Текст книги "Кремлёвские нравы"

Автор книги: Дмитрий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

«ДОРОГИЕ АСТРАХАНЦЫ!»

Сегодня президент России принял в своей резиденции японского посла… за американского и имел с ним продолжительную беседу Kremlin's шутка

В северном городе поздняя ветреная весна. Приехали сюда со Смоленским в апреле 96-го готовить визит президента. Мише давно хотелось поучаствовать, руководство пресс-службы не возражало, все-таки чиновник из родственного ведомства. Начали, как обычно, составлять списки журналистов, оборудовать пресс-центр, сходили в администрацию, вручили верительные грамоты. Потом закусили свежей треской на набережной. Когда не мороженая пахнет огурчиком. В Москве такой не сыщешь. Надышались морем – аж в носу закололо от соли…

Подготовкой официальных мероприятий и работой с прессой заправлял офицер Службы безопасности президента Иван Иваныч Иванов (имя – почти подлинное), заместитель Бородатого Полковника. Очень энергичный мужчина. Высокий, лет за сорок, сухой блондин с воспаленным взглядом. Любитель красных пиджаков. Внезапно порывистый, как дурной конь. Первым делом он строго представился в областной администрации: «Главный в Кремле по северо-западу России и информационной безопасности президента». Во-вторых, подчиняется только двум близким ему людям, «очень близким, прошу заметить!» – Борису Николаевичу и Александру Васильевичу (Коржакову). И шутить с собой не позволит. Мы с Мишей прикусили языки – во, куда метнул! В-третьих, всю работу, кропотливо проделанную мной со Смоленским – длинные списки журналистов, расстановка групп по точкам – нещадно забраковал.

– Все решаю я! Ваше дело – молчать, раздавать карточки и чтоб колдыри не разбредались, как бараны… На летное поле пойдет один оператор, а не пять. Этих, разметай их камеры… – он нецензурно обозвал одну из западных телекомпаний – я вообще никуда не пущу. Чуть под ноги президенту не ложатся. Пусть жалуются в посольство. Главное, побольше заграждений, чтоб ни шагу из отстойника! Поняли? За все отвечает наша служба…

– Если ты главный по информационной безопасности, хоть и не ясно, что это такое – сказал я, – то не воюй с журналистами и сотрудниками пресс-службы. Тоже нашел диверсантов. Мы с президентом уже много лет, тысячу раз проверены. Возьмись лучше за «Советскую Россию» или газету «Завтра». Или за своими следи. У одного из охранников – фингал в пол лица, упал, говорит, вчера ночью на лестнице. Как завтра президента будет встречать?..

– Еще слово, составлю на тебя рапорт Коржакову…

Казалось, какая-то злая энергия пожирает его изнутри. Расправившись со списками, Иван Иваныч то летел сломя голову в аэропорт, где придирчиво оглядывал, ощупывал на прочность любимые им металлические ограждения, то спешил обратно в администрацию – наводить ужас на пресс-секретаря главы областной администрации – уступчивого провинциального Владимира Зиновьевича, что напишет рапорт и на него, если будет хоть одна промашка по ходу прохождения кортежа. Зиновьич глотал валидол, мечтая о том часе, когда эта напасть закончится. Мучился бессонницей. Не спал по ночам и Иван Иваныч – вычерчивал все новые и новые схемы работы журналистов. Наутро выходил из номера бледный, но такой же решительный, подозрительный, готовый пресечь любую измену… Мы-то с Мишей уже догадались, что это ложная энергия. Так на окрестных ягодных болотах отошедшие газы – пузыри земли часто пугают сборщиков клюквы. Громко, но не опасно. Вздрагивают только новички – такие, как Зиновьич. Мы его успокоили, объяснив: тут работа для опытного психиатра, кивай, как болванчик, и молчи…

Когда приземлился президентский лайнер и Иван Иваныч поспешил доложить Коржакову обстановку, тот едва взглянул на своего «ближайшего помощника», оборвал и с удивлением спросил, почему это на летном поле так мало прессы. Пара объективов, кучка диктофонов. Зачем, мол, приезжать за неделю до визита, если работа сорвана? Разве так встречают президента? Офицер впервые на моей памяти покраснел, сбивчиво объяснил, что виноваты сами журналисты, произошла накладка, и растворился в толпе встречающих…

Мы со Смоленским должны были встречать Ельцина на местном деревообрабатывающем комбинате. К приезду высокого гостя посредине одного из цехов рабочие возвели из смолистых досок такой же высокий деревянный помост. Готовились и в загородном музее деревянного зодчества под открытым небом – подмели тропинки, испекли нарядные хлебы, несмотря на холод загодя выставили у ворот музея шеренгу нарумяненных девушек в сарафанах и кокошниках. Тут же полоскался на ветру, сушил свежую краску транспарант: «Добро пожаловать, Борис Николаевич!» (Мы с Мишей, когда увидели, переглянулись – хорошо бы другой повесить: «Добро пожаловать, Иван Иванович!») И вот час встречи наступил. Кортеж подъехал к первой точке комбинату. Рабочие замерли в ожидании приветственной речи. Ельцин подошел к микрофону:

– Дорогие астраханцы! – начал он.

По цеху пронесся встревоженный гул. Ельцин поднял руку в успокаивающем жесте. Достал из кармана отпечатанный текст, начал читать. В конце вновь добавил несколько слов от себя:

– Дорогие астраханцы! Черная икра – национальное богатство, золото. Смелее торгуйте на иностранных рынках. Очень большой спрос за границей. Вырученные средства пойдут на социальную сферу, на развитие области…

Сзади к президенту уже подбиралась расстроенная дочка. (Заканчивалась предвыборная кампания. Будущая советница Ельцина не пропускала ни одной поездки.) Татьяна Борисовна дернула президента за рукав и, по словам очевидцев, в сердцах прошептала:

– Папа! Какая икра? Мы же в Архангельске!

– А я что сказал? – удивился Ельцин, отшатнувшись от микрофона. Что-то не так, дочка? – И как ни в чем не бывало, через минуту: Архангелогородцы! Ваш суровый северный край… и т. д.

Это был первый публичный случай, когда память изменила президенту. Неумолимо подступала немощь. Впрочем, года за три до Архангельска, в Японии, президент забыл, какое место в жизни восточного соседа занимает фигура императора.

– Такая передовая держава, – воскликнул Ельцин на пресс-конференции, – самые современные технологии, а живете по старинке. Ну не архаично ли в век компьютеров и скоростей поклоняться императору?..

У японского переводчика от сказанного запотели очки. Он не стал переводить, решив, что легче сделать себе харакири…

Сегодня провалы памяти следуют один за другим.

То на палубе атомного крейсера Ельцин потребовал, чтобы пресс-секретарь немедленно явился на борт.

– Куда этот Ястржембский запропастился? – спросил он у стоявшего рядом… Ястржембского и строго посмотрел ему в глаза.

То весной этого года вдруг поинтересовался у Нельсона Манделы, прибывшего с визитом в Москву:

– Как там у вас с Югославией? Мы внимательно следим за ситуацией…

Президент ЮАР хотел было сказать, что у него по горло собственных зулусов и банту плюс ещё двадцать партий и племен, которые изо дня в день вспарывают друг другу животы. Какое ему дело до каких-то косоваров на противоположном конце Земли? Но лишь жалко улыбнулся. Дело в том, что Ельцин незадолго до этого принимал у себя генсека ООН, речь шла о ситуации на Балканах. Президент, видимо, решил, что Мандела – телесное продолжение Кофи Аннана, и снова вернулся к животрепещущей теме…

* * *

Потеря памяти – дело серьезное, грустно все это в конце концов. Врачи из президентского окружения утверждают, что Ельцин – вовсе не Брежнев сегодня. В смысле здоровья. Гораздо хуже. Одни упоминают болезнь Альцгеймера, другие – Паркинсона, третьи – и ту и другую вместе. А ещё шунтированное сердце, «печень сзади бежит на веревочке», как выразился некий юморист. Поясница, бедная заложница прыгуна с моста, беспокоит. Всего не перечесть. Но все же главное – угасающее сознание, этот пугающий сквозь толщу пространства – бессмысленный взгляд.

Между тем даже очень больные люди окончательно не теряют память до самого скорбного дня. Помните? Ильич поднялся со смертного одра, бросил насиженные Горки и в последний раз помчался на автомобиле в Кремль – по версиям историков, искать украденное Кобой «письмо съезду», свое партийное завещание…

Но это предположения. В случае же с действующим президентом можно смело утверждать, что личное завещание он замыслил воплотить в жизнь задолго до оглашения. Тут не помешает ни Паркинсон, ни Альцгеймер – никто (вся передовая медицина страны служит одному человека). Допустить, чтобы такое богатство уплыло из рук! «Два золотых портсигара отечественных, причитал обворованный герой Этуша в картине «Иван Васильевич меняет профессию», – два пиджака замшевых, иконы, зарубежный магнитофон. Заработанные нелегким трудом…» Отдать все это в руки примака, который захапает власть? Лишиться всех резиденций – Горок, Завидово, Шуйских Чуп? Попрощаться с конюшней о сорока стойлах?..

С конюшней этой целая история. В многочисленных командировках прошлых лет Ельцин часто получал подарки. В том числе – породистых лошадей. Я лично наблюдал, как в Нальчике (на местном стадионе шло чествование президента скачки, джигитовка) ему вывели бесценного кабардинского скакуна. На Западе, если такие презенты и случаются (большая редкость), животное приписывают к какой-нибудь профессиональной конюшне, опытный жокей работает с ним, объезжает, воспитывает. Затем – скачки, во время которых объявляют, что в заезде принимает участие лошадь, подаренная руководителю государства. У нас смекнули на свой лад: к чему пустые хлопоты, чужой вид спорта, а вдруг придет, скотина, последней, опозорит президента, потом не оберешься. Решили: построим собственную конюшню. С всадниками нет проблем: Татьяна обожает лошадок, будет чем заняться дочке после тяжелых кремлевских будней. Внуки растут. Борька вернется из ихнего Винчестера, обученный конному делу, подружек станет катать… Так тому и быть, решила семья.

В Горки из управления делами президента потянулись грузовики с досками и кирпичом, шифером и кровельным железом. Все по государственной, ничтожной, цене. Стройка быстро превратилась в ударную. Знакомые ребята из охраны рассказывали, что Татьяна Борисовна часто наведывалась понаблюдать за ходом работ. Была строга с рабочими, придирчиво указывала на недоделки. Куда пропала её начальная стыдливость? «Есть с кого пример брать, папин характер», – ухмылялись мужики в спецовках. В сжатые сроки здание было построено – английская королева позавидовала бы такой конюшне! Сорок чистокровных (каждый в цену «мерседеса») скакунов.

И все захватят чьи-то загребущие руки… Нет, тут голова президента работает без сбоев, сознание просветляется. Как говорится, ложку мимо рта в чужой рот – не пронесу. Нет-с. Тут моя память тверда.

…А я думаю, почему склеротики или просто сумасшедшие никогда не вредят собственной персоне? Питерский псих облил кислотой не себя, а «Данаю» Рубенса. Почему зло всегда направлено на других, на нас с вами? Как получилось, что все счастливые семьи окопались на Рублево-Успенском шоссе и одинаково там счастливы, а несчастливые семьи – остальная Россия. Нет ответа…

Хорошую песню пел когда-то Буба Кикабидзе: «…поднимет детская рука мои года, мое богатство…» Жаль, не воспринял её близко к сердцу Борис Николаевич. В этой «семье», все больше напоминающей сицилийскую, иные ценности.

Поднимет, конечно. Но не детская, а уже взрослая, вполне ухватистая рука дочери Татьяны. И не года (череда пьянок и вызванных ими болезней), а нечто более материальное и полезное – конюшню или, скажем, средневековую усадьбу на Лазурном берегу Франции. Ее недавнюю покупку (цена более $13 млн.) московская и парижская пресса связывают с Ельциным.

Старинный товарищ по работе в администрации президента недавно шепнул по секрету:

– Знаешь, в Кремле уже определились со сменщиком, то есть с преемником.

– Ну… – не поверил я. – Кто же счастливец?

– Счастливица. Итак, она звалась… сам знаешь…

И он рассказал, что все последние месяцы «семья» на полном серьезе разрабатывает модель удержания власти. В Кремле тайну не утаишь, стены прозрачные. Ни один из нынешних кандидатов в президенты её не устраивает. Особенно популярный среди москвичей Лужков. (Это правда. Некое аналитическое подразделение администрации еженедельно готовит справку, точнее сказать – донос на градоначальника. Один случайно попал мне в руки. Речь шла о поездке Лужкова в Америку. Оценивались вовсе не высказывания и подписанные соглашения, а то, что принимали его с помпой, остановился в дорогом отеле, проматывает народные денежки. Это Лужков-то! Хорошо бы, советуют кремлевские спинозы, устроить выволочку мэру в средствах массовой информации. Но ничего подобного ни одна газета, естественно, не напечатала…) Не нравятся и другие претенденты – Зюганов, Лебедь, Примаков. Поскольку ни один из них не сумеет да и не захочет обеспечивать материальную и личную безопасность Ельцина и его семьи после отставки. А бежать, как вдова Маркоса с кульком золота за пазухой, глупо, бессмысленно. Да и любят они Россию, родину свою. Особенно вокруг Барвихи. И сценарий должен быть отечественным. Нужно искусственно создать такую политическую ситуацию, чтобы возникла угроза конституционному строю. Не впервой. Затем последует перенос или отмена выборов. Роспуск Думы. Введение прямого президентского правления. И, наконец, передача власти нынешнему советнику по имиджу…

– Небылицы все это, – отмахнулся было я.

– Может быть, – хитро улыбнулся мой собеседник. – Но послушай дальше. Сколько уже было фантастики, завиральных идей. Приняли же, никуда не делись. И ещё скушаем, не сомневайся. Так вот… Иду на днях по Первому корпусу Кремля. Смотрю, прямо по курсу – вроде, Путин, председатель ФСБ. Стоит по стойке смирно, как солдат срочной службы, руки по швам. А пред ним Татьяна Борисовна. Не стесняясь снующей мимо публики, отчитывает его в полный голос – так, что слышно на весь коридор. И такой ты, и разэтакий, нечесаный, немазаный. Эта сцена времен крепостничества лучше любых слухов и разговоров убедила меня в том, что затеянное «семьей» – реальность. Дочка Ширака Клод, на которую мечтает походить наша красавица, конечно, поправляет папе Жаку галстук перед выступлением по телевидению. Но представь себе картину, чтобы она прилюдно костерила начальника французской разведки…

Рука Москвы, рука Кремля по-прежнему простирается на необъятные просторы. Она ослабла, одряхлела, эта некогда мускулистая рука, но и сегодня влияет на ситуацию в стране и мире. Пример тому – наши телодвижения в Косово. Очередной бессмысленный Брусиловский прорыв. На большее нас не хватает.

Так что, дорогие астраханцы, то есть читатели, будем следить за развитием ситуации. И, как говорят приветливые дикторы НТВ, оставайтесь с нами! Но не переключайте канал. После этого выпуска новостей – программа «Герой дня без галстука»…

* * *

…Герой закончил выступление перед рабочими. Далее путь лежит в музей деревянного зодчества. Мы с Мишей Смоленским выехали загодя, «на опережение кортежа». Летим за сто сорок, гаишники на перекрестках, оловянные солдатики, козыряют «нашим благородиям». Когда тяжелые «зилы», прошелестев по гравию, остановились у ворот музея, мы уже были тут как тут. И пресса, распихивая друг друга локтями, теснилась в загоне – все, как учил Иван Иваныч. Девушки-встречальщицы совсем посинели от холода, как отечественные куры 1-й категории. Но с улыбками поднесли президенту заледеневший каравай. Он с трудом отколупнул корочку, макнул в соль, пососал. Твердая! Девушки побежали греться в автобус. Президент со свитой двинулись внутрь.

В одном из деревянных срубов был накрыт стол. Через полчаса Ельцин заметно повеселел. Пошел знакомиться с местными жителями. Одетые в национальные наряды, они теснились по центру музейной площади: кто играл на балалайке, кто на гармошке, пел народный хор – над ним поднимался, быстро тая в ледяном воздухе, белый пар. Рядом, на расписных деревянных качелях, примостилась девчушка лет одиннадцати – в длинном сарафане, с заплетенной косой. К ней-то, на беду, и двинулся, минуя музыкантов, Гарант Конституции.

Выскользнув из рук охраны, он вдруг по-молодецки запрыгнул на качели – на противоположную от девочки сторону – и с силой начал их раскачивать. Все раскрыли рты, но снимать президента было поздно. Качели поднимались уже высоко, не подступиться, по лбу заедет. К тому же работали телекамеры, вспыхивали блицы фотокамер. Поздно, прохлопали. Коржаков и парни из личной охраны стали на изготовку – ловить весельчака, если сорвется и полетит вниз. Но он-то как раз держался крепко. А вот руки девочки становились все слабее и слабее…

Никогда не забыть мне её лица. Белое личико и дикая улыбка. Восторг и ужас в расширившихся лазоревых глазах. На грани неминуемого падения она, наверное, думала не о родителях, а о подружках из класса, которым, если останется жива, расскажет о своем невиданном приключении. Не понимая, что происходит, она прощала президенту его выходку, думая о том, что не может же этот седой высокий дедушка, которого она каждый день видит по телевизору, причинить ей зло. Значит, ему так нужно, значит, я ещё немножко потерплю. Только совсем немножко, руки очень устали…

Видно, у Ельцина случился очередной провал памяти и он забыл, что перед ним подросток, а не амбал из Службы безопасности. Когда качели вознеслись совсем уж на недосягаемую высоту, в самый последний момент охрана все же ухитрилась, как следует покалечившись, остановить проклятый аттракцион. Еще секунду – и девочка в сарафане, как яркая китайская петарда, взлетела бы на воздух, и в России стало бы одним ребенком-инвалидом больше…

МИУССКОЕ КЛАДБИЩЕ

Низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет.

Ф.М. Достоевский.

Село Степанчиково и его обитатели

Прямо за Спасскими воротами, в нескольких метрах от поста охраны, на ухоженной лужайке стоит древний раскидистый дуб. Кремль – ветреное место, возвышенность. Умиротворяющий, вечный шум листвы встречает каждого, кто, минуя ворота, направляется в резиденцию президента. Люблю этот шум, люблю запах дубового листа – грустный запах, тревожный, терпкий и горький. Как первая несчастная любовь, как потеря близкого человека.

Двадцать дней назад умер мой отец. Кое-как нацепив галстук, плетусь на службу. Жизнь идет своим чередом, нужно как-то взять себя в руки. Бумажная работа на время отвлекает от тяжких мыслей, не так стучит в висках. «Глупое сердце, не бейся!» И ещё эта невиданная даже для июля тропическая жара, солнце в туманной дрожащей дымке…

Позади президентские выборы, в администрации очередная смена руководства. Уже примериваются к руководящим кабинетам люди Чубайса. Неразлучная пара – Юмашев с Дьяченко – то и дело мелькают в кремлевских коридорах. Оглядывают опустевшие просторы. Не скрывая торжества, разговаривают в полный голос. Хозява! Со дня на день и мы ожидаем нового начальника, Ястржембского.

Руководитель пресс-службы Ипатьев, сменщик Старого Иезуита, бывший международник-погонник, приведенный год назад «к присяге» службой безопасности (вслед за Медведевым, уже отправленным в отставку), не находит себе места. Потому что и ему вряд ли найдется местечко в нынешней иерархии. Он, как никогда, придирчив, звонит в кабинет дежурных по прямому проводу чуть не каждые пять минут. Сочиняет планы в надежде усидеть при нынешней команде. Невооруженным глазом видно: основная задача этих планов избавиться от старых сотрудников, демонстрируя лояльность новому порядку, и тем самым организовать прикрытие, выхлопотать кресло. Наперед известно тщетные это попытки (не нас изгнать, а самому усидеть. Для этого нужно быть белой акулой, а не черноморским катраном Ипатьевым). Тем более что Бородатый Полковник, крыша и советчик, вместе со Cлужбой безопасности тоже на излете…

Наблюдаю за этими страстями как в тумане. Потому что взять себя в руки не удается. Не выходит из головы умерший на моих руках отец. И особенно погано оттого, что урна с его прахом до сих пор покоится в крематории, а я никак не могу выхлопотать место на кладбище. Нет мест. Или гони четыре тыcячи долларов…

* * *

В один из этих жарких июльских дней позвонил наобум на ближайшее, Миусское кладбище. Не надеясь на удачу, попросил к телефону директора.

– Я вас слушаю, – отозвался прокуренный голос.

Объяснил свою просьбу.

– Приезжайте, – сказала трубка.

Отпросившись на пару часов, несусь на кладбище. У входа, в деревянном вагончике, увешанном прейскурантами цен на похоронные услуги, нахожу директора, крестьянского вида обветренного мужика с цигаркой в зубах. Спортивные штаны и майка. Он внимательно щурится на меня – что за гость в пиджаке и галстуке (в такую-то жару!) пожаловал в его хозяйство.

– Юрий Ромашкин, хозяин, – представился он, протянул загорелую руку.

Впервые решив использовать служебное положение, отрекомендовался по всей форме: я – консультант, мол, служу в высоком кабинете, и не кому-нибудь – всенародно избранному…

– Пустое, – говорит Юрий. – Перед Богом все равны. Выкладывай…

Кратко изложив дело, добавил, понизив голос:

– Добром отплачу. Может, и я вам чем-нибудь сгожусь…

– У меня в Москве два кладбища – ухмыльнулся директор. – Дом за городом, машина. Прикрытие – Березовский позавидует. Сам знаешь, какой у нас, гробовщиков да могильщиков, основной контингент. Ничего мне не надо. Разве пару участков у Кремлевской стены… Извини, не хотел тебя обидеть. Понимаю, горе. Нрав у меня смешливый, несмотря на должность. Иначе здесь нельзя – самого закопают… А теперь ступай к окошку, там кассиром моя жена, уплати госцену, потом выберем участок и помянем. И, пожалуйста, не надо лишнего трепа…

Как не помянуть с таким человеком? В первый раз за последние недели полегчало на душе. Когда вернулись с кладбища в контору, электроплитка уже накалилась, жена Ромашкина хлопотала над пельменями, доставала из шкафчика рюмки. «И сладок был мне тот бокал вина», – сказал в прошлом веке Добролюбов, правда по другому поводу.

– Еще решетку поставлю красивую, – сказал, прощаясь, директор кладбища. – За счет заведения. Будешь вспоминать Ромашкина…

А потом я поехал в Кремль. И на пороге приемной пресс-секретаря столкнулся с Ипатьевым. Он удивленно округлил прозрачные свои глаза, властным жестом пригласил в кабинет:

– Тебя-то мне и надо…

Сердце заколотилось снова. Я уже знал, что будет дальше. Несколько недель назад в пресс-службе произошел неприятный инцидент – потасовка. И я наблюдал, как пытался обойтись Ипатьев с невинно пострадавшим в ней Бедным Юриком. Видно, пришла моя очередь подставлять выю… Целых пять лет дожидался.

* * *

С Юриком вот что. Он пришел в пресс-службу к Костикову одним из первых. Выпускник МГИМО, знаток нескольких иностранных языков, он слыл среди нас эрудитом, книгочеем, каким и надлежит быть международнику. Несколько заносчивый. С кем не бывает? Институт международных отношений тоже «об себе большого мнения». Но главное, сам в жизни пробился. Приехал и оказался в гнезде, вожделенном даже для номенклатурных птенцов. А ведь никто не помогал. Некому было. Сирота. В родном городе Нальчике остались, правда, две пожилые сестры. Так то Нальчик. Предгорье Эльбруса. Для гордой Москвы – глухомань. В столице не только закончил МГИМО, но и женился (не менее важное событие) на хорошей девушке, дочку родили. Затем работа в газете, приглашение в Кремль. Карьера! Любой благополучный упитанный москвич с Кутузовского проспекта позавидует. Юрик же не был ни упитанным, ни благополучным. Маленького роста, худой, очки на носу, больная нога.

Другим фигурантом вышеозначенной потасовки был Бушуев, пришедший в пресс-службу из японского агентства. Из-за скудной растительности на желтоватом лице он и сам смахивал на посланца страны восходящего солнца, за что и получил прозвище «Штабс-капитан Бушуев». Росту был, правда, внушительного. Вкрадчивые кошачьи манеры, тихий голос, внешняя невозмутимость. Но в отличие от бывших японских коллег-аккуратистов, кабинет свой загадил до последней возможности. Прошлогодние пыльные бумаги вперемежку со вчерашними объедками дополняли брошенные тут же старые носки и стаканы, где высохшая заварка давно превратилась в мох-сфагнум. Всюду немытые баночки из-под сметаны, кефира, другой гадости. Любил питать свою особу полезными сыворотками! В этом рукотворном бедламе вечно все терялось – степлеры, клей, ножницы, дыроколы. Бушуев, если что-то пропадало, заходил в наш кабинет и вовсю пользовался чужими вещами. Однажды Юрику это надоело и он посоветовал Штабс-капитану уплыть отсюда «на белом катере к такой-то матери». И оперативно. Бушуев схватил его за горло, ударил головой об стенку… Жалко, меня в кабинете не было. Ограбленный и побитый, себе на горе, Юрик решил пожаловаться руководителю пресс-службы. А тот как будто ждал подходящего случая. «Немедленно уволить обоих!» – был вердикт Ипатьева. Вышестоящая инстанция над потерпевшим все же сжалилась, хорошенько потрепав парню нервы. Штабс-капитану, напротив, пришлось упаковывать в торбу носки да заварки и проситься назад, к самураям…

* * *

– Тебя-то мне и надо… – От ласковой улыбки Ипатьева у меня сделалась тоска в желудке. – Рассказывай, где был?

И, не дав ответить, стал стучать по циферблату.

– Опоздание – три часа. Прогул!

– Я же звонил дежурному.

– Мне ничего не передавали.

– Ты же знаешь, какая у меня ситуация…

Снова эта улыбка.

– Все идут тебе навстречу. Дали времени, сколько положено…

В этот момент в кабинет вошел темноволосый мужчина, видный, элегантный. Никогда его здесь раньше не встречал. Увидев посетителя, Ипатьев ещё пуще напустился на меня.

– Ты в каком состоянии? В рабочее время?

– Послушай, неохота объяснять. Но мне необходимо было съездить…

– Ничего не желаю слушать. Вон отсюда.

– Подожди…

– Я же сказал – вон…

– Ну и пошел на…

Незнакомый брюнет сделал большие глаза…

Позже коллеги мне объяснили, что это был Сергей Ястржембский (ну не знал я его в лицо!), который впервые в этот день пришел в Кремль знакомиться с подчиненными…

– Вишь, как совпало. Попался под руку, – сочувствовали ребята. Ипатьев решил показать новому пресс-секретарю, какой он крутой начальник, зверь. Пойми: твои проблемы ему до задницы. Готовься к худшему…

На утро было назначено собрание пресс-службы.

…Собрания эти преследуют меня с юного возраста. Видно, судьба такая. А может, виноват вид жертвы? Не знаю и не ропщу. В конце концов многие из нас частично виноваты в том, что подверглись насилию. Не имей вид жертвы! Сначала в пионерском лагере вожатый обвинил в том, будто я стащил у него гильзу-талисман. Не помню уж, почему именно меня он выделил среди других пионеров. Наверное, палата была рядом с вожатской. Гильза от пули, которой бывшего пограничника ранили на заставе. Построив на плацу отряд, выставил меня перед сроем и гаркнул:

– Вот он, вор. Смотрите. Запоминайте!

В первой шеренге стояла девочка, которая мне нравилась. Она глядела в сторону и плакала. Впервые тогда подумал о смерти.

Гильза вскоре нашлась – закатилась под кровать в его комнате. Извиняться перед сопляком вожатый не стал. Я же на всю жизнь отказался от людных мест, включая метро, и проклял понятие «коллектив»…

В школе то же самое. Все шалили, а за ухо к директору тащили меня. Позже, в «Комсомолке», Селезнев частенько покрикивал при скоплении народа. Не говорю уж о Старом Иезуите.

Дрянное это дело – стоять перед строем.

И вот снова приходится. Послал, не отрицаю, Ипатьева куда подальше. Что ж, горжусь этим! Звездные минуты для меня. Как ещё быть с низкой душой?..

* * *

Руководитель пресс-службы приготовил длинную обличительную речь. В конце сказал скороговоркой, что понимает, кладбище, все такое, у каждого случается в жизни, ничего не поделаешь. Но поведение мое не извиняет даже такой, траурный, повод. «Клади удостоверение об это место!» – потребовал Ипатьев. Так в фильмах времен коллективизации стучал по столу секретарь райкома, урезонивая выявленного им вредителя – оболганного, как оказывалось впоследствии, коммуниста. В унисон с ложным отравителем колхозных коров отозвался и я: «Не ты выдавал, а партия! Перед ней и буду держать ответ».

Товарищи мои сидели, потупив глаза. Вздыхали. И ты, Бедный Юрик, и шеф службы аккредитации дядя Вова, даже ты, Сидор Анатольевич – офицер и смельчак. Четыре года как журналист оттрубил на балканской войне, вывез на волю в багажнике собственного автомобиля десятки сербов. Рискуя жизнью, переправил их в Россию. Чего ж испугался, не подставил плечо?

Но самое удивительное – почему-то развел руками ещё всесильный, к тому же вызывающий у Ипатьева коленный трепет, Бородатый Полковник, мой старый и добрый друг…

В управлении кадров, где меня хорошо знали с начала 92-го года, махнули рукой. Посоветовали отсидеться, переждать бурю, потом все само собой утрясется. На прощание по секрету сообщили, что Ипатьев прислал в кадры кляузу о моем поведении, подписанную ещё парой коллег. Одним из подписантов оказался друг Костикова, старейший сотрудник пресс-службы, потомственный интеллигент Тима (см. главу «Блокадник»). Еще полгода назад он ежедневно сердобольно расспрашивал о здоровье отца, предлагал помощь. Поди ж ты… Двух других Ипатьев заставил подмахнуть донос под страхом увольнения…

Отсидеться, конечно, можно. Но так вдруг гадостно сделалось в этих стенах, с такими-то людьми! («Народишко – каждый третий враг…» – пел Высоцкий. Нет, Владимир Семенович, каждый второй!) Опостылело воронье гнездо. Единственное место во всем Кремле, куда эти каркающие твари не садятся, – старый дуб за Спасскими воротами. Благородное дерево, любимое, по преданию, ещё богом Аполлоном. Не приемлет оно ворон, шумит в одиночестве свежей кроной, скептически созерцая кремлевскую суету…

Ипатьеву не понравилось, что я помянул отца. В рабочее время. Это на фоне-то всеобщего безобразного пьянства, как чертополох расцветшего по всем закутам Кремля…

А приятно было пресс-секретарю губернатора Росселя, когда вы, господин Ипатьев, в известном состоянии буквально вывалились из самолета, прибывшего в Екатеринбург, и порвали штаны? Пиджак испачкан едкой маслянистой жидкостью. Понравилось ли ему бегать, как посыльному, по всем окрестным магазинам – подыскивать новый костюм, пока вы в трусах отсиживались в номере?

…Несколько недель спустя, когда пресс-служба была очищена от чужаков, причем своими же руками, Ястржембский, как я и предсказывал, вежливо указал Ипатьеву на дверь.

Зачем мужик старался?..