Текст книги "Князьки мира сего"
Автор книги: Дмитрий Савельев
Соавторы: Елена Кочергина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 10
Выстрел в сумерках
Иваненко какое-то время проплутал в поисках Кабановки. Атлас, как всегда, соврал. В какой-то момент милиционер обнаружил себя у какого-то родника. Заляпанный грязью «Форд» стоял неподалёку. Родник подтекал под крошечный домик с крестом на маковке и полуоткрытой дверью. «Христианская купальня», – рефлекторно осознал Пётр.
Как только он плеснул водой себе в лицо, воспоминания нахлынули с огромной силой и унесли куда-то в прошлое. Он видел, как знакомится со Светой – лучиком света в его жизни. Какая она прекрасная в радужных фонтанных брызгах! «Вы меня не арестуете за нарушение общественного порядка?» – весело спрашивает она, выходя из чаши фонтана. А он мнёт в руках свою фуражку и пытается что-то сказать, но не находит нужного слова. Тогда она берёт инициативу в свои руки, и вот они уже сидят на лавочке и едят мороженое…
Затем перед ним предстало бородатое улыбающееся лицо. Чьё оно? За спиной бородача другое лицо, его матери. Что это с ним делают? Купают?
Да его же крестят! И сколько ему лет? Меньше пяти? А отец знает?
Пётр ни разу в жизни не спрашивал у матери, крещёный он или нет. И вот теперь он узнал, узнал при столь странных обстоятельствах. Неужели мать скрывала это от него специально? Вот старая вешалка! Иконы у неё были припрятаны! Все они на одно лицо – христиане, сатанисты, кришнаиты, иеговисты, Ибрагимы долбанные! К стенке их надо, к стенке! Вразумить девятиграммовым кусочком свинца! Родину они предают, иуды недорезанные!
Тут следователь понял, что стоит в нескольких метрах от входа в купальню, а между ним и дверью материализовывается какая-то тень.
А, господин Посол! Здравствуйте! Нет, всё хорошо. Делаю всё, что могу. Никуда злодеи не денутся. Православие будет защищено. Да выключите свой тумблер, никак не могу вас как следует разглядеть. Ну как знаете. А я надеялся, что мне удастся пожать вашу шестипалую конечность. Ещё будет возможность? Ловлю вас на слове! Да, уже бегу, не переживайте!
* * *
Пётр припарковал машину на окраине Кабановки и отправился на поиски нужного дома. Обычная подмосковная деревня – двухэтажные особняки москвичей, утыканные спутниковыми тарелками, вперемежку с развалюхами, которые ещё не успели скупить. Тихо, пасмурно. Встретившаяся старушка дала подробную инструкцию, как пройти к интересующему его дому.
Старая дача Муслима, отбывающего, без сомнения, очередной срок в местах лишения свободы, отличается от других домов. Вместо второго этажа мансарда. Построена дачка, вероятно, ещё в советское время, но в хорошем состоянии. А вот изгородь низенькая и ветхая. Калитка приоткрыта.
«Упорхнули, наверное, птахи», – с тоской подумал Иваненко, идя по плиточной дорожке к двери террасы и поднимаясь на крыльцо. Сквозь стёкла двери Пётр увидел, что внутри торчит ключ. «Нет, кто-то здесь есть!» – начал приводить тело в тонус адреналин.
Не обнаружив кнопки звонка, он постучал. Спустя минуту постучал ещё раз, погромче. Внутренняя дверь открылась, и Пётр увидел Алексея. Он был такой же, как на свадебной фотографии, ни капли не изменился. Тёмные глаза, маленькая бородка, поджарое тело. Одет в спортивный костюм.
– Здравствуйте, Алексей. Я – друг Ибрагима, – начал следователь.
Молодой человек посмотрел на него проницательным взглядом и спросил:
– Милиция? А где остальные, караулят окна?
– Да, я следователь, но я пришёл один, как друг. Никто не знает о моём визите. Мне нужно с вами поговорить.
Алексей повернул ключ в замке и предложит Петру сесть на диванчик, стоящий тут же, на веранде, но сам остался стоять. Начало быстро темнеть.
– Вы знаете что-нибудь об инопланетянах? – спросил Иваненко.
– Нет никаких инопланетян, – устало произнёс Алексей.
– Я понимаю, если вы, и правда, не в курсе дела, это звучит странно, но мы обнаружили труп пришельца в квартире, где вы проживали. Кроме того, я имел честь беседовать с одним из представителей внеземной цивилизации.
– Вы видели инопланетянина?
– Да. Если быть точным, я видел мёртвого пришельца. Живого видела моя мама, а я только слышал.
– Нет никаких инопланетян, – повторил Алексей.
– Они прибыли из созвездия Рака…
– Да, чёрный юмор в их стиле. Они сами раки.
– В смысле?
– Питаются мертвечиной, падалью.
– Так вы с ними сталкивались? И как понимать ваше утверждение, что никаких инопланетян нет?
– В буквальном смысле. Они не с другой планеты.
– То есть вы полагаете, что эти существа появились из параллельного пространства?
– Тяжёлый вопрос, – задумался Алексей. – Вам, надо думать, проще вместить, что они прибыли из параллельного мира, с двойника Земли. Я же считаю, что они всегда обитали именно на нашей Земле, разве что несколько в другом виде. А сталкиваюсь я с ними уже много лет, можно даже сказать, с самого рождения.
– Похоже, я понял ваше мнение. Вы считаете их злыми духами, обретшими материальную форму. Это – точка зрения большинства церковных людей относительно пришельцев. Но у меня есть доказательства, что они всячески поддерживают Православную Церковь.
– Всё очень сложно. Это факт, без них не было бы православия, святых, вообще бы ничего не было. Но официально они считаются врагами и с ними нужно бороться. Таковы правила игры. По-другому нельзя.
– Я имею в виду финансовую поддержку.
– Реальную финансовую поддержку? – насторожился Алексей.
– Да, мне предоставили данные.
– Это плохо. Это очень плохо…
– Нельзя ли зажечь свет? – попросил Иваненко, потому что уже перестал различать выражение лица своего собеседника.
– Лампочка перегорела. И вообще, в темноте многие вещи видно гораздо лучше, чем при свете.
И тут Пётр понял, всей душою почувствовал, что перед ним стоит сатанист. Милиционер положил руку на кобуру пистолета. Все сомнения отпали. Оставалось только выяснить, при каких обстоятельствах был убит пришелец. Словно прочитав его мысли, Алексей спросил:
– Вы говорили, что обнаружили труп пришельца в моей квартире?
– Я лично обнаружил тело пришельца. И мне хотелось бы знать, что произошло у вас в квартире пятого сентября?
– Вы всё равно мне не поверите. Тем более сейчас. И по-моему, вы солгали, что пришли один. Более того, скажу: у меня нет никакого желания общаться ни с вами, ни с вашим другом. Я – слабый и малодушный человек, к тому же по недавнему своему опыту знаю, что Иисусова молитва в данном случае не действует…
«Надо брать! – понял Иваненко. – Раз уж речь зашла о какой-то молитве… Сейчас парень впадёт в религиозный экстаз. Бедняге нужна помощь!»
– Вынужден вас задержать, – железным голосом сказал следователь, вынимая пистолет из кобуры. – Не волнуйтесь, тюремное заключение вам не грозит. Вас отправят в психиатрическую лечебницу. Где ваша супруга?
– Сейчас позову, – тихо сказал сатанист и вдруг молниеносно выскочил в приоткрытую дверь террасы. Пётр кинулся вслед за ним, крепко сжимая пистолет в руке.
Они перепрыгивали через изгороди, продирались сквозь малинник, перемахивали болотца. Минут через пять этой бешеной гонки Иваненко начал отставать. Следователь знал наверняка: если он упустит сатаниста, случится что-то непоправимое. И ещё он знал, зачем убегает Алексей и почему они беседовали на веранде. Куропатка отводила угрозу от гнезда, она хорошо знала местность и спасала того, кто прятался в доме. Супругу пытается спасти Алексей или кого-то другого? Хитрая птица отвела его на достаточное расстояние от дома и теперь перестала волочить крыло и ускорилась. Каким идиотом он был, что пришёл к сатанистам один!
Надо стрелять по ногам, но это фактически бесполезно делать в сгустившихся сумерках. Значит, надо стрелять на поражение. У Петра случилось что-то вроде прозрения: он как будто физически видел, что если остановит сатаниста, то спасёт несколько жизней. И вот тело само по себе приняло упорную позицию, левая рука упёрлась в запястье правой, а правая сняла пистолет с предохранителя и нажала на спусковой крючок. Преследуемый упал.
Всё последующее Иваненко помнил плохо. Помнил, что плакал; помнил, что Алексей истекал кровью у него на руках; что пуля прошла навылет через сердце между рёбрами, как в его сне. Помнил, как звонил майору и докладывал обстановку; как неожиданно быстро появились люди в камуфляже, а он всё ещё прижимал к себе мертвеца; как санитары клали тело Алексея в полиэтиленовый мешок; как его сажали в машину двое фээсбэшников…
Следующее воспоминание – его допрашивает майор.
Черты лица офицера ФСБ приобрели жёсткость, глаза кололи, и разговаривал он с Петром так, как разговаривают с преступниками.
– Не ожидали мы от вас такого, Пётр Исаакович, совсем не ожидали. Почему вы так поступили? – спрашивал майор, тяжело ступая по паркетному полу. – Зачем превысили служебные полномочия и поехали в Кабановку один?
Иваненко сбивчиво объяснил, что несколько раз звонил, но на звонки не отвечали, и на конспиративной квартире никого не было. Он боялся промедления, потому и поехал.
– Ни один ваш звонок не был зафиксирован, – сцепив руки, произнёс майор. – Капитан Темнолесова, как обычно, дежурила в «офисе». Она доложила, что в дверь никто не звонил. Скрытая камера у двери конспиративной квартиры также не зафиксировала ваш приход. Да…
«Подстава! Это подстава…» – завертелось у старлея в голове.
– Вы получили чёткую инструкцию, – продолжал майор, – оружие применять только в крайнем случае и не стрелять на поражение. Зачем вы убили Алексея Голубинникова? Вы осознаёте, какие последствия может вызвать ваш поступок?
Иваненко объяснил, что убил не нарочно – так сложились обстоятельства.
– Мы предусмотрительно установили в вашей машине «маячок», поэтому спецподразделение оказалось в деревне очень быстро. Но и это не помогло: Ольге Голубинниковой удалось скрыться ещё до того, как мы оцепили Кабановку.
– Так я был приманкой для инопланетян? – безжизненно проговорил Пётр.
– Зачем употреблять такое слово – «приманка», – поморщился майор. – Вы – духовно одарённый человек, вы могли вступить в контакт… А теперь вы так бездарно загубили свою карьеру…
Офицер почти что с жалостью смотрел на скрюченного на стуле милиционера…
Следующее воспоминание – его вталкивают в одиночную камеру. Железная дверь захлопывается. Полугнилые нары с ветхой подстилкой, треснутое очко унитаза, маленькое зарешёченное окошко, прикрытое снаружи рольставнями. Холодно и сыро.
Где он? На Лубянке? Какая теперь разница! Жизнь рухнула! Эти сволочи не выпустят его до Второго Пришествия! Бедная мама! «Напрасно старушка ждёт сына домой…»
Пётр укутался в ветошь и постарался заснуть. Но сон не приходил.
Зато пришёл озноб. Заключённый почувствовал незримое дыхание подступающей болезни. «Раскольников хренов!» – вертелась в голове саркастическая мысль.
Но присутствовало у него в душе и какое-то нездоровое торжество. До этого Пётр никого не убивал. Стрелять, конечно, несколько раз приходилось, в основном в воздух. Один раз стрелял по ногам и зацепил пулей одного алкаша, порезавшего собутыльника. А вот теперь – боевое крещение. Можно звёздочку прилепить на лобовое стекло автомобиля!
Боже мой, что творится с его психикой? Место ему в тюремной психушке! Надо забыться и заснуть, провалиться в бред. Любой бред лучше этого бреда, который с ним творится последнюю неделю. Господи, почему именно он?
Но во сне его, наверное, уже ждут. Дохлый инопланетянин, пирсинговый Кришна или Иосиф Виссарионович с отрывающимися усами. А может быть, жирный ухмыляющийся Будда, умерший от того, что обожрался мясом? Надо было поститься, раз возомнил себя великим учителем! Да, Будда будет в самый раз.
И Пётр начал проваливаться в тяжёлый лихорадочный сон.
Часть вторая
Господи, сделай так, чтобы я прозрел!
Глава 1
Болотный покой
Хороший палач, когда пытает свою жертву, должен удерживать её сознание на пороге сумеречного состояния, не давать ей провалиться в забытьё. Ведь если пытаемый минует порог адекватного восприятия действительности, он если и не потеряет сознание, то перестанет чувствовать боль и начнёт воспринимать происходящее с ним как сон. То же самое происходит во время тяжёлой болезни, то же самое – во время сильных душевных скорбей…
Тот судьботворец, который отвечал за Иваненко, был хорошим палачом: он удерживал своего подопечного на пороге сумерек, и Пётр острее острого чувствовал боль и не мог забыться, устраниться, отключиться или, наоборот, выздороветь.
Он не знал, сколько прошло времени, но ему казалось, что не меньше нескольких месяцев. Приступы раскаяния сменялись приступами отчаяния, приступы человеконенавистничества – приступами чёрной меланхолии. Иногда он вспоминал, что Раскольников так же болел. Но Раскольников совершил запланированное злодеяние, а Иваненко был при исполнении служебных обязанностей. Раскольников убивал мерзкую, но чистую перед законом старуху, а Иваненко убил убийцу, убийцу инопланетянина, человека, поставившего под угрозу будущее всей планеты.
Временами Пётр что-то ел из алюминиевой миски, временами проваливался в сон. Но сон не приносил облегчения, и просыпался он всё в таком же болезненном состоянии. Тело не умирало, но и не хотело жить. А душа тяжко болела, была изъязвлена, прожжена, искорёжена.
На допросы его почему-то не вызывали, наверное, «мариновали».
Будда ему так и не приснился, нет. Снился всё время один и тот же сон.
* * *
Он встаёт с мятой постели, простыня на которой вся в бурых и жёлтых пятнах. На нём засаленный колпак и больничный халат. Ковыляет к письменному столу, на котором лежит один-единственный лист бумаги, стоят потухшие свечи, чернильница и гусиное перо – символы его творческой импотенции. В голове ни одной мысли – по воле какого-то сильного существа он забыл почти всю свою прошлую жизнь. Писать не о чем. Но он таки выводит пером на листе одну единственную суицидально-ироническую надпись: «был писатель, да вышел весь!», – и рисует злобный смайлик. «Вышел весь!» Вышел куда? Почему он пишет это каждый раз, когда просыпается?
Напротив письменного стола – мутное венецианское окно, увитое снаружи виноградом. Оно пропускает так мало света, что Петру кажется, будто он в склепе. Ощущение безысходности усиливает летящий откуда-то сверху необыкновенно густой и сильный бас, исполняющий романс Шуберта «Приют». «Чёрные скалы – вот мой покой…» – басит голос невидимого исполнителя, а ему слышится «оставь надежду, всяк сюда входящий», и тоска, как озноб, пробирает до мозга костей. Этот трек играет круглосуточно по кругу, и нет никакой возможности добраться до спрятанного в потолке проигрывателя.
Он уже знает, что произойдёт дальше. Войдёт старый мёртвый слуга с подносом в руках. Трупный яд будет капать на яичницу с его мёртвого лица, но это не страшно – писатель не нуждается в пище.
А затем в комнату ворвётся она – обнажённая косоглазая ведьма, его возлюбленная. «Ты не заслужил света, ты заслужил покой!» – злобно-радостно выкрикнет она и потащит его гулять на болота.
Будут стоять сумерки. Небо будет затянуто тучами, солнца не видно. Но вскоре сновидец в очередной раз с дрожью поймёт, что это не утренние, а затянувшиеся вечерние сумерки. А когда солнце за тучами окончательно зайдёт, станет по-настоящему страшно. Но сначала они с ведьмой будут долго гулять по болотам, и возлюбленная во всех подробностях будет рассказывать ему о половых безобразиях, которые творила на великом балу у сатаны.
Из болотных кочек там и тут будут торчать чахлые вишни в цвету. Но цветочки на них чёрного цвета, а внутри каждого спрятан крошечный глаз, пристально следящий за влюблёнными.
Устав от рассказов о извращённых сексуальных утехах, ведьма любовно-кровожадно посмотрит на него и скажет:
– Чуть не забыла. Сегодня вечером к тебе придут друзья. Те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе…
Ведьма, как всегда, будет бить в больное место. Он никого не любит, никем не интересуется, и друзей у него давно нет. Единственный его друг, Вадик, и тот предал его – встал на сторону света, а не покоя.
– Ты будешь засыпать с улыбкой на губах, – продолжит ведьма. – А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я!
«Нет! Только не она!» – закорчится всё существо писателя, а по болотам прокатится протяжный, леденящий кровь ужасом вой. Он оборвётся на жуткой пронзительной ноте, а с другого края болот ему ответит такой же. «Друзья» уже близко.
– У нас ещё есть время до их прихода! Давай полепим нового гомункула! – наконец закричит его любовница, оскалится и дико захохочет, увлекая его за собой к дому.
Как было бы хорошо, если бы сон на этом кончался. Но он не кончался. Девять чёрных всадников всю бесконечную ночь проделывали с ним такие штуки, какие не мог выдумать даже полубесноватый-полушизофреничный Сальвадор Дали. Вот старик бы расстроился да изошёлся завистью, если бы увидел сон Иваненко… «Это твой дом, это твой вечный дом!» – без передыху визжала ведьма, а чёрные всадники превращали его тело то в таракана, то в спрута, то в трупного червя, попутно скрещивая с разными отвратительными предметами.
Иногда Петру казалось, что дом с венецианскими окнами – реальность, а одиночная камера – сон заслужившего покой писателя. А порою, что и то, и другое – сон, а сам он – призрачное существо с перепончатыми крыльями, созерцающее сверху чьи-то чужие мучения, про́клятая душа, вставшая, как учил Ницше, по ту сторону добра и зла.
Но потом перед ним вставало лицо Алексея Голубинникова, человека Божия. Не мёртвое, живое, полное жизни и даже слегка улыбающееся. Пётр переставал терзаться и начинал что-то объяснять этому парню – говорил, что убил его не нарочно, что исполнял приказ начальства, что сделает всё, что сможет, чтобы утешить его вдову. Потом вспоминал, что Алексей – сатанист, и лицо исчезало, а тусклая лампочка на потолке камеры начинала мигать, и в душу вползала тьма.
* * *
Однажды Петру приснился другой сон. Он был старым известным художником, жил в замке. Он сидел на постели и плакал. Все его старые красивые работы куда-то увезли, а на холстах, во множестве разбросанных по полу, были только какие-то жалкие закорючки. Почему Бог лишил его главного достоинства художника – твёрдой нетрясущейся руки? А ведь художник в Бога верил. По-своему, конечно.
Пётр то отождествлял себя с художником и смотрел на залу его глазами, то видел старого гения со стороны и тогда понимал, как мало у них общего. Художник глубоко проник в Тайну Мира, а Иваненко был дилетантом, философом-недоучкой. Художник постиг основы мистического взаимодействия формы и духа, а Иваненко бросался от одной теории к другой и не мог ни на чём остановиться. Художник дерзал писать картины на евангельскую тему, а Иваненко прочитал Евангелие всего два раза: один – по наущению Мыслетворцева, а второй – когда жизнь взяла за жабры.
И вот он встаёт с постели и начинает ползать по полу, собирая холсты и складывая их рядом с кроватью. Вдруг ему кажется, что со стены на него кто-то смотрит. Так и есть – на стене появилась его старая картина с изображением распятия. Но если раньше лицо распятого было вывернуто в сторону, то теперь оно смотрело прямо на него. И это было не лицо Христа, а лицо чудовища: зелёные глазные яблоки на улиточных рогах, маленький вёрткий хобот и длинный змеиный язык – всё шевелится. Художник ещё быстрее начинает собирать холсты дрожащими руками.
Затем поворачивается к стене – там уже другая ожившая его картина. Страшная толстая «богоматерь» на его глазах роняет опухшего младенца и показывает художнику испанский кулак. Гений с максимальной скоростью, на которую способно его паркинсоническое тело, начинает собирать холсты. Спички, спички, где же коробок со спичками?
Поджечь кучу холстов удаётся только с одиннадцатой спички, но всё же удаётся. Гений забирается на кровать. Холсты не вспыхивают, а тлеют, но химическая реакция всё-таки потихоньку подбирается к простыне. Тут некстати появляется сиделка, унюхавшая дым.
Художник кидает в неё стаканом, затем какой-то книгой, затем кистью – женщина ловко увёртывается: привыкла. Сначала она пытается затушить холсты, потом берёт гения подмышки и тащит к двери. Художник изворачивается и изо всех старческих сил цапает её за предплечье.
Ощутив во рту вкус крови, Иваненко пытается проснуться, но не тут-то было. Сиделка всё тащит его к двери, удушливый дым от горящих холстов лезет в нос, он кашляет, но продолжает кусаться, а на стене продолжается выставка его оживших картин. Вот идёт тайная вечеря, и лохматые апостолы беззвучно матерят своего живописца. Вот – вселенский собор, где на переднем плане летает какая-то развратная женщина. Из её нечеловеческих глаз выстреливают молнии в сторону больного художника. А вот пошла фрейдистско-фаллическая тема, и становится совсем худо. А сиделка всё тащит и тащит его дряблое тело к двери…
* * *
Накануне того дня, когда в жизни Иваненко произошли критические изменения, он успел ещё побывать во сне Артюром Рембо.
Это было незабываемое впечатление. Он вместе со своим старшим коллегой и любовником Полем Верленом ехал на поезде в Брюссель. Верлен обманул и бросил на пограничной станции свою жену и тёщу, чем был очень доволен: веселился, шутил, строил рожи и поставил Артюру пару синяков своей тростью. Потом Поль хорошенько хлебнул абсента, и его потянуло на философский разговор.
– Друг мой нежный! – говорил старший поэт. – Поэзия должна взывать не к человечеству, а ко Творцу!
– Творец оставил этот мир! – кричал его молодой собрат. – Он позорно бежал от людей в свой золочёный чертог и упивается там своей праведностью и непогрешимостью! Он весь прогнил, от него воняет, как от выгребной ямы! Нет, к такомуБогу я взывать не намерен! Пусть ему поют гимны тупицы и ханжи! Для меня бог – тот, кто посмел бросить вызов гнусному владычеству вашего кроткого Боженьки! Кто посмел страдать, бунтовать и жить! Кто вкусил свободу и любовь!
– Дорогой мой! О какой свободе ты говоришь? О какой любви? О свободе не мыться или о любви к вину? – И Поль плеснул себе в стакан ещё немного изумрудной жидкости.
– Как жаль мне видеть всех вас, – не обращая внимания на его слова, взывал Рембо, – привязанных верёвками своей глупости ко кресту! Чем этот нагорный плакальщик обольстил вас? Тем, что обещал простить ваши грехи и взять к себе на небо? Болваны! Вы не нужны Ему там, как не нужны здесь!
– Крест даёт нам крылья, мой маленький глупец, воспарить над этой призрачной реальностью, над пустыми страстишками, над своей убогостью, в конце концов. Свобода же для меня одна – свобода умереть у ног моего милого Бога, а там пусть я попаду в ад, который заслужил!
– Как я устал от твоей деланной религиозности, Поль! – Артюр брезгливо поморщился. – Не надоело строить из себя святошу? Ты мятежник, такой же, как и я, признай это наконец!
– Ну уж дудки! – тряхнул головой Верлен. – Я величайший грешник, и я это признаю, но я не бунтарь! Я мразь, я слизь, я плесень, но я Божий сын! Мне не хватает воли скинуть с себя ярмо греха, я вновь и вновь, как пёс, возвращаюсь на свою блевотину, но я предпочту любую пытку отречению от Христа! Моя никчёмная жизнь принадлежит Ему одному!
– Это слова раба, Поль! Но ты же поэт, Поль, ты же должен любить свободу! Давай вместе умчимся на пьяном корабле свободы к запретным землям желаний!
– Какой ты ещё мальчишка, малыш Артюр! Ты пытаешься убежать от Бога, как много раз убегал от матери. Ну и что дала тебе твоя свобода? Нужду, голод и израненные в кровь ноги! Кроме Бога мы никому не нужны, даже себе самим! Твоя свобода – жрать рожки со свиньями! Именно этим мы с тобой сейчас и занимаемся. Возвращайся-ка, друг мой, домой, пока ещё не поздно, Отец уж, поди, заждался тебя!
– Никогда! – вскричал Иваненко-Рембо. – Я предпочту краткий миг свободы, проведённый в калу и блевотине, вечному сытому рабству!
Поезд всё ехал и ехал куда-то вдаль, а два поэта, связанные такими тесными физическими узами, продолжали что-то восклицать и доказывать, причём каждый доказывал нечто самому себе, не замечая собеседника…
