Текст книги "Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945"
Автор книги: Дмитрий Хмельницкий
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
В главе «Жизнь и смерть» Волтерс описывает поразительный похоронный обряд, в котором ему однажды пришлось самому принимать участие.
Многолюдные похоронные процессии с духовым оркестром, медленно тянувшиеся по Красному проспекту за грузовиком или телегой с гробом, обтянутым красной материей, были неотъемлемой частью общественной жизни Новосибирска. Группы сопровождающих несли транспаранты и красные флаги, похожие, как замечает Волтерс, на церковные, но с другими эмблемами. Репертуар капеллы состоял из двух траурных маршей: «Я слышал их в Новосибирске тысячи раз, и когда сегодня я вспоминаю этот город, то в ушах у меня снова раздается тягучая, несказанно безысходная музыка»[18]18
Op. cit. S. 36.
[Закрыть].
Вскоре после приезда Волтерса попал в аварию на железной дороге и погиб упоминавшийся уже выше его коллега-венгр. Доставленный на предприятие гроб с телом был выставлен в «красном уголке», и началась работа. Гроб обивали красной тканью, стены «уголка» декорировали портретами Ленина, Сталина, других партийных вождей. На полу сидели молодые чертежницы, которые плели венки и писали транспаранты. Они болтали, смеялись и вообще находились в хорошем настроении – для них это была смена обстановки, что-то вроде праздника. Ночью вокруг гроба стоял почетный караул, сменявшийся каждый час. Утром пришлось постоять и Волтерсу, одновременно с руководством предприятия.
Похоронная процессия представителей рабочих и начальства с транспарантами и знаменами несколько часов добиралась до кладбища. Над открытым гробом было произнесено восемь длинных речей – о коммунизме, Сталине и пятилетнем плане...
РаботаНа производстве царил чудовищный хаос. Несколько недель начальство решало, чем Волтерс будет заниматься. Еще несколько недель он ждал необходимой технической информации, но так и не дождался. Его успокоил русский коллега: «Чертите себе спокойно все, что хотите... Все равно то, что чертится, выстроено не будет. Вы, немцы, вечно создаете себе ненужные хлопоты».
Волтерс отказался участвовать в разработке деталей уже готового проекта главного вокзала Новосибирска. Во-первых, поскольку рассчитывал на самостоятельную работу, а во-вторых, потому что этот проект (уже второй по счету), был, по его мнению, гораздо хуже первого, разработанного двумя годами раньше в Киеве. По словам Волтерса, недовольные проектом архитекторы Новосибирска добились отмены первого проекта и того, чтобы взорвали уже готовые фундаменты. Новый проект вокзала, по оценке Волтерса, был сделан с серьезными ошибками и неминуемо нуждался в переделке.
В результате Волтерсу поручили экспертизу уже разработанных чертежей вокзала. Вокруг проекта вокзала началась закулисная борьба, которая сделала Волтерсу более или менее ясной смысл и роль различных организаций, в частности ГПУ, партии и профсоюзов.
Волтерс с интересом описывает структуру советских предприятий. Во главе стоит «треугольник» – директор, секретарь парторганизации и председатель профкома. Все – члены партии. Рядовые члены партии образуют что-то вроде полицейских частей, строго контролирующих исполнение распоряжений ЦК. Члены партии так распределены, чтобы в каждой рабочей группе от 5 до 20 человек был один партиец. Рядовые трудящиеся объединены профсоюзом. В неделю проходит от двух до трех профсоюзных собраний, на которых трудящиеся исправно голосуют за повышение норм и увеличение «добровольных» выплат государственных займов, достигающих 12% зарплаты.
Волтерса поражает «любовь русских к собраниям» и радость, с какой встречалось любое падение начальственных персон.
Конечно, это не национальные традиции. Волтерс наблюдает советских людей в том состоянии, в которое их привели 15 лет советской власти и, главное, последние пять лет сталинской индустриализации. Это радость рабов, которые в падении надсмотрщиков, таких же рабов, как и они, но только более привилегированных, видят моральную компенсацию собственных несчастий. На одном из профсоюзных собраний ответственными за невероятные затяжки с проектированием и строительством вокзала были объявлены два ведущих инженера. «Трудно описать, с каким злорадством и удовольствием все в течение вечера топтали обоих инженеров, которые были виновны и невиновны так же точно, как и все прочие. Иногда их поносили, чтобы скрыть собственную вину. Защищаться было бессмысленно, и через 24 часа обоих уволили, естественно отобрав у них продуктовые карточки»[19]19
Op. cit. S. 74.
[Закрыть].
Вечерние собрания и конференции отнимали безумно много времени. Они назначались обычно часов на шесть вечера, начинались с двухчасовым опозданием и не приносили никаких результатов. Произносились бесконечные речи, причем каждый оратор считал нужным повторить сказанное предыдущим. Больше всех говорили те, кто меньше всего понимал в обсуждаемом предмете. Даже если речь шла о вполне деловых вопросах, удержаться в теме было практически невозможно: «Если обсуждается, к примеру, расположение санитарных узлов на вокзале, то длится это недолго, вскоре начинается дискуссия о том, действительно ли ватерклозет – английское изобретение или больше немецкое, поскольку в Германии ватерклозетов больше, чем в Англии – по статистике. Кто-то замечает: «По статистике – это же смешно. Статистика никогда не бывает верной, особенно в капиталистических странах». Затем речь заходит о капитализме, о коммунизме, о Красной армии, о неслыханном обращении японских промышленников с китайскими кули. Разговор возбужденный, кто-то гневается, кто-то смеется, все крутят сигареты и ни к чему не приходят»[20]20
Op. cit. S. 101.
[Закрыть].
Рудольф Волтерс был достаточно общителен, доброжелателен и любопытен, чтобы, минимально освоив язык, завести себе множество советских знакомых. Его непрерывно приглашали в гости, и он сам принимал гостей в своей роскошной, то есть предоставленной ему одному, комнате. Традиционное гостеприимство русских, которое Волтерс не забывает отметить, ограничивалось чудовищной бедностью. Стандартное угощение – немного черного хлеба, селедка и водка. Гостей Волтерса поражали привезенные им самые обыкновенные иностранные вещи. Волтерс получал иногда посылки из дома с сигаретами и был потрясен тем, с какой радостью его русские знакомые получали в подарок пустые пачки из-под сигарет с фольгой. Он даже написал домой, чтобы ему присылали пустые пачки. Впоследствии, когда перед отъездом из Новосибирска весной 1933 г. он должен был срочно согласовать со множеством инстанций законченные проекты, запас пустых пачек из-под сигарет сильно ускорил дело.
Со времен революции прошло 15 лет, с начала индустриализации, уничтожившей хрупкое благополучие, которое сложилось благодаря НЭПу к середине 20-х гг. – пять. Однако люди, которых описывает Волтерс, кажется, ни о чем не помнят и не представляют себе иной жизни, чем та, которую ведут. И не представляют себе иных общественных отношений.
Волтерс с состраданием описал странное общество, состоящее как бы из одних инфантильных подростков. Члены этого общества лишены свободы воли, свободы выбора, чувства собственного достоинства и, кажется, не понимают, что такое бывает вообще. Начальство состоит из таких же подростков, только облеченных доверием.
Фантасмагорические планы грядущих успехов плохо состыковывались в сознании собеседников Волтерса с катастрофической реальностью. Однажды Волтерс поехал на трехдневную экскурсию по Оби на старом пароходе. Раньше он назывался «Екатерина», а теперь «Дзержинский» («В честь знаменитого организатора транспорта», – уточняет Волтерс. Скорее всего, это тонкая ирония; вряд ли он мог не знать о том, кем был Дзержинский в первую очередь). На главной палубе располагались каюты 1-го и 2-го класса. Среди пассажиров было много партийцев, военных и сотрудников ГПУ. Нижняя палуба была плотно забита массой нищих, оборванных людей. Волтерс пишет, что теперь это зрелище уже не казалось ему таким ужасным, как в первые дни пребывания в Сибири. В спасательных шлюпках зайцами ехали бездомные дети. Каждый день матросы под смех и оживление публики устраивали налеты на их убежища.
На пароходе Волтерс встретил профессора медицины Томского университета, который ехал на Алтай выбирать место для нового курорта. Это убежденный партиец, с гордостью носящий на груди орден, который, как замечает Волтерс, приносил ему 40 рублей ежемесячной прибавки к зарплате. Профессор показал сделанный им самим роскошный проект нового курорта с бассейнами, фонтанами, гостиницами и музыкальными площадками.
– Да, – подмигнул он мне, – еще пара лет, и мы и здесь обгоним Европу. На Алтае есть все мыслимые минеральные источники. Не хватает только пары железнодорожных линий.
Я знал, как обстоит дело с железнодорожными линиями на Алтае и вообще в СССР, и промолчал.
– Выпьем за строительство социализма. – Он чокнулся со мной стаканом водки, и я невольно подумал о пролетариях на нижней палубе, на чьих спинах мы, пассажиры первого класса, сидели.
– Взгляните на рыбаков вон там на берегу, которые должны ловить рыбу согласно московским планам, – сказал я. – Они тоже верят в социалистический рай? Они ждут уже пятнадцать лет исполнения своих желаний, товарищ профессор, и сегодня им приходится хуже, чем раньше. Конечно, им и раньше было не позавидовать, им нужно было ловить рыбу и ее продавать; но пара копеек имела все-таки смысл, они могли даже если и не многое, но кое-что купить. Сегодня, как и раньше, они ловят рыбу, но теперь они должны выполнять предписанный им слишком высокий план, а деньги, которые они получают, не имеют цены.
– Дорогой товарищ, почитайте вы, наконец, газеты! Как счастливы эти люди! И как счастливо будут жить их дети и внуки! Собственно, мы этого уже достигли. Первого января, когда начнется второй пятилетний план, уровень жизни этих людей увеличится втрое. Сталин это четко сказал. Вы должны читать газеты. То, что вы видите своими глазами, создает у вас неправильное представление о нашей системе!»[21]21
Op. cit. S. 66-67.
[Закрыть]
Совет читать газеты вместо того, чтобы делать выводы из увиденного, Волтерс слышал неоднократно. Он даже приводит услышанный им анекдот на эту тему: учитель рассказывает в классе, что на Тверской улице построена новая фабрика. Ученик: «Я живу напротив, там уже пять лет один только забор». Учитель: «Дурачок, читай газеты, там это написано черным по белому».
Впрочем, безудержный фанатизм излучали в основном члены партии. На вечеринках, которые устраивали знакомые Волтерса, партийцев чаще всего не было – «потому что тогда невозможна была искренность в общении и редко возникало радостное настроение. Но между собой мы могли беседовать о Гитлере и Сталине, о государстве, религии и о многом другом. В целом нечлены партии были настроены против режима, но определенный национализм не позволял им отрицать все от начала до конца. Все, однако, постоянно повторяли: «Да, пока еще плохо, но подождите первого января, тогда начнется второй пятилетний план, и тогда, как обещал Сталин, жизнь станет намного лучше». Действительно ли они в это верили, я не знаю. Диктатор пользовался уважением, но его командиры в провинции, партия и ГПУ вызывали ненависть и страх. Принуждение и ограничение свобод тяжело давили на всех и заставляли вопреки пропаганде и обещаниям ненавидеть систему»[22]22
Op. cit. S. 104-105.
[Закрыть].
Это очень любопытный психологически момент. Индустриализация была начата под заведомо лживым лозунгом скорейшего экономического развития страны и улучшения уровня жизни. Реально же было запланировано нечто обратное – ускоренное строительство тяжелой и военной промышленности любой ценой, не считаясь с потерями и за счет снижения уровня жизни населения до физически возможного минимума. И, помимо прочего, за счет практически полного прекращения производства товаров народного потребления. Людей обманом и насилием заставляли заниматься работой, которая заведомо не могла принести им никакой пользы.
Волтерсу, наблюдавшему безумную сталинскую экономику со стороны, был очевиден блеф, но его советские знакомые, далеко не все дураки и далеко не все члены партии, странным образом верили в обещанное Сталиным волшебное повышение уровня жизни в момент окончания первого пятилетнего плана. Такое тотальное одурачивание массы взрослых людей казалось ему невероятным. Но насчет судьбы следующего поколения у Волтерса сомнений не было: «Бедные дети вырастают в яслях, детских садах и школах (если таковые имеются в наличии и если родители благодаря своему положению или членству в партии имеют к ним доступ) и с самого начала получают такую прививку коммунизма, что приобретают иммунитет ко всему, что исходит не от Сталина»[23]23
Op. cit. S. 139.
[Закрыть].
На встречу нового, 1933 г. Волтерс был приглашен к своему шефу: «Это был печальный праздник. Мы все надеялись как минимум получить задержанную зарплату за ноябрь. Этого не произошло, и на столе были только водка с селедкой и немного черного хлеба. Ночью мы ждали речи Сталина по радио. Ведь первый пятилетний план был победоносно завершен! Со времен пролетарской революции протекли пятнадцать долгих голодных лет. Первого января 1933 г. должно было наступить тройное улучшение жизненного уровня – это пообещал никогда не ошибающийся вождь. С верой в выполнение обещания 160 миллионов пролетариев перенесли голодные годы. 160 миллионов пролетариев ждали обещанного. Произошло же нечто иное»[24]24
Ibid. S. 116.
[Закрыть].
Уже первого января на производстве резко усилились меры по поддержанию дисциплины и борьбе с прогулами. А еще через несколько дней была издана серия указов, «которые только усилили нищету и принуждение... Из слов Сталина следовало, что новый год будет годом передышки и отдыха. Но указы, которые предшествовали речи, говорили другим языком. Катастрофа с производством зерна принесла не всеобщее облегчение деревне, чего мы все ожидали, а, наоборот, ужесточение. Малейшая еще остававшаяся в деревне личная собственность должна была быть без остатка ликвидирована»[25]25
Op. cit. S. 117.
[Закрыть].
Целая серия ударов обрушилась на несчастных людей. Сначала понизили на 10% зарплату. В условиях инфляции это было особенно болезненно. Потом были резко уменьшены рационы продуктов питания. Иностранцам норму выдачи хлеба по карточкам сохранили, а русским урезали вполовину – с 800 до 400 граммов в день. При этом неработающие жены рабочих и служащих были совсем лишены хлебных карточек. Затем началось тридцатипроцентное сокращение персонала.
Проводилось оно необыкновенно жестоко. В тот момент, когда служащего увольняли – а происходило это без предварительного оповещения, в течение 24 часов, – у него отнимали хлебные карточки, так что, если у него были деньги, ему приходилось покупать на рынке хлеб, который стоил в 20 раз дороже, или обращаться за помощью к работающим друзьям. Смысл отнятия карточек состоял в надежде на то, что все уволенные немедленно зарегистрируются на бирже труда. Но это делали только те, кого голод совсем хватал за горло. Потому что с биржи труда путь вел не обратно на предприятия Новосибирска... а в сибирские провинции, в совхозы или промышленные районы у подножия Алтая. Это означало пожизненный принудительный труд, потому что оттуда не было пути назад. Жилья там хватало едва на 10% работающих. Остальные ютились в палатках, землянках и дощатых будках. Все хотели работать в больших городах, а еще лучше в Москве. Положение с жильем всюду было катастрофическим, но снабжение продуктами, а в особенности одеждой и обувью было там несравнимо лучше, чем во «фронтовых» районах Сибири и уж тем более в деревне. Чем меньше предприятие, чем меньше в нем число работающих, тем хуже снабжение.
Многим внезапно уволенным, однако, удалось устроиться на других предприятиях Новосибирска... Тогда Москва изобрела новый способ, который поднял на ноги сотни тысяч и заставил их «добровольно» отправиться в провинцию. Способ назывался – «паспорт». Людей больше не увольняли, их заставляли маршировать самостоятельно. Началась выдача паспортов, и те, кто к определенному времени не получал паспорта, должен был в течение трех дней покинуть город, в котором он работал. Москву и другие большие европейские города наводнили тысячи безработных. Те, у кого больше не было денег, регистрировались на бирже труда и отправлялись в угледобывающие районы и совхозы. Те, у кого еще оставались деньги, сами ехали искать работу в маленькие города. Так началось настоящее переселение народов. «Многие из моих русских знакомых приютили у себя друзей из европейской части России... Вскоре и у нас началась выдача паспортов, и город стал трамплином на пути в... угледобывающие, рыболовные и золотодобывающие районы далеких сибирских степей. Многие из моих близких знакомых должны были покинуть Новосибирск. В середине зимы их выкидывали из жилищ на улицу»[26]26
Op. cit. S. 121.
[Закрыть].
Значение введения в январе 1933 г. паспортной системы Вольтерс понял совершенно правильно – принудительные миграции. Это была одна из самых зверских сталинских мер по изгнанию из городов «ненужного населения» и превращению его в фактических рабов на строительстве тяжелой и военной промышленности или в ставшем государственным сельском хозяйстве.
Градостроительство и архитектураВолтерс приехал в СССР не только в разгар страшной человеческой трагедии, но и в роковой момент для советской архитектуры. Именно весной 1932 г. Сталин запретил в СССР современную архитектуру и приказал ввести классицизм. Вплоть до этого времени конструктивизм с восторгом и не без оснований воспринимался ведущими западными архитекторами как официальный и единственный советский государственный стиль, а левое направление в архитектуре ассоциировалось с левой государственной политикой. Это подогревало симпатии к советскому строю и коммунизму.
Когда советское правительство стало набирать иностранных специалистов для помощи в реализации первого пятилетнего плана, в СССР приехало несколько крупных архитекторов. Их основной задачей было строить «социалистические города», которые должны были возникнуть вокруг новых промышленных предприятий. Во всяком случае, западные архитекторы предполагали, что это будет так и что СССР нуждается в западном опыте строительства дешевого и комфортабельного жилья. Вероятно, вначале этого не исключал и Сталин. Но когда (очень быстро) выяснилось, что для закупки западных технологий нужно выжать из страны все соки, идея жилого строительства на западный манер начала стремительно умирать.
Уровень жизни, на который сознательно обрекли население СССР инициаторы и организаторы индустриализации, просто исключал обеспечение людей минимально приемлемым жильем, как он исключал снабжение их продуктами питания так, чтобы преодолеть перманентный голод.
За полтора года до Волтерса в СССР с группой из сорока архитекторов и инженеров приехал известный немецкий архитектор Эрнст Май – городской советник по делам строительства Франкфурта-на-Майне и автор новых жилых районов Франкфурта.
Почти сразу же группа в специальном вагоне выехала в Сибирь, чтобы осмотреть площадки и начать проектирование. Сотрудник Мая архитектор Вальтер Швагеншайдт так описывал в письме от 9 марта 1931 г. работу бригады: «Мы проработали район между Новосибирском и Кузнецком, гигантский угольный бассейн Сибири. Довольно подробно мы спроектировали прямо на месте 6 городов, большая часть из которых будет построена уже в этом году»[27]27
Premier В. Walter Schwagenscheidt. Stuttgart, 1985. S. 98.
[Закрыть].
За короткое время группа Мая сделала проекты застройки Магнитогорска, Нижнего Тагила, Щегловска, Кузнецка (Сталинска), Ленинска, Автостроя, Прокопьевска, Сталинграда и многих других городов. Основным принципом работы Мая были функциональная планировка и строчная застройка. Часть спроектированных для Магнитогорска зданий – жилые дома, школы, детские сады – была осуществлена. Строительными рабочими были бежавшие из деревень от коллективизации или депортированные крестьяне. Их квалификация была близка к нулевой.
Другой немецкий архитектор, Конрад Пюшель, работавший в это время в Орске, так описывал строительство «социалистических городов» первой пятилетки: «Строительство велось согласно драконовским планам и представлениям правящего слоя; требовалось точное выполнение плана любой ценой... Применять в работе технические средства не имело смысла; даже если они и имелись в наличии, то были настолько примитивными, что никакой фараон не стал бы их использовать при строительстве египетских пирамид. Приходилось использовать и подгонять рабочую силу, предпосылкой к чему было наличие заключенных...»[28]28
Piischel К. Wege eines Bauchauslers. Dessau, 1997. S. 84.
[Закрыть]
В августе 1932 г. архитектор из группы Мая Вальтер Швагеншайдт писал коллеге в Германию: «В последние месяцы... я за закрытыми дверями разработал предложение для нового типа социалистического города, которое, естественно, направлено против партийной линии. Исходя из реальной жизни в развивающихся районах, я говорю: Советский Союз еще долго сможет строить только примитивные бараки. Имеющиеся материалы и силы они вынуждены использовать для строительства промышленности. Люди, которые населяют социалистические города, находятся на очень низком культурном уровне, они не понимают (хотя и предполагается, что они будут строить многоэтажные дома), как в этих домах жить. Одноэтажная застройка из местных материалов – это правильный путь. А потом я предлагаю барачный город по мере поступления денег, материала и рабочей силы перестраивать, и я покажу, как его можно будет перестроить в город-рай».
Швагеншайдт сделал проект «барака с растущим благоустройством». На первой стадии это одно помещение с нарами на 222 человека. На третьей – «законченный культурный барак» с уборными, умывальниками и спальнями с кроватями на 100 человек. Швагеншайдт ошибался как в том, что его предложение о строительстве барачных городов направлено против партийной линии, так и в том, что в планы правительства вообще входило строить массовое цивилизованное жилье. Еще несколько десятилетий, вплоть до середины 50-х годов, строительство примитивных бараков было единственной формой обеспечения населения массовым дешевым жильем. Но эта архитектура как раз в 1932 г. была практически выведена из ведения советских архитекторов, по крайней мере официально.
Смена стиля означала конец нормального градостроительства в СССР, во всяком случае в понимании западных архитекторов того направления, к которому принадлежали и Эрнст Май с сотрудниками, и Волтерс. Оформление центров городов дворцово-храмовыми ансамблями и монументальными декорированными классической орнаментикой жилыми домами никак не вписывалось в их представление о насущных проблемах современного градостроительства. Разочарованный Май покинул Россию в 1934 г. К тому времени частично реализованные проекты Мая, задумывавшиеся как цивилизованное социалистическое жилье для рабочих, представляли собой жалкое зрелище.
Американец Джон Скотт в 1933 – 1938 гг. работал в Магнитогорске, в основном простым сварщиком. В своей книге «По ту сторону Урала» (Jenseits des Ural, Stockholm, 1944) он приводит крайне любопытную таблицу распределения жителей Магнитогорска по типам жилья в 1938 г. Скотт ссылается на тогдашнюю внутреннюю статистику: у него в Магнитогорске был знакомый чиновник, который владел цифрами.
Население Магнитогорска тогда – четверть миллиона человек. В районе Березки, где располагались виллы высокого партийного, советского и энкавэдэшного начальства, а также в Центральной гостинице жило 2% населения. Это – правящий слой.
В Кировском районе (бывший «соцгород», объект творчества группы Мая) живет 15% населения. Соцгород состоял из пятидесяти 3 – 5-этажных домов, каждый на 75 – 200 комнат. Селили по 3 – 4 человека в комнату. Но там были водопровод, отопление и электроплиты. В собственных домах (вероятно – избах) жило 8%, в бараках и другом «временном жилье» – 50%, в землянках – 25% населения.
Можно предположить, что такая структура жилья была типичной для новых советских городов в 1930 – 1950-х гг. (до хрущевских реформ) и соответствовала планам строительства жилья. После 1938 г. ситуация явно не улучшилась, только ухудшилась.
Чрезвычайно интересен рассказ Волтерса о характере сталинского градостроительства. Оно – ведомственное.
Волтерс пишет: «Большинство старых русских городов, подвергающихся реконструкции, представляет собой теперь множество маленьких самостоятельных городков, расположенных вокруг старого центра и связанных между собой транспортной сетью. Застройка старого центра, разработка транспортно-уличной сети в его окрестностях, распределение зеленых, жилых и промышленных районов – все это является задачей Гипрогора. Отдельные, окружающие центр и входящие в состав города поселки проектируются самими трестами и предприятиями, расположенными в городе»[29]29
Wolters R. Op. cit. S. 82.
[Закрыть].
Такие городки, вроде тех двух, которые проектировал сам Волтерс, совершенно автономны и рассчитаны на самостоятельное существование. Это не просто градостроительная автономность, опирающаяся на развитую инфраструктуру и позволяющая людям удовлетворять свои потребности, не покидая поселка. Это нечто обратное, основанное на отсутствии структуры общественного обслуживания и на физической невозможности жителей удовлетворять свои потребности вне поселка и вне предприятия.
Такой градостроительный подход отражал структуру сталинского государства. Страна была экономически поделена между ведомствами-наркоматами, крупнейшим и важнейшим из которых в тот момент был Наркомтяжпром. Каждое ведомство, пользуясь выделенными ему централизованно ресурсами, обеспечивало своих сотрудников едой, жильем, лечением и прочими средствами существования. Система общественного обслуживания, рассчитанная на всех, была почти полностью и сознательно уничтожена, так что человек, не приписанный к какому-либо ведомству, автоматически терял возможность прожить. Горизонтальных общественных связей между элементами государственной структуры не существовало. Вся система управлялась и снабжалась строго из центра. Возможность свободного выбора работы, места жительства и передвижений была сознательно сведена к минимуму, что делало труд на советских предприятиях фактически принудительным.
Система была несовершенна и не герметична, оставались лазейки для сопротивления и саботажа, которые подробно описывает Вольтер, но создавалась она именно с прямой целью введения на территории СССР принудительного труда, как единственно возможной формы работы и существования общества. Волтерс подробно описывает механизмы удержания людей на предприятиях и механизмы принудительного выталкивания лишнего персонала на лежавшие в необжитых местах новые промышленные предприятия. Рассказывая о том, как он рассчитывал по государственным нормам число жителей проектировавшихся им практически на пустом месте поселков (10 и 25 тысяч жителей), он не задается вопросом (точнее, не задает этого вопроса в книге), откуда они могли взяться. Но совершенно ясно, что о полностью добровольном найме рабочих не могло быть речи. Жителей предполагалось доставить туда тем или иным принудительным способом.
По характеру сталинского градостроительства начала 30-х, видно, что система государственного расселения была практически той же, что и при закладке сети ГУЛАГа. Чрезвычайно похожи системы снабжения и обеспечения населения самым необходимым, идентичны способы экономического стимулирования работы. Да и гражданских прав и свобод у вольного населения было де-факто не больше, чем у заключенных, они пользовались только большими привилегиями. Разница была количественной. Сталин выстраивал в масштабе всей страны систему единого трудового лагеря с относительно мягким режимом, систему, в которой настоящие лагеря служили чем-то вроде карцеров. Волтерс умудрился за один год понять и увидеть эту систему изнутри.
Через несколько месяцев после прибытия в Новосибирск Волтерс получил под свое начало маленькую группу из трех человек – двух техников и чертежницу. Они были плохо подготовлены, но прилежны. Требовать слишком много он от них не мог, так как все трое страдали от голода. «Никто не понимал, как это немецкий инженер мог из одной любви к работе приехать в Россию. Для них всех существовала только одна проблема: еда. Русские инженеры неприхотливы и вполне довольны, если на завтрак в 12 часов у них есть стакан горячей воды, ломоть черного хлеба и леденец или даже кусок сахара»[30]30
Op. cit. S. 76.
[Закрыть].
С этой маленькой группой Волтерс разрабатывал два больших и интересных объекта. Первый – комплекс Новосибирского института инженеров железнодорожного транспорта с общежитиями для студентов, преподавателей и развитой системой обслуживания – магазинами, бассейнами, стадионом, школой и проч. Всего на 10 тысяч жителей. Первой заботой Волтерса было сократить раздутую программу настолько, чтобы был теоретический шанс реализовать ее «хотя бы в течение ближайших пяти пятилетних планов».
Вторым проектом был поселок железнодорожных рабочих на 25 тысяч жителей. Здесь Волтерс также сознательно стремился проектировать как можно скромнее, так как хорошо знал уже из предыдущего опыта, что «исполнители из-за отсутствия денег, а в особенности материалов и рабочей силы никогда не смогут осуществить роскошные проекты-фантазии. Тем не менее, проектируя предписанные трехэтажные европейские дома, я с огорчением обнаружил, что на стройплощадке, не обращая на это внимания, с энтузиазмом продолжали строить нищие деревянные бараки. Все свои силы я направил на то, чтобы установить контакт между проектировщиками и исполнителями... Таким образом, первые жилые дома приобрели весной 1932 г. хотя бы отдаленное сходство с моими проектами. Я сам бывал доволен, когда мой прораб со своими киргизами прокладывал новые улицы... с точностью до пяти метров»[31]31
Op. cit. S. 79-80.
[Закрыть].
Наибольшей проблемой для Волтерса было утверждение проектов в соответствующих инстанциях. Вот как он описывает ситуацию лета – осени 1932 г. Удивительным в его рассказе является то, какую огромную роль играли в иерархии советского градостроительства иностранные архитекторы.
«Утверждение проектов зависело в первую очередь от маленькой группы специалистов... которой руководили американцы. Эта группа была филиалом Гипрогора... Дух и руководство были чисто американскими. И это делало работу всех немецких архитекторов, обращавшихся в эту центральную инстанцию, очень тяжелой... К сожалению, энергия архитекторов Гипрогора была не особенно сконцентрирована на том, чтобы планы отдельных поселков были функционально взаимосвязаны с городом в целом. Вместо этого они с нахмуренным лбом тыкали толстым карандашом в архитектурные детали. Известно, что наши русско-американские градостроители любят красивые геометрические генеральные планы с прямоугольной сеткой улиц, осями, звездообразными площадями. Чикаго! Создается впечатление, что эти американцы прибыли в Россию через Берингов пролив, ничего не зная о начавшейся 30 лет назад градостроительной революции Европы. Американцы принесли в Россию окостенелую школу градостроительства, и она все больше берет верх, в особенности потому, что для всех архитектурных деталей из высшей инстанции Москвы был предписан «классический стиль» как единственно возможный: звездообразные планы и греческие фасады!