Текст книги "Прекрасное далеко"

Автор книги: Дмитрий Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Придётся проехать с нами, – хмуро сказал старший Андрею. Его тут же взяли под руки и усадили в машину.

– Мужики, – тихонько обратился Николай к старшему, дружелюбно показав ладони, – давайте как-нибудь решим этот вопрос... Ну, на стройке у меня парень работает...

– Разберёмся, – безжалостно повторил старший, – у меня ориентировка. – Он сел рядом с водителем и взялся за хрипящую рацию. Андрея было еле видно сквозь блики стекла: он сидел на заднем сидении, худой и маленький, стиснутый с боков сержантскими бронежилетами.

– «ЛИПИЦЫ», Я – «СУЗДАЛЬ-ДВА», ЗАДЕРЖАН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ...

– ВАС ПОНЯЛ, «СУЗДАЛЬ-ДВА».

Патрульная машина укатила, оставив Николая в бессильном одиночестве.

«Подозреваемый?! Ориентировка?!»

Николай выматерился – злобно и незамысловато – и в ярости пнул колесо «форестера». «Форестер» жалобно взвыл сигнализацией.

И телефон – молчит... Как выпить – так нельзя; а как в ментуру – так пожалуйста?! С-суки...

7.

Дежурный – тощий старлей с ничего не выражающими глазами – покосился в открытую дверь и быстро показал два пальца, белых и чистеньких. Николай достал две тысячи, тихонько сунул дежурному. Тот, всё косясь на дверь, неуловимым бесшумным движением взял, и пошёл к обезьяннику греметь ключами. Через минуту он вывел бледного Андрея.

– Всего доброго, – зверски оскалился Николай дежурному, в светском полупоклоне.

Андрей отрешённо молчал – и в райотделе, и по пути до машины.

– Ну что – в милицию замели, дело шьют? – Николай нагнулся к севшему в «форестер» Андрею, глаза его горели довольным жёлтым пламенем.

Но Андрей не улыбнулся.

– Нет такого народа, которого нельзя посадить в Бастилию, – неунывающе заметил Николай, садясь за руль. – Придётся тебя пивом отпаивать.

– Спасибо, Николай, – Андрей смотрел перед собой, – за заботу. В милиции меня проверили по базе – я назвал свой грозненский адрес. Меня и вправду больше нет. И моей Октябрьской площади – тоже больше нет...

Повисло тяжкое молчание. Николаю очень хотелось как-то заговорить зубы Андрею, но по-настоящему подходящих слов не находилось. Он стал импровизировать, в надежде что кривая вывезет.

– Ты пропал без вести. С семьёй, – рассудительно начал он. – Это может означать, что тебя там просто нет. Ты учёл будущее и смылся...

Мысль Николаю понравилась, он хотел её развить – но Андрей внимательно взглянул на него, и печально улыбнулся:

– Ты-то сам в это веришь?..

Николай разозлился. Он хотел демонстративно взорваться, наорать на Андрея, обозвать соплежуем – потому что нет ничего проще, чем уехать из Чечни, и нечего сопли тут разводить – но у него вдруг схватило сердце. Впервые в жизни. До того он и не знал о его существовании – и вдруг сердце подпрыгнуло, опало, перестало биться, провалилось куда-то в бездну, и брызнула тупая боль. В глазах потемнело. И навалилось на Николая жуткое предчувствие – что всё бесполезно, скоро всё это лишится всякого смысла... Что случится с ним какая-то страшная беда, настолько страшная – что судьба решила с ним напоследок поиграть, устроив провалы во времени и прочие чудеса, невозможные в нормальном мире. Всё равно он уже никому не расскажет...

Николай машинально прижал ладонь к сердцу. Боль тут же исчезла, как заноза выскочила, сердце опять забилось. А предчувствие – осталось. Николай растерянно посмотрел на ладонь. Вот она – широкая, живая, и, как говорят, нежная и ласковая – но он почему-то смотрит на неё, как на неживую, как на омертвевший кусок дерева...

«Пива... Надо выпить пива. Бессмысленное лекарство, бесполезное, как заряженная Чумаком вода – но ведь ничего другого нет...»

– Ты взятку дал? – неприязненно спросил Андрей.

– Коррупция... – Николай тихонько покашлял, потрогал грудь, и вставил ключ зажигания. – Рыба гниёт с головы. В Москве – бОльшая часть денег страны. Немерено нефтедолларов. А жена московского мэра – самая богатая баба в России. Угадай с трёх раз, чьи это деньги на самом деле, и с помощью какого ресурса они собраны? Тут подрядик, там заказик... Да и соседика моего ты видел.

...В ларьке они долго ждали, пока маленькая старушка перед ними, ахая, разбиралась с продавщицей. Андрей стоял, нахохлившись, и рассеянно слушал. Николай украдкой потрогал грудь – но сердце снова было в полном порядке.

– Опять подорожало? – наконец, поняла глуховатая старушка. Она обречённо вернула продавщице пакет молока, и убрала деньги в потёртый кошелёчек. Забрав пшено и половинку хлеба, старушка печально зашаркала к выходу – крошечная, морщинистая.

Андрей вопросительно посмотрел на Николая. Тот терпеливо стоял. Наверное, он привык к зрелищу старушек, неспособных купить пакет молока...

– Всех не пережалеешь, – пожал он плечами, и отвёл глаза.

...Старушка хитрила и изворачивалась, убеждённо отнекиваясь и уверяя, что ей ничего не нужно. Николаю пришлось попросту засунуть пакет молока в её кошёлку, пока Андрей осторожно держал тоненькие морщинистые руки. А вот тысячерублёвку гордая старушка с силой запихнула Николаю в карман – неожиданно твёрдыми пальцами, зыркнув больными выцветшими глазами так, что стало понятно, что это Человек – хоть и немощный, но которого нельзя оскорблять милостыней – и поспешно заковыляла во двор.

Потом они пили пиво во дворе – в глубине, за кустами, чтобы опять не нарваться на патруль. Николай пару раз куснул кончик ногтя, в задумчивости, и сплюнул. Он потихоньку наливался злостью, глядя на чёрный джип, который снова наглухо запирал дорожку, ведущую с детской площадки. В голове его, между тем, мало-помалу зрел план спасения Андрея.

Ведь Андрея же можно спасти!

– Что-что? – переспросил Николай рассеянно.

– Я говорю, как же всё так получилось? – глаза Андрея снова были как у святого на фреске, неподвижные, страдальческие и широко раскрытые.

– Как, как... – Николай дёрнул щекой. – Слишком многие вообразили о себе слишком много. Вообразили, что заслуживают много большего – и недополучают это из-за кого-то. Что кто-то лишний мешает им жить богато, что кто-то виноват, что кто-то им теперь должен. Что будут им золотые горы – стоит побыстрее отречься от родства и от прошлого, и отдаться богатым хозяевам. Ждут, что в награду обрушится на них дождь долларов и европейских благ... Психология фарцовщиков, восторжествовавшая на государственном уровне. Жадность прикусила людей.

– Кругом – фальшивое дерьмо и жадность... В магазинах фальшивое дерьмо, в телевизоре, в книгах, в людях... И доллары, доллары, доллары... Слушай, может быть, вас просто купили за фальшивые доллары?

8.

Для осуществления плана Николаю требовалась одна вещь, которую надо было забрать из квартиры. Вернее, две вещи... На это понадобилось пятнадцать минут.

Выходя из квартиры на площадку, они нос к носу столкнулись с начальственным соседом. Тот, равнодушно скользнув по ним взглядом, надменным и ничего не выражающим, направился к лестнице.

– Здравствуйте! – Николай преградил соседу дорогу.

– Добрый день, – сквозь зубы, неохотно выдавил из себя тот. Он недовольно смотрел мимо Николая. – Пройти – можно?

– Только один вопрос, – кротко улыбнулся Николай. – Ты зачем на нас ментов натравил, соседушко?

– Свали с дороги, – глухо, стиснув зубы, прошипел сосед. Он посерел от злости.

– С соседями здороваться нужно, а не ментов на них насылать, – наставительно продолжал Николай, солнечно улыбаясь. – Это раз. И не надо загораживать своей колымагой пешеходную дорожку. Это два. Об окружающих тебя людях надо думать, ясно?

Глаза соседа так и буравили стену рядом с плечом Николая, как два сверла на низких оборотах. Ни дать, ни взять – благородный граф, не удостаивающий хамьё вниманием.

– Молодой человек, – наконец, когда пауза затянулась, прошипел он ещё тише, – сейчас ты быстро, – (он одним непечатным словом объяснил, что именно – быстро), – и больше не попадаешься мне на глаза. Иначе огребёшь неприятностей по полной. Понял?

Николай изумлённо рассмеялся и несколько раз пожал плечами.

– Да что ты мне сделаешь, пупсик? – глаза его сияли как два янтаря. – Ты, смотрю, окончательно охренел от вседозволенности...

– На нары захотел? – сосед говорил совсем тихо, на грани слышимости, заставляя прислушиваться – очень зловеще. – Это мы тебе легко устроим. Ты ещё не знаешь, что такое государство...

– Вот что, государев человечек. Я тебе как представитель гражданского общества скажу, – недобро ухмыльнулся Николай. – Ещё раз увижу, что загораживаешь пешеходную дорожку – ноги вырву. – Он немного подался на соседа, но тот оставался недвижимым. – А грозить мне не надо. Менты твои далеко – а я здесь, рядом, и всегда тебя найду. Ясно?

– Всё. Ты меня достал... – ещё больше стиснул зубы сосед – так, что, казалось, от челюстей сейчас пойдёт дым – и полез за телефоном.

Николай расстроенно вздохнул и коротко дёрнул плечом. Послышался глухой резкий звук, как будто лопнул канат. Сосед, выпрямившись, как палка, тяжело рухнул на бетонный пол, звучно ахнувшись с размаху затылком – и там, где только что было его серое круглое лицо, мелькнули в падении лакированные туфли...

– Гадёныш!!! – Николай, уже с бешеным лицом, в следующее мгновение тряс соседа, нависая над ним и схватив за трещащую рубашку. – Я тебе такой административный ресурс устрою – совсем говорить разучишься! Понял?!

Голова соседа моталась, рубашка на безволосой груди расползлась, и бессмысленно смотрели на Андрея широко распахнутые голубые глаза. Тускло блеснул увесистый золотой крестик на толстой цепочке – благочестивая дань, жертвоприношение Великому Бессребренику...

– Ты меня понял?!!

Андрей с ужасом смотрел на тюк тряпья в лакированных туфлях, не подающий признаков жизни.

–...Ва... – вечность спустя, еле слышно простонал сосед, всё так же бессмысленно глядя на Андрея. Изо рта у него выступила кровь.

– Ты больше не будешь парковать свой катафалк напротив дорожки на детскую площадку?!

– ...Эт...

– Вот и умница! – Николай злобно потащил соседа вниз по лестнице, к мусоропроводу. Волочащиеся лакированные туфли вяло шевелились и звучно пересчитывали ступени.

...В машине Николай, злобно причмокивая «антиполицаем», сунул Андрею папку.

– Изучай!

– У тебя теперь будут неприятности из-за этого чинуши...

– Да насрать. Изучай и запоминай!

В папке оказалась стопка листов, похожих на ксерокопии – видимо, отпечатанных на чудо-принтере Николая. Андрей углубился в чтение. Портреты, краткие досье. Какой-то генерал со взглядом Пиночета, с такими же мерзавскими усиками. Другие лица, дикие и бородатые... Дудаев Джохар... Яндарбиев Зелимхан... Басаев Шамиль... Радуев Салман... Хроника событий, фотографии бурлящих митингов, отрубленные головы, расстрелы... Страшно – до неверия – было представить, что это случится...

Николай, тем временем, матерясь, минут десять объезжал пробку – уже по выходным тут пробка! – потом рулил по каким-то промышленным закоулкам. Вокруг тянулись унылые бетонные заборы. Доехав до места, он снова с досадой ругнулся: дорогу, на которую надо было свернуть, загораживал кордон из двух гаишных «пятнашек». Толстомордые гаишники безразлично скучали рядом. Возле кордона уже собрались какие-то машины, и энергично размахивал руками перед невозмутимыми гаишниками некий сын гор. Сына гор не пускали. Дальше, очевидно, можно было только пешком...

– Да чтоб вас... Как это самое – так разуваться... – Николай, криво ухмыльнувшись, развернулся, и углубился в лабиринт проездов промзоны. Пару раз он переговаривался через опущенное стекло с охранниками, очевидно, его знакомыми, и те поднимали шлагбаумы, пропуская «форестер». По радио диктор, загадочным голосом сообщив о многообещающих результатах встречи Большой Восьмёрки, понёс стандартную бодрую белиберду на птичьем языке – про «инвестиционные потенциалы» и «региональные проекты».

– Здесь... Вот так будет лучше.

Впереди виднелись широко распахнутые стальные ворота. За воротами стоял ангар, похожий на громадного серебристого червя с разинутой квадратной пастью. Стройматериалы аккуратными штабелями. И – никого... За густыми кустами и грунтовкой, размытой до состояния танкодрома, шумела автодорога. Где-то там стояли гаишные машины – но ушлый Николай их обставил.

– Тебе – туда, в этот ангар, – Николай заглушил мотор. – У нас ещё двадцать минут. Я дурачить тебя, тешить сладким самообманом больше не буду. Ты видел материалы – и теперь точно знаешь, чем это кончится. Впереди у тебя – смерть и ужас. Иллюзий ты теперь не испытываешь. Решать – только тебе.

Андрей сидел, поникнув. На листы на коленях он уже не смотрел.

– Поэтому я предлагаю очень простую вещь. Посмотри на меня!

Андрей поднял тоскливое бескровное лицо, и Николай, приблизив свои полыхающие неугомонным янтарным огнём глазища, раздельно и убедительно произнёс:

– Всё. Будет. Хорошо. Сейчас мы тихо уезжаем – и ты остаёшься здесь, в нашем времени. Живой, понял? Будем пить пиво, жрать водку, смотреть хорошие фильмы. Стругацких своих почитаешь... Жизнь продолжается!

Андрей тяжело вздохнул.

– Не надо, Николай. Нельзя. Они – найдут...

– А я тебя так спрячу, что ни одна сволочь не найдёт! Понимаешь? Они просто не будут знать, где искать!

– От них – не спрячешься... Неужели ты не понял? Они неумолимы, как исторические законы. Да я и не хочу жить в таком будущем... Понимаешь? Не хочу... – Андрей посмотрел Николаю в глаза, и твёрдо добавил: – Я должен быть на своём месте.

– Хорошо... Это – слова бойца. Уважаю... – Николай вытащил из-за спины, из-за брючного ремня, «макаров». – Держи.

Андрей машинально взял тяжёлый потёртый пистолет. Тот был тёплым, и удобно лёг в ладонь.

– Зачем?!

– Пригодится. Тогда слушай внимательно. Найди генерала Дудаева – как хочешь, найди – и застрели. Застрели как бешеную собаку, без всяких сожалений. И любого из этого списка – чем больше, тем лучше – тысячи жизней спасёшь. Горбатого и ЕБНа не предлагаю – их тебе не достать... Не решишься стрелять этих тварей – никто тебя не осудит. Их всё равно убьют потом другие люди – правда, слишком поздно. Но в любом случае – волына пригодится.

Далее. Главное – ты сам уходи. Пытаться предотвратить, обращаться к чиновникам, военным и комитетчикам – можешь даже не пробовать; тебе никто не поверит и сочтут психом – а когда поверят, будет поздно. Да и слишком много прикушенных. Комитетчикам особенно не верь – они люди подневольные и дисциплинированные, только всё испортишь. Вообще больше в государство не верь, у него впереди тяжёлые времена – рассчитывай только на себя. Государство же тебя сдаст.

Запомни: не верь никому; не верь, что как-нибудь всё обойдётся. Человек склонен к самоуспокоению – не забывай об этом.

Далее. Когда у чичей начнутся первые намёки на «пробуждение национального самосознания», попытайся уговорить людей уходить. Пока они крови не попробовали. И сам уходи – немедленно – и своих уводи... Всё, игры кончились – теперь только сам за себя!!!

Андрей грустно усмехнулся, замотал головой, и сунул пистолет обратно Николаю.

– Перестань, Николай. Что за ребячество – с пистолетиком бегать... Там будут пулемёты и танки – куда уж тут с пестиком... Уберёшь одного – придёт другой. Смерть ведь не в оружии – а в людях; и даже не в конкретных людях – а в идеях, которые в головах, в миллионах голов одновременно... Да и сам знаешь – глупость это, стрелять из пистолета в прошлое...

– Возьми! Кому говорят – пригодится!

– Стрелять бесполезно. Надо драться за умы людей, – в глазах Андрея сверкнуло неожиданное упрямство. – Я должен объяснить людям, чем всё кончится. Ведь они просто хотят лучшей жизни – и ни за что бы не ввязались, знай, чем оно обернётся.

– Вот умный ты человек, Андрей. Зачем глупости тогда говоришь? – Николай печально обнял руль, с сожалением глядя на Андрея. – Ты хочешь людей переделать?! Наивный... Поверь, там некому проповедовать. Ты же не с людьми будешь говорить – а с программой. Со взбесившимся мещанством, прикусившим людей. Представь толпы журденов – притом уверенных, что ты стоишь у них на пути; уверенных, что это ты персонально виноват в том, что они едят щи, а не фуа-гра, и что перед ними, такими возвышенными и благородными дворянами духа, быдло шапки не ломает. Они же уверены, что их персонально ничего плохое не коснётся... Я-то знаю. Сам был – если не таким, то среди таких. Это лечится только кровью; в лучшем случае – чужой кровью... Но стрелять ты не хочешь. Значит – ты обречён.

– Может, ты и прав... Но я – должен попытаться. Посмотрим. Есть те, кого не спросили...

– А ещё там будет, – продолжал Николай веско, – тьма-тьмущая подонков, взалкавших власти. Ты и не знаешь, что это такое на самом деле – жажда власти! Это же психическое заболевание, патология! Нам, нормальным людям, этого не понять... Властолюбцы ради своего кусочка власти будут убивать, предавать, продавать, приводить врагов, расчленять. Но при этом они будут потрясать красивыми словесами, обещать всем блага и скорое процветание. И им охотно поверят – потому что захотят верить. Это будет литься на людей с экранов, из книг и газет... Это будет очень заманчиво!.. И представь себе: тут появляешься ты, малюсенький и неслышный по сравнению с телеувеличенными – ничего хорошего не обещающий, со своими грустными пророчествами, вставший на пути к такому близкому счастью...

– Ничего не пытаться сделать? Тогда лучше пойти и сразу застрелиться.

– Застрели Дудаева – и спасайся... – Николай с силой засунул пистолет Андрею за пояс. – Люди испортились, ты им ничем не поможешь. Разве что палачей из жалости постреляешь.

– Нет, Николай. Люди – самое ценное, что есть на свете. Можно потерять страну, богатства, нефть, годы – но людей бросать нельзя. С людьми надо терпеливо. Они ведь не все плохие – плохих людей меньшинство; плохие просто вопят и гадят громче, и оттого кажется, что их много. Да люди ведь и раскаяться могут... Главное, людям даже намёка нельзя давать на то, что их бросили или не уважают. В этом большая ошибка наших: нет, чтобы показательно сдувать с людей пылинки и бахвалиться этим на каждом углу, как делают западники – наши устало молчат, мол, дела скажут лучше слов... А людям надо объяснять – постоянно, терпеливо и с уважением – потому что твоих дел могут просто не понять. Так что драка будет за головы людей. За ценности. Своих не бросим!

– За головы людей... – Николай скептически вздохнул, и вдруг хлопнул себя по лбу. – Слушай, да что мы тут философию развели?! С чего мы вообще решили, что ты вернёшься домой?

– О чём ты? – хмуро спросил Андрей.

– Никто же не обещал, что ты вернёшься обратно, в восемьдесят пятый. «Эвакуация» – а куда, не сказано. Ты – парень талантливый. Голова. Вот, наверное, и решили тебя прибрать для будущего – раз всё равно пропадёшь. Спасти. А на экскурсию послали – чтобы сам во всём убедился, чтоб сговорчивым был...

– Не знаю... Слишком сложно получается. Думаю, это не так. Не бойся: своих не бросим!

Андрей похлопал Николая по плечу. Странное дело: словно это он собирался защитить Николая от беды – а не наоборот.

– Чудной ты, Андрей... Может, всё-таки останешься? Пропадёшь... – Николай вставил ключ зажигания. Ожило радио: диктор по-прежнему с наслаждением токовал об экономических успехах.

– Нет! Смотри...

На размытой дороге появились люди, целая процессия – они шли к ангару. Как толпа, выходящая из кинотеатра. И гаишник в стороне, нетерпеливо помахивающий жезлом в сторону ангара – мол, поторапливайтесь, не задерживайтесь...

«Ашёт-джян!» – человек с лицом небритого Фрунзика Мкртчяна тащил набитую чем-то огромную сумку, а рядом, словно в прострации, ничего не слыша и не реагируя, шагал нарядными кроссовками по грязи молодой армянин, упакованный в новенькую кожаную куртку и новенькие джинсы. Он сутулился, как будто мёрз; в его остановившихся карих глазах плескалась чёрная тоска. Следом шла большая семья – азербайджанцы. Потом ещё двое – славянского вида. Потом четверо кавказцев. Грузины? Абхазцы? Потом ещё и ещё. Десятки, сотни людей. И в каждой группе людей был один, который шёл как лунатик, и в глазах которого стояла смертельная тоска – мужчины, женщины, молодые, пожилые... Они подходили к воротам, прощались – кто коротко, кто сердечно – и тот, что с лицом лунатика, заходил туда – а остальные возвращались, настороженно поглядывая на встречных. И гаишник, торопящий жезлом...

И всё шли, и шли люди, молча – всё новые и новые. Фильм, который они посмотрели, воистину был великим – заурядное кино не может вызвать такого потрясения у зрителей...

В полуопущенное стекло машины постучали.

– Андрей Васильевич! – донёсся с улицы знакомый низкий голос. – Вот Вы где спрятались... У нас мало времени! – по ту сторону стекла стоял невысокий пожилой мужчина, пенсионерского вида – седоусый, в стареньком плаще, потёртой шляпе и задымлённых очках. Он приветливо улыбался и показывал часы. На его руке, под часами, уродливо багровел старый ожог. Ветер трепал длинные седые волосы, и было видно под ними, что шея мужчины тоже обожжена.

– Видишь, всё не так просто... – Андрей решительно открыл дверцу. – Я должен быть там. Я не хочу такого будущего – и очень многие не захотят. Мы не будем молчать – мы будем защищать наш мир.

Пистолет тяжело стукнулся о резиновый коврик. Николай горько покачал головой.

Возле ворот уже никого не было, кроме обожжённого мужчины, терпеливо стоящего поодаль. И ещё несколько провожающих, не ушедших сразу – они настороженно стояли группками метрах в двадцати, желая хоть что-то понять или досмотреть всё до конца.

– Ну, бывай тогда, – Николай стиснул руку Андрея. – Береги себя! Напиши мне, или позвони. Только обязательно сегодня!

Они крепко обнялись на прощание, и Николая защемило до слёз, когда он отпустил этого хорошего парня, такого маленького и совсем несильного, но твёрдо решившего воевать с мельницами. Андрей криво улыбнулся, повернулся и ушёл, не оборачиваясь. Следом за Андреем к ангару пошёл обожжённый человек в шляпе.

– Подождите! – крикнул ему Николай. Тот нехотя обернулся.

– Объясните же, наконец, что происходит?!

Человек тускло сверкнул задымлёнными очками, и было непонятно, смотрит он на Николая, или мимо. Очки, вполне современные и даже модные, выглядели какими-то заношенными и потёртыми, и одна из дужек была аккуратно подклеена полоской скотча.

– Ничего не происходит... – равнодушно пожал человек плечами и поднял ворот плаща. – Просто выходной. База откроется в понедельник.

После секундного колебания, он беззвучно что-то добавил. Что – Николай не понял: просто человек коротко шевельнул губами, с преувеличенной артикуляцией, резко отвернулся и зашагал. Ворота ангара за ним закрылись.

Часы показывали 13:02.

Николай ощутил себя обманутым. Его, очевидно, использовали – для какой-то неведомой цели – и теперь цинично выбросили, оставили валяться, как яркий пустой стаканчик от попкорна, на сидении в опустевшем кинозале. Конец фильма... И снова закусило сосущее тоскливое предчувствие, будто сейчас что-то произойдёт. Что-то очень важное – и страшное...

Что же обожжённый шепнул?.. Губы вперёд – буква «У». Губы в стороны – «Е»...

«Уйдите»?..

«Уходите»?!!

Всё вокруг замерло, как перед грозой: затих ветер, замерла трава, застыли люди, как неживые... Мир опустел и вымер, словно кокон, покинутый бабочкой, и стало тихо. Кинозал после последнего сеанса... Только из открытой машины доносился нудный голос: диктор по радио, очень воодушевлённый экономическими перспективами, всё бубнил и бубнил про очередной скачок доллара и цену за баррель.

Цена за баррель била все мыслимые рекорды.

Почему-то от этого стало невыносимо тоскливо...

...Предчувствие, так часто посещающее обречённых, не обмануло Николая. Важное, необычайно важное – уже происходило. В Баренцевом море, в районе Рыбачьего, пара многоцелевых атомных подлодок «Си-Вулф», наконец, смогла установить надёжный акустический контакт с подводным крейсером проекта 667БДРМ, единственным находящимся на боевом дежурстве ракетоносцем Российской Федерации, о чём немедленно было доложено по спецсвязи.

...В море Лаптевых и в Карском море четыре подлодки «Огайо», каждая несущая полторы сотни усовершенствованных малозаметных крылатых ракет «Томагавк», скрытно вышли к рубежам пуска – диким и голым, давно заброшенным северным прибрежным областям, совершенно, даже на размер фигового листика, не прикрытым радиолокационным полем ПВО. Три с половиной часа подлётного времени до самой дальней цели – и одновременный хирургический удар...

...Остальные «Огайо» – уже в слепых зонах дырявой системы предупреждения о ракетном нападении...

... И десять «противоракет» в Польше. Десять самых обычных ракет средней дальности с ядерными зарядами – на расстоянии удара рапиры, ещё ближе, чем при Рейгане – готовые в течение четырёх-пяти минут вынести командные центры...

...А кое-где на местах, тем временем, некие облагодетельствованные людишки ревностно следят, чтобы их подчинённые сегодня не проявили ненужного служебного рвения...

...«Иджисы» уже патрулируют Канадский Арктический архипелаг, в полной готовности защитить человечество от зла, и перехватить уцелевшие единицы ракет, если произойдёт какая-то случайность...

...Свободная пресса – в готовности всё объяснить миру, предоставив шокирующие доказательства русского плана завоевания мира, омерзительного и по-фашистски страшного, упреждённого и сорванного в самый последний момент.

С появлением новых высокоточных средств поражения – старые советские нормы гарантированного ответного ущерба, предполагающие выживание нескольких процентов боезарядов после пропущенного первого удара, безнадёжно устарели... Никакой авантюры, надёжный расчёт: быстрыми точечными ударами выбить из рук медведя ядерную дубину, укротить и приступить к решительным переговорам, обеспечив энергетическую безопасность цивилизации, попавшей в трагическую зависимость от варваров. И заодно – выполнить Божественную волю, направив в лоно истинного христианства гигантскую Россию, заблудшую в своём тысячелетнем полуязычестве...

Никто потом так и не смог сказать, где этот план «Дефинит Крусейд», математически выверенный до секунды, экологически совершенно безопасный, дал сбой. То ли командир ракетоносца, матёрый осторожный волчище, в последний момент сумел стряхнуть с хвоста охотников... То ли, напротив, пренебрёг долгом, и, наплевав на трибунал и последствия, отомстил за друзей с «Курска», послав назад «подарки». А может, затерялись на бескрайних просторах несколько неучтённых тяжёлых ракет, предусмотрительно припрятанных в рукав и неизвестных никому, кроме небольшого числа особо посвящённых людей – кто знает, возможно всё... Или просто задача оказалась сложнее, чем представлялась авторам плана, переоценившим себя. Но несколько десятков боевых блоков успешно прорвались, вспыхнув рукотворными солнцами над своими целями. Погибли миллионы. В наказание прилетели тысячи блоков. Погибли десятки миллионов...

Жестокий и циник скажут – закономерно и по заслугам. Так, кстати, потом и сказали. Просравшего своё – не принято жалеть. Особенно если он, издыхая, посмел запачкать окружающих радиоактивным дымом.

Спасти удалось немногих.

9.

Заорала мобила. Николай вынырнул из накатившего оцепенения. Он неохотно, с отвращением ответил: звонил шеф... Шеф нервничал, рвал, метал и грозно матерился, что Николай куда-то пропал. Казалось, его слюни долетают в ухо через радиоэфир. Николай вяло сказал, что по выходным нужно отдыхать – чем он и намерен заняться. Шеф тут же затих, успокоился, и ласковым тоном сообщил Николаю, что у него есть полчаса. Через полчаса он будет на объекте, иначе... Иначе он честно будет получать свои белые десять тысяч – и ни копейкой больше.

И тогда Николай его послал – открытым текстом, ясно, далеко – вместе со всеми его конвертиками. И выключил телефон.

Уехать с палаткой на недельку на Вуоксу? Чёрт возьми, это было заманчиво... Всех денег всё равно не заработаешь. Забросить удочки, сварить уху, выпить водки, вдосталь послушать, как орут соловьи и гуляет щука... А утром – зачерпнуть желе из ухи, трясущееся на ложке... Набрать с собой книг – вон их нечитанных, не меньше десятка уже на полке стоит, очереди дожидаются... Одичать как следует, зарасти щетиной до глаз... Николай тихо улыбнулся от этой щекочущей и зовущей простоты. Взять – лук, картошку, тушёнку, хлеб, пакетный борщ. Не забыть соль, перец и лаврушку...

И тут, как сработавший предохранитель, ложкой дёгтя плеснулась досадная мысль: «Ипотека!» И стало понятно, что Вуокса отменяется. Проклятье!.. Он ещё вовремя успел подписаться – расплатиться за семь оставшихся лет вполне реально. Через год сдадут дом, и будет квартира. А значит – вкалывать...

Проклятье.

«Что же получается?! У меня есть деньги, много денег. А счастья – нет. И свободы нет. И смысла в жизни – не осталось никакого, кроме зарабатывания этих чёртовых денег... А зачем они – без цели? Зачем они – если тратить их некогда?

Душа очерствела незаметно, усохла. Ни восторга любви, ни тепла дружбы, ни любимой работы, ни упоения книгами, ни времени оглядеться, ни будущего, ни детей. Ничего. Чем я тогда от животного отличаюсь?! Звери хоть потомство оставляют... А после меня останется только опустевшее бетонное стойло, подержанная иномарка и гранитная плита – чуть подороже окружающих плит. В стойло после меня поместят новое животное, и оно тоже будет терпеливо и упорно пережёвывать долларовую жвачку, за право обладать стойлом...

Стойловое животное с деньгами.

Никто не пожалеет и не вспомнит. И мне никого не жалко... Душа усохла. Нет больше души. Зато денег – много.

Что же получается – в сухом остатке – раз денег прибавилось, а души убавилось? А получается – продал я душу, как ни крути...

Да. Я продал душу за доллары. И получил золотую клетку. Золотое стойло.

Будьте же вы прокляты со своим золотом, твари сладкоголосые! Вам нужно золото? Это скверно – хотеть золота, но это ещё полбеды, ведь это ваше личное дело – пролезать ли верблюду в игольное ушко... Беда в другом: вы решили за всех нас, что нам – тоже нужно золото, а не счастье! И вот этого я вам не прощу...

Будьте вы прокляты...»

...Может, всё-таки что-то изменится?.. Ведь не зря же это происходило?! Ну же, Андрей!.. Николай с унылой надеждой огляделся по сторонам. Однако ничего не менялось. Ровным счётом ничего. Мир перемолол Андрея.

Надежда угасла, как спичка, оставив в душе только мрак и дымок сожалений о несбывшемся. От судьбы не уйдёшь – исторические законы неумолимы, как ни пытайся их переписать... Он так и остался самим собой – наедине с неотвратимо надвигающимся концом. Наш мир по-прежнему катился своим путём – опустевший и ненужный, как выброшенный пакет из-под чипсов.