Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

 
Смертному Бог отвечал несказанным глаголом из бури.
Иов лежал пред лицом Иеговы в прахе и пепле:
«Вот я ничтожен, о Господи! Мне ли с Тобою бороться?
Руку мою на уста полагаю, умолкнув навеки».
Но против воли, меж тем как лежал он во прахе
и пепле —
Ненасыщенное правдою сердце его возмущалось.
 
 
Бог возвратил ему прежнее счастье, богатство умножил.
Новые дети на празднике светлом опять пировали.
Овцы, быки и верблюды в долинах паслись
безмятежных.
Умер он в старости, долгими днями вполне
насыщенный,
И до колена четвертого внуков и правнуков видел.
 
 
Только в морщинах лица его вечная дума таилась,
Только и в радости взор омрачен был неведомой
скорбью:
Тщетно за всех угнетенных алкала душа его правды, —
Правды Господь никому никогда на земле не откроет.
 

1892

Недолговечная

 
Нет, ей не жить на этом свете:
Она увянет, как цветок,
Что распустился на рассвете
И до зари дожить не мог.
 
 
Оставь ее! Печальной жизни
Она не знает, но грустит:
Иной, неведомой отчизне
Ее душа принадлежит.
 
 
Она лишь ласточкой залетной
Издалека примчалась к нам, —
И вновь вернется беззаботно
К своим родимым небесам.
 

<1893>

Неуловимое

 
Всю жизнь искать я буду страстно,
И не найду, и не пойму,
Зачем люблю Его напрасно,
Зачем нет имени Ему.
 
 
Оно – в моей высокой мысли,
Оно – в тени плакучих ив,
Что над гробницею повисли,
Оно – в тиши родимых нив.
 
 
В словах любви, и в шуме сосен
И наяву, и в грезах сна,
В тебе, торжественная осень,
В тебе, печальная весна!
 
 
В страницах древних книг, в лазури,
В согретом матерью гнезде,
В молитвах детских дней и в буре,
Оно – везде, Оно – нигде.
 
 
Недостижимо, но сияет.
Едва найду, едва коснусь,
Неуловимо ускользает,
И я один, и я томлюсь.
 
 
И восстаю порой мятежно:
Хочу забыть, хочу уйти,
И вновь тоскую безнадежно, —
И знаю, нет к Нему пути.
 

1893

В лунном свете

 
Дремлют полною луной
Озаренные поляны.
Бродят белые туманы
Над болотною травой.
 
 
Мертвых веток черный ворох,
Бледных листьев слабый лепет,
Каждый вздох и каждый шорох
Пробуждает в сердце трепет.
 
 
Ночь, под ярким блеском лунным
Холодеющая, спит,
И аккордом тихострунным
Ветерок не пролетит.
 
 
Неразгаданная тайна
В чаще леса, и повсюду —
Тишина необычайна...
Верю сказке, верю чуду.
 

<1893>

Самому себе
Леопарди

 
Теперь ты успокоишься навеки,
Измученное сердце:
Исчез обман последний,
Который вечным мне казался – он исчез,
И чувствую глубоко, что во мне
Не только все надежды
Соблазнов дорогих,
Но и желанья самые потухли.
Навеки успокойся. Слишком сильно
Ты трепетало. Здесь ничто не стоит
Биенья твоего. Земля
Страданий наших недостойна.
Жизнь – горечь или скука. Ничего
В ней больше нет. Мир – грязь.
В отчаянье навеки успокойся:
Нам ничего судьбою, кроме смерти,
Не суждено. Отныне презираю
Я сокровенное могущество природы,
Бессмысленное, правящее всем,
Чтоб уничтожить все —
И беспредельную тщету вселенной.
 

6 февраля 1893

Песня Маргариты
Гете

 
Склони Твой взор,
О Мать Скорбящая,
За нас у Бога предстоящая,
На мой позор!
 
 
Ты смотришь, сокрушенная,
Мечом пронзенная,
На муки Сына Твоего.
 
 
К Отцу подъемлешь очи ясные
И шлешь мольбы напрасные
И за Себя, и за Него.
 
 
Кто угадает,
Как плоть страдает,
Чем грудь моя полна?
Все, что сердце в страхе чует,
Чем дрожит, о чем тоскует, —
Знаешь Ты, лишь Ты одна.
 
 
С людьми грущу невольно, —
Мне больно, больно, больно...
Когда же все уйдут, —
Я дни без цели трачу,
Я плачу, плачу, плачу —
И муки сердце рвут.
 
 
Я розы не водою —
Слезами полила,
Когда сегодня утром
Цветы Тебе рвала.
Еще не заблестели
Лучи в мое окно,
Когда уж на постели
Я плакала давно...
 
 
От ужаса, от смерти защити,
За нас у Бога предстоящая,
О Мать Скорбящая,
Прости, прости!
 

<1893>

Цветы

 
Не рви, не рви цветов, но к ним чело склони.
Лелеет их весна и радует свобода.
Не разрушай того, что создает Природа:
Прими их чистый дар, их аромат вдохни.
 
 
Они живут, как ты, но зло им недоступно.
О, радуйся тому, что осквернить не мог
Доныне на земле рукой своей преступной
Ты хоть один еще забытый уголок.
 
 
Слова людских молитв и суетны, и жалки.
Из ваших же сердец, не ведающих зла,
О, дочери земли, смиренные фиалки,
Возносится к Творцу безмолвная хвала!
 

1893

Счастья нет

 
Под куполом бесстрастно молчаливым
Святых небес, где все лазурь и свет,
Нам кажется, что можно быть счастливым,
А счастья нет.
 
 
Мы каждое мгновенье умираем,
Но все звучит таинственный обет,
И до конца мы верим и желаем;
А счастья нет.
 
 
И в ужасе, и в холоде могилы
Нас манит жизнь и солнца милый свет,
Их разлюбить мы не имеем силы,
А счастья нет.
 
 
Свою печаль боимся мы измерить.
С предчувствием неотвратимых бед,
Мы не хотим и не должны мы верить,
Что счастья нет!
 

9 мая 1893, С.-Петербург

Успокоенные

 
Успокоенные Тени,
Те, что любящими были,
Бродят жалобной толпой
Там, где волны полны лени,
Там, над урной мертвой пыли,
Там, над Летой гробовой.
 
 
Успокоенные Тучи,
Те, что днем, в дыханье бури,
Были мраком и огнем, —
Там, вдали, где лес дремучий,
Спят в безжизненной лазури
В слабом отблеске ночном.
 
 
Успокоенные Думы,
Те, что прежде были страстью,
Возмущеньем и борьбой, —
Стали кротки и угрюмы,
Не стремятся больше к счастью,
Полны мертвой тишиной.
 

1893

Весеннее чувство

 
С улыбкою бесстрастия
Ты жизнь благослови:
Не нужно нам для счастия
Ни славы, ни любви.
 
 
Но почки благовонные
Нужны, – и небеса,
И дымкой опушенные
Прозрачные леса.
 
 
И пусть все будет молодо.
И зыбь волны, порой,
Как трепетное золото
Сверкает чешуей,
 
 
Как в детстве, все невиданным
Покажется тогда
И снова неожиданным —
И небо, и вода,
 
 
Над первыми цветочками
Жужжанье первых пчел,
И с клейкими листочками
Березы тонкий ствол.
 
 
С младенчества любезное,
Нам дорого – пойми —
Одно лишь бесполезное,
Забытое людьми.
 
 
Вся мудрость в том, чтоб радостно
Во славу Богу петь.
Равно да будет сладостно
И жить, и умереть.
 

1893

Нищий

 
Вижу ль в скорбных лицах муку,
Мимо ль нищего иду
И в протянутую руку
Лепту жалкую кладу, —
 
 
За беспечною толпою
Тороплюсь, потупив взгляд,
Словно в чем-то пред тобою
Я глубоко виноват.
 
 
Ты молил меня напрасно,
Брат мой, именем Христа!
Сердце мертвое бесстрастно,
И молчат мои уста.
 
 
С безнадежною тоскою
И с неверьем подаю
Я не братскою рукою
Лепту скудную мою.
 
 
Лучше б гнев и возмущенье!
Ты же, кротко осеня
Лик крестом, благословенье
Призываешь на меня.
 
 
Пред собою лгать обидно:
Не люблю я никого, —
Только страшно, только стыдно
За себя и за него!
 

10 мая 1893

Белая ночь

 
Столица ни на миг в такую ночь не дремлет:
Едва вечерняя слетает полутьма,
Как снова бледная заря уже объемлет
На небе золотом огромные дома.
Как перья, облаков прозрачные волокна
Сквозят, и на домах безмолвных и пустых
Мерцают тусклые завешенные окна
Зловещей белизной, как очи у слепых,
Всегда открытые безжизненные очи.
Уходит от земли светлеющая твердь.
В такие белые томительные ночи —
Подобен мраку свет, подобна жизни смерть.
Когда умолкнет все, что дух мой возмущало,
Я чувствую, что есть такая тишина,
Где радость и печаль в единое начало
Сливаются навек, где жизни смерть равна.
 

12 мая 1893, С.-Петербург

Изгнанники

 
Есть радость в том, чтоб люди ненавидели,
Добро считали злом,
И мимо шли, и слез твоих не видели,
Назвав тебя врагом.
 
 
Есть радость в том, чтоб вечно быть изгнанником
И, как волна морей,
Как туча в небе, одиноким странником,
И не иметь друзей.
 
 
Блаженны вы, бездомные, томимые
Печалью неземной,
Блаженны вы, презренные, гонимые
Счастливою толпой.
 
 
Прекрасна только жертва неизвестная:
Как тень хочу пройти,
И сладостна да будет ноша крестная
Мне на земном пути.
 
 
О, верь – твое сокровище нетленное
Не здесь, а в небесах,
В твоем стыде – величье сокровенное,
Восторг в твоих слезах.
 
 
Умри, как жил, – лелея грезы нежные,
Не слыша дольних бурь,
И серафимов крылья белоснежные
Умчат тебя в лазурь.
 

18 июня 1893

Родник

 
Где ствол сосны гнилой над кручей
Корнями мшистыми поник,
Бежит холодный и певучий
Неиссякаемый родник.
 
 
Я видел: на песке размытом
Тяжелоногий сонный вол,
Оставив грубый след копытом,
В струи кощунственно вошел.
 
 
И вдруг источник помутился,
И в нем померкли небеса,
Но скоро вновь он покатился
Волною чистой, как слеза.
 
 
Смотри, – он царственно ответил
На зло добром, – учись, поэт:
Как он, будь щедр, глубок и светел
И помни, что награды нет.
 

1893

Пчелы

 
Они, решая все вопросы,
Друзей и недругов язвят,
Они, как суетные осы,
Как трутни праздные, жужжат.
 
 
Но ты своим смертельным жалом,
Поэт, не делаешь им зла...
Ты знаешь, прелесть жизни – в малом,
Ты извлекаешь, как пчела,
 
 
Для Божьих сот в земном скитанье,
Презрев земную суету,
Из всех цветов – благоуханье,
Из всех мучений – красоту!
 
 
И счастье для тебя возможно,
И мир твой – первобытный рай;
Из каждой радости ничтожной
Ты мед по капле собирай.
 

1893

Ювенал о Древнем Риме

 
Наше сердце огрубело,
И, к свободе не привык,
А кощунствует он смело,
Лживый, рабский наш язык!
 
 
Мы смиренны, – Бог свидетель!
Скучен подвиг, скучен грех...
Трусость – наша добродетель,
Наша мудрость – жалкий смех.
 
 
Но, смеясь над целым миром,
Только сильных мира чтим,
Перед мерзостным кумиром
На коленях мы стоим.
 
 
Мы – послушны, мы – незлобны,
Что же нет награды нам?
Наши праздники подобны
Погребальным торжествам.
 
 
Не хотим или не смеем?
Почему так скучно жить?
Или, мертвые, умеем
Только мертвых хоронить?
 
 
Кто был счастлив, кто был молод?
Где веселье? Где любовь?
Вечный мрак и вечный холод...
Влага Леты – наша кровь!..
 
 
Братьев гибнущих не видим,
Сами гибнем без борьбы,
Мы друг друга ненавидим
И боимся, как рабы.
 
 
Пред таким позорным веком
И среди таких людей —
Стыдно быть мне человеком,
Сыном родины моей!
 

25 июня 1893

Краткая песня

 
Порой умолкнет завыванье
Косматых ведьм, декабрьских вьюг,
И солнца бледное сиянье
Сквозь тучи робко вспыхнет вдруг…
 
 
Тогда мой сад гостеприимней,
Он полон чуткой тишины,
И в краткой песне птички зимней
Есть обещание весны!..
 

26 декабря 1893

Старость

 
Чем больше я живу – тем глубже тайна жизни,
Тем призрачнее мир, страшней себе я сам,
Тем больше я стремлюсь к покинутой отчизне —
К моим безмолвным небесам.
 
 
Чем больше я живу – тем скорбь моя сильнее,
И неотзывчивей на голос дольних бурь,
И смерть моей душе все ближе и яснее,
Как вечная лазурь.
 
 
Мне юности не жаль: прекрасней солнца мая,
Мой золотой сентябрь, твой блеск и тишина.
Я не боюсь тебя, приди ко мне, святая,
О, Старость, лучшая весна!
 
 
Тобой обвеянный, я снова буду молод
Под светлым инеем безгрешной седины,
Как только укротит во мне твой мудрый холод
И боль, и бред, и жар весны!
 

1 января 1894

Дети ночи

 
Устремляя наши очи
На бледнеющий восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, придет ли наш пророк.
И, с надеждою в сердцах,
Умирая, мы тоскуем
О несозданных мирах.
Дерзновенны наши речи,
Но на смерть осуждены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Погребенных воскресенье
И, среди глубокой тьмы,
Петуха ночное пенье,
Холод утра – это мы.
Наши гимны – наши стоны;
Мы для новой красоты
Нарушаем все законы,
Преступаем все черты.
Мы – соблазн неутоленных,
Мы – посмешище людей,
Искра в пепле оскорбленных
И потухших алтарей.
Мы – над бездною ступени,
Дети мрака, солнца ждем,
Свет увидим и, как тени,
Мы в лучах его умрем.
 

1894, Pallanza

Поэт

 
Сладок мне венец забвенья темный.
Посреди ликующих глупцов
Я иду, отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
 
 
Но душа не хочет примиренья
И не знает, что такое страх.
К людям в ней – великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах.
 
 
Я люблю безумную свободу:
Выше храмов, тюрем и дворцов,
Мчится дух мой к дальнему восходу,
В царство ветра, солнца и орлов.
 
 
А внизу меж тем, как призрак темный,
Посреди ликующих глупцов
Я иду, отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
 

1894

Март

 
Больной, усталый лед,
Больной и талый снег...
И все течет, течет...
Как весел вешний бег
Могучих мутных вод!
И плачет дряхлый снег,
И умирает лед.
А воздух полон нег,
И колокол поет.
От стрел весны падет
Тюрьма свободных рек,
Упрямых зим оплот, —
Больной и темный лед,
Усталый, талый снег...
И колокол поет,
Что жив мой Бог вовек,
Что Смерть сама умрет!
 

Март 1894

Песня вакханок

 
Певцы любви, певцы печали,
Довольно каждую весну
Вы с томной негой завывали,
Как псы на бледную луну.
 
 
Эван-Эвоэ! К нам, о младость.
Унынье – величайший грех:
Один есть подвиг в жизни – радость,
Одна есть правда в жизни – смех.
 
 
Подобно теплой, вешней буре,
Мы, беспощадные, летим.
Наш вечный смех – как блеск лазури,
Мы смехом землю победим.
 
 
Смирим надменных и премудрых.
Скорее – к нам, и, взяв одну
Из наших дев змеинокудрых,
Покинь и скуку, и жену.
 
 
Ханжам ревнивым вы не верьте
И не стыдитесь наготы.
Не бойтесь ни любви, ни смерти,
Не бойтесь нашей красоты.
 
 
Эван-Эвоэ! К нам, о младость.
Унынье – величайший грех:
Один есть подвиг в жизни – радость,
Одна есть правда в жизни – смех.
 
 
Подобны смеху наши стоны.
Гряди, всесильный Вакх, дерзай,
И все преграды, все законы
С невинным смехом нарушай.
 
 
Мы нектор жизни выпиваем
До дна, как боги в небесах,
И смехом смерть мы побеждаем
С безумьем Вакховым в сердцах.
 

3 июля 1894, Ольгино

Лев

 
Как хищный лев, пророк блуждает
И, вечным голодом томим,
Пустыню мира пробуждает
Рыканьем царственным своим.
 
 
Не робкий девственный мечтатель,
Он – разрушитель и творец,
Он – ненасытный пожиратель
Всех человеческих сердец.
 
 
Бегут шакалы и пантеры,
Когда услышат львиный рев,
Когда он выйдет из пещеры,
Могуч и свят, как Божий гнев.
 
 
И благодатный, и суровый,
Среди безжизненных песков,
Встречает солнце жизни новой
Он на костях своих врагов.
 

1894

Признание

 
Не утешай, оставь мою печаль
Нетронутой, великой и безгласной,
Обоим нам порой свободы жаль,
Но цепь любви порвать хотим напрасно.
 
 
Я чувствую, что так любить нельзя,
Как я люблю, что так любить безумно,
И страшно мне, как будто смерть, грозя,
Над нами веет близко и бесшумно...
 
 
Но я еще сильней тебя люблю,
И бесконечно я тебя жалею, —
До ужаса сливаю жизнь мою,
Сливаю душу я с душой твоею.
 
 
И без тебя я не умею жить.
Мы отдали друг другу слишком много,
И я прошу, как милости у Бога,
Чтоб научил Он сердце не любить.
 
 
Но как порой любовь ни проклинаю —
И жизнь, и смерть с тобой я разделю.
Не знаешь ты, как я тебя люблю,
Быть может, я и сам еще не знаю.
 
 
Но слов не надо: сердце так полно,
Что можем только тихими слезами
Мы выплакать, что людям не дано
Ни рассказать, ни облегчить словами.
 

6 июля 1894, Ольгино

Титаны
К мраморам Пергамского жертвенника

 
Обида! Обида!
Мы – первые боги,
Мы – древние дети
Праматери Геи, —
Великой Земли!
Изменою братьев,
Богов Олимпийцев,
Низринуты в Тартар,
Отвыкли от солнца,
Оглохли, ослепли
Во мраке подземном,
Но все еще помним
И любим лазурь.
Обуглены крылья,
И ног змеевидных
Раздавлены кольца,
Тройными цепями
Обвиты тела, —
Но все еще дышим,
И наше дыханье
Колеблет громаду
Дымящейся Этны,
И землю, и небо,
И храмы богов.
А боги смеются,
Высоко над нами,
И люди страдают,
И время летит.
 
 
Но здесь мы не дремлем:
Мы мщенье готовим,
И землю копаем,
И гложем, и роем
Когтями, зубами,
И нет нам покоя,
И смерти нам нет.
 
 
Источим, пророем
Глубокие корни
Хребтов неподвижных
И вырвемся к солнцу, —
И боги воскликнут,
Бледнея, как воры:
«Титаны! Титаны!»
И выронят кубки,
И будет ужасней
Громов Олимпийских,
И землю разрушит
И Небо – наш смех!
 

17 июля 1894

Леда

 
«Я – Леда, я – белая Леда, я – мать красоты,
Я сонные воды люблю и ночные цветы.
Каждый вечер, жена соблазненная,
Я ложусь у пруда, там, где пахнет водой, —
В душной тьме грозовой,
Вся преступная, вся обнаженная, —
Там, где сырость, и нега, и зной,
Там, где пахнет водой и купавами,
Влажными, бледными травами,
И таинственным илом в пруду, —
Там я жду.
Вся преступная, вся обнаженная,
Изнеможденная,
В сырость теплую, в мягкие травы ложусь
И горю, и томлюсь.
В душной тьме грозовой,
Там, где пахнет водой,
Жду – и в страстном бессилии,
Я бледнее, прозрачнее сломанной лилии.
Там я жду, а в пруду только звезды блестят,
И в тиши камыши шелестят, шелестят.
 

 
Вот и крик, и шум пронзительный,
Словно плеск могучих рук:
Это – Лебедь ослепительный,
Белый Лебедь – мой супруг!
С грозной нежностью змеиною
Он, обвив меня, ласкал
Тонкой шеей лебединою, —
Влажных губ моих искал,
Крылья воду бьют,
Грозен темный пруд, —
На спине его щетиною
Перья бледные встают, —
Так он горд своей победою.
Где я, что со мной, – не ведаю;
Это – смерть, но не боюсь,
Вся бледнея,
Страстно млея,
Как в ночной грозе лилея,
Ласкам бога предаюсь.
Где я, что со мной, – не ведаю».
Все покрыто тьмой,
Только над водой —
Белый Лебедь с белой Ледою.
 

 
И вот рождается Елена,
С невинной прелестью лица,
Но вся – коварство, вся измена,
Белее, чем морская пена, —
Из лебединого яйца.
И слышен вопль Гекубы[26]26
  Гекуба – жена царя Трои Приама и мать Гектора – отважнейшего из троянских воинов, погибшего в поединке с Ахиллом.


[Закрыть] в Трое
И Андромахи[27]27
  Андромаха – жена Гектора.


[Закрыть] вечный стон:
Сразились боги и герои,
И пал священный Илион[28]28
  Илион – Троя.


[Закрыть].
А ты, Елена, клятвы мира
И долг нарушив, – ты чиста:
Тебя прославит песнь Омира[29]29
  Омир – Гомер.


[Закрыть],
Затем, что вся надежда мира —
Дочь белой Леды – Красота.
 

28 июля 1894

Голубое небо

 
Я людям чужд и мало верю
Я добродетели земной:
Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой.
 
 
Я только верю в голубую
Недосягаемую твердь,
Всегда единую, простую
И непонятную, как смерть.
 
 
Над всем, что любит и страдает,
Дрожит, как лист в дыханье бурь,
Улыбкой вечною сияет
Неумолимая лазурь.
 
 
О, небо, дай мне быть прекрасным,
К земле сходящим с высоты,
И лучезарным, и бесстрастным,
И всеобъемлющим, как ты.
 

1894

Пустая чаша

 
Отцы и деды, в играх шумных
Все истощили вы до дна,
Не берегли в пирах безумных
Вы драгоценного вина.
 
 
Но хмель прошел, слепой отваги
Потух огонь, и кубок пуст.
И вашим детям каплей влаги
Не омочить горящих уст.
 
 
Последним ароматом чаши, —
Лишь тенью тени мы живем,
И в страхе думаем о том,
Чем будут жить потомки наши.
 

1 августа 1894

Смех

 
Эту заповедь в сердце своем напиши:
Больше Бога, добра и себя самого
Жизнь люби, – выше нет на земле ничего.
Смей желать. Если хочешь – иди, согреши,
Но да будет бесстрашен, как подвиг, твой грех.
В муках радостный смех сохрани до конца:
Нет ни в жизни, ни в смерти прекрасней венца,
Чем последний, бесстрастный, ликующий смех,
Смех детей и богов,
Выше зла, выше бурь,
Этот смех, как лазурь —
Выше всех облаков.
Есть одна только вечная заповедь – жить
В красоте, в красоте, несмотря ни на что,
Ужас мира поняв, как не понял никто,
Беспредельную скорбь беспредельно любить.
 

1894, Палланца

Леонардо да Винчи

 
О, Винчи, ты во всем – единый:
Ты победил старинный плен.
Какою мудростью змеиной
Твой страшный лик запечатлен!
 
 
Уже, как мы, разнообразный,
Сомненьем дерзким ты велик,
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник.
 
 
И у тебя во мгле иконы
С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль
Полуязыческие жены, —
И не безгрешна их печаль:
 
 
Они и девственны и страстны;
С прозрачной бледностью чела,
Они кощунственно прекрасны:
Они познали прелесть Зла.
 
 
С блестящих плеч упали ризы,
По пояс грудь обнажена,
И златоокой Мона-Лизы
Усмешка тайною полна.
 
 
Все дерзновение свободы,
Вся мудрость вещая в устах,
И то, о чем лепечут воды
И ветер полночи в листах.
 
 
Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты – предвестник
Еще неведомого дня.
 
 
Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков:
Во мраке будущих столетий
Он, непонятен и суров, —
 
 
Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек —
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек.
 

1894, Милан

Скука

 
Страшней, чем горе, эта скука.
Где ты, последний терн венца,
Освобождающая мука
Давно желанного конца?
 
 
Приди, открой великолепье
Иных миров моих очам:
Я сброшу тело, как отрепье,
И праху прах мой я отдам.
 
 
С ее бессмысленным мученьем,
С ее томительной игрой,
Невыносимым оскорбленьем
Вся жизнь мне кажется порой.
 
 
Хочу простить ее, но знаю,
Уродства жизни не прощу,
И горечь слез моих глотаю
И умираю, и молчу.
 

Сентябрь 1894

Надежда

 
Надежда милая, нельзя тебя убить!
Ты кажешься порой мне страшною химерой,
И все-таки я полн беспомощною верой.
Несчастная! как я, должна ты лгать, чтоб жить.
 
 
Ты в рубище зимой встречалась мне порою
На снежных улицах, в мерцанье фонаря;
Как изгнанная дочь великого царя,
С очами гордыми, с протянутой рукою.
 
 
И каждый раз, глупец, я брал тебя домой,
И посиневшие от холода, в тревоге,
Отогревал в руках твои босые ноги;
И рад был, что ты вновь смеешься надо мной.
 
 
На золотых кудрях еще снежинки тают,
Но мой очаг горит, наполнен мой бокал...
Мне кажется, что я давно тебя искал...
И легкою чредой мгновенья улетают.
 
 
Я знаю, что меня ты к бездне приведешь,
Но сердцу надо быть счастливым хоть ошибкой,
Я знаю, что ты – смерть, я знаю, что ты – ложь,
И все-таки тебя я слушаю с улыбкой.
 
 
Уйди, оставь меня! Что значит эта власть?
Но нет, ты не уйдешь – до вечного порога.
Я проклинал любовь, и проклинал я Бога,
А не могу тебя, безумную, проклясть.
 

25 сентября 1894

Сталь

 
Гляжу с улыбкой на обломок
Могучей стали, – и меня
Быть сильным учишь ты, потомок
Воды, железа и огня!
 
 
Твоя краса – необычайна,
О, темно-голубая сталь...
Твоя мерцающая тайна
Отрадна сердцу, как печаль.
 
 
А между тем твое сиянье
Нежней, чем в поле вешний цвет:
На нем и детских уст дыханье
Оставить может легкий след.
 
 
О, сердце! стали будь подобно —
Нежней цветов и тверже скал, —
Восстань на силу черни злобной,
Прими таинственный закал!
 
 
Не бойся ни врага, ни друга,
Ни мертвой скуки, ни борьбы,
Неуязвимо и упруго
Под страшным молотом Судьбы.
 
 
Дерзай же, полное отваги,
Живую двойственность храня,
Бесстрастный, мудрый холод влаги
И пыл мятежного огня.
 

28 сентября 1894