Текст книги "Земля Родная"

Автор книги: Дмитрий Лихачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Кто снял их во время приступа такого неудержимого смеха – не знаю. Фотография любительская, и в нашей семье она давно, давно. Катеринушка нянчила мою мать, нянчила моих братьев. Мы хотели, чтобы помогла она нам и с нашими "рунчиками" – Верочкой и Милочкой, но что-то ей помешало. Помех у нее, при том неожиданных, было немало.

Помню в детстве, что жила она на Тарасовом в одной со мной комнате, а было мне тогда лет бия открыл тогда впервые к своему удивлению, что у женщин есть ноги. Юбки носили такие длинные, что видна бывала только обувь. А тут по утрам за ширмой, когда Катеринушка вставала, появлялись две ноги в толстых чулках разного цвета (чулок все равно под юбкой не видно). Я смотрел на эти разноцветные чулки, появлявшиеся передо мной до щиколоток, и удивлялся.

Катеринушка была как родная и для нашей семьи и для семьи моей бабушки по матери. Чуть что нужно – и появлялась в семье Катеринушка: заболеет ли кто серьезно и нужно ухаживать, ожидается ли ребенок и нужно готовиться к его появлению на свет – шить свивальнички, подгузнички, волосяной (нежаркий) матрасик, чепчики и тому подобное; заневестилась ли девушка и нужно готовить ей приданое – во всех этих случаях появлялась Катеринушка с деревянным сундучком, устраивалась жить и как своя вела всю подготовку, рассказывала, говорила, шутила, в сумерки пела со всем семейством старинные песни, вспоминала про старое.

В доме с ней никогда не было скучно. И даже когда кто-нибудь умирал, она умела внести в дом тишину, благопристойность, порядок, тихую грусть. А в благополучные дни она играла и в семейные игры – с взрослыми и детьми – в лото цифровое (с бочоночками), причем, выкликая цифры, давала им шуточные названия, говорила приговорками и поговорками (а это не одно и то же – приговорок сейчас никто не знает, фольклористы их не собирали, а они часто бывали "заумными" и озорными в своей бессмысленности – хорошей, впрочем).

Кроме нашей семьи, семьи бабушки и ее детей (моих теток), были и другие семьи, для которых Катеринушка была родная и, попав в которые, не сидела сложа руки, вечно что-то делала, сама радовалась и радость эту и уют распространяла вокруг.

Легкий она была человек. Легкий во всех смыслах и на подъем тоже. Соберется Катеринушка в баню и не возвращается. Сундучок ее стоит, а ее нет. И не очень о ней беспокоятся, так как знают ее обычаи – придет Катеринушка. Мать спрашивает свою матушку (а мою бабушку): "Где Катеринушка?", а бабушка отвечает: "Катеринушка закатилась". Такой был термин для ее внезапных уходов. Через несколько месяцев, через год Катеринушка также внезапно появляется, как перед тем исчезла. "Где ж ты была?" – "Да у Марьи Иванны! Встретила в бане Марью Иванну, а у той дочь заневестилась: пригласили приданое справить!" – "А где же Марья Иванна живет?" – "Да в Шлюшине!". (Так в Питере называли Шлиссельбург – от старого шведского "Слюсенбурх".) "Ну, а теперь?" – "Да к вам. Свадьбу третьего дня справили".

Вспоминала она и про мою маму разные смешные истории. Пошли они вместе в цирк. Мама маленькой девочкой была с Катеринушкой в цирке в первый раз и пришла в такой восторг, что вцепилась Катеринушке в шляпу, да вместе с вуалькой содрала с нее…

Катеринушка только при своих ходила в платке, а на улице, да еще в цирке, бывала в шляпке. И в Александрийский театр она со всей семьей дедушки и бабушки ходила. Помню, рассказывала, как в антрактах в аванложу приносили кипящий самовар и вся бабушкина семья пила чай. Таков был обычай в "купеческом" Александрийском театре, где и пьесы подбирались на вкус купеческий и мещанский (потому-то "Чайка" там и провалилась – ждали ведь фарса, тем более, что и Чехов в этой среде был известен как юморист).

Так вот о шляпке. Шляпка не была случайностью. Катеринушка была вдовой мастера, погибшего во время какой-то заводской аварии. Она гордилась своим мужем, гордилась, что его ценили. У ней был и собственный дом в Усть-Ижоре. Обращен он был окнами на Неву, т. е. на север, и так она любила свою Усть-Ижору и дом, что бывало рассказывала: "В мой дом солнышко два раза в день заглядывает – утром раненько поздоровается, а вечером к закату попрощается". Если учесть, что летом восход и закат сдвинуты к северу, то это, наверное, так и было. Но не зимой.

Никто не знал ее фамилию. Я у мамы спрашивал – не знала, но в паспорте у Катеринушки стояло отчество – Иоакимовна, и очень она не любила, если кто-нибудь называл ее Акимовной. Даже с обидой об этом рассказывала.

Как определить профессию этой милой вечной труженицы, приносившей людям столько добра (счастье входило вместе с ней в семью)? Я думаю, назвать бы ее следовало "домашней портнихой". Профессия эта совершенно сейчас исчезла, а когда-то она была распространенной. Домашняя портниха поселялась в доме и делала работу на несколько лет: перекраивала, перешивала, ставила заплатки, шила и белье и пиджак хозяину – на все руки мастер. Появится такая домашняя портниха в доме, и начинают перебирать все тряпье и всей семьей советоваться, как и что перешить, что бросить, что татарину отдать (татары-тряпичники ходили по дворам, громко кричали "халат-халат" и в доме всякую ненадобность покупали за гроши).

Умерла она так же, как и жила: никому не доставив хлопот. Закатилась Катеринушка в 1941 г. слабой одноглазой старухой. Услыхала она, что немцы подходят к любимой ее Усть-Ижоре, встала у моей тети Любы с места (жила тетя Люба на улице Гоголя) да и пошла в Усть-Ижору к своему дому. Дойти она не смогла и где-то погибла, верно, по дороге, так как немцы уже подошли к Неве. Привыкла она всю жизнь помогать тем, кто нуждался в ее помощи, а тут несчастье с ее Усть-Ижорой… Закатилась Катеринушка последний раз в жизни.

Возвышать друг друга

Конечно, будучи самому стариком, трудно писать о старых людях: чем они хороши и чем плохи. Общаться со стариками нелегко. Это ясно. Но общаться нужно и нужно это общение сделать легким и простым.

Старость делает людей ворчливее, болтливее (вспомните поговорку "погода к осени дождливей, а люди к старости болтливей"), требовательнее. Не легко для молодых переносить и старческую глуховатость. Старые люди недослышат, невпопад ответят, переспросят. Надо тогда повышать голос, невольно в голосе появляются нотки раздражения, а старый человек на это обижается (обидчивость тоже свойство старых людей). Одним словом, трудно не только быть старым, но трудно и молодым в общении со старыми.

И тем не менее молодым следует помнить: "все будем старыми". И еще должны помнить – опыт старых может пригодиться: и опыт, и знания, и мудрость, и юмор, и рассказы стариков, и даже их докучливые нравоучения.

Вспомните Арину Родионовну. Молодой человек может на это сказать: "но моя бабушка совсем не Арина Родионовна!" А я убежден в противном: каждая пожилая женщина несет в себе черты Арины Родионовны. Каждая или почти что каждая! Не для всякого человека ее времени Арина Родионовна была тем, чем сделал ее для себя Пушкин.

У Арины Родионовны были признаки старости. Она, например, засыпала работая. Вспомните:

И медлят поминутно спицы В ее наморщенных руках.

Что значит слово "медлят"? Оно означает не то, что Арина Родионовна медленно работала, а то, что она "поминутно" замедляла свою работу и, очевидно, в старческой дремоте. Обратите внимание, с какою заботливостью и нежностью пишет Пушкин и о других чертах своей няни:

Тоска, предчувствия, заботы Теснят твою всечасно грудь. То чудится тебе…

Стихи незакончены…

Арина Родионовна стала для всех нас Ариной Родионовной именно потому, что рядом с ней был Пушкин. Не было Пушкина – осталась бы она, может быть, в короткой памяти окружающих задремывающей во время работы, вечно озабоченной чем-то незначительным ("то чудится тебе…") и болтливой старухой. Но Пушкин нашел в ней ее лучшие черты, воспел эти черты. Рядом с ней Пушкину было легко и весело. Без сомнения, и сама Арина Родионовна становилась рядом с Пушкиным другой – любящей и заботливой.

И вот теперь мне хочется сказать одну очень важную мысль: люди, общаясь, создают друг друга!

Одни умеют разбудить в окружающих их лучшие черты, а другие по собственной вине создают вокруг себя докучное окружение, людей тоскливых и раздраженных. Умейте же в своей бабушке, няне найти свою Арину Родионовну, разбудить в старых людях общительность, приветливость,. юмор, доброжелательность, даже талантливость. Ведь разбудил же Пушкин в Арине Родионовне ее "талант личности". Ведь старики по большей части не только болтливы, но и отличные рассказчики, не только забывчивы, но и памятливы на стародавнее, не только глуховаты, но обладают тонким слухом на старые песни. В каждом человеке совмещаются разные черты. Умейте не замечать недостатки – тем более возрастные, "физиологические". Умейте "переориентировать" своих знакомых стариков. Это так просто… если вы сами этого захотите. А захотеть надо, но спешите, спешите установить добрые отношения со старыми людьми. Ведь им остались немногие годы. В ваших силах скрасить эти немногие годы; как скрасил Пушкин последние годы Арины Родионовны.

Память

Память – одно из важнейших свойств бытия, любого бытия: материального, духовного, просто человеческого…

Лист бумаги. Сожмите его и расправьте. На нем останутся складки и, если вы сложите его вторично, – часть складок ляжет по прежним следам: бумага "обладает памятью"…

Памятью обладают отдельные растения, камень, на котором остаются следы его происхождения и движения в ледниковый период, даже стекло, даже вода.

На "памяти" древесины основана точнейшая специальная археологическая дисциплина, произведшая в последнее время переворот в археологических исследованиях, – дендрохронология.

Что же сказать о так называемой "генетической памяти", заложенной в генах и передающейся из поколения в поколение?

Сложнейшими формами родовой памяти обладают птицы, она позволяет, например, новым поколениям птиц совершать перелеты в обычном для них направлении к обычному месту их обитания. В объяснении этих перелетов недостаточно изучать только загадочные "навигационные" приемы и способы, которыми пользуются птицы, находя пути к цели своих полетов. Важнее всего память, заставляющая их искать и находить зимовья и летовья всегда в одних и тех же местах. Об этом еще писал и удивлялся этому на грани XI и XII вв. Владимир Мономах в своем "Поучении".

Память вовсе не механична. Это важнейший творческий процесс: именно процесс и именно творческий. Запоминается то, что нужно, и запоминается иногда постепенно. С помощью памяти накапливается добрый опыт, образуется традиция, создаются трудовые, бытовые навыки, семейный уклад, общественный институт… Память активна. Она не оставляет человека равнодушным, бездеятельным. Она владеет умом и сердцем человека.

Память противостоит уничтожающей силе времени.

Это свойство памяти чрезвычайно важно. Принято элементарно делить время на прошедшее, настоящее и будущее. Но благодаря памяти прошедшее прочно входит в настоящее, а будущее как бы предугадывается настоящим, соединяется с прошедшим в одну линию.

Память – это преодоление времени, преодоление смерти.

В этом величайшее нравственное значение памяти. "Беспамятный" – это прежде всего человек неблагодарный, безответственный, а, следовательно, в какой-то мере неспособный на добрые, бескорыстные поступки.

Безответственность рождается отсутствием сознания, что ничто не проходит бесследно, что все сохраняется в памяти – собственной и окружающих. Человек, совершающий недобрый поступок, предполагает, что поступок его не сохранится в памяти его личной и в памяти окружающих.

Так думал Родион Раскольников: убьет никому не нужную старуху-процентщицу, облагодетельствует человечество, а само убийство забудется и им самим, и окружающими.

Совесть – это, в основном, память, к которой присоединяется моральная оценка совершенного. Но если совершенное не сохраняется в памяти, то не может быть и оценки. Без памяти нет совести.

Вот почему так важно воспитываться молодежи в моральном климате памяти: памяти семейной, памяти народной, памяти культурной. Семейные фотографии – это одно из важнейших "наглядных пособий" нравственного воспитания детей, да и взрослых. Уважение к труду наших предков, к их трудовым традициям, к их орудиям труда, к их обычаям, даже к их песням и развлечениям. Уважение к могилам предков. Все это дорого нам. И подобно тому как личная память человека формирует его совесть, его совестливое отношение к его предкам и близким, к его родным и друзьям – старым друзьям, т. е. наиболее верным, с которыми его связывают общие воспоминания, – так историческая память народа формирует нравственный климат, в котором живет народ. Может быть, следует подумать, не основывать ли нравственность на чем-либо другом: игнорировать прошлое с его порой ошибками и тяжелыми воспоминаниями и быть устремленным целиком в будущее, строить это будущее на разумных основаниях самих по себе, забыть о прошлом с его и темными и светлыми сторонами?

Это не только ненужно, но и невозможно. Память о прошлом прежде всего "светла" (пушкинское выражение), поэтична. Она воспитывает эстетически. Она обогащает человека.

Человеческая культура в целом не только обладает памятью, но это деятельная память человечества, активно введенная в современность.

Каждый культурный подъем в истории связан с обращением к прошлому. Сколько раз человечество обращалось, например, к античности? По крайней мере шесть больших, эпохальных обращений к античности было в истории культуры: при Карле Великом в VIII – IX вв. (и далее "Каролингский ренессанс"), во время "Македонской династии" в Византии в IX – X вв., при Па-леологах в Византии в XIII – XIV вв., в эпоху Ренессанса, в конце XVIII – начале XIX в., во всей Европе вновь. А сколько было "малых" обращений европейской культуры к античности – в те же средние века, долгое время считавшиеся "темными" (англичане до сих пор говорят о средневековье "darK age" – темный век), во времена Французской революции (к республиканскому Риму) и т. д.

Каролингский ренессанс в VIII – IX вв. не был похож на Ренессанс XV в. Ренессанс итальянский не похож на североевропейский, отличающийся от итальянского. Обращение конца XVIII – начала XIX в., возникшее под влиянием первых археологических открытий в Помпее и трудов Винкельмана, отличается от нашего понимания античности и т. д.

Каждое обращение к античности, прошлому было революционным, оно обогащало современность, и каждое обращение по-своему понимало это прошлое, брало из прошлого нужное для движения вперед.

Это то, что касается обращения к античности, – а что давало для каждого народа обращение к его собственному, национальному прошлому? Если только оно не было продиктовано национализмом, узким стремлением отгородиться от других народов и их культурного опыта, – оно было плодотворным, ибо обогащало, разнообразило, расширяло культуру народа, его культурную, эстетическую восприимчивость. Ведь каждое обращение к старому в новых условиях было всегда новым и порождало новое на глубокой основе. Обращение к старому – это не отказ от нового, это новое понимание старого. Это не задержка в развитии, какой была бы простая приверженность к старому, а скачок вперед.

Задержка в развитии – это по преимуществу приверженность к недавнему прошлому – прошлому, которое уходит из-под ног. Правда, и здесь могут быть различные явления. Иноземное завоевание Болгарии конца XIV в. вынудило болгар проявлять особую приверженность к старому. Не было бы этой приверженности – они потеряли бы свой язык и свою культуру. Но интерес к давнему прошлому обычно диктуется потребностями современности. Эти потребности могут быть разного толка, но они во всяком случае не являются простым замедлением в развитии.

Знала несколько обращений к Древней Руси и послепетровская Россия. Были разные стороны в этом обращении: и полезные и отрицательные. Отмечу только, что открытие древней русской архитектуры и иконы в начале XX в. было в основном лишено узкого национализма в среде художников и очень плодотворно для нового искусства. Не случайно в этом открытии древнерусского искусства принимал такое активное участие И. Э. Грабарь.

Можно было бы широко показать эстетическую и нравственную роль памяти на примере поэзии Пушкина.

У Пушкина роль памяти в поэзии занимает исключительное место. Поэтическая роль воспоминаний, – я бы сказал "поэтизирующая" их роль, – прослеживается начиная с детских, юношеских стихотворений, из которых важнейшее "Воспоминания в Царском Селе". Но и в дальнейшем роль воспоминаний очень велика не только в лирике Пушкина, но и в "Евгении Онегине".

Когда необходимо внесение лирического момента, – Пушкин прибегает к воспоминаниям. Как известно, Пушкина не было в Петербурге в наводнение 1824 г., но все же в "Медном всаднике" наводнение окрашено воспоминанием:

Была ужасная пора,

Об ней свежо воспоминанье…

Чье это воспоминание "свежо"? – самого Пушкина или жителей Петербурга вообще? В конце концов это не важно.

Свои исторические произведения Пушкин также окрашивает долей личной, родовой памяти. Вспомните: в "Борисе Годунове" действует его предок Пушкин, в "Арапе Петра Великого" – тоже предок – Ганнибал.

Память удивительна тем, что она способна поэтизировать прошлое. Даже для детей прошлое становится поэтичным, сказочным, интригующим. Не случайно дети так часто обращаются к старшим: "расскажи, как ты был маленьким". Рассказы про войну, про блокаду Ленинграда дети слушают со сладким ужасом, не менее захватывающим, чем светлые воспоминания о детских шалостях старших.

Из рассказов о прошлом, каким бы оно ни было, – дурным или хорошим, – извлекается опыт.

Два чувства дивно близки нам – В них обретает сердце пищу – Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. Животворящая святыня! Земля была б без них мертва.

Поэзия Пушкина мудра. Каждое слово в его стихах требует раздумий. Наше сознание не сразу может свыкнуться с мыслью о том, что земля была бы мертва без любви к отеческим гробам, без любви к родному пепелищу. Два символа смерти и вдруг – "животворящая святыня"! Слишком часто мы остаемся равнодушными или даже почти враждебными к исчезающим кладбищам и пепелищам: двум источникам наших не слишком мудрых мрачных дум и поверхностно тяжелых настроений.

Но зачем мы сами-то едем в Пушкинские Горы? Разве не затем, чтобы поклониться гробу Пушкина и посетить сельцо Михайловское, которое для нас и в самом деле родное пепелище? И разве мы не испытываем на себе их животворящую силу? Разве не возвращаемся из пушкинских мест обновленными духовно, с огромным запасом животворных впечатлений?

"Святыня"! Но ведь Пушкинские Горы и в самом деле Святые Горы – святые для каждого, кто любит русскую поэзию. Разве мы не испытываем здесь прикосновения к чему-то для нас очень дорогому, высокому и священному?

Когда посещаешь пушкинские места, испытываешь чувство соприкосновения с необычайной красотой. Долго едешь по унылой ровной местности и вдруг, как чудо, попадаешь в край дивной красоты холмов, рощ, лугов. Дело даже не в том, что пушкинские места красивы как пейзажи: их особая красота в союзе природы с поэзией, с воспоминаниями – воспоминаниями истории и воспоминаниями поэзии.

И эта стихия пушкинских воспоминаний овладевает нами, когда среди Михайловских рощ мы оказываемся под кровом поэзии Пушкина. Поднимаясь на холмы и городище, мы встречаемся с Пушкиным и с русской историей, следя за извивами Сороти и любуясь гладью пушкинских озер, – мы угадываем в них отражение Пушкина…

Во времена Пушкина ценилась "меланхолия". Сейчас мы плохо представляем себе, что подразумевалось под этим словом. Мы думаем теперь, что меланхолия порождается пессимизмом, равняется пессимизму. А между тем она была порождением эстетического преобразования всего того печального, трагического и горестного, что неизбежно в жизни. Меланхолия была "поэтическим утешением", и это очень важно почувствовать, чтобы понимать поэзию Пушкина, особенно посвященную природе. Не горе, а печаль – сладостная поэтическая печаль! Не трагедия смерти, а сознание ее неизбежности – неизбежности по законам природы. Не уход в небытие и не забвение, а уход в воспоминания. Поэтому-то поэзия Пушкина так много уделяет внимания воспоминаниям, поэтому-то она целит и утешает.

В Михайловском, Тригорском, Петровском, на городище Воронич, по берегам Сороти и озер Маленец и Кучан мы гуляем среди воспоминаний, мы примиряемся с всеобщим законом ухода всего существующего в прошлое. Мы понимаем, что из тлена возникает жизнь, из истории – настоящее, из поэзии Пушкина – жизнь в окружении поэзии.

Пепелище Пушкина становится здесь и нашим пепелищем, гробы и могилы – нашими, "отечественными", и мы приобретаем силу переносить собственную печаль и собственное горе, приобретаем здесь, среди "отеческих гробов", животворную силу примирения с тишиной и неизменным ритмом законов жизни.

"Заповедник" – это заповедный край. Это не край запретов – это край, где мы получаем заповеди любви, дружбы, веселья, встречаемся с Пушкиным, с тем, что он нам заповедал.

Край, который открывает нам память, – личная или народная, – это край, заповедный край, который мы должны хранить, и край, который дает нам мудрые заповеди старины, тысячелетнего опыта, красоты и нравственных сил.