Текст книги "Диверсия не состоялась"

Автор книги: Дмитрий Репухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Репухов Дмитрий Семенович
Диверсия не состоялась

Глава первая

Скрипнула дверь. Я услышал вкрадчивый голос.

– Обер-лейтенант приглашает вас к себе. Следуйте!

Мы ждали этого с минуты на минуту, но я вздрогнул от неожиданности. Усилием воли заставил себя сдвинуться с места и вслед за мальчишками направился к двери.

В кабинете у Шварца под матовым стеклянным абажуром ярко горит карбидная лампа. Сам обер-лейтенант стоит за огромным канцелярским столом и добродушно улыбается.

Я украдкой осматриваюсь. Справа от меня в золоченой раме – портрет Гитлера, чуть ниже тикают старые ходики. Мне кажется, что стрелки их замерли и стоят неподвижно. Но маятник стучит: тик-так, тик-так… Над циферблатом вращаются серые кошачьи глаза.

Еще я вижу у окна квадратный коричневый чемодан, а рядом походные, защитного цвета, ранцы. Я их уже видел под городом Кассель, на немецком военном аэродроме, перед первым прыжком, и потому догадываюсь: «В них упакованы парашюты».

– Подойдите ко мне! – говорит Шварц. – Ближе!

Его цепкий, немигающий взгляд словно пронизывает бледные лица и тощие фигурки мальчишек.

Слегка подталкивая друг друга, подходим к столу.

– Внимание! Германская армия оказала вам особое доверие: вы нанесете советским войскам удар с тыла, парализуете движение воинских эшелонов в прифронтовой зоне. Вас сбросят на парашютах вблизи узловых железнодорожных станций. Взрывчатка должна попасть в тендеры паровозов и на угольные склады. В целях безопасности по советской земле за вами незримо будет следовать офицер немецкой разведки. Выполнив наше поручение, вы должны перейти линию фронта и передать любому немецкому солдату или офицеру вот такой приказ-пропуск…

Шварц взял со стола маленькую розовую палочку, похожую на куколку бабочки. Осторожно сняв оболочку, поднес к глазам узенькую полоску белой бумаги и прочел сначала по-немецки, а затем перевел содержание приказа-пропуска на русский язык: «Особое поручение! Сейчас же доставить в 1-Ц!»

Оглядев нас всех по очереди, с улыбкой доброго папаши добавил:

– Ну, а здесь… Здесь вас ждет высшая награда фюрера! И в дальнейшем немецкая нация позаботится о вашем будущем! Задача всем ясна?

– Ясна, господин обер-лейтенант! – разноголосо отвечаем мы.

Матово ложится на стены свет настольной лампы. Я вижу застывшие лица. Мальчишки притворяются, что хотят спать: нет-нет да кто-нибудь зевнет, прикрыв рот рукой. Но я-то знаю: нервы у всех сейчас напряжены до предела и нам будет не до сна в эту ночь.

Вытянувшись в струнку, рядом со мной стоят Толя Парфенов, Женя Хатистов, Ваня Селиверстов… Всего нас в этой группе девять. Каждый мысленно готовится к своему последнему прыжку, и мне кажется на миг, что все мы стоим на самой бровке обрыва, за которым далеко-далеко виднеется краешек родной земли, и мы слушаем ее глубокое, ровное дыхание.

Обер-лейтенант еще раз обходит строй. Сегодня Шварц вырядился в форму гитлеровского офицера-танкиста. До блеска начищены хромовые сапоги, на черном мундире покачивается железный крест. И вот тут я впервые замечаю, что и глаза, и нос, и форма шварцевской головы точь-в-точь как у Гитлера на портрете. Только «прическу» Шварц носит другую: на макушке у него большая круглая лысина.

– Перед тем как отправиться в путь, – обер-лейтенант останавливается и смотрит на меня, – я хочу от каждого получить ясный и точный ответ на очень маленький вопрос. Дима Репухов! Достаточно ли тебе десяти дней на выполнение особого поручения немецкой разведки?

У меня в груди застыл колючий холодок: «Зачем он спрашивает? Ведь знает наперед, что я должен ответить».

– Ну, что же ты? Отвечай!

– Хватит, – почесав затылок, говорю я.

– Как сделаем дело, сразу вернемся, – поддерживает меня Женя.

– А раньше вернемся – отпустите нас по домам? – интересуется Ваня.

– Даю слово немецкого офицера. И, кроме того, тот, кто вернется раньше всех, первым получит высшую награду фюрера. – Шварц снова берет со стола розовую «личинку» с приказом. – Хранить это вы будете вот тут, – и показывает на ворот своего мундира.

Унтер-офицер Краузе из открытого чемодана осторожно выкладывает на стол черные куски «антрацита», каждый величиною с кулак. Они красиво переливаются то стальным, то иссиня-дымчатым светом. «Как настоящий уголь», – думаю я.

Краузе подает команду:

– Получайте взрывчатку!

Первым к унтер-офицеру подходит Петя Фролов с перекинутой через плечо холщовой, в заплатах сумкой. Краузе кладет в нее три куска взрывчатки, пожимает Пете руку и ласково говорит:

– Я верю, ты с честью оправдаешь наше доверие.

– Сквозь землю провалюсь, а не подведу, – заверяет Петя. Унтер-офицер дружелюбно подталкивает его к Шварцу:

– Ну иди, получай парашют.

Обер-лейтенант помогает каждому из нас надеть ранец, сам застегивает карабинчики, придирчиво ощупывает ремни. На меня все это действует ободряюще. Ведь Шварц на сто процентов уверен, что мы его не подведем! Краешком глаза я поглядываю на старенькие ходики и мысленно подсчитываю: «Каждому из двадцати девяти мальчишек Краузе уложил в сумку от двух до четырех кусков взрывчатки. Выходит, по замыслу немецкой разведки, в пути к фронту должны погибнуть более сотни воинских эшелонов!»

В моей голове все отчетливее вырисовываются картины зловещих катастроф. Летят под откос вагоны с бойцами Красной Армии, танки, орудия…

Вот-вот вырвется наружу весь сгусток моей ненависти и тогда… тогда повторится то, что случилось не так давно с Валей Беловым. А разве он не мечтал о жизни? Еще как мечтал! Я едва сдерживаю себя и, чтобы напоследок не сорваться, перевожу взгляд на застывшие в немом ожидании лица ребят. Женя Хатистов с унылым видом рассматривает драный башмак, из которого торчат голые пальцы. Женя не замечает, что к нему приблизился Шварц.

– Не нравится?

Женя вздрогнул, мгновенно преобразился. Его грязное, сплошь усыпанное веснушками лицо посветлело. Курносый маленький нос вздернулся, а в глазах сверкнули плутовские огоньки:

– А мне так будет сподручней, господин обер-лейтенант! Шварц удовлетворенно кивает:

– Вот и молодец! Маскировка под бродячего бездомного мальчишку – твой главный козырь. Этот козырь, между прочим, у вас на Руси имеет и другое название – спутник удачи. Он сослужит тебе добрую службу. Поймают тебя красные – тверди одно и то же: бродяга, мол я, бездомный. Будь уверен, твой обман примут за чистую правду.

Шварц подошел к окну и приоткрыл его. В кабинет ворвался влажный холодный воздух. На подоконник упал желтый лист. На ходиках стрелки показывали уже десять вечера.

Шварц чему-то усмехнулся:

– Итак, вы скоро отправитесь в путь. Идите и отдохните несколько минут, по русскому обычаю, перед дальней и трудной дорогой.

Мы побежали в свою комнату. Там уже успели убрать кровати и залить пол раствором хлорной извести.

…В комнату стремительно входит младший инструктор – Иван Семенович Тоболин. Прикрыв за собой дверь, негромко, но твердо говорит:

– Что от вас требовалось, вы сделали. Теперь возвращайтесь домой. Помните! Там ждут вас.

В коридоре слышны глухие шаги. Тоболин отдает команду:

– Смирно!

На пороге Шварц:

– Ну, ребятки, следуйте за мной!

Обер-лейтенант шагает впереди. Фонарик в его руке горит едва заметно. Я иду следом, ориентируясь в темноте на красный огонек. Ребята за моей спиной не разговаривают, каждый наедине со своими мыслями.

На черно-сером фоне вечернего неба впереди возникает темный силуэт самолета. Шварц подходит к металлическому трапу. Пожимая нам на прощание руки, еще раз желает успеха.

Мы все рассаживаемся по скамейкам, и люк самолета захлопывается. Я ощущаю чужой пристальный взгляд. В затемненном уголке хвостовой части неподвижно сидит незнакомый человек в серой шинели. Наверное, это он будет, как тень, следовать за нами по советской земле…

Смотрю в иллюминатор. Шварц еще топчется у самолета. Но ревут моторы… Самолет бежит по взлетной дорожке. Вот он отрывается от земли, набирает высоту. В этот момент мне хочется кричать и петь. С жадным любопытством вглядываюсь в иллюминатор. Вверху – звездное небо, внизу – кромешная тьма. Только на кончике крыла мигает огонек.

Приблизительно через час замечаю далекое зарево пожара. По времени мы должны бы пролетать над линией фронта. Облегченно вздыхаю: «Все осталось позади. Просто как во сне!»

Сквозь гул моторов слышу глухие разрывы зенитных снарядов. Значит, мы уже над своей землей!

Сидим притихшие, сосредоточенные. Из-под прозрачной куполообразной башни стрелка-радиста на нас посматривает вороненый ствол пулемета: один неверный шаг и – смерть!

Вспыхивает сигнальная лампочка. В дверях пилотской кабины появляется гитлеровский офицер. Одновременно из затемненного угла выходит человек в серой шинели. Твердым шагом он приближается к Павке Романовичу и указывает на открытый уже люк:

– Прыгай! – И толкает Павку в черную бездну.

За Павкой прыгают Ваня Селиверстов, Витя Корольков. Человек в шинели провожает каждого до люка.

Когда в четвертый раз вспыхивает сигнальная лампочка, человек берет за плечо меня:

– Приготовиться!…

Мгновение – и я ныряю в пустоту. Сразу чувствую резкий толчок и сильный удар в лицо. На какой-то миг даже теряю сознание: это стукает по лицу сумка с хлебом и взрывчаткой.

Придя в себя, смотрю на землю. С большим трудом отыскиваю внизу крошечный огонек – мой ориентир. Все ближе земля. Может, мне это только кажется, и ветер шумит у меня в ушах? Но вот еще минута и – сильный толчок: парашют цепляется стропами за ветви березы. Ухватившись одной рукой за корявый сук, другою я освобождаюсь от ремней и по шершавому стволу спускаюсь на землю.

Вокруг меня рассыпались светлячки. Словно маленькие звездочки, они излучают изумрудно-голубой холодный свет. Таинственная тишина окутала меня непроницаемой мглой.

Поправив сумку с хлебом и взрывчаткой, прихрамывая на левую ногу, двигаюсь в путь. Вскоре лес расступается, и я вижу на опушке табун лошадей, туман над серой лентой реки. Белесой змейкой выплывает из рассветных сумерек дорога. Радуясь такой удаче, я ускоряю шаг.

Неожиданно чувствую едва уловимый запах дыма. Совсем близко деревня. Даже не верится. Первая избушка вырастает, как грибок, из-под земли, уставившись на меня темными глазницами окон.

Подхожу к деревянному забору, толкаю калитку, стучу в окно:

– Откройте!…

– Кто там? – отзывается женский голос, слабый и дребезжащий.

– Тетенька!… – задыхаюсь я от волнения. – Свой я! Свой! – И поспешно добавляю: – Только на чужом прилетел самолете, на немецком!

– Чтой-то ты, малой, бадёкаешь – и поверить трудно.

– Тетенька! Не бойтесь. Откройте! Покажите избу председателя.

В черном проеме отворившейся двери вижу маленькую сгорбленную старушку. Она ощупывает мои плечи и голову и стонет:

– Господи! Дите! Ну, проходи в избу, – и сторонится, давая мне дорогу.

Я мотаю головой:

– Нет, нет! Мне председателя надо, бабушка. Очень важное дело. Где он живет?

Старушка задумывается ненадолго, потом говорит:

– Ну, пойдем! Только смотри, председатель наш – фронтовик. Не любит шутковать.

Она ковыляет вдоль домов по едва заметной тропке.

– Как же тебя угораздило, внучек? Вроде, ты по-нашему балакаешь, а с немецкого ероплану?

Я молчу. Да и старушка, видно, догадывается, что главный разговор будет у председателя.

– Тут он живет, – говорит она, остановившись возле небольшой избушки.

Помаргивая, горит керосиновая лампа. Председатель сидит за столом на деревянной лавке и пишет. Его широкое смуглое, словно бронзовое, лицо сплошь усеяно мелкими морщинками. Он искоса смотрит на меня.

– Кого привела, Марфа?

Старушка принимается рассказывать со всеми подробностями:

– Лежу я, значит, на печи – что-то мне не спалось, – а тут он и забарабань в окна…

Председатель встал. Опираясь на деревянный костыль, подошел к окну, свернул козью ножку и закурил.

– Так, – протянул он, когда Марфа закончила рассказ, и выпустил изо рта сизый клубок дыма. Острым взглядом ощупал меня с ног до головы.

– Так ты, говоришь, с самолета? Немецкого? – и недоверчиво покачал головой.

– Честное пионерское, с немецкого. Мне сейчас же нужно связаться с нашими разведчиками. Это очень важно…

Председатель хмуро посмотрел на меня и расстегнул ворот косоворотки.

– Ну и дела!… – Он опять уселся за стол и подкрутил фитилек семилинейки. – Рассказывай все по порядку.

Пока я говорил, он разрезал чистый листок бумаги на четыре части и, обмакнув перо в чернильницу, начал писать. Старушка топталась у порога и, словно для того, чтобы привлечь к себе внимание, время от времени покашливала. Ей, видно, не хотелось уходить. Но председатель рассудил по-своему:

– Ты, Марфа, иди отдыхай. По дороге к Федору загляни. Накажи – к утру пусть подводу в район готовит.

Бабка закивала и, охая, скрылась за дверью.

– Как звать-то тебя? – спросил председатель.

– Дима Репухов.

– Вот что, Дима, – он опустил свою широкую ладонь на мое плечо: – Обрисуй-ка мне место, где тебя сбросили.

– Это здесь, недалеко, – сказал я. – У лесной опушки. Там лошади пасутся.

Председатель поправил фитилек семилинейки.

– Ну, ладно. Пока хватит. Ложись на полати, спи. Завтра доставим тебя куда надо.

Я медленно, трудно засыпаю. Иду через бесконечную ночь к родному дому. Сухонькая, измученная тоской женщина смотрит мне в лицо. Я хочу крикнуть: «Мама!»– – и не могу. Боюсь потерять ее след. Мать стоит у окна, а рядом старая ракита прижалась к замшелой тесовой крыше и ветками тихонечко ласкает мамины худые плечи. Внизу, у ракиты, голубые огоньки. Это светлячки. Я кладу на ладонь кусочек холодного света и бегу к матери. Вот слышится далекий родной голос: – «Сынок! Где ты?» – «Здесь! Я здесь, мама!»

В дремотном полусне вскакиваю с лежанки, протираю глаза.

Заря уже поднялась над горизонтом и опустилась на туманное поле. Она проскользнула в избушку через тусклое стекло покосившегося оконца и заискрилась оранжевым светом в темном углу подклети. Во дворе звякнули пустые ведра. Открылась дверь. С утренним солнцем в комнату вбежала девочка лет двенадцати. Она с любопытством и удивлением посмотрела на меня.

– Ты, что ли, прилетел на немецком самолете?

– А тебе кто сказал?

– Бабка Марфа. Она всем в деревне про тебя рассказала. Как ты ночью к ней стучал. А твой парашют из лесу принесли! Ты сбежал от фашистов, да?

– Я от них не убегал. Они сами прислали меня сюда… Девочка с испугом смотрит на меня и пятится к двери.

– Значит, ты – шпион ихний? Ой…

С языка у меня чуть было не срывается обидное слово.

– Отстань, – говорю я, едва сдерживая себя. – И вообще ты у меня ничего не спрашивай. Все равно ничего не поймешь.

С улицы доносится тихое ржание лошади. Я встаю и иду на улицу. Солнце уже висит над лесом. Серебристые зайчики весело пляшут по оранжевым листочкам молодой вишенки, растущей у крыльца. У подводы стоят деревенские мальчишки в красноармейских пилотках, с любопытством посматривают в мою сторону и о чем-то тихо спорят между собой… И вот тут-то я наконец верю: «Все страшное осталось позади!»

Глава вторая

История, которая приключилась со мной и моими друзьями летом 1943 года, началась гораздо раньше – в самый первый день войны, когда мама проводила меня в пионерский лагерь «Мощинки».

После обеда в «тихий час» в парке вдруг раздались звуки пионерского горна. Я толкнул в бок своего нового дружка Женю Хатистова:

– Женя! Слышишь? Сбор играют!

– Придумал еще, сбор! В тихий-то час?

Но все мальчишки в нашей палате уже соскочили с кроватей и облепили окно. На спортивной площадке горнист трубил сбор. Был солнечный день, и горн горел золотым пламенем. У флагштока стояли военные и среди них – наш старший пионервожатый Николай Иванович, вихрастый юноша лет восемнадцати.

– Ура! К нам летчики приехали. Подъем!

Мы все выбежали на улицу и, влившись в шеренгу, замерли в общем строю. Вынесли знамя.

– Ребята! Сегодня, в четыре часа утра, фашистская Германия напала на нашу Родину…

Голос у старшего пионервожатого дрожал и часто срывался. Я никак не мог сообразить, почему Николай Иванович так волнуется. «Подумаешь, фашисты! Наколотим! Мало ли кто на нас нападал. И самураев били, и белофиннов. Да еще как!»

– …В это тяжелое время каждый должен найти свое место в строю защитников Родины! В нашем пионерском лагере будут организованы добровольческие посты самозащиты. Наша задача – научиться, что надо делать во время воздушного и химического нападения противника. Под знамя! Смирно!

Поплыло вдоль строя пионерское знамя. Барабанная дробь сжимала мои виски, кружила, туманила голову. Война! А какая она? Почему ее боятся взрослые? Женя потянул меня за рукав:

– Бежим в красный уголок. Оружие по списку будут выдавать – настоящее!

Пятому звену, в которое были зачислены и мы с Женей, поручили охранять водоем у колхозного скотного двора. Я ждал самого главного. Вот сейчас Николай Иванович принесет новенькие пистолеты и скажет: «Нате, ребята, охраняйте государственное добро!» Но он почему-то медлил. Я нерешительно спросил:

– А когда нам будут выдавать оружие?

– Ах да, совсем забыл! Идите к завхозу, у него и получите, что полагается.

Взбивая пятками дорожную пыль, мы помчались к приземистому строению, где находилась кладовая. У двери Женя остановил меня:

– Старье всякое не будем брать! Наганы не дадут – попросим винтовки.

– Ладно, – кивнул я, открывая дверь.

Дядя Костя, примостившись у окна, прилаживал черенок к лопате. Он равнодушно посмотрел на нас и, пошевелив пшеничным усом, спросил:

– Из группы самозащиты?

– Да. Пришли получить оружие.

– Ну раз такое дело, получайте: две лопаты и одни трех-рожковые вилы, четыре ведра. Пока – все!

– А наган? – растерянно спросил я.

– Ишь чего захотел! Боевого оружия у меня нет. Оно все вон там, – завхоз кивком головы показал в ту сторону, где должен был находиться фронт.

Новая необычная жизнь не казалась нам суровой. Мы даже были довольны. После завтрака бежали купаться на озеро, потом в красном уголке пели боевые песни. После полудня слушали радио, а вечером выпускали свою пионерскую «молнию». И конечно, наперебой обсуждали положение на фронтах. «Драпают фашисты!» – слышались радостные восклицания со всех сторон. Нам казалось, что Гитлер вот-вот испустит дух. Еще бы – прошло только три дня войны, а сбито уже семьсот пятьдесят пять самолетов противника. Здорово! Красная Армия громит остатки фашистских войск.

Мне не терпелось трахнуть какого-нибудь фрица по рогатой башке. Вот только где его взять? В пионерский лагерь немцы на самолетах не залетают, и о диверсантах пока не слыхать. И еще на фронт не берут. Всыпал бы я этим фрицам по первое число.

Но однажды и у нас в лагере завыла сирена. Тревожный голос из репродуктора оповестил:

– Воздушная тревога! Воздушная тревога! Внимание! Дежурным звеньям подняться на чердак! Повторяю еще раз…

Я медленно поднялся вверх по лесенке на чердак. Душный пыльный воздух щипал горло, резал глаза. Я дотянулся до слухового окна и посмотрел в серую вечернюю мглу. Где-то далеко с глухим вздохом зенитные снаряды рвали небо, и тогда вспышки бледным светом на миг озаряли его темный полог. Вот послышался слабый гул моторов. С каждой минутой он нарастал.

– Чем же тушить зажигалки? – обеспокоенно шумели мы.

– Берите их за хвостики и кидайте во двор! – подбадривал нас пионервожатый.

– Ложись! – вдруг крикнул Николай Иванович.

Послышались глухие раскаты. Пол чердака задрожал. Когда я поднял голову, то увидел яркое пламя у берега озера. Горела старая мельница. Я впервые почувствовал беду, которая повисла не только надо мной, но и над всем, что окружало меня.

…Тревожные дни с необыкновенной быстротой обрастали потоком новых событий.

После выступления по радио товарища Сталина мы собрались в красном уголке. Сначала пропели новую песню «Священная война». Затем выступил пионервожатый.

Он сказал, что в форме милиционеров и командиров Красной Армии гитлеровцы проникают в наши ряды, убивают мирных советских людей, травят ядом питьевые колодцы, взрывают мосты.

– Ваша задача, ребята, – немедленно сообщать о подозрительных лицах в пионерский штаб самообороны.

– А как их распознать-то? Фашистов? – спросил я. Послышались насмешливые голоса:

– Не знаешь, что ль? По рогатой башке.

– В кино, небось, не раз видал! Пионервожатый поправил ребят:

– Дима Репухов правильно задал вопрос. Действительно, врага распознать не так просто. Ведь фашисты переодеваются в нашу советскую одежду… Человек, который спрашивает: где проходит шоссе, или как пройти в деревню, или название какого-нибудь населенного пункта, невольно вызывает подозрение.

На следующий день, сразу после завтрака, мы с Женей вышли в «секрет». Мы тихонечко сидели в ольховнике и охраняли питьевой колодец. У нас было и «оружие»: у меня – вилы, у Женьки – лопата.

У колодца раскинулось небольшое озерцо студеной воды. Со дна его били ключи, и вода все время булькала. Листья на кустах шелестели от ветра. А нам с Женькой иногда казалось, что это на краю болота, в кустах и камышах, кто-то шевелится. Болото от родника тянулось до самого леса, что темнел вдалеке. Там, где кончалось болото, вдоль лесной опушки проходила дорога на Смоленск.

– В лесу их, наверное, полно, – произнес я шепотом.

– Тише ты! – оборвал меня Женька, но тут же сам спросил: – Кого полно? Диверсантов, что ли?

– Думаешь, в лесу наших секретов нет? Сколько хочешь.

– Хоть бы один фриц к нам сюда приполз, – высказывал я свою потаенную мечту. – Сейчас бы ему вилы в бок – раз!…

– Да не ори ты! – снова оборвал меня Женька. – Может, он и правда там, в камышах. Ненароком спугнешь, и не поймаем.

Затаив дыхание мы прислушались. Но, кроме бульканья воды в роднике и шороха листьев, до нас не доносилось ни единого звука.

Я смотрел на ручеек, вытекавший из родникового озерца. Он бежал, извиваясь змейкой по низине, правее болота, постепенно превращаясь в речку. Вдалеке виднелись развалины мельницы, которая еще недавно стояла на речке.

Женька вдруг толкнул меня локтем:

– Слышишь?…

Лицо у него было напряженное и немного испуганное. Он смотрел в сторону камышей.

Мне тоже начало казаться – уже в который раз, – что там кто-то есть.

– Женька, – шепнул я, – сползай туда, к болоту.

– Уж лучше ты сползай, – ответил Женька. – У тебя – вилы.

– На, возьми.

Я готов был поделиться своим оружием. Но ползти к камышам мне отчего-то не хотелось. Я смотрел на Женьку и ждал, что он скажет. Но в этот момент Женька, подавшись вперед, тихо вскрикнул, и глаза у него округлились. Я быстро оглянулся и успел заметить упавшую из-за кустов на камыши тень. Вот камыши закачались, зашуршали…

– Беги в штаб! – громким шепотом сказал мне Женька. Но мне страшно было оставить его один на один с фашистом.

Я словно прилип к земле.

– Женька, – прошептал я в ответ. – Лучше ты беги, а я останусь. Или давай вместе побежим…

– Кому говорят! – цыкнул на меня Женька. – А ну, мотай живо!

Тут я вспомнил, что он из нас двоих – старший, и уже без возражений, подчиняясь приказу командира, со всех ног помчался к лагерю.

Влетел в ворота и что есть духу заорал:

– Диверсант на болоте!

И вот уже ребята – все, кто оказался поблизости, – схватили свои лопаты и вилы и побежали на болото.

А я уже выбился из сил, запыхался и угнаться за ними не мог.

Когда я прибежал к колодцу и увидел среди рыскающих за камышами мальчишек Женьку, у меня сразу отлегло от сердца. Я все боялся, как бы фашист не застрелил моего товарища. А что – очень просто мог бы!

– Я видел его спину! Честное пионерское! В болото, гад, уполз… – взахлеб рассказывал Женька.

Кто-то предложил прочесать болото, и мы уже двинулись было всей оравой к лесу, но тут за нашими спинами раздался сердитый оклик:

– Назад! Марш все ко мне!

Впопыхах я совсем забыл про Николая Ивановича, хотя должен был в первую очередь ему сообщить о случившемся.

– Сейчас придут чекисты, – сказал Николай Иванович.

Вскоре подошли военные с винтовками. Они о чем-то посовещались, попросили нас с Женькой показать точнее то место, где мы видели диверсанта, – они так и сказали: «диверсанта», а затем неровной цепочкой, держа винтовки наперевес, стали прочесывать болото.

Они дошли до опушки и вернулись назад, не обнаружив никаких следов.

И хотя никто ни единым словом – ни ребята, ни Николай Иванович, ни красноармейцы – не выразили нам с Женькой какого бы то ни было недоверия, – я чувствовал себя немного неловко. Наверное, я был единственным, кто в душе сомневался в достоверности всей этой истории. Ведь сам я не видел никакого диверсанта, не видел даже его спины. А та тень, которую я успел заметить, могла ведь и померещиться.

Мои сомнения рассеялись самым неожиданным образом. Возбужденные, взволнованные нашим с Женькой «подвигом», ребята, конечно, не смогли на другой день усидеть в лагере и прямо с утра вновь отправились к колодцу. Мы с Женькой, разумеется, тоже были там.

Мы уже в сотый раз, наверное, прошли через камыши, прощупывая ногами и руками каждый стебелек, каждый камешек, когда вдруг кто-то закричал:

– Ой, ой!… Смотрите! Наган!

Он был такой большущий, каких мы никогда не видали. Потом Николай Иванович объяснил нам, что это – ракетница, с помощью которой фашист сигналил своим самолетам.

13 июля в лагерь за мной приехала мама. Нам удалось попасть на автобус, и до Смоленска мы добрались довольно быстро.

Город почти весь был разрушен. Дымились черные развалины домов. По улицам тянулись вереницы людей с узлами на плечах, тележки с домашним скарбом. Было много военных патрулей. Проезжали грузовики с красноармейцами. А перед самым въездом в город, на Витебском шоссе, навстречу нам прогромыхала большая колонна танков. Машин сто, не меньше. У некоторых были открыты башенные люки, и в них я видел танкистов в черных шлемах и комбинезонах. От грохота и лязга ломило в ушах, а я смеялся от переполнявшей меня радости: уж теперь-то фашистам придется жарко, столько танков на них идет!

Еще бегали по городу трамваи – обгоревшие, с выбитыми стеклами. На одном из них мы доехали до Рославльского шоссе, а дальше пошли пешком.

Мама очень торопилась и все прибавляла шагу. Я едва поспевал за ней. Она сказала, что фашисты уже недалеко от Смоленска, а значит, и от нашего села Богородицкого, которое всего в каких-нибудь пяти-шести километрах от города, к юго-востоку от него. Надо спешить, пока еще есть возможность эвакуироваться.

– Почему же ты раньше не приехала за мной? – спросил я.

– Не могла, – ответила мама. – Минуты свободной не было.

Оказывается, ей, как и другим учителям нашей школы, парторганизацией сельсовета было поручено руководить эвакуацией населения из Богородицкого и окрестных деревень.

– Многие уехали, – сказала она. – Деревни почти совсем пустые. И скот угнали на восток… Чтоб фашистам не достался.

Я не мог понять, почему фашисты обязательно должны взять Смоленск, ведь у нас столько танков!

От МТС нам надо было сворачивать с шоссе на проселок, но мама вдруг остановилась и посмотрела в сторону Волковского детдома, крыша которого – наполовину тесовая, наполовину железная – виднелась за зеленой кипенью лип.

– Вывезли детей или нет? – негромко, раздумчиво, как бы сама себя спросила мама и вздохнула: – Ох, как мне жалко их!

Дорога постепенно поднималась на взгорок, с которого уже видно было наше крошечное село: три жилых дома да три школьных здания (в них учились дети из окрестных деревень). Почти все жители села – учителя и их семьи.

Недалеко от нашей школы я увидел извилистую полоску свежевырытой земли и головы красноармейцев в касках. Каски тускло отсвечивали в лучах заката и казались темно-красными. И еще я увидел бредущую по дороге высокую сутуловатую фигуру.

– Дед Игнат идет! – крикнул я и припустил навстречу деду.

Он остановился, погладил меня большой шершавой ладонью по голове и протянул балалайку.

– Это тебе. Подарок.

Я так и завертелся волчком от радости.

Подошла мама. Она тревожно и вопросительно смотрела на деда:

– Ну, что? Звонили из района?

– Звонили. Завтра будут эвакуировать со станции Смоленск. Утром за вами пришлют подводу.

Мама посмотрела на меня:

– Как я с детьми-то… Куда повезут – не говорили? Дед Игнат покачал головой.

– Мария Васильевна, позвольте мне… с вами поехать… Не буду я вам обузой…

– Игнат Петрович, да что вы такое говорите! – воскликнула мама. – Конечно, конечно! Ведь я без вас как без рук.

Игнат Лисовский не приходился нам родственником. Но с того времени, как наша семья после смерти отца переселилась в Богородицкое (до этого мы жили в соседней деревне Корюзино), дед Игнат стал для нас своим человеком. Он приходил в наш дом, чтобы помочь по хозяйству, присмотреть за Сашей, мной и Светланкой, пока мать вела в школе свои уроки. А то и просто так, посидеть, поговорить о том, о сем. А рассказать было что – биография у деда была богатая. В молодости, еще в прошлом веке, он каким-то образом очутился при дворе бухарского эмира и долгое время жил там на положении раба. Потом ему удалось бежать в Россию, и он пошел матросом на корабль.

Он работал в школе столяром, вел уроки труда. В просторной мастерской в двух больших ящиках лежал инструмент. У нас, мальчишек, разбегались глаза от несметного количества рубанков, стамесок, пилок, долот, буравчиков и многого другого.

А в свободное время дед Игнат делал скрипки. Я видел, как кропотливо он перебирал древесину, как выстругивал и выпиливал дощечки, сушил их, придирчиво простукивал и выслушивал, отбрасывая в сторону негодные. Наверное, он был хорошим мастером, потому что к нему за скрипками приезжали издалека, даже из Москвы и Ленинграда.

…Утром подвода за нами почему-то не пришла, и мы впятером – мама, дед Игнат, Саша, Светланка и я навязали на себя узлы с едой и одеждой и отправились пешком в сторону Смоленска. Но там не было ни одного целого здания. Повсюду громоздились развалины из камня, бетона и кирпича. Кое-где дымились головешки от несгоревших бревен.

Аня, мамина сестра, стояла у двери разбитого дома и, плача, прерывисто голосила:

– Что делать? Что теперь мне делать?

– Здесь оставаться опасно, – сказала мама. – Сейчас же собирай сына, клади в мешок самое необходимое, да поживей. К полудню мы должны добраться до Богородицкого.

Но в село мы вернулись только к вечеру. Выкопали за домом яму и спрятали в ней вещи на случай пожара. Вскоре в село снова пришли наши войска. В парке играл баян:

 
…Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
 

И сотни бойцов дружно пели:

 
– Так пусть же Красная
Сжимает властно…
 

«Ух как здорово!» – с восхищением подумал я, и мне захотелось бежать туда – к бойцам, к песне…

Красноармейцы днем и ночью копали траншеи, ставили железобетонные надолбы, чтоб фашистские танки не прошли.

А через неделю, рано утром, прибежал мой сосед и закадычный дружок Виталька Шапуро и еще с порога крикнул: