Текст книги " Мертвая зона. Города-призраки: записки Сталкера"

Автор книги: Дмитрий Васильев

Соавторы: Лиля Гурьянова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Л. Гурьянова, Д. Васильев

Мертвая зона. Города-призраки

От редакции

Обе части этой книги объединяет лишь тема. Они были написаны разными людьми и в разное время. Но в книге они находятся рядом, прекрасно дополняя друг друга. Так случилось потому, что редакция не захотела «окультуривать» и приглаживать впечатления людей, которые побывали в мертвых городах, городах-призраках.

Истории у городов-призраков разные, и в то же время такие похожие. Как и судьбы их бывших жителей, многие из которых до сих пор не могут забыть, понять и простить…

Часть 1

Мертвая зона. Чернобыль

У каждого журналиста своя судьба. Правда, многие из нас долго ищут свое призвание, свой путь в журналистике; иногда на это уходят годы. Я окончила факультет журналистики Ленинградского государственного университета в 1981 году и пять лет занималась, как говорится, «всем понемногу»: пыталась писать политические обозрения, пробовала себя в жанре очерка, дневала и ночевала в бригаде «информационщиков», обеспечивающих ежедневные «Новости» для газет. Вместе со мной (так уж получилось) почти постоянно работал мой университетский друг и коллега – Виктор Еременко. С Витькой мы дружили со студенческой скамьи, вместе ездили с общей компанией в палаточные походы на Черное море и вообще понимали друг друга с полуслова.

В январе 1987 года мы – опять же вместе! – устроились работать в солидное издание, в один из первых отечественных глянцевых журналов с неоригинальным названием «Жизнь». Несмотря на незатейливость названия, коллектив в «Жизни» подобрался хороший, не вредный, а платили там по меркам тех лет просто сногсшибательные зарплаты и гонорары! Судьба улыбнулась нам. Мы с Витькой благоденствовали в дружном «жизненном» коллективе до весны – пописывали необременительные статейки на общие темы, тратили денежки в свое удовольствие и надеялись, что так будем жить еще долго, лучше бы – всегда! И тут в наши двери постучалась журналистская судьба.

В конце апреля нас вызвал к себе главный редактор и сказал:

– Ребята, есть дело! Работа, которую, кроме вас, никто хорошо выполнить не сможет. Через две недели исполняется год с момента аварии на Чернобыльской АЭС. Надо сделать серию репортажей оттуда, из Чернобыльской зоны. Я нашел людей, которые помогут вам инкогнито попасть в Зону, покажут вам Припять, повозят по селам. Сами понимаете, в официальных материалах мы не заинтересованы, нам нужно увидеть Зону изнутри, побывать там, куда «нормальных» журналистов не пускают. Теперь самое главное. Наши немецкие коллеги предлагают за эти материалы…

Тут редактор назвал такую сумму, что мы на некоторое время онемели. Эта сумма могла обеспечить наше будущее на несколько лет вперед. Но я бы сумела отговорить Витьку от этой безумной затеи! Сумела бы, если б таким знакомым огоньком не загорелись его глаза в тот день в кабинете Главного. Как только я увидела этот блеск в Витькиных глазах, я сразу поняла, что в Чернобыль нам ехать придется. Потому что мой друг всегда был великим авантюристом, и любое приключение манило его с непреодолимой силой.

22 апреля 1987 года, когда вся наша, тогда еще большая и дружная, страна уже вовсю готовилась к первомайским праздникам, мы сели в самолет и отправились в Киев.

Хроника Чернобыля

26 апреля 1986 года на Чернобыльской атомной станции в ходе эксперимента произошла проектная авария. Благодаря мужественной работе пожарников и обслуживающего персонала к утру аварию удалось локализовать. В настоящее время ситуация находится под контролем. Радиационный фон в Чернобыле и Киеве – в пределах нормы. Данных о погибших и пострадавших во время аварии на ЧАЭС нет.

Газета «Киевская правда», № 97, 12 мая 1986 года.

Итак, ранним апрельским утром 1987 года мы с Витькой оставили наш старый «Жигуленок» на стоянке перед аэропортом Пулково и отправились выполнять очередное журналистское задание. Согласно полученным от главного редактора инструкциям, мы гордо прошествовали мимо касс и постучали в дверь, на которой красовалась странная надпись «Спец-дежурный». Нам разрешили войти, и мы предъявили свои документы хмурому человеку в летной форме, который сидел за столом в тесном прокуренном кабинете. Хмурый человек молча кивнул и препроводил нас на взлетное поле, к трапу Ту-134. У трапа он почему-то вздохнул, пожал нам руки и, так и не произнеся ни слова, удалился в свой «спец-дежурный» кабинет.

Народ в самолете (который, разумеется, тоже был специальным) собрался самый «разношерстный»: были солидные дяденьки в костюмах и с «дипломатами», были веселые парни в джинсах и футболках, с видавшими виды рюкзаками за спиной. Все были слегка возбуждены. Чувствовалось, что там, куда мы собираемся лететь, жизнь протекает необычная, может быть, даже опасная…

Витька тут же перезнакомился с доброй половиной попутчиков, не отказался и от рюмочки, предложенной парнями в джинсовой экипировке, о чем-то серьезно пошептался с деловыми дяденьками в костюмах. В общем, активно вписывался в обстановку, старался разузнать как можно больше. Увы, никто ничего о своем предстоящем пребывании в Чернобыльской зоне, как я поняла, толком не знал. Летели туда добровольцы – инженеры, химики, шоферы, строители. Какие-то работы по ликвидации последствий чернобыльской аварии в Зоне продолжали вестись, вот на эти работы они и подрядились. Вроде радиация там уже совсем низкая, почти в норме, никакой опасности нет. Зато платят на этих работах хорошо, есть смысл потрудиться.

– Ладно, – сказал Витька, наконец усевшись рядом со мной в кресло, – прилетим, там все и увидим. Сами поглядим, какая она – Чернобыльская зона.

Хроника Чернобыля

25 апреля 1986 года, на Чернобыльской АЭС готовились к остановке четвертого энергоблока на планово-предупредительный ремонт.

Во время остановки блока по утвержденной главным инженером Н. М. Фоминым программе предполагалось провести испытания с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования АЭС. Проведение подобного опыта в последние годы предлагалось многим атомным электростанциям, но все отказывались – слишком рискованно. А руководство Чернобыльской АЭС согласилось.

Как правило, программы таких работ готовят заранее, согласовывают с главным конструктором реактора, генеральным проектировщиком электростанции, Госатомэнергонадзором. Кроме того, такие испытания разрешается проводить только после глушения реактора. Реактор перед этим должен находиться в стабильном, управляемом режиме, имея регламентный запас реактивности.

Программа испытаний, утвержденная главным инженером Чернобыльской АЭС Н. М. Фоминым, не соответствовала предъявляемым к такого рода испытаниям требованиям.

За 2 недели до эксперимента на панели блочного щита управления четвертого энергоблока была врезана кнопка МПА – максимальной проектной аварии. Но врезана она была так, что сигнал этой кнопки был чисто имитационный. При срабатывании аварийной защиты (АЗ) все поглощающие стержни реактора падают вниз, врубается охлаждающая вода, включаются аварийные насосы и разворачиваются дизель-генераторы надежного электропитания. Включаются также и другие средства защиты реактора, которых даже в самой критической ситуации, как правило, бывает достаточно, чтобы избежать серьезной аварии. Все эти «защиты» и должны были быть выведены на кнопку МПА. Но кнопка эта на ЧАЭС была обыкновенной фальшивкой.

Это значит, что еще за 2 недели до аварии был нарушен главный закон атомной энергетики – обеспечение безопасности работы реактора. Но ни одного из руководителей станции это почему-то не обеспокоило…

День первый

От Петербурга (тогда еще Ленинграда) до Киева лететь недолго, меньше двух часов. Очень скоро наш самолет приземлился в аэропорту Борисполя. Прямо к трапу подали автобус, и мы, на какой-то безумной скорости проскочив Киев, вылетели на трассу, ведущую к Чернобылю. Апрель, как и год назад, стоял на удивление жаркий, вовсю цвели сады вдоль дороги. Прекрасная земля лежала вокруг – теплая, ласковая, уже совсем летняя. Вот только машин на дороге было мало: за час быстрой езды мы встретили лишь два газика. Недалеко от Дидяток – первого КПП на пути к станции – автобус тормознул у обочины. Открылись двери, в салон легко вскочил мужчина лет сорока – невысокий, смуглый, кареглазый. Пожал руку шоферу, обернулся к салону:

– Кто тут журналисты? Покажитесь!

Мы с Витькой послушно подняли руки, как в школе.

– Меня зовут Володя Шинкаренко, – представился новый спутник. – Я, можно сказать, абориген, из Припяти после аварии не уезжал. Вы едете в город по моему приглашению, с вашим начальством мы все обговорили. Теперь так: вы, наверное, в курсе, что журналистам без специального разрешения въезд в Зону запрещен?

– Знаем! – дружно кивнули мы.

– Чудненько, – улыбнулся Шинкаренко. – Значится, сделаем так: сейчас вы ляжете на пол возле задних сидений, а мы с ребятами забросаем вас тюками с одеждой, которые автобус везет вахтовикам; тюки лежат в багажнике. Спросят на КПП, скажем: заело в багажнике дверь, вот и везем весь груз в салоне. Ребята с нами едут умные, никому не расскажут, правда? – он, посмеиваясь, осмотрел сидящих в автобусе.

– Пра-а-авда! – охотно откликнулись наши попутчики.

– Мы не болтливые! – добавил молодой паренек на переднем сиденье.

– И вообще нас это не касается! – поддержал его мужчина в костюме и с дипломатом на коленях. – Мы по своим делам едем, а вы – по своим.

– Вот и правильно, – мигом посерьезнев, похвалил их Шинкаренко. – Так и дальше мыслите, в том же ключе. Помните: Зона болтливых не любит. Здесь болтливый человек запросто пропасть может насовсем. Был и – нету. А где искать? Зона большая…

На секунду в салоне автобуса наступила тишина. Было как-то очень понятно, что наш новый знакомый уже не шутит. Мгновенье назад веселые глаза его вдруг стали холодными, а белозубая обаятельная улыбка исчезла, будто ее и не было вовсе.

– Ну, чего все загрустили? – снова заулыбался Шинкаренко. – Ехать надо! Вы, – он кивнул нам с Витькой, – устраивайтесь поудобнее на полу, а вы, ребята, кто-нибудь, помогите перетащить тюки из багажника!

Через пятнадцать минут мы смирно лежали на жестком, грязном полу автобуса, а сверху на нас были аккуратненько сложены тяжелые тюки. Правда, надо отдать должное Шинкаренко, он заботливо оставил нам несколько отверстий в «тюковой» пирамиде – чтобы можно было дышать.

Как и о чем шли переговоры на КПП Дитятки, мы не слышали и не видели. Вероятно, все образовалось наилучшим образом, потому что автобус наш очень быстро снова тронулся в путь. Ребята во главе с Шинкаренко бодро скинули с нас маскировочный груз.

– Вылезайте, нелегальщики! – скомандовал Володя. – Вот, возьмите, – он протянул нам закатанные в прозрачные «корочки» прямоугольные картонки. – Это – ваши документы. В Дитятках они не годились, а на КПП «Припять» уже вполне сойдут. Там считают, что раз Дитятки пропустили, значит, все проверено.

Я заглянула в свой документ. Там были написаны мои имя и фамилия, кроме того, в графе «пункт приписки» было означено: НПО «Спецатом». На обратной стороне картонки красовалась печать: «05».

– «05» – это разрешение ездить по всей Зоне и заезжать в Припять, – пояснил нам Шинкаренко. – С такой бумажкой вы теперь здесь практически неуязвимы.

– А если нас спросят, кто мы, зачем и откуда? – с сомнением поинтересовался Витька.

– Не спросят, – усмехнулся Шинкаренко. – Я ж тебе сказал уже: в Зоне люди лишнего не болтают. И не спрашивают чего не надо. Тем более мы вас всех сейчас переоденем как положено.

Автобус свернул с шоссе на какую-то узенькую грунтовую дорогу и через несколько минут подъехал к железному ангару.

– Так, граждане, дружно выходим, – скомандовал Шинкаренко, – топаем в ангар и там переодеваемся.

В ангаре хмурые мужики быстро подобрали нам всем «пятнашку» и широкие кожаные ремни. К ремням прилагались острые узкие ножи в ножнах.

– Наденьте на пояс, – велел Шинкаренко. – В Зоне много диких собак развелось, бывает, бросаются на людей. Если кинутся, бейте в горло.

Мы с Витькой растерянно переглянулись. Нет, всякое, конечно, бывало в нашей журналистской жизни, но чтобы перерезать горло живому существу, пусть даже и собаке… Тем более – собаке!..

– Ничего-о-о! – словно подслушав наши мысли, усмехнулся наш проводник. – Когда она на вас кинется с оскаленной пастью, вы быстро свои интеллигентские штучки забудете! Как говорится, не до жиру, быть бы живу. Тут такие законы.

Переодевшись, тронулись дальше. Наших попутчиков шофер высадил у Станции, мы же отправились дальше – в Припять.

Хроника Чернобыля

Руководство Чернобыльской АЭС не беспокоило и то, что в программе проведения эксперимента раздел о мерах безопасности был составлен чисто формально. Несмотря на рискованность испытаний, никаких дополнительных мер предусмотрено не было. Более того, программа предполагала отключение системы аварийного охлаждения реактора (САОР), а это значило, что в течение всего эксперимента (около 4 часов) общая безопасность реактора будет снижена. Казалось, их вообще мало что беспокоит – словно они возглавляли какой-нибудь не слишком крупный Дворец культуры или пионерский лагерь, а не атомную станцию. Через 2 недели этих людей признают виновниками самой крупной техногенной катастрофы со времен существования человечества. А пока они улыбаются киевлянам со страниц газет и с экранов телевизоров, передающих киевские программы «Новостей». Какими они были, эти люди?

Директор станции Виктор Брюханов – невысокий, смуглый, кудрявый. Первое впечатление – очень мягкий человек, покладистый. По профессии – турбинист, с отличием окончил Энергетический институт, работал на Славянской ГРЭС. Говорят, работал очень грамотно. Трудолюбив, бывало, сутками не уходил с работы. Увы, в атомной энергетике смыслил мало, не атомщик по образованию. И тем не менее был выдвинут начальством Минэнерго на пост директора Чернобыльской атомной станции. Приняв станцию, работал по-прежнему самоотверженно, вот только почему-то на руководящие посты проводил в основном опять же не атомщиков, а бывших работников тепловых станций. Считал, видимо, что атомной станцией могут прекрасно руководить и те, кто практически ничего не смыслит в атомной энергетике. Впоследствии это его убеждение обернется бедой для всей страны…

Николай Фомин, заместитель главного инженера по эксплуатации, пришел на станцию по рекомендации Брюханова. Электрик по образованию и опыту работы, пришел в Чернобыль с Запорожской ГРЭС. Улыбчив, белозуб, темные глаза постоянно восторженно блестят. Очень работоспособен, исполнителен и требователен. Постоянно пребывает в напряжении, как туго скрученная пружина. Импульсивен, честолюбив. Злопамятен. В конце 1985 года Фомин попал в автомобильную катастрофу, в которой повредил себе позвоночник. У него был длительный паралич. Но – могучий человек – Фомин справился с болезнью и вернулся на работу. Правда, прежним он уже так и не стал, чувствовалась с тех пор в нем какая-то заторможенность.

Заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов. Худощавый, седой, взгляд уклончивый и тяжелый. Характер трудный, неуживчивый, злопамятный, очень упрямый. Все реакции – замедленные. До Чернобыля заведовал физлабораторией на одном из предприятий Дальнего Востока. На АЭС никогда не работал. Тепловых схем станции и уран-графитовых реакторов не знал. Говорят, в нем совершенно не были развиты чувство опасности и умение быстро реагировать в критических ситуациях. Зато сильно было развито неуважение к коллегам и правилам безопасности АЭС.

Итак, под руководством этих троих людей в 1 час 00 минут ночи 25 апреля 1986 года начались испытания на Чернобыльской атомной станции. Через сутки этот эксперимент обернется ядерной катастрофой.

Припять. Год спустя

На КПП «Припять» мы приехали как «порядочные» – должным образом одетые, с документами в кармане и исполненные собственного достоинства. Молоденький солдатик открыл нам тяжелые железные ворота – город был обнесен «колючкой» по периметру и попасть в него можно было только через этот военный пост. Солдатик мельком глянул наши документы, буркнул:

– Дозиметры включите, грязно, – и отправился в свою будку.

– А и точно, – весело согласился Шинкаренко. – Приборы надо включить.

Он достал из перекинутого через плечо рюкзака три продолговатых компактных дозиметра и показал нам, как ими пользоваться. Посоветовал:

– Повесьте на пояс, рядом с ножами. Когда будем ходить по чистым местам… ну, относительно чистым, конечно, – усмехнулся он, – прибор будет этак бойко попискивать. А как в «грязь» попадете, он начнет омерзительно выть. Тогда не раздумывайте и прыгайте как можно дальше в сторону, иначе ноги «попалите». Будете потом всю жизнь мучиться.

– Зачем прыгать? – удивился Витька. – Ну, я прыгну от силы на метр, и что?

– А ниче, – охотно пояснил Шинкаренко. – Авось из «пятна» выпрыгнешь. Радиация, она ведь такая: тут – «грязно», а на метр в сторону – уже почти «чисто», пятнами лежит. Ну а коли не выпрыгнешь, прыгай снова, еще дальше. Лучше попрыгать недолго зайцем, чем всю жизнь потом хромать. К тому же с «попаленных» ног кожа потом облезать будет, нарывы пойдут… Тебе это надо?

– Не надо, – послушно согласился Витька.

– Вот и прыгай, – кивнул Шинкаренко, – здоровее будешь.

Так, постигая «Курс молодого сталкера», мы пешком дошли до симпатичного многоэтажного дома на окраине Припяти. Наш проводник нажал кнопку, и в квартире радостно зачирикал «звонок-птица», такие были модны еще в начале 80-х.

– Ого, так тут и электричество есть в городе? – удивился Витька.

– А то ты не слышишь? – улыбнулся Шинкаренко.

Тут только я поняла, что меня смущало с самого первого момента нашего въезда в Припять: над городом радостно и разудало голосило киевское радио.

– В восемьдесят шестом, идиоты, зачем-то замкнули напрямую все «колокольчики» в городе, – объяснил Володя, – С тех пор орет, проклятущее, с шести утра до поздней ночи.

– Кто замкнул? – ошалело поинтересовалась я.

– А бес его знает, – пожал плечами Шинкаренко. – Говорю же – идиоты. Их тут тогда мерено-немерено было, всех мастей и размеров. Эй, Салмыгин! – он постучал в дверь кулаком. – Открывай ворота! Разве так гостей встречают, дикий ты человек?

Дверь нам открыл бородатый мужчина в очках.

– Саша, – представился он, – Салмыгин. Местный фотограф.

– И портретист, – добавил Шинкаренко. – Художник. Летописец наших времен и народов.

– Обедать будем? – не обращая внимания на его «подколки», поинтересовался Салмыгин. – Я тут стол накрыл…

– Обедать!.. – фыркнул Володя. – Ужинать будем, чудила! Девятый час вечера! Пока ехали, переодевались, снова ехали, пока проверки эти…

– Там Шурик пришел, – сообщил ему Салмыгин. – И Самотесов обещал зарулить.

– Отлично, – кивнул Шинкаренко. – Значит, поужинаем и пойдем в бассейн.

– Куда? – потерянно спросил Витька.

– В бассейн.

– Зачем?

– Купаться. Или у вас там, на «чистой» земле, в бассейн еще за чем-нибудь ходят? – ухмыльнулся Шинкаренко. – Может, мы отстали от жизни?

– Не, у нас тоже купаются, – покивал головой Витька, – Но ведь… радиация?

– То-то и оно, что радиация, – согласился Шинкаренко. – Сие означает, что каждый вечер надо от нее тщательно отмываться. Можно под душем стоять – полчаса, минут сорок. А можно в бассейн пойти поплавать, все веселее. Шурик там, в бассейне, хозяйствует. До «войны» он тренером был по плаванию. Теперь весь бассейн его. Живет он там.

– И много в Припяти таких… жильцов?

– Не, – мотнул головой Володя, – мало. Человек пять, может − шесть.

Шурик оказался веселым и доброжелательным человеком. Худенький, подвижный, он радостно поздоровался с нами и тут же принялся усаживать за стол. А стол, как говорится, ломился…

Только мы расселись, как раздался новый звонок в дверь.

– О! – радостно отправился к двери Шинкаренко. – Самотес пожаловал! Сейчас споем.

– Сережа Самотесов – местный бард, – объяснил нам Шурик. – Пишет песни про Зону. Хорошие песни. Он тут с самого начала, с аварии. Работал шофером на дезактивации. Потом однажды в программе «Время» увидел, как его грузовик «захоранивают»… ну, закапывают в специальную бетонную яму, в «могильник», и рассказывают, что эта машина на работах в Чернобыле получила почти двадцать смертельных доз – по человеческим меркам…

– Ага, сижу я, значит, и думаю: а сколько же тогда я здесь получил за это время? – подхватил вошедший в комнату высокий, крупный, похожий на русского богатыря мужчина с гитарой в руках. – Видать, пора тебе помирать, Самотесов!

– Но не помер же, – буркнул примирительно Шинкаренко, наливая богатырю водки. – Живи, брат, и дальше.

Водка была разлита по стаканам и наступила пауза.

– Давай, Серега, – наконец нарушил повисшую над столом тишину Шинкаренко.

Самотесов взял гитару. Мы были уверены, что споет он сейчас про Зону. Но через секунду сосредоточенно и очень слаженно четверо «сталкеров» грохнули розенбаумовского «Камикадзе».

 
Я по совести указу
Записался в камикадзе,
С полной бомбовой загрузкой
Лечу.
 
 
Весь мой долгий путь – до цели,
Той, которая в прицеле,
И я взять ее сегодня
Хочу.
 
 
Рвутся нервы на пределе,
Умирать – так за идею!
И вхожу я в свой последний
Вираж…
 

Они пели это так, что у меня мороз пробежал по спине. И глаза – я не могла смотреть в их глаза, такими они стали горячечными и полными боли.

 
Есть резон своим полетом
Вынуть душу из кого-то
И в кого-то свою душу вложить.
 
 
Есть резон дойти до цели
Той, которая в прицеле, —
Да потому, что остальным надо жить!..
 

Мужики вложили в эту песню свой смысл, и слушать их было страшно. «А ведь они все здесь – обречены, – поняла я вдруг. – И знают об этом…»

Хроника Чернобыля

Эксперимент продолжался. В 1 час 00 минут ночи 25 апреля 1986 года оперативный персонал станции приступил к снижению мощности реактора № 4.

В 14 часов 00 минут была совершена первая грубейшая ошибка – была отключена система аварийного охлаждения реактора (САОР). Основание для отключения было выдвинуто на первый взгляд логичное: надо было исключить возможный тепловой удар при поступлении холодной воды из емкостей системы аварийного охлаждения в горячий реактор. Но ведь в случае максимальной проектной аварии в активную зону все равно пойдет холодная вода! И лучше подать холодную воду в горячий реактор, чем оставить раскаленную активную зону без воды. Эти 350 кубометров аварийной воды из емкостей САОР, через несколько часов, когда начнется разгон на мгновенных нейтронах, сорвет главные циркуляционные насосы и реактор останется без охлаждения, могли бы спасти положение и погасить паровой эффект реактивности, самый весомый из всех. Взрыва удалось бы избежать.

Но Фомин отдал приказ, и этот приказ персоналом станции был выполнен. Почему? Вопрос сложный. Скорее всего, потому, что атомный реактор в те годы воспринимался эксплуатационниками как аппарат чуть посложнее самовара.

Успешная работа АЭС в течение 10 лет способствовала полной уверенности работников станции: с реактором просто не может случиться ничего серьезного. Он не подведет!

По требованию диспетчера Киевэнерго в 14 часов 00 минут вывод блока из работы был задержан. Эксплуатация энергоблока в это время продолжалась с отключенной системой аварийного охлаждения реактора – грубейшее нарушение технологического регламента!

В 23 часа 10 минут снижение мощности было продолжено. Начальником смены четвертого энергоблока в это время был Трегуб.

В 24 часа 00 минут Трегуб сдал смену Александру Акимову, старший инженер управления реактором (СИУР) сдал смену Леониду Топтунову.

В соответствии с программой испытаний выбег ротора генератора предполагалось произвести при мощности реактора 700–1000 МВт. По правилам, такой выбег следовало производить в момент глушения реактора. В этом случае при максимальной проектной аварии срабатывает аварийная защита реактора (АЗ), она глушит аппарат. Но был выбран другой, катастрофически опасный путь – продолжить эксперимент при работающем реакторе. Почему был выбран такой опасный режим? Это и по сей день остается загадкой…

Так или иначе, испытания продолжались. В ходе испытаний старший инженер управления реактором Леонид Топтунов не сумел удержать реактор на мощности 1500 МВт и провалил ее до 30 МВт тепловых. Началось отравление реактора продуктами распада. Это было начало конца…

За столом посидели недолго, затем отправились в бассейн. За окнами к тому моменту уже совершенно стемнело. Несмотря на наличие в городе электричества, уличные фонари не горели и вокруг была темнота. Темнота полная, беспросветная, такая, наверное, бывает только в мертвых городах, где не светится ни одно окно, где никто не живет уже много месяцев.

Идти до бассейна надо было почти через весь город, и мы ковыляли, все время спотыкаясь в кромешной темноте. Отчего-то было не по себе. Казалось, город смотрит на нас, следит тяжелым взглядом за непрошеными гостями.

– Эй, журналисты! – окликнул откуда-то из темноты Шинкаренко. – Душа в пятках?

– Есть немного, – согласились мы.

– Задействуем туристический вариант номер один, – решил наш проводник. – Закуриваю…

Вспыхнул и погас огонек зажигалки.

– Видите свет? – Шинкаренко поднял руку вверх и помахал тлеющей сигаретой.

– Видим!

– Идите на огонь папироски, как на маяк. По сторонам не смотрите, все равно ничего не видно, смотрите на огонек. А я буду рассказывать анекдоты, чтобы вы сильно не задумывались ни о чем.

Так мы и шли – за путеводным огоньком сталкерской сигареты и за голосом, без устали рассказывающим нам анекдоты. Кстати, довольно смешные…

Бассейн был как бассейн, обыкновенный, городской – таких много в Питере, в новостройках. Внутри было чисто, все прибрано.

– Нуте-с, кого барменом выберем? – весело спросил Салмыгин, когда мы зашли и огляделись по сторонам..

– Ладно, я побуду барменом, – великодушно предложил Шурик. – Вы купайтесь.

И он действительно отправился в маленькую комнатку с надписью «Кафе» и встал за барную стойку.

– Чай? Кофе? Чего-нибудь покрепче? – услужливо спросил бармен.

– Покрепче бы чего-нибудь! – хором возжелали мы с Витькой.

Ребята рассмеялись.

– Да, с непривычки здесь страшно бывает, – кивнул Шикаренко. – Ощущение такое, что город – это живое существо, которое следит за каждым твоим шагом. Так?

– Так, – откликнулся Витька. – А он… Он какой, город?

– Не бойся, своих не тронет, – успокоил Шинкаренко.

– А чужих?

– С чужими тут может всякое случиться. Только откуда им здесь взяться-то – чужим? Сам видел, запросто на экскурсию сюда не приедешь.

Мы разделись и пошли купаться. Бассейн был большой, пустой, гулкий. Ребята включили музыку, и мы постепенно развеселились. Мы плавали и ныряли, прыгали с вышки, с разбегу бросались в прохладную воду. Потом вылезали и пили горячий кофе, после снова ныряли…

– Эх, хорошо, – жизнерадостно провозгласил Витька, в очередной раз выныривая из глубины вод. – Хор-р-рошо!

– Просто здорово, – усмехнулся вынырнувший рядом Шинкаренко. – А теперь вспомни, что ты находишься за колючей проволокой и вокруг – на сотни километров – нет ни одной живой души, кроме нас. Здесь все умерло…

Я как-то истерично вскрикнула и захлебнулась. Вода показалась вдруг горькой, а наступившая в бассейне тишина – зловещей, пугающей.

– Ладно, – рассмеялся довольный произведенным впечатлением Шинкаренко, – Вылезаем. Кстати, рано еще, детское время… Хотите на экскурсию в Рыжий лес съездить?

– А там что? – с туристическим азартом поинтересовалась я.

– После взрыва очень сильное радиационное облако прошло через этот лесок, и он за сутки пожелтел, хотя был май на дворе. Потом лес превратился в сухостой, но название так и осталось – Рыжий. Там теперь такое место… любопытное, – Шинкаренко помолчал, подбирая слова. – Ну, «водит», морочит… обманное место. И ощущения такие… Не объяснишь, надо самому побывать. Поедем?

– Поехали! – с готовностью согласились мы.