проемов, наблюдается мимолетность Блоковского лика…» Ах, ах, мой дом в Шахматово! Сгорела моя библиотека! Мужички сожгли! Апокалипсис…

– Пригрела змею на груди! – кричала Аня, стараясь отпихнуть мужа от компьютера, но он совершал полный оборот на стуле и со злорадной улыбкой смотрел на нее опять. – Ишь набрался от меня литературщины втихаря. Теперь подло жалит исподтишка. Не смей касаться Александра Александровича своим ментовским языком…

– Да твой Саша Блок имел условный рефлекс на женщин. Отсюда все его беды.

– Поясни, прежде чем умрешь мучительной смертью, Иудушка.

– С юных лет Саша Блок посещал не только символистов, но и проституток, – довольный, что так заинтриговал начитанную жену, вещал Михаил. – Поэт переболел не только поэзией Бальмонта и Апухтина, но и некоторыми венерическими заболеваниями. С тех пор чувственная любовь ассоциировалась у него с неприятными ощущениями, промывкой канала и приемом лекарственных препаратов. Даже жену свою он предпочитал любить издалека в виде Прекрасной Дамы. Что пыхтишь? Нечем крыть? Давай лучше посмотрим, как там развивается дзю-дзюцу в России? Или дзю-дзюцу братьев Грейси в Бразилии?

– Знаешь что, Корнилов. Не хочешь своего кабинета, так дай хотя бы мне своего пространства. Ты – просто собака на сене.

– Собака на сене? Возможно, – согласился Михаил. – Пожалуй, что так. Почти так. Собака… Кстати, ты покормила пуделя?

– Сам ты пудель… Слушай, Филя, уже третий час ночи! Спокойной ночи, малыши…

Загорелось окно поисковой системы. Аня уже вела курсор к «крестику», как вдруг в строке новостей увидела знакомую фамилию. Информационные агентства, перебивая и одновременно пересказывая друг друга, бойко вещали, что известный предприниматель Горобец, обвинявшийся в убийстве собственной жены, выпущен из тюрьмы под залог. Дело его, еще недавно бывшее гордостью наших следственных органов, стремительно разваливалось. Братья Хрипуновы, до этого указывавшие на Горобца как на заказчика данного преступления, теперь изменили показания и утверждали, что убили Елену Горобец с целью ограбления. В подтверждение своих слов они сообщили местонахождение тайника, в котором спрятали золотые украшения, снятые с убитой женщины. В Бернгардовке, в картофельной грядке, милиция действительно обнаружила тайник с драгоценностями госпожи Горобец…