Текст книги "Американский Гулаг: пять лет на звездно-полосатых нарах"

Автор книги: Дмитрий Старостин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Вечером того же дня китаец попросил администрацию о переводе в блок «добровольной изоляции». В одиночных камерах этого блока держали заключенных, которым по разным причинам грозила опасность.

Неделю спустя несколько доминиканцев, желавших взять под контроль наркоторговлю во всем корпусе, напали на Эдуардо, порезали ему лицо бритвой и рассекли голову металлическим штырем. После лазарета колумбийца некоторое время держали в одиночке, затем перевели в другую тюрьму. Как мне передавали, там он был лишен всякой поддержки со стороны прочих колумбийцев, которые считали Эдуардо беспредельщиком, если не прямо сумасшедшим. Эдуардо попытался опереться на пуэрториканскую банду «Латинские короли». Войдя к ним в доверие, он получил в кредит партию героина, продал ее, но отказался расплатиться и был ими убит.

Колумбийцы в Фишкиллской тюрьме считали конец Эдуардо закономерным. Эрберто из Кали говорил мне впоследствии: «Так бывает со всеми негодяями, которые в тюрьме начинают вести себя вызывающе и бравировать тем, что они, мол, из страны Пабло Эскобара». Интересно, что после того как в Фишкилл поступили известия об обстоятельствах гибели Эдуардо, его соотечественники в тюрьме начали отрицать, что он вообще был колумбийцем. На вопросы любопытных они отвечали расплывчато: «Да, был тут, кажется, такой… индеец из Перу или Эквадора, я точно не помню…»

Отрицание это было тоже своего рода убийством. Латиноамериканцы вне связи с родной страной существования человека не мыслят.

В 1991 году я некоторое время был продавцом в магазине на Мэдисон-авеню. Работали там в основном иммигранты из России и из Доминиканской Республики. Я хорошо помню, как были поражены доминиканцы, услышав, что их российские коллеги называют США «нашей страной», а Джорджа Буша – «нашим президентом».

Одна доминиканка, наивная и добродушная толстушка по имени Марисоль, даже попросила меня объяснить ей все это. Я, стараясь оставаться объективным, подтвердил, что действительно многие иммигранты из России так мыслят и что в русских иммигрантских газетах «наши хоккеисты» – это «Нью-Йорк Рейнджере», а «наше Министерство обороны» – Пентагон! Рассказал я и о том, что встречал семьи, где родители учат детей говорить только на английском языке, хотя сами им свободно не владеют и между собой то и дело перескакивают на русский. «В общем, многие из наших стремятся к ассимиляции», – заключил я.

Слова «ассимиляция» Марисоль не знала, но с убеждением ответила, что ее страна – это всегда Доминиканская Республика и что она со своим сыном не только говорит по-испански, но весь год экономит, чтобы на летние каникулы отправить его к бабушке и деду в Санто-Доминго.

В тюрьме патриотические чувства латиноамериканцев проявляются с еще большей силой. Многие из них покрывают казенную тумбочку платком, раскрашенным в цвета национального флага. Флаг рисуют также на кожаных ремнях для тяжелоатлетов – единственном в тюрьме предмете одежды, на котором разрешается делать какие-либо изображения.

Особенно ревностны представители небольших государств. Сальвадорцы, к примеру, очень гордятся победой их страны над Гондурасом в 1969 году – войне, которую обычно вспоминают как исторический курьез, так как произошла она из-за результатов футбольного матча между сборными этих стран. Один сальвадорец обиженно надулся, когда я безо всякого злого умысла упомянул о знаменитом разгроме Сальвадора Венгрией на испанском Чемпионате мира 1982 года со счетом 10:1.

Граждане Панамы, государства, которое принято считать скорее каким-то акционерным обществом, с воодушевлением обсуждали возвращение их стране канала и судьбу генерала Норьеги, которому они сочувствовали, как родному.

В Пуэбле так не судят

Заключенных из Центральной Америки и Мексики в нью-йоркских тюрьмах не очень много. Иммигранты из этих стран в огромном большинстве своем – нелегалы. Они, как правило, оседают в штатах, примыкающих к южной границе США. Те из них, кто нарушает закон, там же и отбывают срок. Но некоторые все же умудряются просочиться в Нью-Йорк. Обычно это простые люди, часто малограмотные, из деревень или маленьких провинциальных городков. Садятся они, как правило, за бытовые преступления. У мексиканцев традиционна ситуация совместной выпивки, ссоры и драки на ножах. Довольно часто поводом к поножовщине становятся азартные игры, в частности любимые всеми в Мексике петушиные бои.

Консервативные американские публицисты, обеспокоенные стремительным ростом нелегальной иммиграции из Мексики, любят риторически спрашивать, не доведется ли читателям дожить до открытия корриды на бейсбольном стадионе Yankee. Любопытно, что союзницей этих блюстителей американской культурной чистоты оказывается как раз либеральная политкоррект-ность. Она осуждает с позиции моральных ценностей бой быков, английскую конную охоту на лис и заклание животных на мусульманских и иудейских религиозных праздниках.

Разумеется, что брутальное зрелище петушиных боев в Нью-Йорке поставлено вне закона. Ареной этого спектакля становятся подвалы и складские помещения Бруклина и Бронкса, где вокруг импровизированного ринга собираются подпольные болельщики. Каждый бой продолжается пятнадцать-двадцать минут. Сумма ставок исчисляется тысячами, а то и десятками тысяч долларов, и хороший боевой петух ценится едва ли меньше приличной скаковой лошади. При этом лошадь, проигравшая скачки, может взять реванш на следующих, а с петухами это невозможно. Перед началом боя к петушиным шпорам прикрепляют отточенные бритвы, и проигравший петух зачастую умирает на ринге. Интересно, что храбрых петухов, оставшихся искалеченными после боя, мексиканцы обычно выхаживают, а вот тех, кто, испугавшись, убежал с ринга, безжалостно отправляют в суп.

Так как нью-йоркские петушиные бои проводятся подпольно, под угрозой ареста для организаторов и участников, атмосфера этих зрелищ криминализируется.

Аудиторию составляют почти исключительно мужчины. Постоянно звучат изощренные ругательства. Стычки среди игроков и зрителей возникают по несколько раз за вечер. В Мексике петушиный бой обычно проходит в воскресенье на городской площади, под звуки оркестра народной музыки. Именитые горожане с женами и дочерьми попивают прохладительные напитки за столиками, установленными вплотную к рингу. Прочие зрители, среди которых много празднично одетых крестьян из окрестных деревень, сидят поодаль или стоят.

Хотя размеры ставок тоже весьма значительны (100–150 американских долларов – не редкость), игроки и болельщики стараются вести себя прилично.

Исключение, конечно, составляют случаи обмана или подлога. Мой приятель Лопес, фермер из провинции Пуэбла, рассказывал о случае, произошедшем в его молодые годы в городе Пуэбла. Шпора одного из сражающихся петухов застряла вместе с лезвием в гребне другого. Схватку пришлось остановить. Судья должен был расцепить птиц. Между тем сидевший у ринга зритель заметил, что судья, делая это, умышленно рассек гребень лезвием еще глубже. Очевидно, судью подкупили игроки, поставившие большие суммы на другого петуха. «Malparido![31]31
  Ублюдок, выродок (исп.).


[Закрыть] – закричал зритель. – В Пуэбле так не судят!» Крик возмущения он немедленно сопроводил револьверным выстрелом, и судья упал прямо на ринг. Сторонники противоположной партии открыли ответный огонь из своих стволов. Послышался женский визг, и началось столпотворение. Когда стрельба прекратилась, на ринге и вокруг него остались шесть или семь трупов.

– Полиция, – флегматически заметил Лопес, – даже не появилась.

Женщины кубинского лейтенанта

Среди кубинцев в нью-йоркских тюрьмах большинство составляют так называемые «marielitos», то есть беженцы, приплывшие в США из порта Мариэль в 1979 году, когда Кастро на короткое время открыл границы. Кубинские власти называли их «gusanos» (черви), подразумевая, что это недобитая буржуазия, латифундисты и прочий подрывной элемент. В действительности среди беженцев 1979 года было очень много преступников и психически больных, доставленных под конвоем на суда, уплывающие с Острова Свободы. В разгар «холодной войны» американцы не решились устроить кубинским беженцам фильтрационные лагеря. Даже те, кто прибыл без всяких документов, получили вид на жительство в США. Разумеется, люди преступного склада взялись за дело на новой родине с еще большим энтузиазмом.

Мне приходилось слышать весьма мрачные рассказы о латиноамериканских тюрьмах. Но мрачными они были по-разному. Вероятно, Достоевский был прав, когда говорил, что по состоянию тюрем можно судить о состоянии общества в целом. Например, колумбийские тюрьмы, с приличным питанием и еженедельными «супружескими свиданиями», являются ареной постоянных кровавых разборок между членами конкурирующих картелей. В тюрьмы проникает огнестрельное оружие, даже гранаты. Надзирателей, отказывающихся выполнять требования «авторитетных людей», просто убивают. В колумбийском журнале мне довелось прочесть о записке, переданной надзирателю, который опрометчиво подверг личному досмотру одного из братьев Очоа, знаменитых наркобаронов: «Я хотел бы поставить Вас в известность, что, если Вы погибнете в ближайшие 48 часов, ответственным за Вашу смерть являюсь я. С уважением, Очоа». Надзиратель действительно был убит, а Очоа в тот же день бежал из тюрьмы в мусорном баке, который другие надзиратели по какой-то причине решили не проверять.

В некоторых других латиноамериканских странах, таких, как Венесуэла, надзиратели внутри тюрьмы вообще не появляются, ограничиваясь лишь охраной периметра. Вся территория тюрьмы поделена на фанерно-картонные городки, которые строятся различными бандами и землячествами. В некоторых из них заключенные живут с женами, причем посягательство на чужую жену карается строжайшим образом. У входа в каждый городок стоит охрана с ножами и пиками. Еду заключенным привозят ежедневно в походных кухнях, а вот с лекарствами труднее. Опасно больного или тяжело раненного могут вывезти в госпиталь, остальных же оставляют выздоравливать самостоятельно.

Основная особенность тюрем социалистической Кубы – колоссальная переполненность. Старик из Гаваны, начавший свою криминальную карьеру еще в 50-х годах, рассказывал мне, что в камеры, где при Батисте сидели 30–40 человек, при Кастро набивали по двести. Очереди в отхожее место (отверстие в полу) приходилось ждать несколько часов. Санитарное состояние камеры было неописуемым, а питание – настолько скудным, что без регулярных передач с воли люди просто умирали от голода. Некоторые заключенные пытались своровать съестное у соседей. Если их ловили, то избивали всей камерой до полусмерти или до смерти. Надзиратели ни на какие жалобы не реагировали, а тех, кто настаивал, били. Неудивительно, что старик весьма грубо комментировал расхожие представления других латиноамериканских заключенных о Кубе как о стране, где преступников бережно перевоспитывают. Американскую тюрьму он называл отелем, что, впрочем, не мешало ему регулярно вступать в пререкательства с «коридорными» и «портье», которые сажали его в карцер.

Среди кубинцев в Фишкиллской тюрьме выделялся худощавый энергичный мулат по имени Рикардо, который упорно называл себя марксистом-ленинистом.

Рикардо, он выглядел значительно моложе своих 57 лет, родился в Гуантанамо – городе, ставшем в 50-х годах оплотом революционного движения. В 1958 году Рикардо, когда ему было едва семнадцать, вступил в подпольную группу. Одним из первых его заданий была ликвидация изменника – владельца местного бара, который, войдя в доверие к нескольким коммунистам, выдал их тайной полиции. Рикардо и его товарищи расстреляли предателя из револьверов, когда он поздно вечером закрывал свое заведение. После этого Рикардо вынужден был бежать в горы, где к тому времени уже активно действовали отряды Кастро и Че Гевары. Молодой боец отличился в нескольких операциях, а одной из них, по его собственному признанию, был штурм и разграбление женского католического монастыря. В январе 1959 года Рикардо принял участие в триумфальном входе революционных войск в Гавану. Жители кубинской столицы произвели на него плохое впечатление.

– Все они были за Батисту, а как прослышали, что мы идем, напялили на себя защитную форму и бриться перестали, чтобы вседумали, что они тоже с гор спустились. Правильно Фидель сказал: «Кого поймаем на вранье – наградим так, как он заслуживает. На месте!»

Через несколько месяцев Рикардо вернулся в родной город, где был зачислен в ряды революционной полиции в чине лейтенанта. Вскоре он женился на девушке из приличной семьи, которая родила ему сына и дочь. Но потом в дом Рикардо пришла беда.

Облеченный значительной властью и озаренный ореолом революционного героя, молодой лейтенант пользовался большим успехом у женщин. В скором времени его похождения перешли границы приемлемого даже для Кубы – страны довольно свободных нравов.

В небольшом городе это не могло оставаться секретом. Жена Рикардо переживала измены мужа крайне болезненно, но ее слезы и упреки ни к чему не приводили. За несколько лет у женщины развилась нервная болезнь, приведшая к страшному исходу. Жена Рикардо отравилась, оставив записку, в которой винила мужа во всем случившемся. Я не знаю, была ли в кубинском законе статья, позволявшая в таких случаях уголовное преследование, как в Советском Союзе. По крайней мере, служебная и партийная карьера Рикардо была окончена. Родные от него отвернулись.

Тяжелее всего были его собственные переживания: хотя Рикардо не говорил об этом открыто, тень страдания, омрачавшая его лицо при воспоминании о жене, позволяла предположить, что он ее все-таки любил. После нескольких недель, в течение которых Рикардо, по его признанию, ощущал себя внутри замкнутого круга, лейтенант решился на радикальный способ разрыва с мучительным прошлым. Оставив детей в доме родителей покойной жены, сняв кобуру с табельным оружием, Рикардо в известном ему безопасном месте преодолел ограждение американской военной базы в Гуантанамо и сдался патрулю морской пехоты.

Рикардо долгое время жил в Майами, затем перебрался в Нью-Йорк, где работал в почтовом отделе известной брокерской фирмы «Мэрил Линч». Он неплохо овладел английским языком и женился вторично на американской негритянке. Воспоминания о Кубе отошли куда-то на задворки сознания. Почти отстраненно выслушал он переданные эмигрантами 1979 года вести с Родины: дети его выросли у бабушки с дедом, дочь хочет стать биологом, а сын уже поступил в авиационное Училище и уехал на стажировку в Советский Союз.

Рикардо подумал только, что воевал он не зря: бесплатное образование открывало теперь на Кубе дорогу всем, даже сиротам.

Более насущным был для Рикардо вопрос его собственного выживания в джунглях капитализма. Во время рецессии начала 80-х годов он лишился работы. Банк угрожал отобрать за неуплату процентов его дом в нью-йоркском предместье Йонкерс, приобретенный в кредит. На первых порах положение спасала жена. Обладая, как многие негритянки, хорошим голосом, она исполняла популярные песенки в ресторанах и на небольших концертах, где ей платили какие-то деньги.

Другая сфера занятий приносила жене Рикардо нерегулярные, но более существенные заработки. Она присматривала крупный универмаг, где некоторые стеллажи с продуктами были вне поля зрения кассиров. Подойдя к полке с консервами, которые в американских магазинах любят ставить высокими рядами или пирамидами, женщина обрушивала их на пол и сама падала посреди разлетевшихся жестянок, испуская пронзительный вопль. На ее стоны и крики о помощи сбегались люди, и вызванная приказчиком машина «скорой помощи» с воющей сиреной мчала несчастную в отделение травматологии. Хотя при осмотре никаких ранение у жены Рикардо не обнаруживали, она продолжала громко стонать и плакать, жалуясь на нестерпимую боль в шее и позвоночнике.

Приезжал юрист и составлял иск против магазина В штате Нью-Йорк гражданские дела, как и уголовные, рассматривает суд присяжных. В Йонкерсе и Бронксе, где с женой Рикардо обычно случалось несчастье, большинство жителей – малоимущие негры и латиноамериканцы. Они и оказываются присяжными. Появление в зале суда обаятельной и еще не старой негритянки в гипсовом корсете или воротнике, которая со слезами на глазах говорила о крахе ее вокальной карьеры, производило на присяжных сильный эффект. Даже если вина владельца магазина не казалась неопровержимо доказанной, разве не справедливо было бы обязать этого состоятельного человека поделиться с несчастной женщиной? Некоторые бакалейщики, осведомленные об этой тенденции, предпочитали договориться с юристом потерпевшей заранее и до суда дело не доводить. Компенсационные выплаты в семь-восемь тысяч долларов они воспринимали как неизбежные затраты на данном рынке сбыта, равно как и потери от вооруженных ограблений.

Надолго этих денег, конечно, тоже не хватало. Рикардо необходимо было срочно начать зарабатывать самому. Один его знакомый кубинец иногда ездил в Майами и привозил несколько килограммов кокаина людям, которые его продавали в Нью-Йорке. За эту простую работу курьера знакомый Рикардо получал три-четыре тысячи долларов наличными – деньги, приятно дополнявшие его скромную зарплату продавца жетонов на станции метро. Но бывали случаи, когда отлучиться из Нью-Йорка он не мог и нуждался в помощи дублера. Таким дублером после некоторых колебаний согласился стать Рикардо. Наркоторговля, которую он на Кубе осуждал и по убеждениям, и по долгу службы, среди кубинских иммигрантов в Америке имела даже оттенок какого-то шарма, давала ощущение силы и уверенности в себе. А в таком ощущении Рикардо нуждался.

Несколько лет у Рикардо все шло благополучно. Ему уже доверяли транспортировку значительных партий товара. Взносы за дом в Йонкерсе выплачивались исправно. Жене Рикардо теперь не требовалось тратить время и талант на судебные тяжбы, она увлеклась буддизмом и проводила многие часы за повторением мантры «Ам Ньохо Ринге Кьо», подобно своему кумиру Тине Тернер.

Иногда люди из Майами передавали Рикардо кокаин не в килограммовых пакетах, а уже расфасованный на унции. Как-то раз при получении товара он заметил, что поставщик обсчитался и положил лишний пакет. Для оптовых торговцев тридцать граммов – мелочь, и своей ошибки они так и не заметили. Рикардо, покинув конспиративную квартиру, немедленно извлек лишний пакетик из сумки, а остальное, по обыкновению, положил в багажник машины и отправился в обратный путь.

Наркокурьеры, перевозящие товар в автомобиле, знают, что должны вести машину предельно аккуратно, никогда не превышать скорость и не делать опасных маневров. Это особенно важно, если курьер – латиноамериканец или негр. Полиция штатов, через которые им приходится проезжать, имеет привычку останавливать таких водителей под любым предлогом. Хотя в Америке периодически случаются скандалы по поводу «политики расового профилирования» (иногда активисты даже блокируют шоссе), полицейские так или иначе, продолжают эту практику.

Рикардо, всегда соблюдавший осторожность, в этот раз не удержался от соблазна подзарядиться в долгом пути кокаином из лишнего пакета. В отличие от расслабляющих или галлюциногенных наркотиков, кокаин действительно прогоняет сонливость, но одновременно делает человека более импульсивным, возбужденным и нервно-самоуверенным. У Рикардо, не привыкшего к наркотикам, состояние это проявилось особенно остро.

Уже в Бронксе, почти у самой цели, Рикардо, проигнорировав сигнал «Стоп», выехал на перекресток. Вдруг, к его изумлению, с правой стороны возник облезлый микроавтобус. Несмотря на отчаянную попытку водителя-пакистанца избежать столкновения, микроавтобус со страшным визгом и скрежетом вкатился ему в бок.

Первой мыслью Рикардо было – спасаться. Не обращая внимания на патетические возгласы и причитания пакистанца, который от потрясения забыл английский язык, Рикардо прыгнул к багажнику, выхватил сумку с кокаином и бросился по улице в направлении дома наркодельцов. До него оставалось лишь несколько кварталов.

Примчавшись к порогу, Рикардо забарабанил в дверь, бросил сумку на пол в прихожей и, крикнув, что попал в аварию, стремглав понесся обратно к злополучному перекрестку. Ему не хватило нескольких секунд. Рикардо успел уже вскочить за руль и включить зажигание, когда неожиданно близко заревела полицейская сирена и замигал проблесковый маячок. Уйти от преследователей на полуразбитой машине было невозможно, и Рикардо вынужден был заглушить мотор. Полицейские сразу заподозрили кубинца из-за его крайне взбудораженного вида и немедленно предложили ему проехать в отделение. Только в этот момент Рикардо вспомнил про лишний пакет с кокаином, который так и остался в бардачке. Всю дорогу в участок он ругался про себя и вслух, проклиная судьбу, полицию и собственную глупость. Теперь ему светило уже серьезное обвинение: хранение наркотических веществ.

Спустя двое суток Рикардо вышел из тюрьмы под залог в пять тысяч долларов, который внесла его жена. Положение его было весьма неприятным. Через три недели должно было пройти предварительное слушание, а Рикардо и его адвокат от казны не могли выработать сколько-нибудь внятную версию защиты. Конечно, Рикардо отрицал, что обнаруженный в машине кокаин принадлежал ему, но откуда он мог там оказаться? Тот факт, что сам водитель был «под воздействием», любой судья связал бы с пакетом в бардачке.

Рикардо предложил такой вариант: да, он грешным делом нюхнул немного на вечеринке у приятеля и, когда попал в аварию, убежал за угол в магазин, чтобы выпить воды или сока. Так он надеялся скрыть следы наркотика в крови. Пока он бегал, кто-то (может быть, пакистанец) положил ему в машину пакет с кокаином, чтобы его подставить и изобразить несомненным виновником аварии. Ироническая улыбка, с которой адвокат Рикардо выслушивал эту легенду, повергла кубинца почти в отчаяние.

Рикардо решился прибегнуть к последнему средству: посещению колдуна. Мне приходилось уже писать, что на Кубе весьма распространен синкретический культ «Сантория». К жрецам этого культа часто обращаются люди, которым грозит опасность, поэтому просьба отвратить судебное преследование не вызвала бы у колдуна ни малейшего удивления. Смущение испытывал сам Рикардо, продолжавший считать себя марксистом-ленинистом и воинствующим безбожником.[32]32
  Интересно, что, по утверждениям многих кубинцев, Фидель Кастро постоянно носит магический амулет, который предохраняет его от заклятий, налагаемых на него эмигрантами в Майами.


[Закрыть] В конце концов душевное побуждение взяло верх, как у тех большевистских командиров, которые, если верить Бердяеву, тайно исповедовались у старцев в разгар «красной бесовщины».

Колдун внимательно выслушал рассказ Рикардо, разложил священные раковины и объявил, что клиент должен снова явиться к нему за день до судебного слушания, одетый в белое и обязательно на автомобиле. С собой он должен был принести несколько живых цыплят. Весьма изумленный этими инструкциями Рикардо сомневался, следует ли ему возвращаться к колдуну, но решил идти до конца.

К назначенному дню Рикардо купил красивый белый костюм и одолжил у приятеля дорогую машину, полагая, что обряд требует во всем максимальной торжественности. В корзине на заднем сиденье ехали цыплята.

Едва Рикардо переступил порог «ботаники», как жрец, облаченный в яркие одеяния африканского стиля, схватил его корзину с цыплятами и принялся передвигаться по залу кругами, приплясывая и произнося слова заклинаний. Затем он, как Рикардо и предполагал, зарезал цыплят над алтарем и собрал хлынувшую кровь в специальный ковшик. А вот дальнейшее было для Рикардо полной неожиданностью. Приблизившись к стоящему в благоговейном смирении клиенту, колдун без всяких объяснений вылил ему на голову еще теплую цыплячью кровь. Затем жрец щедро окропил его элегантный белый костюм и объявил, что Рикардо должен вернуться домой, не моясь и не переодеваясь, и что от выполнения этого условия зависит успех всего ритуала. В заключение он надел Рикардо на шею ожерелье из разноцветных бус и приказал носить его, не снимая, пока не минует опасность.

По дороге домой Рикардо старался избегать взглядов других водителей, лица которых искажались ужасом при виде человека с залитым кровью лицом, очевидно, из последних сил управляющего машиной. Больше всего Рикардо боялся, что кто-нибудь позвонит в полицию, и тогда его заберут уже не в тюрьму, а в сумасшедший дом. Но сотовые телефоны в то время были еще мало распространены, а останавливаться у таксофона вечно спешащие нью-йоркцы, очевидно, все-таки не желали. Правда, жена Рикардо при виде мужа едва не рухнула наземь.

Адвокат, встретивший Рикардо в зале суда, сказал ему, что собирается подать стандартный запрос о прекращении дела «за недоказанностью», но должен как юрист предупредить его, что в успех своего прошения мало верит. А вот прокуратура, со своей стороны, собирается просить судью о повышении суммы залога с пяти до пятидесяти тысяч, и вот такую просьбу судья как раз может удовлетворить.

Как это заведено в нью-йоркских судах, представители обвинения и защиты одновременно подошли к судейской кафедре излагать свои предложения. Хотя сидит при этом только судья, а прокурор с адвокатом стоят в просительных позах, такая процедура носит название «bench conference» – совещания на скамье.

Прокурор, ярко описав подсудимого как крупного наркоторговца и преступно халатного водителя, обратился к судье с риторическим вопросом:

– Неужели можно допустить, чтобы столь опасный индивидуум разгуливал по нашим улицам?

– Спокойнее, вы еще не перед присяжными, – буркнул судья и принялся изучать папку с делом.

Адвокат Рикардо едва успел открыть рот, как судья удивленно взглянул на прокурора и спросил:

– А где протокол обыска автомобиля?

– Сейчас, ваша честь, – промолвил прокурор и принялся лихорадочно рыться в бумагах. – Одну минуточку.

Прошла минута, две.

– Э-э, – промямлил прокурор, – вышло какое-то недоразумение. Вероятно, протокол остался у нас в конторе. Разрешите, я позвоню начальнику.

– Прошу заметить, – вмешался оживившийся адвокат, – что уважаемые коллеги не предоставили нам экземпляр этого протокола, как того требует закон.

Когда обвинитель круто развернулся и побежал к телефону-автомату, Рикардо начал понимать, что происходит нечто странное. Прошло еще пятнадцать минут, прокурор вернулся, и у кафедры начался какой-то спор, из которого до Рикардо долетали лишь отдельные фразы: «…due process… rules of evidence».[33]33
  Законное судопроизводство… правила об уликах (англ.).


[Закрыть]

Вдруг судья раздраженно заорал:

– Обвиняемый, идите сюда!

Кубинец, вздрогнув, поднялся с места и двинулся к кафедре. Внезапно Рикардо увидел, что с каждым его шагом на пол сыпятся какие-то шарики. Изумленный, он схватился за ожерелье и почувствовал, что оно порвалось и что на пол сквозь брюки падают заколдованные бусы жреца. Рикардо в ужасе упал на колени и бросился их подбирать.

– Обвиняемый, вы что, рехнулись?! – закричал судья. – Я снимаю с вас обвинение в хранении наркотических веществ. Прокурор, вы, очевидно, не выучили в школе правила об уликах… ужасная, безалаберная работа! Адвокат, объясняйте этим вашим… клиентам, как себя вести в суде. Case dismissed!»[34]34
  Дело закрыто! (англ.)


[Закрыть]

Судья раздраженно стукнул по кафедре молоточком.

– Следующий!

Рикардо с того дня свято уверовал в силу «Сантории» и ее амулетов. Но в конечном счете чудодейственное оправдание сослужило ему недобрую службу. Рикардо был теперь убежден, что может продолжать свой доходный промысел, если только будет регулярно посещать «ботаники» и приносить жертвы богу Шанго, патрону опасных профессий.

Я оказался соседом Рикардо по камере в 1997 году, когда он отсидел уже шесть лет по статье «транспортировка и продажа наркотиков в крупных размерах». Ему оставалось еще как минимум пять: срок Рикардо назначили «от одиннадцати до пожизненного». Досрочная депортация ему не улыбалась: предателю социалистической Кубы путь на родину был заказан.

Днем Рикардо был очень подвижен. Он работал две смены – в школе и в мастерской, бегал трусцой, отжимался, препирался с соотечественниками. Ночью боль настигала его. Рикардо ворочался, кряхтел и что-то говорил во сне. Иногда я видел, как он просыпался и неуверенным, почти стариковским шагом подходил к окну, сквозь которое видны были черные очертания Кэтскилльских гор и извилистая дорога. Сгорбившись, Рикардо простаивал у решетки порой до самого рассвета.

Однажды Рикардо открыл мне, что его мучило.

– Американцы, – сказал он, – недавно сняли запрет на телефонные переговоры с Кубой. Я хочу поговорить с дочерью.

В тюрьмах, подведомственных штату Нью-Йорк, звонить по телефону можно только за счет абонента, причем по заранее зарегистрированному номеру. Зарубежные номера телефонный узел тюрьмы не обслуживает. Ценой больших усилий Рикардо удалось уговорить тюремного капеллана разрешить ему пятиминутный звонок из своего кабинета по прямой линии.

Я был в часовне, когда Рикардо, бледный от волнения, вошел в кабинет и протянул капеллану карточку с кубинским номером. Он забыл закрыть за собой дверь, и голоса из кабинета были мне слышны.

– Кто-то отвечает, но почти ничего не слышно, – сказал капеллан, очевидно, протягивая Рикардо телефонную трубку. – Плохое соединение.

– Алло! Алло! – послышались крики Рикардо. Затем наступило странное молчание, которое прервал вдруг отчаянный, сдавленный возглас кубинца:

– Tu по me reconoces? Soy tu papa!»[35]35
  Ты не узнаешь меня? Я твой папа!


[Закрыть]

Я помолился Богу, чтобы дочь Рикардо не повесила трубку. Она ее не повесила. Мне стыдно было прислушиваться к тому, что донеслось из кабинета потом, и я отошел в дальний угол часовни, где из застекленной ниши скорбным и нежным взором смотрела на меня Богоматерь Милосердия – покровительница Латинской Америки.