Текст книги "Оранжевое небо"
Автор книги: Дмитрий Санин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
ОРАНЖЕВОЕ НЕБО
Свидомым всех национальностей посвящается.
Тарас уморился салом. Сало было из аргентинской свинины, давно несвежее – но выбросить не сумел, не хватило силы воли.
Итог был печален: отравление ботулотоксином, или как его там... чи, диоксином? Москальской, в общем, заразой. Туман перед глазами... В больнице Тараса не спасли. Не смог дышать.
Тарас, вздрогнув, очнулся от глухоты и небытия. С тревогой огляделся. Суетящихся медиков больше не было, никто не кричал про давление и кубики – вокруг величественно висела космическая тишина. Он прочно стоял на... на небесной тверди. Именно так. Под ногами неслись, сменялись, стремительно натекали узоры ослепительно-белых облаков. Так облака могут гнать только невероятной силы ураганы, бушующие где-нибудь на Юпитере... Тарас осторожно потопал: ноги не проваливались в облака, будто на стекло опирались. Вверху, на космически чёрном бархате неба, ровно сияли крупные звёзды, похожие на россыпи чистых кристаллов. На стыке чёрного космоса и свечения облаков, мельчающих в далёкой перспективе, как прямая линия горизонта, переливалась радужная дымка Тверди.
Перед Тарасом колыхалась лёгкая призрачная занавесь, тонким светящимся разрезом уходящая в бесконечную высь, словно прорезанная взмахом скальпеля в пространстве – она шевелилась от сквозняка, имела вход, складки, но совершенно не имела материальной ткани, преломляя сквозь свою прозрачность звёзды и облака. Будто дрожащее марево горячего воздуха, стекающее двумя правильными потоками.
Тарас обошёл занавесь кругом, и подивился, что вход всё время смотрит прямо на него, как палец москаля с плаката "Ты записался добровольцем?" Вокруг простиралась пустынная бесконечность облаков и звёзд. Занавесь оказалась единственным, к чему стоило идти, и Тарас нерешительно подошёл поближе, рассматривая медленно колышущийся вход. За входом, в узкую щель, проглядывалась зелёная трава, там светило солнце. Преломления и отражения во вьющейся занавеси, под определённым углом, образовывали дрожащие рябые зеркальные пятна – и Тарас увидел в бликах неверных миражей самого себя. Он поразился необычной своей одежде: на нём были красные шаровары, куртка без рукавов и щегольские турецкие сапоги – красные, с загнутыми носами. Вислые усы Тараса стали совсем длинными и буйными, а крепкую загорелую шею щекотал оселедец, трепещущий под лёгкими дуновениями тёплого воздуха. Ухо тяготилось массивной серьгой.
Тогда Тарас, оправившись от первого удивления, возрадовался. Он никогда не был особо верующим, а вдруг оказалось: жизнь Там – есть. И какая! "А вот вам!" – торжествующе-злорадно засмеялся он, ощутив громадное облегчение. – "Выкусите, москальские комиссары-антихристы!" Тарас ещё раз проверил своё запорожское одеяние; слегка дёрнул оселедец – это был не сон.
Решив, что запорожцу трусить не след, он крепко перекрестился и решительно направился в разрез занавеси, раздвинув диковинные невесомые края входа.
Открылся берег ленивой неширокой речки, ослепительно освещённый весёлым утренним солнцем. В траве призывно искрились капельки росы, тянуло медовым запахом проснувшихся цветов, из окрестных зарослей грохотали хоры птиц, вдали, по тому берегу реки, тянулась тенистая лента леса. Тарас, зажмурившись от яркого ласкового света, уже хотел пройти за занавесь окончательно – как вдруг услышал голоса с той стороны. Он осторожно отступил на шаг назад.
– Зажал он представление... – торопливо, будто оправдываясь, говорил кто-то высоким старческим голосом. – Сказал я ему всё, что о нём думаю, о подлеце – а он и зажал...
– Вот видите, совсем и не зажали, – вежливо ответил ему уверенный баритон – сильный, явно несколько смягчённый.
Тарас, уже привыкший к солнечному свету, просунул хрящеватый тонкий нос подальше в занавесь, и увидел говорящих. Их было двое, и выглядели они совершенно неожиданно для райских кущ. Один, сутулый старик с белоснежно-седой головой – высушенный, лет девяноста – но с довольно моложавым румяным лицом, в стареньком прорезиненном плаще и резиновых сапогах. Говорил с ним адмирал – при кортике, щегольски сияющий золотом погон на парадной форме. Тю, – неприятно передёрнуло Тараса, – адмирал-то – москальский... Под распахнутым плащом пожилого виднелись ворот-гюйс и тельняшка, а на белой парадной фланке – тусклый, потёртый орден Красной Звезды. А на другой стороне груди огнём горела на солце Золотая Звезда, совсем новенькая. Пожилой в смятении трогал Золотую Звезду.
Тарас гадливо сплюнул от такого кощунства – и Здесь москали со своими пентаграммами...
– Сказал ему всё, что думаю – а он и зажал... – разглаживая фланку вокруг звезды, растерянно повторил старик.
Адмирал вежливо улыбнулся.
Пожилой недоверчиво попружинил ногами. Подпрыгнул. Присел – на полприседа. Потом присел полностью – и резво поднялся.
– Так что же, гнутся теперь? – он громко рассмеялся. – Хоть пляши... Как же так?! – он вдруг спохватился, сконфузился, и в затруднении зашевелил коротенькими седыми бровями, пытаясь подобрать слова: – Товарищ адми... Ваше преосвя...тейшество.
– У нас тут без званий, Петро Григорьевич.
От слова "товарищ" у Тараса глаза нехорошо прищурились, словно над прорезью прицела.
Тем временем у адмирала, невесть откуда, в руках вдруг оказался спиннинг – облезлый, с инерционной алюминиевой катушкой. В катушку когтем тройника хищно вцепилась простенькая блесна-"ложка", сдержанно серебрящаяся на солнце.
– Щука здесь хорошо берёт... – заговорщицки улыбнулся адмирал, широко указав на реку, и протянул спиннинг пожилому.
Тот бережно принял, неумело пряча вспыхнувшие в глазах радость и азарт.
– Ах ты! Она, родимая!!! – он в волнении потрогал грубым коричневым пальцем блесну. – Из галиной ложечки сделал – а уж как она меня за неё чуть не убила! В шестьдесят втором утопил... А как щука брала! Просто с ума сходила щука...
Тут за тростниками тяжело плесканул чей-то хвост – как веслом с размаху по воде. Пожилой так и вскинулся на звук. Ему явно очень хотелось попробовать заветную блесну после разлуки – но вот адмирал...
– Идите же, – снова улыбнулся адмирал. – Килограммов восемь. А то уйдёт...
И старик, сделав неловкое движение – не то поклонился, не то руками всплеснул на радостях – поспешно ушёл.
Тарас взглядом рыбака оценил реку. В чистой воде медленно шевелились зелёные стрелы травы, иногда тускло вспыхивало из глубины серебро гуляющей рыбы; нетоптанные берега, явно не знавшие колёс джипов... Рыбалка Тут знатная, это было очевидно. Тарасу стало очень неприятно, что москальский адмирал по этой реке шляется, как у себя дома – да ещё и украинского деда награждает москальскими звёздами. Но сейчас же подумалось, что, наверное, Здесь он встретит самого Бандеру, а то и Великого Тёзку – и предвкушение радости встречи захватило его, вытеснив неприятные мысли.
– Пойдём!
Тарас опомнился: адмирал стоял прямо перед ним. У адмирала оказалось сильное, волевое лицо с тяжёлым подбородком. Спокойные и рассудительные, без единой морщинки глаза, голубые, как утреннее небо. И метровые плечи. Неприятно, что москаль может иметь такой вид, враг должен быть жалок. А тут – широченные, вразлёт, парадные погоны пылают золотом, напоминая крылья... Но сказал он властно, с таким не поспоришь...
За дубовой рощей, на поляне, куда Тараса привёл адмирал, сидели трое – на простой широкой скамье, сколоченной из грубых тёсаных тёмных досок, отполированных до блеска от постоянного употребления. Посередине скамьи восседал суровый старик с длинной серебряной бородой. Древнее лицо старика, всё иссечённое глубокими морщинами, было каменно-неподвижно, и поблёскивали из-под косматых серебряных бровей чёрные живые глаза, какие-то слишком молодые для столь старого лица. По правую руку от него сидел молодой мужчина, с очень участливым лицом, неуловимо похожий на старика, и совершенно непохожий на свои портреты. А третьего не было видно – хотя каким-то чувством Тарас понимал, что тот есть.
И стоял перед ними деревянный же стол, а на нём простая глиняная чаша с водой из реки.
Тарас благочестиво пал ниц.
– Встань...
Тарас послушно поднялся. Мимоходом он заметил, что место под ним совершенно вытоптано, до голой чёрной земли, будто миллионы людей были здесь до него.
– Что самое главное, что сделал ты в своей жизни? – просто спросил старик.
Тарас был готов к этому вопросу. Он светло улыбнулся:
– Отец, я отстоял Добро на Майдане!
Морщины на суровом лице старика вдруг пришли в движение, поплыли в разных направлениях, и неожиданно сложились в улыбку. Улыбка засияла всё сильнее и сильнее, словно солнце выглянуло из-за серебряных косматых облаков, и стало Тарасу необычайно светло и спокойно.
– Ты отстоял Добро?..
Тарас, подставив лицо льющемуся на него свету, горделиво расправил плечи:
– Знамо дело, Отец: мы тогда дали отпор Злу. Жадной москальской Импэрии Зла. Мы победили Зло!
– Хорошо! – засмеялся старик, немного лукаво, и словно тёплый лучик зажёгся у Тараса в груди. Тарас тоже засмеялся в ответ: его переполнило счастье. – А ты уверен, что они – зло?
Тарас остолбенел от изумления. Лучик в сердце мгновенно угас.
– Знамо, зло! – после минутного замешательства, наконец, смог вымолвить он. – Москали же – самое страшное зло в истории! Ведь сто миллионов загнобили коммунисты клятые!
Тарас удивлённо моргал, будто при нём всерьёз сказали, что дважды два – не четыре.
Молодой ласково улыбнулся:
– Ты слишком доверчив; нельзя так легко верить злобным языкам. Поверь, люди обычно гораздо лучше, чем рассказывают их враги.
От улыбки молодого на Тараса накатила новая волна счастья: он вдруг ощутил в себе любовь – могучую, всеподчиняющую, очень добрую и светлую. Любовь не нуждалась ни в чём, она просто переполняла его сердце и свободно изливалась вокруг, как свет маленького горячего солнца в груди. Тарас, захваченный новым чувством, стоял в сладостном оцепенении, пока не вспомнил, о чём речь.
Он недоуменно округлил глаза.
– Отец... Они же антихристы, безбожники! Голодомор!..
От воспоминания о москалях любовь вдруг исчезла – словно холодный ветер её сдул. В самом деле, не транжирить же драгоценную любовь на мучителей-москалей?!
Старик тем временем продолжал:
– Но пусть. Коммунисты – дело прошлое. Что же ты имеешь против нынешних русских?
Тарас легкомысленно пожал плечами:
– Так они ж наследники! Они хотят отнять нашу свободу и незалежность!
Собственные слова почему-то показались ему какими-то неправильными. То ли недостаточно убедительными, то ли неважными – и он крепко задумался, наморщив лоб и подёргивая оселедец. Наконец, нужные слова сыскались:
– Они хотят нас вернуть в рабство!
– В рабство? – удивился молодой. – Ты преувеличиваешь. У них своя правда – и она в том, что рабства они никому не хотят.
Тарас от неожиданности дёрнул слишком сильно, и очумело вытаращился:
– Какая у москалей может быть правда?!
– Что ты скажешь, – утвердительно кивнув, сказал старик, – узнав, что они этого вовсе не хотят? Им нужны не рабы, а друзья, равные – чтобы вместе быть весомой силой. Равные. Они хотят вместе с союзниками вести самостоятельную политику, не подчиняться чужой воле.
Тарас покачал головой и украдкой бросил на старика подозрительный взгляд.
– Не-е-е, – нехорошо улыбнулся он, – москали нам не друзья. И вдруг его словно за язык кто-то дёрнул: – Отец наш небесный, прости за дерзость, но Ты говоришь так, будто москальского телевидения насмотрелся... Я думал, Ты гораздо лучше понимаешь происходящее у нас...
Тарас тут же сильно пожалел о сказанном, и испуганно зажмурился, ожидая страшного удара молнии.
– Я не смотрю телевизор, – спокойно ответил старик. От него исходило вселенское спокойствие, как ровный набег тёплых, качающих морских волн; оно передалось Тарасу, и тот, вдруг совершенно успокоившись, ощутил что всё – пустяк, и никто не сердится. Словно уютно сидел у отца на коленях, и спокойное тёплое дыхание щекотало затылок: "А какой круг? Правильно, красный... А это кто? Правильно, кошка..."
– Мне нет необходимости смотреть телевизор. И всё же: как так получилось? Вместе жили, вместе строили. Помнишь, тридцать лет назад тебе было безразлично, украинец ты, русский, казах или еврей – ты себя считал членом братской семьи.
– Не-е-е, – снова едко скривился Тарас, энергично мотая головой, – я с тех пор поумнел... Много прочитал, и многое понял. Я теперь свидомый!
– А может быть, ты не поумнел – а просто тебя натравили на родного брата, оклеветав его? Ведь они твои братья. Вспомни Брежнева, Хрущёва... Вы были истинно равными.
– А кто клеветал – тот пусть и отвечает, а меня это не касается, – ловко отбил Тарас.
– Клевещущий – отвечает, – просто кивнул старик. – Но как Мне быть с теми, кто охотно верит в клевету? Как быть с теми, кто, поверив в клевету, начинает повторять её другим? – Он помолчал. – А вас они считают вообще такими же русскими...
Тарас обиженно вскинулся:
– Не-е-е, мы не москали. Мы Европа. Москали пусть ведут свою политику – но без нас. С москалями нам не по пути.
Старик молча смотрел на Тараса, и опять Тарас совершенно успокоился, и даже заулыбался. Покой был везде вокруг: в старике, и в его сыне, и в невидимом третьем, и в ласковом дуновении ветерка, и в запахе парящей на солнце травы, и в медленно шевелящейся воде реки...
– Меня не интересуют лозунги. Меня интересуешь ты. Почему ты отрекаешься от них?
Тарас отвёл взгляд, сокрушённо повесил голову, и оселедец опал на лоб:
– Я думал, Ты... – он тяжело вздохнул. – А Ты на самом деле за москалей...
– Все люди думают, что они хорошие, и что Я обязательно за них, – морщины старика снова медленно сложились в улыбку, и от печали Тараса не осталось и следа. – Люди думают много – умного и глупого. Но Меня не интересует, что они думают – Меня интересует, что они делают – и почему. Так почему ты отрекаешься от них? В чём первопричина?
Тарас пожал плечами.
– А потому что они Зло!
Тут случилось странное – вдруг невидимый третий, до того неподвижный, мимоходом заглянул в Тараса; как солнечный зайчик промелькнул. В голове Тараса стало необычайно ясно, светло и чисто, и он с удивлением услышал собственные слова, вырвавшиеся помимо воли:
– Потому что нас не возьмут в Европу, если мы будем дружить с москалями. А если мы отречёмся – то нас возьмут, чтобы москали ослабли.
– Вот в чём дело... – задумчиво кивнул старик. – Значит, ты так хочешь в Европу? Почему же ты хочешь променять своих на чужих?
Тарас упрямо замотал головой:
– Не-е-е, москали мне не свои! А в Европе – свобода!
И снова в него мельком заглянул невидимый третий, и опять Тарас с удивлением услышал собственные честные слова:
– Потому что там больше буду получать. Там конвертируемая валюта, здоровая экономика и высокие зарплаты – нам будут платить много денег, больше чем у москалей – и всяко больше чем у нас.
– Свобода, – наставительно произнёс старик, – это когда ты сам решаешь, что делать; или когда решаешь с кем-то на равных. Разве ты на равных с тем, кто платит тебе деньги?
Тарас удивлённо приподнял брови, слушая эту очевидную нелепицу:
– В Европе – свобода... – он постоял в замешательстве, и вдруг, прищурившись, зло замотал головой: – Не-е-е! Мы – свободные! Мы – Европа, мы свой выбор сделали!
Снова лукаво заиграли морщинки старика, но Тарас на это не обратил внимания: его захлестнул угрюмый праведный гнев. Не он затеял этот разговор – ох, не он...
– Злобный не может говорить правду, – заметил старик, – злоба его ослепляет, и уводит от истины... А в тебе много злобы. Почему?
– А потому что москали устроили Голодомор! Они убили десять миллионов украинцев!
– Но ведь ты же догадываешься, – старик выделил слово "догадываешься", – что это неправда? Ты ведь знаешь, что голод в СССР тогда был везде, и косил, не разбирая наций? И что десять миллионов погибших украинцев – это большое преувеличение? – старик выделил слово "большое".
– А и шо? – нарочито-простецки улыбнулся несгибаемый спорщик Тарас. – Пусть москали сами доказывают, что это не так!
И опять в него заглянул невидимый третий, и вновь сами собой родились слова:
– Знаю. Но я хочу чтобы было так. Хочу. Мне так лучше.
Старик покачал головой:
– Служить неправде – лучше?!
Тарас мстительно скривился и хитровато подмигнул:
– Не-е-е! У нас всё по закону! Голодомор по закону – правда, а кто отрицает – тот преступник! Я служу закону! Москали нас ограбили...
– Ограбили?
У Тараса в глазах зажглись недобрые огоньки:
– Ограбили! Все, кто живёт в Европе – живут хорошо. А москали живут плохо – и нам не дали жить хорошо, как в Европе... Везде, куда они дотянулись, люди живут плохо. Отняли достойную жизнь. Значит, москали виноваты.
– А вы разве жили плохо в Союзе? – кротко удивился молодой.
– Знамо, плохо! – Тарас тоже искренне удивился такой наивности.
А молодой тихо улыбнулся:
– Лично ты, Тарас, прочитал за жизнь пятьсот двадцать семь книг. Это очень много! Ты молодец. – Тарасу стало очень приятно. – Разве можно назвать человека, прочитавшего так много – живущим плохо?! А ещё ты закончил университет.
Тарас горестно покивал, поняв это по-своему, и горячо подхватил:
– А я-то, образованный – в Америке бы сходу получал сто тысяч долларов в год. А москали платили сущие гроши.
– Гроши?
– Гроши! – Тарас хотел пожаловаться на несправедливость, но вместо этого, неожиданно для себя, вдруг отвесил: – А я видик себе не мог купить! А вся Европа с видиками жила. И мы, без москалей, теперь с видиками.
– А зачем тебе видик?
Тарас вспомнил, зачем ему был нужен видик, и застеснялся.
– А Брюса Ли да Ван Дамма побачить, и любимые фильмы каждый день смотреть! – не моргнув глазом, выдал он.
И снова из него вырвалось, помимо воли, честное:
– А порнуху крутить...
– И что же получается? – подавшись вперёд, спросил старик. Глаза его живо блестели из-под косматых бровей.
Тарас пожал плечами, поспешно переводя разговор на другую тему:
– Немец за ту же работу получает много больше! А мы чем хуже? И мы этого тоже достойны! И москалей в Европу не возьмут, слишком их много. И пусть они нам за Голодомор платят, по миллиону за каждого умученного!
– Так ради чего ты жил?!
– А знамо, ради Добра! – нахально заявил Тарас.
И снова раздались над поляной его честные слова:
– Ради обогащения... Ради себя... Ради своих желаний.
И тогда трое стали совещаться. О чём они говорили, не было слышно – только видно было, что молодой огорчённо возражает.
Наконец, совет закончился. Молодой печально смотрел на Тараса, а старик сурово провозгласил:
– Вот, выходит, и вся цена твоей "свидомости" – за сребролюбие давиться и братьев треклясть. Пристроиться к чужому богатству; избавиться от друзей в беде – с барышом; и на памяти дедов, умерших в беду, барыш поиметь... Ты мыслишь, как одержимая алчностью блудница, тобой движут только жадность и похоть – а вовсе не высокие чувства. Ты говоришь о свободе – а сам ищешь богатого хозяина, чьи объедки изобильны, а обноски нарядны. А я ведь говорил, чтобы в поте лица добывал хлеб свой...
Упрямый Тарас заспорил:
– Не-е-е, я хороший. Я за Добро!..
– Да будет так, – спокойно сказал старик. – Иди же тогда туда, куда ты так хотел.
– В Европу?! – недоверчиво спросил Тарас.
– В Европу. Которой тебя коммунисты лишили.
И все трое вдруг исчезли.
Тарас возликовал было такому решению своей судьбы, но через мгновение почему-то жалко показалось ему уходить отсюда – даже в Европу. Так ему нестерпимо захотелось ещё посидеть на этой тихой речке, и ощутить тот покой и любовь... Проклятые москали – и тут нагадили, из-за них лишился этих волшебных чувств; иссушили душу гневом...
И подошёл к Тарасу давешний адмирал. Только был он уже в генеральском мундире (опять москальском!) И снова, словно крылья, сверкнули золотые погоны. Всё, решительно всё в нём было отвратительно Тарасу: старомодно зачёсанные назад волосы, галифе, китель, седые виски, умный живой взгляд.
– Пойдём. Тебе в другое место.
– Не-е-е, я никуда не пойду... – встревоженно заявил Тарас, упрямо мотая головой. – Большинство голосов за меня было!
И – бочком, бочком – наладился к речке.
– Стоять! – скомандовал удивлённый генерал, но Тарас торопливо шёл, будто это не ему кричали.
Генерал догнал, схватил его за рукав, но Тарас из последних сил делал вид, что он тут ни при чём, и продолжал вырываться вперёд, миллиметр за миллиметром, не оглядываясь на цепко держащего его генерала.
Генерал оказался очень сильным, играючи дёрнул, и Тараса развернуло. Тарас мученически исказил лицо, но, по-прежнему гордо не говоря ни слова, снова попытался повернуться, прочь от приставучего москаля.
Генерал отпустил Тараса, и вдруг оказался прямо перед ним, как из-под земли вырос.
– Большинство голосов за меня было!!! – нервно задыхаясь, с вызовом напомнил Тарас. Он бегал глазами мимо генерала, ища, как бы его обойти.
– А ну, кажи трезубец! – генерал притворно-сурово нахмурился и шутливо ткнул Тараса пальцем в живот.
Тарас хихикнул от щекотки, но тут...
Мир страшно опрокинулся, земля вылетела из-под ног. Тарас, обессиленный борьбой и сокрушительным поражением, покорно падал – утешая себя, что летит в Европу. Он перевернулся в воздухе на четвереньки, как падающий кот, надеясь разглядеть внизу нарядные квадратики рапсовых полей, россыпи уютных частных домиков под черепичными крышами, европейские автострады и острые трёхпалые белые ветряки – но почему-то ничего этого не было видно, только серая туманная муть. В лицо бил сильный встречный поток воздуха, в ушах свистело. Через некоторое время Тарас неожиданно вбился, страшно и очень больно, лицом в землю. Брызнула холодная грязь, пахнущая горелым навозом и угольным шлаком. Кругом было тихо. Оглушённый, он приподнялся, протирая залепленные глаза.
И тут же получил тяжёлым сапогом в лицо – гулко, с хрустом.
– Встать, пся крев!!! – оглушительно заорал в ухо визгливый голос. – Просимы бардзо до единой тысячелетней Европы!
От темечка Тараса с деревянным стуком отскочила дубинка, оставив вспышку и оскорбительную жгучую боль. И по плечам, по рукам, по суставам с хрустом – больно!
Тарас с воплем возмущения мгновенно разлепил глаза. Над ним стоял детина, с белой повязкой на рукаве и длинной дубинкой – и лицо у него было белое от страха, как повязка. А ещё рядом стоял эсэсовец. Ленивый, вальяжный, в фуражке с черепом. И с жутковатыми огромными бараньими рогами на голове. И носом, курносым, как пятачок.
Да как они смеют!!! Меня!!! Тарас ринулся на детину. Отнять дубинку и самого отделать! Но у Тараса почему-то ничего не получилось: дубинку никак не удавлось ухватить, не удавалось достать и детину. А в ответ на него сыпался свистящий град размашистых точных ударов, от каждого из которых ломался палец , исчезал вид из глаза, вбивались внутрь зубы, трещал нос. Недвижный эсэсовец брезгливо наблюдал. Тарас закачался, хрипя, упал ниц, от страшных размеренных ударов сверху дубинка трещала – или это был череп, или рёбра... Полумёртвый уже Тарас вдруг остро ощутил безысходный ужас, что сейчас его так и забьют насмерь, и в зверином инстинкте, тоненько скуля и плача, вздрагивая от гулких ударов, из последних сил припал щекой к сапогам бьющего – любой зверь знает, что тогда можно надеяться на пощаду... Он покорно скосил вверх единственный оставшийся глаз, чудом уцелевший, круглый от страдания и желания служить.
– Герр официр! Быдло Тарас явился! – медовым голосочком доложил детина равнодушному эсэсовцу, подхалимски извиваясь спиной и шеей. Он подобострастно-садистски хихикал, выставив вперёд челюсть.
Эсэсовец брезгливо кивнул, отодвигаясь подальше от Тараса, из рта и носа которого, вместе с хрипом и кашлем, облачком вылетали мелкие брызги алой крови.
– Встать, кому говорят!!! Арбайтен, быдло, пся крев!!! Только тех, кто любит труд, европейцами зовут!
Так Тарас зажил новой жизнью. Вечной. Культурной. Теперь он умеет читать и считать до ста. Он многое узнал о геноциде – не о липовом митинговом "геноциде клятых москалей", а о настоящем. Он теперь знает, чем отличается настоящий концлагерь от "лагерей" из самиздатовских листочков и блатных песен. Знает, как с хрустом впиваются пули в добиваемых счастливчиков во рву, которые будут закопаны мёртвыми. Каково отчаянное бессилие вдохнуть, когда на тебе лежат убитые и земля. Как остро пахнет рвота в газенвагене. Как в двадцатиградусный мороз в ворота концлагеря въезжает поезд со звенящими, как стекло, телами заключённых, стоящими плечом к плечу на открытых платформах. Как забивают насмерть. Как вешают на крючья. Как тебя продают и покупают работодатели – и что такое настоящее национальное самосознание, доведённое до логического конца, европейски цивилизованное и культурное. Так заканчиваются каждые сутки Тараса. А вообще Тарас работает – каждый день по восемнадцать часов, ибо сильная экономика юбер аллес. И ещё – мечтает о белой повязке капо. Лет через милл... извините, через сто, герр официр обещал подумать на эту тему...
И висит в высоте тусклое оранжевое зарево, грязно-прокопчённое, над вечным подземным сумраком. И никогда не придут туда танки со звёздами и смертельно усталыми, тихо матерящимися от увиденного освободителями.
Конец.
