Текст книги "Американский Гулаг: пять лет на звездно-полосатых нарах"

Автор книги: Дмитрий Старостин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Секс на нарах

В тюрьме «Фишкилл» я стал свидетелем совсем уже фантастического эпизода: гомосексуальной свадьбы. Однополые браки разрешены законом лишь в одном американском штате – Гавайи, и нью-йоркским педерастам пришлось довольствоваться неофициальной тюремной церемонией. Выглядело все это тем не менее сногсшибательно. Виновники торжества – негр-жених, одетый в желтое, и латиноамериканец-невеста в розовом трико в обтяжку – прошествовали через весь двор, окруженные плотным кольцом гостей. Известный на всю тюрьму гомосексуалист по прозвищу Зеленоглазый прочитал краткую напутственную речь, после чего молодых осыпали рисом, очевидно, заранее приобретенным в ларьке. Публичных поцелуев и объятий, конечно, не было: надзиратели тут же испортили бы праздник. Зато отыгрались на музыке. Петь во дворе правила не запрещают, и в течение почти двух часов гости-педерасты услаждали слух молодоженов негромким мелодичным пением довольно пошлых песенок на английском и испанском языках. К девяти вечера уже совсем стемнело. Жених и невеста сидели в уголке на скамейке, держась за руки, а чуть поодаль двое оставшихся певцов продолжали самозабвенно тянуть «Mi corazon».[14]14
  Сердце мое» – испанская песенка.


[Закрыть] Если бы не испанский, можно было представить, что эта сцена происходит под утро в какой-нибудь квартире на окраине Москвы: усталые и счастливые новобрачные глядят друг на друга с грустью и нежностью, гости уже разошлись либо кемарят на сдвинутых стульях, и лишь последняя пара бухих упоенно и печально выводит, обнявшись, старинный романс.

Как и на воле, идиллия зачастую длится недолго. В тюрьме «Ривервью» я знал постоянную пару, у которой «брачный союз» принял форму отношений проститутки и сутенера. Рослый и накачанный негр по кличке Дизель хладнокровно продавал своего пассивного партнера всем желающим по весьма низким ценам. Поразительно, но «избранница» Дизеля совершенно смирилась с необходимостью продавать себя за три пакета картофельных хлопьев, из которых ей доставался в лучшем случае один.

В Ривервью говорили, что Дизель инфицирован ВИЧ. Это вполне могло быть правдой. Тюремные власти не отделяют латентных носителей вируса СПИДа от общей массы заключенных. Этим объясняйся паранойя многих арестантов по поводу даже ничтожных порезов и царапин. Трудно сказать, каково число носителей вируса среди 72 тысяч клиентов исправительных учреждений штата. В отношении городских тюрем Нью-Йорка называлась цифра в 20–25 процентов.

Когда в апреле 1996 года я впервые увидел 4-этажный новый корпус Фишкиллской тюрьмы, то обратил внимание на странную надстройку наподобие пентхауза в манхэттенских элитных домах. От обычных жилых блоков ее отличала лоджия, забранная мелкой решеткой. От старожилов я узнал, что наверху находится специальный блок для больных СПИДом в последней стадии, когда их уже необходимо изолировать по медицинским причинам. Эти люди полностью лишены контакта с внешним миром. Из заключенных к ним имеют доступ только санитары, которым за дежурства в специальном блоке предоставляется право на отдельные камеры и некоторые другие льготы.

В принципе, уголовное законодательство штата Нью-Йорк предусматривает процедуру актировки неизлечимо больных заключенных. На практике же это делается лишь в единичных случаях. К тому же статья 259-R, в которой говорится об актировке, предписывает немедленное водворение обратно за решетку тех, кто стал выздоравливать.

Что же остается тем заключенным, которые не желают или брезгуют пользоваться услугами тюремных педерастов? Полное безразличие к вопросам пола выказывают лишь немногие, в основном пожилые или очень религиозные арестанты. Уделом большинства становится фантазия, объекты которой бывают подчас самыми неожиданными.

Еще в манхэттенской тюрьме «Томбс», а потом и на острове Райкерс меня удивляло, что там довольно много надзирателей-женщин, как правило молодых.

Тогда же мне довелось услышать первые тюремные истории, повествующие в цветах и красках об интимных связях этих женщин с заключенными. В принципе, это не казалось совсем уж невероятным: охранники городских тюрем Нью-Йорка вербуются из того же человеческого материала, что и их клиентура. Некоторые тюремщицы-негритянки знают своих «подопечных» с детства, когда они были соседями по какой-нибудь многоэтажке для малоимущих в Гарлеме или Северном Бруклине.

Несколько более сомнительными казались мне рассказы о надзирательницах, предлагавших себя за деньги. На остров Райкерс довольно легко проникала любая контрабанда, и некоторые «крутые» заключенные действительно держали в хитрых тайниках 50– и 100-долларовые купюры, а иногда даже золотые кольца и часы. Но с учетом относительно высоких зарплат городской тюремной охраны (50–60 тысяч долларов в год) маловероятно, чтобы какая-нибудь надзирательница решилась на такой опасный приработок. Скорее бы она занялась контрабандой наркотиков: на них наживалось довольно много надзирателей обоего пола. Правда, время от времени кого-то из них ловили. Так что истории о том, как «две мусорши-сучки», работавшие в ночную смену, пробирались втихую в камеры состоятельных арестантов, можно наверняка отнести к разряду небылиц.

Самое удивительное, что эти байки перекочевывают и в тюрьмы, подчиненные администрации штата. А там между надзирателями, выходцами из белых городков, и заключенными, в большинстве своем неграми и латиноамериканцами из нью-йоркских гетто, огромный культурный барьер, и ни о каких «неуставных» отношениях и речи быть не может. До некоторых зеков это не сразу доходит. Они околачиваются почем зря рядом с постом охраны, дожидаясь, когда заступит на дежурство приглянувшаяся им надзирательница. Хорошо еще, если эти незадачливые обожатели ограничиваются умильными взглядами или не в меру частыми вопросами о настроении и самочувствии, воспринимаемыми в США как формальность. Но иные горе-влюбленные незаметно для себя становятся чересчур назойливыми и потом долго удивляются, почему же их отправили в карцер и бьют там.

В тюрьме «Фишкилл» был случай, когда заключенный-психопат бросился на надзирательницу, проводившую ночной обход барака, и попытался ее изнасиловать. Все произошло настолько быстро, что женщина не успела даже «выдернуть чеку» – специальное кольцо надзирательской рации, с помощью которого вызывают подмогу. Психа стащили с нее сами зеки, опасаясь, очевидно, повального избиения всего блока тюремным спецназом или обвинений в соучастии. Кто-то, может, и о досрочном освобождении подумывал. Что стало с несчастным безумцем, я не знаю: вообще, за такое гарантирован новый срок, да еще и калекой могут оставить «в порядке самозащиты».

После этого инцидента в Фишкиллской тюрьме запретили показ видеофильмов с эротическими сценами. Реакция вполне типичная: точно так же из блоков убрали тостеры, после того как кто-то во время драки на кухне схватил тостер за шнур и начал им орудовать, как кистенем. У многих надзирательниц развилась паранойя: в самых невинных действиях заключенных они начали видеть сексуальную подоплеку и принимать карательные меры.

Моего знакомого грузина одна такая особа чуть было не отправила в карцер лишь за то, что он ночью в душном бараке сбросил во сне одеяло, открыв для обозрения свои расстегнутые подштанники. Хорошо еще, что за него заступился второй надзиратель, мужчина. Другому нашему соотечественнику, москвичу, повезло меньше: его на 30 дней лишили прогулок и ларька за то, что он в одних трусах поднялся с койки получить письма, которые в тот день разносила женщина. Один пуэрториканец попался на том, что за спиной тюремщицы сочно выразился на испанском по поводу ее прелестей. Оказалось, что надзирательница изучала в школе испанский язык и, видимо, знала достаточно, чтобы понять, что говорится и о каких частях тела.

Полагаться на языковый барьер вообще рискованно. В тюрьме строгого режима «Грин Хэйвен» двое русских арестантов озабоченно обсуждали в присутствии надзирательницы, как надежнее спрятать в подсобке для электриков только что с большим риском изготовленный самогонный аппарат. На следующее утро аппарат из подсобки исчез: тюремщица была польского происхождения и сразу смекнула, какую именно «машину» они имели в виду.

Женщины в нью-йоркских тюрьмах не обязательно носят серую надзирательскую форму. В тюремных коридорах часто можно встретить их в вольной одежде. Это административные работники, учительницы, продавщицы ларьков, медицинский персонал – «вольняшки». Каждую заключенные провожают долгими скоромными взглядами. Обмениваться комментариями начинают лишь после того, как объект их тайных вожделений отойдет на значительное расстояние. За непристойный возглас или откровенный жест в сторону тюремной сотрудницы наказывают еще суровее, чем за приставание к надзирательнице. Вероятно, тюремные власти опасаются, что оскорбленные и перепуганные «вольные» могут возбудить многомиллионный иск против департамента исправительных учреждений – за отсутствие бдительности в отношении сексуальных домогательств.

В жилом блоке «М» тюрьмы «Фишкилл» сидел заключенный-неф по фамилии Стюарт. Этот однофамилец шотландских королей некоторое время спал в соседнем с моим отсеке и доводил меня порой до умопомрачения ночными разговорами и пререканиями с самим собой. Конечно, не я один знал о его помешательстве: господин Стюарт еще любил разгуливать по умывальной комнате в чем мать родила, иногда для разнообразия надевая на руки белые носки. Для меня было загадкой, почему его не поместили в специальный психиатрический блок. Старожилы объясняли, что Стюарт каждую неделю посещал тюремного психиатра, пожилую женщину китайского происхождения. Китаянка прописывала ему лекарства и этим ограничивалась, очевидно, считая безумие Стюарта неопасным для окружающих. Жизнь, впрочем, скоро поставила все на свои места.

В один прекрасный день Стюарт явился на свой обычный психиатрический сеанс. После нескольких рутинных вопросов китаянка принялась делать какие-то записи в его медицинской карте и заполнять бланки необходимых рецептов. Поглощенная этим кропотливым трудом, психиатр и не заметила, как сидевший напротив пациент медленно расстегнул брюки и принялся мастурбировать, не сводя с нее глаз. Возможно, китаянка склонна была считать свой почтенный возраст надежной гарантией против каких-либо поползновений. В опрометчивости этого вывода ей пришлось убедиться, когда заключенный Стюарт, дождавшись кульминационного момента, встал во весь рост и вплотную приблизился к столу. Масштабы нанесенного ущерба точно неизвестны: по одним данным, пострадали лишь медицинские бумаги, по другим – незадачливая китаянка и сама попала в зону поражения. Так или иначе, из клиники Стюарт не вернулся. Я видел только, как два надзирателя быстро и ожесточенно побросали в мешок его барахло.

Конечно, далеко не все заключенные видят в вольной медработнице или учительнице лишь объект своего либидо. Многие арестанты годами не слышат ни единого слова жалости или участия, тяготятся постоянной необходимостью скрывать свою боль, чтобы не показаться слабыми. Такие люди готовы месяцами льстить и угождать даже самой невзрачной вольной женщине, лишь бы только получить в ответ ласковую улыбку или несколько сочувственных слов. В Фишкиллской тюрьме летом 1996 года преподавала арифметику молодая и довольно миловидная девушка, учительница из близлежащей средней школы. Она устроилась подрабатывать на время каникул и не привыкла еще относиться к ученикам-зекам с постоянным презрительным раздражением. В классе, где почти все были ее ровесниками, учительницу совершенно боготворили. В конце августа, вернувшись в свою школу, она прислала самому прилежному ученику и воздыхателю из зеков коротенькое дружелюбное письмецо. Адресат, вне себя от восторга, таскал его по всей зоне и демонстрировал друзьям и знакомым, бережно придерживая за краешек.

Многие одинокие арестанты мечтают завести роман по почте. С кем переписываться – вопрос не столь важный. Некоторые разыскивают адреса своих любовниц из прошлого или даже каких-то случайных знакомых. Другие обращаются за помощью к товарищам по заключению. Любое упоминание о жене или подруге во время коллективного тюремного трепа почти неизбежно влечет за собой чей-нибудь вопрос: – «А сестер у нее нету?» Предоставить приятелю адрес женщины на воле считается в нью-йоркских тюрьмах одним из самых больших одолжений. Разумеется, адреса дают только людям, в надежности которых нет сомнений, а в тюрьме такие встречаются не часто. Памятуя об этом, некоторые «гнилые» арестанты прибегают к недозволенным приемам: подсматривают обратный адрес на чьем-нибудь конверте или пытаются сунуть записочку в комнате свиданий. Такие дела чреваты очень серьезными последствиями. Одному армянину, который всего лишь подмигнул в комнате свиданий сестре какого-то доминиканца, едва удалось успокоить разбушевавшегося блюстителя семейной чести.

Некоторые заключенные публикуют объявления в газетах, в разделе «Знакомства». Этод метод иногда бывает очень успешным. Женщины, романтически настроенные, жалостливые или просто одинокие, могут охотно начать ни к чему не обязывающий роман на расстоянии. Конечно, многое зависит от того, как объявление составлено. Саша, мой приятель из Риги, отбывавший небольшой срок, напечатал такой текст в эмигрантской газете «Курьер»: «Молодой парень, скоро будет 24. Практически один в этой стране, находится в местах лишения свободы. Хочу найти друзей, способных поддержать в тяжелую минуту».

Урожай выдался неплохим: четыре письма в первую же неделю. Откликнулась женщина 45 лет, недавно приехавшая в США, одинокая и сочувствующая Сашиному горю. Второе письмо также содержало слова утешения: его прислал пожилой мужчина, прихожанин нью-йоркской православной церкви, обещавший молиться за Сашино скорейшее освобождение. Третье письмо было очень игривое, от девушки, живо интересовавшейся, что Саша любит носить, на чем ездить и где отдыхать. Мадемуазель, судя по всему решила, что ей улыбнулось весьма перспективное знакомство с крутым авторитетом.

Одновременно с ее посланием пришел конверт, в который была вложена лаконичная записка: «Я тоже из бригады. Держись, браток!» – и квитанция денежного перевода на 50 долларов. Очевидно, это был уже настоящий «крутой». Возможно, имело бы смысл переслать письмо № 3 отправителю письма № 4, но он, к сожалению, не оставил обратного адреса.

Четыре письма, конечно, далеко не рекорд. Сашино объявление все-таки было достаточно сдержанным. Я знал негра, не пожалевшего денег на 20-строчную клюкву о нежном сердце, благородных устремлениях и вечной любви, которая была напечатана в известном еженедельнике для любителей рэпа. На объявление откликнулись полторы дюжины женщин, многие из которых свои письма надушили, напомадили и разукрасили сердечками. Вместе с разномастными негритянками неожиданно отозвалась одна 17-летняя чешка, очевидно, тоже любительница рэпа. Она жаловалась тюремному адресату на свою скучную и беспросветную жизнь в чикагском жилом комплексе для пенсионеров, где она оказалась вместе со своей бабушкой.

Автор столь успешного объявления вообще был довольно любопытным типом. Джеймс Вильямс, уроженец Багамских островов, отбывал свой третий или четвертый срок за вооруженное ограбление. Внешность у него была совсем не преступная: низенький, кругленький, с постоянно растянутым в улыбке пухлым ртом и маленькими ушками, по форме напоминавшими вареники. Вильямсу, судя по всему, надоело постоянно сидеть в тюрьме, и он решил переквалифицироваться в легального бизнесмена. Так как когда-то он работал помощником швейцара, то без лишних колебаний избрал карьеру могущественного риэлтора. Действовал он очень решительно. Первым шагом мистера Вильямса стало обращение в иудаизм – религию, призванную облегчить ему будущее вхождение в круг гигантов нью-йоркской торговли недвижимостью – Рудиных и Мильштейнов.

Вторым шагом предполагался альянс с состоятельной женщиной, которая стала бы по выходе Вильямса из тюрьмы источником первоначального капитала. Для этого и был затеян проект с объявлением в разделе «Знакомства». Вильямс с гордостью демонстрировал мне аккуратно расчерченный лист, где в графе «Дебет» была указана стоимость объявления, конвертов и почтовых марок, а в графе «Кредит» должны были вскоре появиться суммы денежных переводов и долларовые эквиваленты продуктов, одежды и обуви, которыми снабдят его наивные искательницы нежного сердца за тюремной решеткой. Я с содроганием подумал об участи, уготованной бедной чешке и ее чикагской бабушке.

Однако устремлениям мистера Вильямса не суждено было сбыться. Как выразился бы в этом случае Солженицын, «бодливой корове Бог рогов не дает». Возможно, отвечая на письма, Джеймс не сумел скрыть свои истинные намерения, а может, сработало некое женское «шестое чувство». Корреспондентки мистера Вильямса продолжали переписку, но как-то не спешили с посылками и денежными дотациями. Ему приходилось нести расходы на почтовые марки совершенно без всякой отдачи. Предприятие оказалось убыточным. В отчаянии он разослал всем корреспонденткам просьбы предоставить ему свои фотографии в обнаженном виде – не знаю уж, для личного пользования или для продажи на зоне. От двух или трех негритянок без комплексов он и вправду получил эти поощрительные призы, но другие женщины, в том числе и чешка, шокированные подобным оборотом, писать вообще перестали.

Зачатие на почте

Нью-йоркские тюремные власти, в принципе, не запрещают заключенным получать с воли эротические материалы. На журналы типа «Плейбоя» и «Пентхауза», которые считаются «мягким» порно, можно даже оформить подписку. «Жесткое» порно обычно отправляют в цензуру. Любопытно, что цензорами подобного рода продукции и в Ривервью, и в Фишкиллской тюрьме были католический дьякон и раввин. Злые языки утверждали, что некоторые особенно пикантные издания бесследно исчезали в цензуре, пополняя, очевидно, частные собрания священнослужителей. О достоверности этих слухов судить не берусь.

Тюремная цензура иногда «заворачивает» не только порнографию, но и другие подозрительные изделия. Разумеется, не пропускают в тюрьму монографии по изготовлению взрывчатых веществ, строительству тоннелей и производству алкогольных напитков. При этом в тюремной библиотеке Ривервью я однажды наткнулся на изданный в Англии «Иллюстрированный атлас вин». Некоторые радикальные политические издания тоже отбраковывают. В Ривервью я знал ирландца, который чуть ли не через суд отвоевал у администрации право получать по подписке бюллетень партии «Шинн Фейн», связанной с Ирландской республиканской армией. Существует странный запрет на литературу по черной магии и практическому колдовству. Как говорили когда-то советские диссиденты, прибегая к цензуре, власть косвенно признает свою идеологическую уязвимость.

Проявляя либеральность в отношении эротических изданий, тюремщики, очевидно, исходят из того, что заключенным надо хотя бы каким-то образом сексуально разряжаться. Тем более что бром в нью-йоркских тюрьмах вроде бы в пищу не подмешивают. Чуть не каждый вечер какой-нибудь арестант завешивает простынкой туалетную кабинку и уединяется там с пачкой затрепанных «Плейбоев». Во многих блоках существуют своего рода неформальные клубы любителей эротического чтения, где происходят обмен материалами, продажа и покупка редких и ценных экземпляров, а иногда и совместный просмотр новинок с живым обсуждением их достоинств и недостатков.

Вообще, американские заключенные относятся к сексуальным изданиям с большим пиететом: на тюремном жаргоне их именуют «books», то есть не журналы, а именно книги. Поначалу меня это забавляло, особенно в устах тех зеков, которые никаких книг (в обычном значении) не читают.

В тюрьме «Ривервью» был один пуэрториканец, сидевший за очередную кражу со взломом. Взломщик он был высокой квалификации: спускался, используя альпинистское снаряжение, с крыш многоэтажных домов в окна или на балконы богатых квартир. Этот альпинист Держал потрясающую коллекцию эротических журналов: цветных, черно-белых, американских, английских, немецких, с белыми, азиатскими, негритянскими женщинами во всех возможных ракурсах. Коллекция занимала две объемистые картонные коробки и привлекала многих экспертов и просто любителей.

Пуэрториканец своими сокровищами очень гордился и охотно их демонстрировал. Иногда к нему в отсек приходили даже надзиратели, многие из которых в своей глухомани никогда с подобным ассортиментом не сталкивались. Кроме журналов у него было также внушительное собрание футболок и носовых платков, разрисованных тюремными художниками по приемлемым расценкам. За две-три пачки сигарет изображался один из стандартных сюжетов, наиболее популярным из которых были мужчина и женщина, совершающие половой акт внутри гигантского бокала для шампанского. Иногда у какого-нибудь рисовальщика появлялась оригинальная идея: например, кукла Барби, стаскивающая штанишки с Микки-Мауса. Всю новую продукцию обычно первым делом показывали пуэрториканцу-коллекционеру, которого сосед по бараку, поднаторевший в испанском армянин Менукян именовал «Дон Дрочила».

Хотя большинство заключенных время от времени занимаются мастурбацией, к тем, кто делает это слишком часто и слишком явно, относятся с брезгливостью. Несколько таких типов было в Уотертаунской тюрьме, где администрация расщедрилась на кабельное телевидение, довольно часто демонстрирующее эротические фильмы. Одного беднягу просто выгнали с просмотра за непристойное поведение на глазах у публики. Постоянной мишенью для острот был почтенного возраста кубинец, который любил пробираться к телевизору рано поутру и мастурбировать на аэробику. Впрочем, после 16 лет за решеткой и не такое может взбрести на ум.

Там же, в Уотертауне, сидел один вечно немытый и расхристанный негр по фамилии Чемпион, придурок, которого даже арестанты его расы избегали. За глаза, а иногда и в открытую его называли «crackhead» – слово это означает человека, вконец опустившегося от постоянного курения крэка, низкопробной и токсичной разновидности кокаина. Отличительной особенностью этого типа наркоманов считается постоянное попрошайничество по мелочи. На воле, наклянчив медяков, дозу крэка может приобрести любой бомж. В справедливости этой оценки я убедился на собственном опыте. Стоило мне однажды угостить Чемпиона сигаретой, как он начал подкатывать ко мне по нескольку раз на дню, пока мое терпение не лопнуло, и мне пришлось довольно грубо отказать ему в подачках.

Однажды вечером я курил у себя на койке, листая старый номер журнала «Тайм». В какой-то момент мне послышалось не то покашливание, не то мычание. Я взглянул: у моей койки в просительной позе стоял Чемпион.

– Я же сказал: ничего больше не получишь.

– Да нет, что ты, что ты! Мне курить не надо, спасибо, у меня есть курить. Мне бы вот только две марочки на конверт… Да нет, я не за так хочу, я тебе книжку принес – я знаю, ты читать любишь.

Я взглянул на обложку – оказалось, что это Фукидид, «История Пелопоннесской войны». Переплет был казенный.

– Ты что, из библиотеки ее утащил?

– Нет, нет, то есть ты не волнуйся, я страницу со штампом вырвал, видишь, я же не хочу, чтоб у моих друзей были неприятности.

Никакого приличного чтива у меня в тот вечер не было, и я нехотя взял книгу. Заслонив собой тумбочку, я набрал код своего замка, открыл дверцу и достал две марки, которые он тут же с жадностью схватил.

– Спасибо тебе, Россия, спасибо, – забормотал опять Чемпион, – ты понимаешь, мне же для важного, для важного дела: я ребеночка, беби завести хочу.

Я особенно не вслушивался, думая, что эта личность ищет только предлога стрельнуть сигарету. Но Чемпион шакалить не стал и ретировался, продолжая на ходу что-то говорить.

В 10.30 вечера в бараках Уотертауна погасили свет. Стихли крики и гоготание, и в тусклом свечении синих ночных лампочек, словно по коридору плацкартного вагона, лишь изредка проплывали между койками силуэты тех, кто еще не спал. В одном из этих фантомов я узнал Стивена Когана: его гигантская фигура была заметна еще издали. У нью-йоркского еврея Когана были российские корни. Он утверждал, что один из его предков благодаря росту был зачислен в Преображенский полк, оказавшись едва ли не единственным гвардейцем иудейской веры. Самого Когана взяли на нелегальной торговле оружием. При этом полицейский спецназовец, пытавшийся отключить его ударом кулака в живот, сломал себе руку: на Когане оказался бронежилет. Когану впаяли еще и за нанесение увечья полицейскому, и он чудом отделался сроком в четыре года. Защищал его адвокат Барри Злотник, который впоследствии представлял и Вячеслава Иванькова (Япончика).

В Уотертауне Когану не повезло: его соседом снизу оказался не кто иной, как нарком Чемпион. Коган постоянно по этому поводу бранился, но сделать ничего не мог: в нью-йоркских тюрьмах охрана, а не заключенные, решает, кому где спать.

– Ты представляешь, что этот павиан сегодня выкинул?. – начал Коган горячим шепотом. – Ты ведь ему марки продал, да?

– Да, а что он с ними сделал?

– Сейчас узнаешь. Я лежу у себя на втором ярусе, слушаю плейер, расслабляюсь. И тут смотрю, он достает фотку жены, кусок целлофана какого-то и скачет в нужник.

– Так у него жена есть?

– Да, жена не жена, сучка какая-то, он мне уже сто раз ее фото совал. По виду похоже, что тоже с крэка не слезает, – худая как жердь, под глазами круги, двух зубов нету. Но пишет ему часто. Ну так слушай. Минут через пять этот поц возвращается со своим целлофаном, заворачивает его в бумагу, кладет в конверт и адрес пишет.

– А что в целлофане-то было?

– Я сам, дурак, спросил от нечего делать… Лучше бы не спрашивал, теперь всю ночь на блевоту тянуть будет. Он, оказывается, надрочил в целлофан и теперь это дело жене отправляет! Ну представь себе, а? Говорит, написал ей, что ребенка от нее хочет, а трейлеров в этой зоне нету. Вот и придумал выход из положения.

– Ты ему скажи, чтобы экспресс-почтой послал, – засмеялся я.

– Тебе шутки, а я, между прочим, с ним должен почти что в одной кровати спать, – буркнул Коган. – Дожил, называется… То ли дело на Райкерсе: сидишь в одиночке, как король.

Спустя три недели я вернулся из столовой в сильном раздражении. В Уотертаунской тюрьме было много чаек, и я иногда бросал им остатки хлеба. В этот раз меня засек надзиратель, не преминувший вручить мне «ticket» – штрафную квитанцию. Оказалось, что я нарушил режим сразу по двум пунктам, совершив «мусорение» (в прямом смысле) и «разбазаривание государственной пищи». Мне предстоял вызов к сержанту и, по мнению знающих зеков, наряд по очистке стен бараков от птичьего помета.

Я и не заметил, как передо мной возник Чемпион. Он был вне себя от радости, смеялся как ребенок и чуть не бросился меня обнимать.

– Получилось, сработало! Никто не верил, а теперь вот – нате, посмотрите! Письмо только что от жены пришло, поздравляет меня, пишет, что забеременела. К лету будет у нас беби! Вон как, и без меня, то есть без трейлера, обошлось!

Вокруг Чемпиона собралось еще несколько заключенных, которым он, путаясь и размахивая руками, продолжал выкрикивать свою историю. Но арестанты лишь угрюмо молчали, может быть, жалея придурка, а может, вспоминая обо всех тех женщинах, которые в это самое время обходятся без них.