Текст книги "Найти родник"

Автор книги: Дмитрий Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Это очень добрый Человек. Он желает нам всем истинной свободы, большой любви, настоящего счастья. Мира и спокойствия, здоровья и благоденствия каждому и всем!.. Зачем тебе Колдун?

– Хочу попросить немного счастья, – опять попытался сыронизировать я.

И снова Светлая не отреагировала.

– Ты – Инспектор Порядка. Чем ты занимаешься?

Я сдержал невольную улыбку: детский вопрос!..

– Охраняю людей, ловлю преступников…

– А зачем?

– Что?..

– Зачем ловишь?

Пушистый миндаль постреливал в меня насмешливыми искорками, но голос был ровен и строг.

– Чтобы наказать за преступление, – я тоже старался оставаться серьезным, недоумевая: розыгрыш или нет?

– Глупо, – спокойно сказала Светлая. – Ведь они уже и так наказаны.

– Кем?! – я в который раз оказался сбитым с толку.

«Екэлэмэнэ! Да сколько же можно из меня дурака делать?!.. Для этого что ли оставили? Ну нет, больше я вам не дамся! Шалишь, красавица!..»

– Людьми, – теперь Она выглядывала из-за моего плеча, чуть склонив голову набок.

Смеялись только ее глаза, и лишь неуловимый мираж улыбки коснулся персиковых губ.

Я не стал пытаться разгадывать ее шарады, а вместо этого решил вернуться к началу разговора еще потому, что индикатор «щупа» начинал светиться каждый раз, как рука Светлой невзначай приближалась к нему.

– Где же мне найти Колдуна?

– Не ищи его, – тряхнула Она солнечным костром волос, – это тоже глупо.

– И все-таки? – я настаивал, уже ни на что не надеясь.

Но Светлая лишь покачала головой. Глаза перестали смеяться.

– Ты странный, Инспектор. Разве можно поймать собственную тень? Долгой жизни!..

Она шагнула назад и вдруг улыбнулась той самой улыбкой, из сна!

– Три части образуют целое. Запомни, Инспектор! Одна у тебя уже есть…

Она сделала еще шаг и растворилась в плотном кольце танцующих «сиртаки». Я поискал глазами – бесполезно! – везде молодые, стройные, полуобнаженные тела, буйное разноцветье туник, азартный блеск глаз, разгоряченное дыхание.

– Шеф, – дернул меня за рукав капрал, – она уд-драла?

– Кто? – я непонимающе посмотрел на него.

– Ну, эта п-путанка? Да? – он гаденько захихикал. – Вот с-стерва!

В следующий миг я сгреб его за шиворот и поволок к выходу, как нашкодившего щенка. Кулаки чесались неимоверно, ярость хлестала через край. Я просто боялся, что не выдержу и начну бить его прямо в баре. Состояние было более чем странное: я словно раздвоился, наблюдая за собой со стороны и удивляясь своим поступкам, но почему-то не вмешиваясь. «Щенок» слабо трепыхался и бубнил что-то жалобно-оправдательное.

Возле машины я поставил его по стойке «смирно», открыл заднюю дверцу и дал этому сопляку хорошего тумака, так что он моментально очутился в кабине джипа.

Раздвоение тут же кончилось, ярость угасла. Я сел на водительское место и неспеша закурил.

«Чертовщина! О каких еще трех частях говорила Светлая?!.. Но в общем-то я оказался прав: оставили меня не просто так! – откуда-то вдруг приплыла мысль, что все это очень смахивает на классическую «тройную» проверку, устроенную Иванушке-дурачку при его поисках некоего материализованного воплощения мещанского счастья, а нашедшего нечто совсем другое. – Но я-то не для себя ищу… по-моему… и не счастье вовсе!.. Ну вот, чем дальше, тем больше запутываюсь в этом мире! А может Колдун путает?.. Тогда получается, что и Стойкий, и Светлая – он сам в разных обличьях?!.. Чушь! Такая трансформация личности бывает только у душевнобольных – это же начальный курс массовой психологии, второй семестр Школы… Колдун – псих?!.. Тоже бред: шизик никогда бы не стал живой легендой, тем паче – политическим лидером…»

Я выбросил окурок и посмотрел на капрала. Мальчишка свернулся калачиком на сиденье и тихонько посапывал в обе дырки.

«Напатрулировался!.. Тоже ведь, если подумать, сволочь из начинающих, а жалко!»

Включив двигатель, я развернул джип и медленно поехал по вечереющим улицам в Управление. Сдавать дежурство…

* * *

– Не зажигай свет! – сказала Она из глубины комнаты.

Странно, но я даже не удивился, будто знал, что Она здесь.

– Есть будешь?

– По-моему, в холодильнике пусто. Я забыл зайти в магазин.

– Я приготовила курицу в духовке и сварила грог. Подойдет?

Светлая поднялась с кресла, включила телевизор, прошла мимо меня, застывшего столбом посреди комнаты, на кухню. И снова, как в клубе, что-то жаркое, сильное ткнулось в грудь, лизнуло горячим шею и пропало. И от этого дружеского толчка вновь наплыло воспоминание из сна.

«Всадница!.. Легкая и быстрая!.. Почему не слышно, как она ходит? А может все это – сон наяву?.. Нет! Это было бы слишком жестоко! Жестоко?!.. Э-э, брат, похоже, ты превращаешься в пластилин. А ну, соберись! Ты должен получить от нее информацию о Колдуне: она твоя спасительная ниточка, оборвется – пропадешь! Включай «щуп»!..»

И тут снова возникло то странное чувство раздвоения, что и в «Элладе», только гораздо ярче и объемней. Причем теперь «второй» не просто наблюдал за «первым», но каким-то непостижимым образом старался подавить желание подготовить «щуп» для работы. На миг мне даже показалось, что расщепление произойдет буквально.

С трудом я все же заставил себя достать прибор и сделать необходимую перенастройку, но нажать кнопку я уже не смог и положил «щуп» на книжную полку.

Раздвоение тут же кончилось.

«Ничего… Может хватит одного разговора, спокойного, без нажима? Ведь Она сама пришла, значит, есть о чем побеседовать или…»

– Поставь, пожалуйста, кресла поближе, – Светлая вкатила столик с грудой тарелок и тонким античным кувшином.

Бьюсь об заклад: этой посудины у меня никогда не было!

Мы сели. Бокалы с янтарной пахучей жидкостью встретились со звоном. Время исчезло. Потом как-то незаметно растворилась вся комната. В круге неяркого света – только мы, наши глаза, губы, руки…

Боже! Как же все было вкусно, непривычно и… приятно! Мы выпили весь грог и нисколько не опьянели, съели курицу до последней косточки и пошли на кухню готовить еще. Мы говорили обо всем, смеялись, шутили, подначивали друг друга. Были забыты и «щуп», и телевизор, и Порядок, и Колдун, и само время отдыхало, пушистой кошкой свернувшись в кресле. И когда, наконец, тот странный, сильный жар будто влился в меня, насытив, встрепенув каждую клеточку, каждый нейрон, каждый мускул, я воспринял его, как что-то родное, давно знакомое, необходимое.

«Вторая!..» – гулким эхом отозвалось внутри.

А потом была тишина, ночь и мы…

Дух

Джип взвыл с надрывом и замер у входа на центральную аллею Площади. Собственно, никакой аллеи не было, как не было и сквера. Теперь это была действительно ровная, в полквадратных километра площадка, заполненная ворчащей и пузырящейся, невероятно плотной людской массой.

Жара снова вышла на промысел. Она голодной гиеной перебегала по улицам, обгладывая трусливые хвосты теней. Я распахнул дверцу и сел боком, свесив ноги на мостовую, закурил. Через час, когда солнце сверкающей палицей примется крушить затылки и лысины митингующих и подливать небесного огня в костер страстей на Площади, будет не до курева. Там уж – гляди в оба, готовь браслеты да «крокодиловы слезы»: дерутся здесь – будь здоров! Насмотрелся уже…

– Кто тут сегодня глотки дерет? – лениво спросил капрал, лузгая тыквенные семечки.

– Кажется, «Возрождение»…

– А, националы!..

Новая попытка вспомнить что-либо из «Краткого курса политологии» ни к чему не привела: не понимаю я, чем все эти неформалы отличаются друг от друга – названия однотипные, орут одинаково, и все – о благе народном. Сам черт ногу сломит! А в таком случае, не помешает и послушать – может удастся разобраться?..

– А ну, капрал, давай-ка, отлипай и устанавливай микрофон, а то неслышно ни черта!

– Точно! Аппаратура у них дерьмовая. А чего слушать-то?! – искренне удивился он. – Нам «хрусты» за это не платят. Вот если они морды бить начнут…

Я вдруг озлился: «Недоносок!.. Как в баре надираться – первый, а как дело делать?.. Господи, неужели больше некому служить Порядку, кроме таких подонков?! Что они могут наохранять?.. Не-ет, гаденыш, я тебя заставлю уважать Порядок!..»

Обернувшись к этому увальню в пол-оборота, коротким и резким ударом снизу я отправил всю горсть потных семечек ему в физиономию, дополнив их ощутимым тычком по челюсти. Капрал от неожиданности проглотил скопившуюся во рту шелуху, подавился и, выпучив глаза, вареным раком вывалился наружу.

Я снова повернулся к Площади, затягиваясь кисловатым дымом. Проперхавшись, этот засранец все-таки полез в багажник и, тихо матерясь, в пять минут привинтил и настроил микрофон-пушку, наведя его на трибуну посреди Площади. Я выбросил «бычок» и включил динамик…

– Братья и сестры! – высокий, статный человек, с головой будто облитой серебром, взял в руки микрофон.

Говорил он негромко, но с потрясающей, чеканной дикцией!

– Мы все – одно целое, один народ, один разум. И нас остается все меньше: втрое, чем было полвека назад! И потому я взываю к вам: опомнитесь, оглянитесь в своем справедливом гневе, на кого вы его направляете?.. Почему разучились отличать друзей от врагов?.. Обратитесь друг к другу: где имена наши?.. Прислушайтесь к речи своей: сколько в ней слов родных осталось?.. Всмотритесь в глаза детей ваших: много ли там добра и теплоты, коими славны были предки наши?.. Обернитесь вокруг: где города, дома, память наша?.. Оглянитесь назад: где история наша, книги древние?.. И каждый из вас содрогнется от ужаса и стыда за деяния свои, за слепоту свою. Остановитесь! Я призываю вас к единомыслию. Я призываю вас ко взаимопониманию!

У меня затекла нога от неудобного сидения, но я даже не попытался изменить позу: человек на трибуне задавал вопросы, а я не мог найти на них ответа! Мной овладела все та же странная уверенность, что оратор обращается именно ко мне. Его слова, как пальцы каратеиста, беспощадно и точно били по болевым центрам, парализуя тело, мозг, душу… Я вдруг ясно осознал, что никакая Школа, никакой Устав не помогут на них ответить, спросить тоже не у кого, да и нельзя! А отвечать нужно обязательно: от этого зависит что-то очень важное, как воздух, как свет, как жизнь?.. Но что?!..

– Это же Седой! Язычник! – просипел сзади капрал и испуганно затих.

И в тот же миг я узнал его: первый день, первая встреча в сквере, первый пеленг!.. Колдун!.. Мне стало страшно, как когда-то в далеком детстве: один в комнате и – темнота! Тогда спасало бабушкино верблюжье одеяло, а сейчас?..

Будто снежная лавина накрыла мозг и унесла с собой маленькие барахтающиеся фигурки мыслей и привычных, проштампованных образов. Ледяное безмолвие плотной пустотой заполнило голову.

А Седой продолжал все также размеренно и неумолимо разбрасывать в людскую пахоту тяжелые семена слов.

– Други! Феникс может возродиться из пепла, народ, если исчезнет, никогда! А потому я призываю вас: остановитесь, отрекитесь от обид сиюминутных, оглянитесь во гневе, дабы не навредить друг другу, а разглядеть врага общего, чтобы биться с ним за Будущее народа нашего!..

Внезапно, я не успел заметить – откуда, возле трибуны появились люди в желтых рубашках с красными повязками на головах. Они быстро оттеснили опешивших слушателей от помоста. На него взобралось четверо «желтых» представительного вида. «Миряне!» – догадался я, напряженно следя за их действиями. Один небрежным жестом перехватил у Седого микрофон, улыбнулся в толпу и вдруг заорал, насаживаясь:

– Кого слушаете, братцы?!.. Это же – сволочи! Фашисты! Они вам «тюльку» гонят, чтобы потом из вас кровушку пить, а вы и развесились?.. Сранье! Националисты вшивые! «Феникс восстанет, народ – никогда» – брехня! Человечество неуничтожимо! Оно вечно!!.. – он утер слюни, вздохнул и завизжал. – Что такое «народ»?.. Это жупел, выдуманный шовинистами и великодержавными стяжателями! Нет никаких народов! Есть Человечество! На всей Земле! Единое и неделимое! Только так цивилизация сможет выстоять против темных сил Природы! Да здравствует МИР! Единый! Вечный!!..

«Желтый» вдруг ахнул микрофон о помост и с разворота довольно профессионально ударил Седого под ложечку. Тот побледнел и согнулся пополам. Второй «мирянин» сделал быстрое движение коленом, от чего Седой дернулся и навзничь упал на помост, обливаясь кровью.

Секунду-две над Площадью висела недоумевающая тишина, а потом людское озеро вскипело разом в десятке мест, глухой грозный рев поднялся вместе с сотнями рук. У «желтых» откуда-то появились длинные черные палки, которыми они принялись очень умело обрабатывать противников. Стало ясно, что это хорошо спланированная провокация.

«Но кем?!.. Неужели «миряне» решились на месть за недавний разгром?!..»

Я уже протянул руку к радиофону, как неожиданно пискнул сигнал вызова.

– Седьмой, седьмой, отвечайте! Я – первый! – раздраженно звал голос Полковника.

Я перебросил тумблер:

– Здесь седьмой. На Площади – драка. Очевидно, провокация.

– Седьмой, кто зачинщики? – насторожился Полковник.

– Несколько десятков человек в желтых рубашках и с красными повязками на головах напали на участников митинга. Скорее всего – «миряне»: у их боевиков – такая же форма.

– Что вы намерены предпринять, седьмой?

– Конечно пресечь! – я был ошарашен вопросом. – Я…

– Седьмой! – из динамика зазвенел металл. – Приказываю вам не вмешиваться ни под каким видом! Вы поняли?.. Повторите!

– Не вмешиваться… То есть как?! – я не верил своим ушам. – Там же бьют безоружных! Дубинками!

– Вы меня поняли, седьмой? – лязгнул закаленной сталью Полковник.

– Так точно!..

– Выполняйте!

Динамик щелкнул. Язык моментально высох и превратился в наждак, я сглотнул. Ошалевшие мысли взвизгнули и принялись гонять чехарду.

«Дьявольщина! Абсурд!.. Это же – провокация на двести процентов! В Уставе ясно сказано: «…Инспектор обязан пресекать любые попытки…» тьфу!.. Какой Устав, дружище, если сам Полковник лепит такие приказы?!.. А добродетельные, лояльные «миряне»? За что они избили Седого?! Он же правду сказал, даже я это понял!.. Так какой же Порядок мне надо защищать? От кого?!.. И если «желтым» разрешили, то Полковник…»

Чехарда стремительно превращалась в скачки. Топот в голове заглушал крики на Площади. Я закрыл глаза.

«Трус! Слюнтяй! Немедленно прикажи прекратить избиение! Какой ты, к дьяволу, Страж? Не позорь отца!.. Что происходит?!.. Это невыносимо! Что мне делать?.. А что тебе дороже: твоя шкура или жизнь сотен людей, виновных только в том, что они думают иначе? Ну, Страж, решайся! Там же бьют твоих братьев, сестер… Но Полковник… К чертям такого Полковника! Ты должен сам думать, сам принимать решения, не по приказу, по совести – потому что иначе никогда не найдешь ни Колдуна, ни себя, ни собственной жизни! Ты не сможешь стать Человеком!..»

– Эй, Инспектор! – знакомый, глуховатый голос прямо над ухом заставил вздрогнуть.

Я судорожно дернулся назад, тело непроизвольно сжалось, нервы звенели на пределе. На месте капрала сидел Стойкий в своем зловещем комбинезоне и крылатом берете. Как всегда, волчья улыбка, а между колен – короткий черный автомат.

– Ты чего на меня уставился? Ты туда смотри, – Стойкий кивнул в сторону Площади.

Улыбка скверным гримом сползала с его лица.

– Или ты уже не Инспектор Порядка? Или побоище – это у вас в порядке вещей?

Я замотал головой, слова застряли где-то в глотке, на шее висел трехпудовый «кирпич», не давая выпрямиться, а взгляд упорно цеплялся за ногу в высоком армейском ботинке, торчавшую из-под машины позади Стойкого.

– Так, – подытожил он, – значит, мальчику погрозили пальчиком?..

Стойкий выдернул из гнезда радиофон, но в этот момент что-то изменилось вокруг, или во мне?.. Рука будто сама потянулась и забрала у Стойкого радиофон, «кирпич» исчез, голова стала предельно ясной, чехарда и споры прекратились мгновенно – я снова был одним человеком, но – другим!.. Это новое чувство оказалось настолько сильным и необычным, что я даже не смог ему удивиться – просто принял, как само собой разумеющееся – и решительно поднес к губам передатчик:

– Внимание! Седьмой на связи!.. Приказываю: прекратить беспорядки у трибуны! «Желтых» – в кутузку! Вперед!..

Стойкий одобрительно хмыкнул, спрыгнул на асфальт и посмотрел из-под руки на Площадь. Я – тоже. Там в нескольких местах образовались завалы из тел, попавших под дубинки и нун-чаки «мирян». Но со всех сторон к трибуне уже пробивались светлые клинья Стражей в полной экипировке.

Стойкий закурил, пару раз глубоко затянулся, по-солдатски, повесил автомат на плечо и повернулся ко мне.

– Спасибо, Инспектор! – он снова оскалился. – Штаны не забудь сменить!..

Стойкий исчез, будто сквозь землю провалился, хотя, по-моему, в данной ситуации провалиться должен был я. В голове воцарилась космическая тишина. Все было кончено: и на Площади, и… Думать тоже не хотелось. Я вылез из машины, выволок бесчувственного капрала из-под кузова и, запихнув его на заднее сиденье джипа, медленно побрел прочь…

Дверь мне открыл Седой. Он удивленно и настороженно посмотрел на меня. Левая половина его лица опухла и имела сиреневый оттенок, под глазом расплывался черно-синий кровоподтек, но держался Седой спокойно и уверенно.

– Что вам угодно, Страж?

– Я не Страж. Уже… А нужны мне вы, – я старался, чтобы голос не дрожал.

Уверенность в том, что нужно идти к Седому, что только он сможет, наконец, все расставить на свои места в этом сумасшедшем мире (и мире ли вообще?..) так прочно засела в мозгу, что я даже не попытался осмыслить ее.

– Можно войти?

– Прошу, – он отступил вглубь прихожей, щелкнул выключателем.

В ярком, «дневном» свете стало еще яснее видно, как жестоко его избили. Я не мог оторваться от огромного синяка в пол-лица и чувствовал, как стыд снова противно сжимает внутренности и скребется в горле. Сделав над собой усилие, я сказал:

– Я ищу человека под псевдонимом Колдун. Вы можете помочь найти его?

Седой нисколько не удивился просьбе, будто ожидал ее услышать – моя уверенность еще больше укрепилась от этого – и сделал приглашающий жест рукой в сторону комнаты.

– Прошу вас, располагайтесь, молодой человек, – мягко произнес он. Кофе? Тоник?

– Кофе, если не трудно…

Немного погодя, устроившись за низким журнальным столиком с кофейником и молочником, хозяин предложил:

– Расскажите подробней, в чем дело?

– Сегодня на Площади я возглавлял охрану митинга. Когда началась драка, я получил приказ не вмешиваться, но… нарушил его, отчасти, как мне кажется, даже не по своей воле. Сейчас я, как вы понимаете, уже не Инспектор Порядка… – я выжидательно замолчал.

– Зачем вам Колдун? – серые, проницательные глаза смотрели в упор.

– Я… слышал, что он помогает людям, попавшим в трудное положение…

– А вы считаете себя в трудном положении?

– В общем-то, да… до некоторой степени, – я немного растерялся от жестокого вопроса. – Да!

– Понятно. Пейте кофе.

Седой встал, поморщившись от боли, несколько раз прошелся по комнате, потом сел в глубокое кресло в дальнем углу, так что почти не стал виден.

– Вы сказали правду? – вопрос прозвучал, как выстрел.

Я заколебался: если признаться – блокировка и кома, как пить дать, а если – нет?..

– Почему вас называют «язычником»? – вместо ответа спросил я.

Он не стал повторять свой вопрос.

– Честно говоря, не знаю, – ответил, прихлебывая кофе. – Вероятно, за мои способности к ораторству, а может быть – за мысли, которые проповедую.

– Вы верите в то, что говорите?

– Конечно. Разве может человек убеждать других, если сам не верит? И потом: я говорю правду. Достоверную, а не официальную.

Он отвечал охотно, быстро, просто.

Слишком просто!

– А где гарантия ваших слов? Откуда такая уверенность в правоте? мне вдруг захотелось задеть его.

– Гарантия одна – честность. А уверенность идет от знания, она – в обладании информацией. Я знаю то, о чем говорю, и хочу, чтобы это же знали все люди. В том числе и вы.

Холодок подозрения скользнул между лопаток, но я сдержался.

– А если я не хочу знать?

Седой чуть подался вперед, словно пытаясь рассмотреть выражение моего лица. В комнате повисла странная неуловимая тишина – как короткое затишье перед шквалом в грозу. У меня возникло сильнейшее чувство опасности, или нет – раскрытия тайны, или нет – истины?!.. Я видел в глазах Седого борьбу настороженности и сомнения с желанием правды и радостью знания.

– Послушайте одну древнюю притчу, молодой человек, – заговорил наконец он. – Древние были намного мудрее, терпимей и дальновиднее нас нынешних… Жили когда-то три брата-близнеца. Покуда были живы их родители, не ведали они ни нужды, ни голода, ни холода – всего в доме было в достатке. Но вот пришел срок и похоронили братья родителей. Какое-то время жили они старыми запасами, но и они закончились, и тогда призадумались братья – как же дальше жить?.. И сказал один брат: «Пойду-ка я в страны дальние, погляжу как другие живут, поучусь у них уму-разуму, да и сам чего-нибудь им поведаю, глядишь – и польза всем какая выйдет!» Тут второй брат говорит: «А я останусь в доме родительском, буду землю пахать, за хозяйством присматривать, кров родной от обид стеречь, дабы детям и внукам было где жить, да что помнить!» А третий братец, самый ленивый, ничего не сказал, но про себя думку такую удумал: «Дураков работа любит, а я с миру по нитке насобираю, глядишь – и рубаху шить не придется!» На том и разошлись братья в разные стороны. Сколько времени прошло, сколько вод утекло – неведано, но только молва сказывает, что один из братьев и поныне здравствует у родного очага, большая и крепкая семья у него, дети здоровы, внуки работящие, хозяйство доброе, досмотр за ним строгий. Про другого говорят, нашел он в краю далеком, что за горами самыми высокими, у моря теплого, новую родину, почет и уважение у тамошних людей снискал за ум, доброту да любовь к труду всякому. А про третьего брата с тех пор кроме как про побирушку да прихлебателя замызганного, в рубахе с чужого плеча, никто и не вспоминает. Бродит он, сказывают, из города в город, из страны в страну, лопочет что-то на языках чужеземных, а свой-то помнит ли?.. Может и нашел бы себе пристанище наконец, да только вот лень, говорят, вперед его родилась, все чужими трудами прожить норовит, чужими заслугами прославиться, а кому ж такое по душе?..

Седой помолчал, отпил из чашки уже остывший кофе и закончил весьма неожиданно:

– Видите ли, с точки зрения постельного клопа венцом творения в природе является ходячий, саморазмножающийся бурдюк с питательной жидкостью, именуемый человеком.

Седой умолк и теперь лишь медленно, мелкими глотками допивал холодный кофе. Я тоже молчал: больше говорить было нечего, а вопросов – слишком много, чтобы успеть задать их. И все же я спросил, рискуя показаться совсем уж бестолковым юнцом:

– Так в чем же тогда, по-вашему, правда?

– В Знании. Я отдаю людям факты, информацию, сведения, а уж они сами должны решить: нужно ли это им.

Теперь – все. Дальше спрашивать было бессмысленно – возникший вновь в голове кавардак, окончательно запутал петлявшие ручейки мыслей – и весь привычный мир, в котором жил тридцать лет, вдруг повис перед глазами чудовищным миражом.

«А может все-таки этот мир – мираж?.. – попытался сориентироваться я. – И человек в кресле напротив – фантом, призрак?.. И Стойкий со своим черным автоматом и волчьим оскалом – бредовое видение сорвавшейся психики?.. И Светлая – прекрасный ночной кошмар?!.. Доктор, кажется, предупреждал, что при собственной сильной эмоциональной реакции возможна излишняя персонификация энерфанов, симуляция реальности. Неужели?!.. мысль вертела спасительным хвостиком где-то в недосягаемой вышине, и другая коршуном срезала ее на лету: – Но ведь этот мир – всего лишь восприятие, пересказ того, реального! Значит, и Стойкий, и Светлая, и Седой существуют на самом деле?!.. Тогда зачем же здесь оставили меня?!.. Господи, не дай мне сгинуть, помоги!..

Одинокая фигурка отчаянно пыталась найти опору, повиснув над краем бездны. Седой снова вышел к столику под лампой и сел на прежнее место.

– Вы больше ничего не хотите узнать?

Я проглотил остатки холодного кофе и поднялся.

– Н-нет, пожалуй. Хотя… Прощайте.

– До свидания.

Он смотрел на меня снизу вверх, но мне вдруг показалось, что это я превратился в жалкого карлика посреди гигантского зала, из сумрачной глубины которого медленно выплывало аскетичное лицо великана. Из глаз его струился неестественный белый свет, и волчья улыбка нехотя раздвигала тонкие бескровные губы, а на высокий чистый лоб откуда-то сверху вдруг съехал измятый черный берет с тусклой птичьей кокардой. Лицо все наплывало, а я становился все меньше. И когда из темноты, пониже его, вынырнуло рябое дуло автомата, я не выдержал и изо всех сил ударил себя кулаком по губам. Боль взрывной волной прокатилась по лицу и телу, и призрак, задрожав, рассыпался вокруг слюдяными чешуйками.

– Третья, – докатился чей-то истаивающий шепот, и я провалился в темноту зала…

* * *

Очнулся я в своей квартире, в кресле перед телевизором, гундевшим какой-то рекламой, мокрый и злой от страха и стыда, не сразу заметив, что вновь разговариваю сам с собой.

«Как же так?!.. Кто же я?!.. Страж Будущего?..»

«Какой ты, к дьяволу, Страж?! Мальчишка, слюнтяй!.. Чуть задницу зажгло, и побежал к умному дяде: защитите, помогите?..»

«…Полковника испугался, квази этого, или провала с Выходом?..»

«Нет… Не знаю!.. Со мной что-то происходит, важное, непонятное, а я не могу разобраться – что?..»

«Ничего, скоро разберешься! А вот чей ты теперь Порядок защищать будешь? Полковника или Седого?..»

Я вскочил, буквально сорвал с себя сразу ставшую ненавистной светлую форму, потом долго, с остервенением хлестал тело контрастным душем, пока кожа не взмолилась режущей болью.

Но и это не помогло. Упрямая мысль продолжала отбивать неистовую чечетку в воспаленном мозгу: «…трус, сопляк, предатель!.. сопляк, трус, предатель!..»

Не помогло и пиво. Я опустошил ящик в холодильной камере, замерз, осип, споткнулся на ковре, обрушил стеллаж с книгами и, озверев и расплакавшись одновременно, ударом о стену разнес в куски «щуп», подвернувшийся под руку.

А потом, упав ничком на тахту и чувствуя стремительно нарастающую внутри пустоту, я закрыл глаза и оторвал пальцем от нёба «косточку» адаптера…

– Не бойся!..

Она азартно лупит маленькими розовыми пятками лоснящиеся бока Крылатого. Ребенок и титан! Я тоже взбираюсь на жаркую, шелковистую спину своего скакуна. Мгновение – и мы летим с невероятной, но такой желанной скоростью в раскрывающийся бутон утра.

Первородное пламя Восхода пробуждается в колыбели Ночи от поступи наших коней. Вот оно отбросило покрывало, расшитое бисером звезд, потянулось, пронзая первыми лучами зазевавшихся сумеречных птиц, и поднялось одним мощным рывком во весь свой сказочный рост над присевшим от неожиданности горизонтом, вдохнув полной грудью пряный утренний ветер.

– Не бойся! – кричит моя Всадница, раскинув тонкие руки навстречу огненному молодцу. – Теперь ты нашел себя! Помнишь: три части – одно целое?.. Если не испугаешься, Восход пропустит тебя!

Все ближе горизонт, все явственнее горячее дыхание исполина. Заставляю себя, как в прошлый раз, выпрямиться на уверенной спине Крылатого, стараюсь не зажмуриться, пальцы судорожно стискивают бьющуюся гриву.

– Я иду-у! – кричит Она.

Гигантский конь сверхъестественным единым взмахом белоснежных крыльев посылает себя вместе со всадницей в ослепительную стену.

Все!..

Я чувствую, как мой Крылатый напрягает свои дивные мышцы, как сталью наливается подо мной упругая спина, и до боли сжимаю в пальцах гриву.

– Я иду, Светлая!..

Крик уносится назад с последним порывом ветра.

Восход принял меня!..

Интерлюдия вторая

Доктор услышал слабый шорох и поднял отяжелевшую от бессонницы голову. В дверях стоял белый как халат дежурный психокинетик, у него зримо тряслись поджилки.

– В чем дело? – резко и нервно спросил Доктор, холодея от предчувствия.

– Ва-ва-ва… – дежурный не мог справиться с прыгающей челюстью, ва-ваш подопечный…

– Ну?.. Что вы трясетесь, как невеста в брачную ночь? – сорвался Доктор. – Коротко и ясно: что случилось?

– Он умер, – выдохнул дежурный, повернулся и двинулся обратно по коридору механической походкой.

Сотня метров до экспериментального блока показалась Доктору многомильной, прокаленной солнцем дорогой на Голгофу. «Как?!.. Почему?!.. Где?!.. В чем?!..» – вопросы и вопросики, один бестолковей другого, прыгали и стучали как кости в стаканчике перед роковым броском. Тело за прозрачной выпуклой крышкой «саркофага» казалось таким же свежим и живым, как и раньше. В слабой надежде Доктор глянул на контрольную панель – увы! Все тридцать шесть датчиков вычерчивали ровные, как дорожки к кабинету Первого Друга, зеленоватые линии. Дежурный со смешанным выражением страха и сочувствия на бледном лице следил за его действиями и жадно курил в нарушение всех правил, непрерывно затягиваясь.

– Когда? – глухо спросил Доктор, буквально рухнув на место оператора.

– В двадцать три часа пятьдесят шесть минут, – психокинетик торопливо ткнул окурок в кадку с пальмой у окна и подошел к шефу, избегая смотреть в глаза. – Смерть наступила мгновенно, я… я ничего не смог сделать!..

– Так, – Доктор усилием воли привел, наконец, в порядок распрыгавшиеся мысли. – Какие-нибудь особенности?

– Да, – с готовностью зачастил помощник, – за несколько секунд до… катастрофы подопечный, очевидно, испытал сильнейший стресс, даже шок. Взгляните на его лицо, шеф.

Доктор резко поднялся и подошел к «саркофагу». Сквозь чуть запотевшее стекло на него смотрели широко открытые, посветлевшие от какого-то страшного потрясения глаза на красивом, но изуродованном чудовищной гримасой лице.

«Господи!.. Да что же ты, сынок?!.. Ведь все же шло отлично: ты даже от Выхода сумел уйти! Гениально простая адаптация: превратиться в самого себя! Я бы не догадался… Ты прошел все тест-подготовки, и матрица получилась практически идеальной. Я был уверен в тебе, в успехе. Что же произошло?.. Что могло так повлиять на твое сознание: страх? наведеные энерфаны? блокировка?.. А может коматозный шок от нервного потрясения?!.. Конечно! Глупец! Сразу не догадался, поддался этому паникеру!..»

Доктор бросился назад, к пульту, быстро набрал код воспроизведения Выхода.

На главном экране замелькали какие-то цветные пятна, потом будто сквозь туман проступила гигантская панорама восхода солнца. Изображение как-то странно дергалось, и несколько секунд Доктор не мог понять, где находится наблюдатель.

«Господи, да он же летит?!.. С огромной скоростью, на большой высоте! Но на чем?!..»

Изображение надвинулось, на миг на фоне колоссального, нестерпимо пылающего солнечного диска мелькнула темная фигурка: то ли всадника, то ли птицы. Она мгновенно растворилась в пламени восхода, а в следующую секунду жидкая плазма захлестнула экран и погасла.