Текст книги "Кремлёвские нравы"

Автор книги: Дмитрий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

ЦЕХОВИК-СТАХАНОВЕЦ

Алиев решил уйти в подполье. Прямо на квартире – благо большая бывший «асфальтовый король» оборудовал сразу два цеха: парфюмерный и пошивочный. В одной комнате стрекотала дробильная машина. Шло изготовление из фольги модного в ту пору «крема-блесток» от «Диора». (В 70-е на всех углах, в аэропортах и подземных переходах слышался этот призывный цыганский возглас: «Блестки, блестки!» Женщины с ума сходили от новомодной «французской» выдумки.) Тосик привлек к выгодному делу профессиональных парфюмеров, ездил даже советоваться в Прибалтику, на лучшую тогда в Союзе фирму «Дзинтарс», к «нюхачам» – консультантам по запахам. В итоге алиевские блестки даже превзошли диоровские – пахли так же, а держались дольше…

Другой цех приступил к изготовлению джинсов. Тоже беспроигрышное дело. Стены комнаты Алиев задрапировал коврами – чтобы соседи не слышали шума многочисленных швейных машинок. Почти десятилетие «Пума» и «Райфл» с Мясницкой успешно завоевывали отечественный рынок. Потом появились теплые куртки-«аляски», о которых так мечтали зеки на Колыме.

С этих первых двух маленьких опытов и началось в стране «движение цеховиков». Ученики вскоре обскакали своего патрона, сколотили состояние и подались на Запад. Анатолий Александрович с женой решили никуда не трогаться – во-первых, возраст уже не тот, поздно; во-вторых, кто-то же должен учить новое поколение сожительствовать с советской действительностью.

В начале 90-х, будучи уже пожилым человеком, Алиев, наконец, осуществил мечту жизни – открыл настоящее легальное собственное дело фабрику по пошиву рабочей одежды. Но отчизна, уже вроде и не социалистическая, снова показала ему свои зубы. Налоги были так непомерны, что он вскоре разорился. На арену выходили молодые львы, им предстояло завоевывать этот мир, и они с радостью врывались в него, за считанные месяцы совершая то, на что у него ушла вся жизнь…

СЛЕПЫЕ ЛОШАДИ

Спрашиваю у Тосика, как он чувствует себя сегодня – в эпоху рыночных реформ, когда все его идеи и начинания стали реальностью, когда больше не сажают за хранение валюты, за частную торговлю, за предпринимательство, а, напротив, некоторых приглашают и в президентский лайнер.

– Было это в Западной Грузии, – вместо ответа сказал старик, – в городке Кибули сразу после войны, я тогда сопровождал товарные вагоны. Однажды мы остановились у маленькой угольной шахты, которая обеспечивала топливом проходящие составы. Вагонетки в шахте тащили лошади. Они работали в подземелье месяцами, там же в темноте и кормились. Но раз в год руководство шахты устраивало им праздник – лошадей поднимали на волю. Отвыкшие от света, они слепли. Как выводили их наружу – помню до сих пор. Лошади кувыркались, ржали, радовались солнышку, которое им уже не суждено было увидеть, носились по загону, и, казалось, благодарили неизвестно за что своих мучителей…

Вот и я ощущаю себя сегодня старой лошадью из штольни – обманутой, слепой, беззубой, бесполезной…

ПОДАРОК ФРОНТУ

Не так, не так размышлял ты, Тосик, в конце 43-го года, когда война вовсю гуляла по России, а ты писал заявление с просьбой отправить на фронт, в штрафной батальон. В просьбе отказали, больно уж ловок был молодой зек, боялись, что снова уйдет в побег.

Тогда многие люди, он читал в газетах, несли последние сбережения, чтобы помочь Красной Армии. Даже священники отдавали церковную утварь в переплавку. И родственники Ленина, «Правда» писала, тоже передали фронту что-то из ценностей. Если бы Алиев узнал, что именно, он схватился бы за голову. (Историю золотой медали Володи Ульянова я рассказал в предыдущей главе.)

Тосик тоже решил сделать подарок фронту, устроил в лагере карточный турнир. Ставка – только что выданные новые валенки. Он обыграл, «обул», то есть разул всю зону, а валенки через дружков на воле сбыл в городе.

Представляю себе лицо начальника лагеря, когда Алиев вошел в кабинет и бухнул перед ним мешок со ста тысячами. К мешку прилеплен тетрадный листок в косую линейку, химическим карандашом выведено: «От заключенного Алиева, на танк Т-34. Бей фрицев!»

ЧТОБЫ «ЧЛЕНОВОЗ» БЫЛ ЧИСТ

Ну и плащ у Толи Тищенко, чудо-плащ! Широкоплечий, не мнущийся, Делон, наверное, по Парижу в таком дефилирует. Материя шелковистая, но прочная, с жемчужным отливом. Даже лысеющий с брюшком гражданин почувствует себя в подобном одеянии ещё хоть куда…

Мы спускались по трапу в Белгородском аэропорту, куда прибыли весной 1996 года освещать очередной предвыборный визит, и я с затаенной завистью глядел на то, как Толя, ветеран ТАССа, важно нес себя впереди разномастной толпы журналистов. Никто из коллег не умел так прочувствованно, как Тищенко, слушать президента, трепетно, с детской непосредственностью заглядывать в глаза, постоянно привлекать к себе высокое внимание. Потому-то кремлевские летописцы, завидев приближение кортежа, всегда выставляли Тищенко вперед (как террористы заложника) – и Ельцин, словно по рефлексу, послушно и точно шел на блеск Толиных очков, на неизменно добрую улыбку…

Визит не предвещал ничего особенного. Партхозактив в совхозе неподалеку от города, посещение свинофермы, общение с населением. Потом обед для журналистов – и назад в самолет.

Обед был хорош: Белгород славится мясными вытребеньками. Потом подали горячее – куриные потроха. Горделиво возвышались над скатертью-самобранкой разноцветные бутылки с очищенной. Желающим приветливые официантки уложили «в дорожку» по увесистому кульку всякой всячины. Наконец, разморенные журналисты, зевая, потащились к автобусу.

В аэропорту однако выяснилось, что «передовой самолет», доставивший их в Белгород, неожиданно улетел обратно – видимо, кто-то из областного руководства решил прогуляться в столицу. И мест для президентской прессы не нашлось. Журналистов подло бросили. Часа два, матерясь, слонялись по летному полю. Поднялся в небо Ельцин, снялся резервный борт, затем ещё и еще. Форс пишущей братии быстро улетучивался. Наконец, показались охранники из свиты Ельцина. Кивнув в нашу сторону, один из них устало произнес:

– Куда колдырей девать будем? (Так на кремлевском наречии охрана за глаза зовет журналистов.)

– Может, в 76-й?

– Гони.

Так всем гуртом оказались мы в военном самолете. Трапа не было. Рискуя переломать кости, кое-как забрались внутрь по тонкой металлической лесенке. Все обширное брюхо Ила заполняли президентские лимузины. Жара, ни черта не видно, пахнет соляркой. Кое-как привыкнув к темноте, обнаружили, что посадочные места в привычном понимании отсутствуют. Лишь узкие скамеечки, где парашютисты дожидаются прыжка. Взревели моторы, а вместе с ними и наши головы. В военных самолетах звукоизоляции нет. Водители, сопровождавшие венценосные автомобили, глядя на нас, захихикали: «Привыкли, понимаешь, в мягких креслах животы отращивать…» Выяснилось еще, что нет туалета. В хвосте имелось, правда, зловонное ведро. А с нами девушки, молоденькие журналистки…

До Москвы оставалось не более получаса. Проклятый самолет раскалился как электроплитка. Теплоизоляция, видно, ему тоже была чужда. Разделись чуть не до белья. Толя снял свой замечательный плащ и аккуратно положил на полированную крышу ЗИЛа. Я все, по наивности, недоумевал, почему давешние охранники забрались внутрь прохладных кожаных лимузинов, а девушкам места не предложили?

Когда наша «летающая параша» приземлилась и открылся люк, мы обнаружили, что с ног до головы в темноте перемазались соляркой. Даже галстуки в коричневых пятнах. И тут ещё этот страшный Толин крик:

– Ты что делаешь, гад? Скотина! Убью!

Не обращая на него внимания, подвыпивший президентский водила тщательно лакировал бока членовоза Толиным плащом.

– Я думал – это тряпка, – сказал он, невозмутимо продолжая свое дело. – Че сердишься?

Последним подарком ничего не предвещавшей рабочей поездки стал аэропорт. Оказалось, приземлились не во Внуково-2, где ждал автобус, а в Жуковском. Ночь. Машин нет. Значит, куковать здесь до утра.

Тоскливо оглядев нас, Толя Тищенко вздохнул:

– Пошли в буфет, продажная пресса, запьем солярку, очистимся. Бог не фраер. За гордыню покарал…

КРЕМЛЕВСКИЙ «ПЕТРУШКА»

…У-а-а! У-а-а! Завыл, загудел протяжным басом аппарат прямой связи с президентом. Как пароход, с борта которого недавно выбросили в Енисей пресс-секретаря, моего начальника. Прощальный гудок… Колеблясь, снял трубку. Отрапортовал, как учили: «Дежурный по пресс-службе слушает…» «Костиков где?» – недовольно оборвала трубка. «Борис Николаевич, говорю, – он пошел к вам в приемную. Наверное, уже рядом…» На другом конце провода хмыкнули, дали отбой…

С этой поры президентский аппарат для Костикова замолчал навсегда. Опала…

А как все славно начиналось тогда, в 92-м году. Костиков пружинистым шагом (более пяти километров в час) то и дело отправлялся к президенту за очередной порцией указаний. Возвращался радостный, и вскоре мы садились за бесконечные справки и обзоры печати. Больше всего Ельцина, естественно, волновала собственная персона. Тон публикаций по мере его подвигов быстро менялся. Не только газета «День» (будущая «Завтра»), но и многие демократические издания, ещё вчера прославлявшие первого президента России, протерев глаза, ужаснулись. Поначалу Ельцин расстраивался, осмыслял критику на пару с очищенной. Потом привык, но журналистов невзлюбил навсегда. А заодно с ними и личных пресс-секретарей, не умеющих давать укорот борзописцам…

Однажды (было это в начале января 95-го года) Костиков вернулся из Большой приемной подавленный, долго сидел в кабинете один, не зажигая света. Мы шушукались у него в предбаннике, не зная, что и подумать. Наконец, расстроенный, он высунул голову из кабинета, сделал приглашающий жест.

– Я бы эту «Комсомолку» поджег, будь она неладна… – сказал он в сердцах, когда мы вошли внутрь.

Оказалось, моя родная газета в новогоднем номере напечатала коллаж, заставивший Ельцина наорать на Костикова. Будто он сам рисовал. Стоит Ельцин с праздничным бокалом в руке, улыбается. Присмотришься – стоит на горе человеческих трупов. 31 декабря ведь начался штурм Грозного…

Костиков позвонил главному редактору. До президента ему – в смысле вокальных данных – далеко. Но на другой день вся «Комсомолка» судачила о том, что в общем-то смирный пресс-секретарь говорил с главным, как в приснопамятные времена какой-нибудь куратор из агитпропа ЦК КПСС. Газету лишили аккредитации. Он жалел потом об этом звонке: существование пресс-секретаря в Кремле коротко, как жизнь стрекозы. Выйдешь за Спасские ворота – кто тебя уважит, всерьез отнесется?..

С газетой «День» – вообще комедия. Спустя неделю после секретных переговоров Ельцина с Бушем, где присутствовали лишь переводчики, на первой полосе появилась полная стенограмма беседы. Только было Ельцин в очередной раз занес над Костиковым секиру («гнать нужно этого бородатого козла!»), «выручила» Служба безопасности. Выяснилось, что утечка не из пресс-службы. Секретарша отдела секретного делопроизводства, соплюшка, ксерокопировала диктофонную запись и за триста долларов продала в газету «День». Предательницу выгнали и выселили вместе с семьей за 101-й километр…

…Вспоминаю один из визитов Клинтона, совместную пресс-конференцию двух президентов. Ельцин уже прочел вступительную речь. Подошла очередь заокеанского друга. Но Клинтон вдруг обнаружил, что текста речи нет. Рассеянно улыбаясь в зал, подозвал пресс-секретаря Маккэрри. Тот шепнул что-то на ухо расстроенному Биллу, похлопал по своему раздутому портфелю, развел руками. По залу пронесся шепот, что доклад президента исчез спешка, перелет, черт его знает, куда делся. «Вечно этот раздолбай Маккэрри все теряет…» – услышал я рядом с собой реплику американского журналиста из команды Клинтона. «Ноу проблем!» – сказал президент и беззлобно погрозил пальцем пресс-секретарю. Затем пошарил в карманах брюк и извлек на свет мелко исписанный, скомканный листок бумаги. Похоже, набросок речи. Кое-как, крутя его в разные стороны – то по часовой, то против, – Клинтон все же ухитрился прочесть свои каракули до конца. Глядел я на это, смеясь, и думал: что бы сделал в такой ситуации Ельцин с Костиковым? Натурально. Дал бы команду расстрелять на кремлевском плацу – как Фанни Каплан…

Сам Костиков был начальником справным, незлобивым. Никогда, в отличие от боготворимого им Бориса Николаевича, не повышал голоса, ценил меткое слово, стильно одевался. Дружил, в отличие от многих в президентском окружении, не со «слесарем Петровым» (который «ботами качает»), а с пианистом Петровым, ходил с супругой Маришей в консерваторию, в Большой театр. На проводах в Ватикан (в ресторане Домжура Костиков раскинул для друзей щедрую скатерть-самобранку) пел дуэтом романсы с певицей-цыганкой, пил исключительно выдержанное шотландское виски. Хороший человек! И с подчиненными никогда не жадничал. Вразрез с кремлевскими традициями звал на вечеринки и нас, рядовых консультантов, – наравне с ближайшими соратниками Ельцина. На одном из дней рождения закрыл глаза даже на то, что мы с приятелем Максимом Исаевым (имя – подлинное, хотя и не полковник) опустили на веревке во внутренний кремлевский двор початую бутылку – чтобы и замерзший солдат, дежуривший под окнами, подкрепился, выпил за наше здоровье…

Звал не только угоститься в комнату отдыха, что примыкала (в виде ложной двери книжного шкафа) к его кабинету, но и посоветоваться. Особенно в дни раздоров Ельцина с Хасбулатовым, когда Костиков, вспомнив о писательском даровании, наводнял приемную ненавистного спикера «заявлениями пресс-секретаря». По стилю и образности они напоминали творения остроумцев журнала «Крокодил» времен холодной войны или махровые передовицы газеты «Завтра«…Однажды, столкнувшись с Костиковым во Внуково-2, Руслан Имранович прилюдно пообещал набить ему морду за творческие искания. Но уже прогревались танки в Кантемировской дивизии, вскоре они ударят по Белому дому, по окнам «злого чечена» и расстроят его хулиганские намерения…

…Сюда, в уютную хлебосольную комнату, после официальных мероприятий всегда забегала «освежиться» президентская пресса, передовой отряд российской журналистики. (Все вопросы на пресс-конференциях были заранее согласованы с Ельциным. Он знал даже точную рассадку корреспондентов в первом ряду – Костиков каждый раз вычерчивал президенту каллиграфический план-схему. «Ложа продажной прессы», – шутили сами о себе журналисты.)

Здесь однажды, когда началась опала и Ельцин решил не брать его в Америку, Вячеслав Васильевич сочинил и передал мне текст – как отвечать журналистам по поводу его взаимоотношений с президентом. До сих пор у меня хранится этот беспомощный пожелтевший листок, слова человека, загнанного в угол: «Есть причины, по которым президент счел необходимым оставить своего пресс-секретаря в Москве на эти дни». Не станешь же объяснять пишущей братии, что от тебя отвернулись, покуражились, искупали в северной реке, Служба безопасности с «тонким намеком» преподнесла в день рождения потертую медаль «За заслуги перед КГБ в области литературы», что скоро вообще прощальный банкет и новый подарок Коржакова – унизительная, гадкая кукла…

Мне довелось присутствовать на этом банкете – вернее, официальных, кремлевских проводах Вячеслава Васильевича в Ватикан. В этот день секретарши сбились с ног, поочередно бегая в президентский буфет за закусками и выпивкой. Ждали больших гостей: Филатова, тогдашнего руководителя администрации, Илюшина, неразлучных Коржакова с Барсуковым, вице-премьера Заверюху, помощников, спичрайтеров. Сдвинули столы из бериевского гарнитура, принялись откупоривать бутылки. Женщины занялись сервировкой. «Эй, девки! Толсто нарезайте, толсто!» – с улыбкой командовал Костиков, изображая доброго барина.

Наконец, начали собираться гости. Когда они увидели, что рядовые чиновники тоже здесь, возникло отчуждение, напряженное молчание. Оно растаяло, как только под стол отправились первые пустые бутылки.

И вот уже Бедный Юрик, один из наших сотрудников, о чем-то оживленно беседует с руководителем администрации и стучит ножом по рюмке – просит слова. Я чокаюсь с Коржаковым и тоже пью за здоровье бывшего начальника, «не мелкого, прошу отметить, человека». В этот момент другой сотрудник пресс-службы спьяну теснит грудью к выходу какого-то неурочного посетителя, приговаривая: «Не видишь, мужик, он занят. Куда прешь? Поворачивай оглобли!» – «Я подожду, – мирно отвечает тот. – Но меня тоже приглашали. Не узнаете? Я – вице-премьер правительства Заверюха…» А тут и раскрасневшийся Костиков, дошедший до кондиции, готов держать речь. Я эту короткую речь запомнил на всю жизнь. Будущий посол в Ватикане провозгласил тост – как бы это помягче сказать? – за мужское достоинство. Но не в аллегорическом смысле, а в прямом. За всемогущий, так сказать, корень жизни. И чтобы корень этот ни при каких обстоятельствах не гнулся, не ломался! Людмила Пихоя, спичрайтер, другие дамы принялись часто дышать…

Тост этот очень понравился Коржакову.

– Самое время вручить подарок Вячеславу Васильевичу. Пошли в заднюю комнату… – И поднял с пола солидный сверток.

Костиков кокетливо сделал всем ручкой – «сейчас вернусь!» – и вышел вслед за генералом. Через минуту вернулся – протрезвевший, расстроенный. До конца вечера больше не проронил ни слова…

Когда гости ушли, он разрешил нам полюбоваться подарком Службы безопасности.

На столе стояла фигурка францисканского монаха в длинной сутане, лысого, склонившего голову в молитве, маленькие глазки, сладкая улыбка, четки в руках, в общем-то безобидного, так и хочется сказать – карикатурно смахивающего на хозяина… Костиков слегка надавил на лысину монаха – и вдруг из-под сутаны выскочил огромного размера фаллос лилового цвета…

В своей книге Костиков придал этому событию зловещий смысл. Якобы Служба безопасности, демонстрируя свои мужские достоинства (провидческий тост!), предостерегала его от написания честной книги о Кремле, о президенте.

Нет, Вячеслав Васильевич, не это имели в виду ваши хулители. Не боялись они ваших откровений, уверены были, что никакой крамолы не напишете. Унизить хотели. Показать, какой двуличный, лицемерный человек Костиков. Принародно сделать из вас «петрушку». Подтверждал эту версию и мой друг, Бородатый Полковник, пресс-секретарь Коржакова. Сам выбирал подарок…

И как бы в подтверждение моих мыслей, через несколько дней после банкета в московскую резиденцию папского нунция, а затем и в сам Ватикан позвонил человек из Кремля. Не офицер Службы безопасности, а один из ваших, Вячеслав Васильевич, ближайших сотрудников. Самый близкий. Руководитель пресс-службы Андрей Андреич. Когда-то он сам работал в Ватикане корреспондентом, считался специалистом по богословским вопросам, всю жизнь потом скучал по Риму. И вдруг это неожиданное назначение. Как ножом по сердцу! Лучшую половину жизни отдал изучению Ватикана, а посылают случайного человека, да ещё с подмоченной (в Енисее) репутацией. Немедленно встречаться с нунцием! Бежать к телефону, донести знакомым кардиналам, что едет к Иоанну Павлу II представлять великую страну субъект, охочий до баб, склонный к выпивке («вот обрадуются-то ватиканские попы!»), безбожник, дружит с голубыми… Хотя Папа их вроде реабилитировал. Даже жениться друг на дружке позволил… Что бы ещё придумать? Вот что. Неуважение это к папскому престолу, плевок президентской команды. Необходима достойная замена. Чем я не замена? И Андрей Андреич набрал номер…

Как в Ватикане восприняли информацию из Москвы, представить нетрудно. Наверное, кардиналы в лиловых сутанах бегали с новостями к Папе, заламывали руки, со страхом крестились: на кой черт нам – прости Господи! – такое счастье, вечные муки с этой сумасшедшей страной… Во всяком случае агреман (дипломатические полномочия) Костикову не давали на удивление долго. Похоже, подействовал звонок…

До прихода в Кремль Вячеслав Васильевич выступал в «Огоньке». Рассказывал о незаслуженно забытых русских писателях, сам сочинял книжки. Вот и нужно было продолжать. Лучше быть маленьким творцом, чем известным на всю округу персонажем из города Глупова, что высится на Красной площади…

ПРОФЕССИЯ: ПЕНКОСНИМАТЕЛЬ

…Но если Костиков лишь отдаленно напоминал фигурку монаха, то Андрей Андреич был вылитым иезуитом, причем времен расцвета инквизиции. Вот кому пришлись бы впору сутана, широкий капюшон – чтоб выглядывал наружу горбатый нос и угадывался узкий, как лезвие, рот в смиренной улыбке. Его и вправду нужно было в Ватикан. Встретили бы как родного! А Костикову дипломатические лавры счастья не принесли. Из ватиканского далёка президентский полпред вдруг дает интервью Российскому телевидению, где заявляет, что никакой Ельцин не демократ, а, скорее, самодержец. Стоило ли уезжать за тридевять земель, чтобы разразиться сим откровением?.. Ельцин рассвирепел и, к радости папского окружения, призвал вольнодумца домой…

Но это было потом. Вначале Костиков и Андрей Андреич были неразлучны.

Однажды пресс-секретарь ухитрился пробить на самом верху разрешение взять с собой близкого друга на борт президентского лайнера. Перелет был долгим, приятелям взгрустнулось, решили немножко поднять настроение. Уговорив бутылочку, по русскому обычаю запели в два голоса, тихо так, для собственного удовольствия. Тонус улучшился, а с ним окрепли и голоса чиновников. От президентской половины их отделяла лишь тонкая дверь. Когда затянули уже в полный голос: «И Ленин такой молодой…» – в дверях вырос заспанный Ельцин.

– Певуны, вашу мать! Вон отсюда! А это кто? – И указал на Андрея Андрича. – Почему посторонние в президентском самолете? Позвать сюда Коржакова…

Ельцин терпеть не мог коммунистические песни, давно простился с ними (в окружении об этом знали, а Костиков, видно, забыл) и справедливо посчитал, что над ним издеваются. Пресс-секретарь получил в очередной раз по шее. А.А., Старый Иезуит, навсегда лишился с таким трудом завоеванного места в президентском салоне…

* * *

Не расставались и в Кремле. Шушукались часами в кабинете, придумывали пресс-службе все новые и новые функции – утренние обзоры, вечерние, недельные итоговые справки, обзоры зарубежных агентств, российских. Президентские речи, поздравления, проекты документов. Ни минуты простоя. Делили зарубежные поездки (на подготовку официальных визитов) – самая вожделенная привилегия в Кремле! Естественно, все лучшее А.А. норовил забрать себе. (Костиков не в счет, он по должности всегда рядом с президентом.) Подчиненные же оставались на подхвате, дожидаясь подачек с барского стола. Скупой, надо сказать, стол. Потому что главной задачей Старого Иезуита в Кремле было хитро подгадать, чтобы многочисленные в те годы командировки за рубеж не пересекались, не совпадали во времени. (Однажды не смог вовремя перебраться из Парижа в Токио, не было подходящего рейса. Дошло до сердечного приступа.) И чтобы ни одна не уплывала из рук. Трудная задача. Но выполнимая. Иллюминация в кабинете с видом на Красную площадь не гасла по позднего вечера. Старый Иезуит, улыбаясь, раскладывал пасьянс из мировых столиц. Он всегда складывался, этот беспроигрышный, радостный пасьянс!

Вечнозеленый волшебный Корфу сменялся шумным Нью-Йорком, Париж Лондоном, затем в окне лайнера то мелькали приветливые огни бескрайнего Берлина, то проплывали величественные бурые скалы и высокогорные лыжные трассы Ванкувера… Дольче вита!

Но подготовительные поездки – не развлечение. К приезду журналистов много чего нужно сделать. Договориться с посольством о визах. Выбрать гостиницу поближе к месту переговоров. Проехаться по всем точкам, где намечено общение с прессой. Организовать пресс-центр, нужное количество телефонов, пулы (специальные разноцветные карточки, пропуска на мероприятия). А.А., как большой начальник, больше занимался представительством, чем черной работой. Не барское это дело… Поэтому часто возникали накладки: фотографу выдавали пул на пресс-конференцию, а пишущему журналисту, наоборот, оставляли место, выгодное для телекамеры, какой-нибудь красивый вид, на фоне которого главы государств приветствуют друг друга и молчат как рыбы. Или фамилии прибывших журналистов не совпадали с заранее подготовленными списками – значит, охрана никуда не пустит. Или не хватало мест в автобусе… и т. д.

Но это мелочи. Главное, уютный кабинет в Кремле, молоденькая секретарша хлопочет по хозяйству, надраенная «Волга» с сиреной – у подъезда. И вежливый шофер сияет приветливой улыбкой, готов везти хоть в Шереметьево, хоть к черту в подкладку…

* * *

Намечался очередной визит, на этот раз в Италию. Андрей Андреич уже паковал чемоданы, почти не вмешиваясь в жизнь пресс-службы. Заказывал билеты, дожидался, пока протокольщики доставят из МИДа паспорт с визой. Единственное неудобство – Костиков попросил перед вылетом проследить, чтобы намеченная на завтра встреча с демократическими лидерами во главе с Гайдаром (Ельцин почему-то придавал ей большое значение) прошла без конфузов, чтобы списки на проход в Кремль передали по факсу вовремя, журналисты – балбесы – не опаздывали. «Подключи охрану, – напутствовал Костиков Старого Иезуита. – Борис Николаевич хочет, чтоб было много прессы, осветили все по-доброму. Это, мол, личная просьба, объяснил он мне в конце разговора. Не подведи…»

* * *

…Здесь хочу ненадолго прерваться и рассказать историю грибочка историю обыкновенного маринованного опенка, произошедшую много лет назад в «Комсомольской правде».

Работал когда-то в отделе иллюстраций фотограф Паша, талантливый немолодой пьющий человек. Жена, долго терпев нищету и запах перегара, выгнала его из дома. Идти Паше было некуда, и он поселился в «Комсомолке» (благо главным был не Селезнев, бескомпромиссный борец с алкоголизмом, а другой редактор), бросил вещи – штаны и смену белья – в одну из кабинок для проявки пленок. Ребята его подкармливали – кто бутербродом поделится, кто супчику из буфета принесет. По утрам дежурная по этажу, добродушная пожилая Валька, тащила ему в постель крепкий чай с домашним печеньем, свежее полотенце. Стирала бельишко в умывальне. По выходным из недр её просторного сатинового халата появлялась на свет долгожданная чекушка. Бросив ответственный пост, Валька бегала напротив, в гастроном. Впрочем, в «Комсомолке» чужая беда никого не оставляла равнодушным. Горемычного Пашу все любили. Руководство закрывало глаза даже на то, что, проснувшись, он шастал в туалет в одних семейных трусах…

Когда Пашина супруга все же сжалилась и призвала мужа в семью, вся редакция собралась отметить это событие.

Накрыли нехитрый стол: «отдельная» по два двадцать, хлеб, селедка, лук. Валька в своем закуте сварила на электроплитке десяток картошек. Стажера Митю послали за водкой, по пол-литра на брата. На закуску, в основном дамам, в буфете редколлегии купили полкило сахарных конфет. Чья-то щедрая рука выставила на середину стола деликатес – маринованные опята…

Ближе к одиннадцати гости стали расходиться. Паша на пару с Валькой слили прямо в ванночку для промывки фотографий остатки еды, вымыли посуду. И фотограф (в этот день он почти не прикасался к спиртному), закрыв кабинет, поспешил к метро.

Трагедия случилась в полночь. Но не с Пашей – он уже нежился в семейной постели. И не с Валькой, которая, наоборот, долго не могла уснуть – скучала по своему любимцу, ведь ни мужа, ни детей Бог ей не дал. Беда пришла на нижний, пятый этаж, где квартировала газета «Социалистическая индустрия», в просторечии – «Соцдуська».

Аккурат под отделом иллюстраций располагался кабинет главного редактора. В момент подписания номера потолок в кабинете набух, затем прямо на редакторский стол посыпались крупные капли. И вскоре настоящий ливень забарабанил по свежим оттискам завтрашней газеты. Редактор с криком: «Комса! Алкаши проклятые!» – выбежал в коридор. Очень своевременно. Потому что в этот момент с потолка сорвалась тяжелая старинная бронзовая люстра, похоронив под собой и начальственный стол, и телевизор, и тумбочку с телефонами.

Собрав малочисленные остатки своей гвардии (ночь на дворе), редактор, вооружившись зонтиком-тростью, повел её на штурм ненавистной газеты. В «Комсомолке» темно, ни одной живой души. Разбуженная напуганная Валька, матерясь вполголоса, долго не могла найти ключи. Наконец, ворвались в отдел иллюстраций. Майн Рид сказал бы: «Величественная Ниагара открылась взору утомленных путников…»

Когда включили свет, все прояснилось. Паша перед уходом забыл выключить воду в промывочной. (Это ещё полбеды – фотографы часто оставляли на ночь небольшую струйку, если днем не успевали прополоскать свою продукцию. И никогда потопов не было.) Дрожащей рукой редактор «Соцдуськи» выудил со дна давешний маринованный опенок, который по диаметру точно совпал с углублением в раковине, плотно прижался к нему и устроил запруду…

Неустойка, которую выставила «Индустрия», равнялась примерно трем годовым окладам Паши. На этот раз жена не вынесла и подала на развод. А привыкшая ко всему сердобольная «Комсомолка», вдоволь посмеявшись, решила выкупить долг своего непутевого блудного сына…

* * *

Зачем я все это рассказываю?

Мелочи играют в нашей жизни подчас решающую роль. Кремль – не исключение. Вот уже несколько дней находясь душой на ностальгическом Апеннинском полуострове (как фотограф Паша – в семейном кругу), Старый Иезуит то ли забыл, то ли проигнорировал задание Костикова. Сейчас уж не дознаешься. Просто упустил одну мелочь – выдвинуть из факса поддончик, куда ложатся прибывшие сообщения. Если не выдвигать – они, как опавшие листья, устремляются на пол, под стол. Поди потом сыщи!

Костиков не любил два раза повторять задание. Пришел за час до начала мероприятия, попил чайку с лимоном, поправил карденовский галстук. И вот, поскрипывая лаковыми штиблетами, он уже шагает по коридору в сторону президентской половины, уверенный, что все в его хозяйстве ладно – телеги подмазаны, скотина накормлена, зимой с мясом будем – и нос в табаке…

Пресса, по установленному в Кремле распорядку, должна являться за полчаса до начала мероприятия. Но она не пришла ни за полчаса, ни за десять минут, ни к началу. Уже походкой Винни-Пуха пронес себя в президентский кабинет Гайдар, расселись вокруг стола другие видные демократы. Но журналисты не обнаружились и после того, как Ельцин прочел вступление. Отложив бумаги, президент недовольно засопел, поманил пальцем Костикова.

– Вячеслав Васильевич! Где пресса? Я же просил. Объяснитесь позже…

Как ледяной водой окатил.

Вернувшись в кабинет, Костиков, еле сдерживаясь, потребовал к себе Старого Иезуита. Поняв, в какую ситуацию попал, тот развел руками и, как подобает инквизитору, не долго думая обвинил во всем нас, недоделанных консультантов, бездельников – не озаботились, понимаешь, ответственным поручением, не напомнили, сидели сложа руки. Но руководитель пресс-службы как раз очень не любил, когда ему что-то напоминали. «Я никогда ничего не забываю, – любил повторять он нам. – Любой из вас моей памяти позавидует…»