355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Дмитрий Рокин » Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда» » Текст книги (страница 4)
Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»
  • Текст добавлен: 16 марта 2022, 11:06

Текст книги "Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда»"


Автор книги: Дмитрий Рокин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

5

Планета подставила свои упитанные бока летнему солнцу, смазав их защитным кремом облаков, но слои нанеся неравномерно, – беззащитная полоска в аккурат легла на гряду Уральских гор, дав зеленый свет потирающему руки меланину. Распаленный зной морил жаждой и притупленным ощущением напрасно сжигаемого времени, по улицам неспешно катясь налитой летом босоногой негой, за скобки вынеся все взвешенно-основательное и излишне взрослое. Лето дурманило, играло, пудрило чудесной пыльцой беззаботности, выдумывая миражи в янтарной полупрозрачности дня.

Вова шел в центр города. Шлепающие вьетнамки, мелкая моторика пальцев, поигрывающих цепочкой с ключом от дома, краски, сочащиеся из воображения. Неприкаянный, он шел на важную, если не судьбоносную встречу со старым другом. Шел пыльными мостовыми мимо скачков изгороди, мимо теплых лужаек с широким лоном зеленых, некошеных трав, мимо оплетенного сеткой рабицей запустелого сквера, умело благоустроившегося среди бетонного моря города. Несведущий в беззаботности, Вова на долю секунды ощутил ее дыхание в появлении радуги в угловатом фонтане поливающей машины – дугообразная, шумящая всеми цветами спектра, своим появлением она напомнила о краткосрочности чудес, на которые так скуп обозленный на людей рок.

За сквером, полным до краев лени и зелени, засеменили каменные дорожки к постройкам – дома людей, хорошо прогретые, томились в духоте сбитых улиц. Вова шел. Череда ног. Движения рук. Правая-левая. Шаг за шагом. Шаг в шаг. Эхо шагов медленно подползало к основному звуку цеплявшихся за мир подошв. Резонанс и негодование: как же бесит человек, идущий нога в ногу с тобой по одному тротуару длительное время. Менять скорость глупо, можно разве что остановиться, завязать завязанные шнурки. Или перейти на другую сторону. Вова, пройдя обильно усыпанные годами и окурками посеребренные нити трамвайных рельсов, остановился у края проезжей части – красный человечек упер руки в боки. Бесящий человек тоже решил перейти дорогу именно на этом перекрестке. Сволочь.

Вова осмотрелся. Разветвление дорог. Линий. Судеб. Выбоины дорожного полотна неказисто заштопаны новым слоем темно-серого асфальта, от которого еще исходил приятный технический аромат. Линии разметки, бьющие ровным пунктиром, обновлены свежей краской, где старая уподобляет себя белой уставшей тени, а глубокие ветвящиеся трещины, напоминающие о неотвратимости фатума, замазаны битумом и ни на чем не основанной уверенностью в завтрашнем дне.

Зеленый человечек вальяжно зашагал в черном круге. Вова сделал шаг на серую твердь полотна дороги. Его ладони коснулась чужая нежная рука – пробежал разряд, опаливший, опожаривший кожу, – ткань пространства оказалась прорванной на миг, пульс времени замер, во вселенной на мгновение осталось лишь два человека. Вова резко одернул руку, обернулся и испепелил взглядом идущего рядом человека – бескровное лицо альбиноски с библейски ангельскими чертами, слепленное из гипса, высеченное из белого камня. Длинные белесые волосы до пояса, босые ровные стопы. Одежды ее легкие и невесомые, точно сотканы из пепла и ветра. Ее голос – певучая гипнозная дымка, сквозь которую не зримы недостатки мира, зазвучал в голове Вовы, из уст альбиноски не вырвавшись.

«Я просто хотела убедиться», – подумала она.

«В чем?» – неприветливый, щетинистый голос Вовы басом зазвучал в ответ в ее светлой головке.

«В том, кто ты. И понять, это призрачная отрешенность или тотальная вовлеченность?» – ответила она, ступая следом за Вовой по полосатой зебре.

«Это не важно. Все – ветер».

«Пусть так. Знаешь, твои мысли закрыты недостаточно. Любой телепат может их слыш…»

Вова скрылся за стеклами темных очков, до того продетых дужкой в петличку джинсовых шорт, и мысли альбиноски стихли. Он лихо свернул в драматично выпачканный сажей летних густых теней закоулок и сквозь длинную, прохладную арку-артерию выскочил на соседнюю улицу, обернувшись, не идет ли следом библейская статуя? Не идет. Не досадное упущение.

Вова на ходу осмотрел ладонь – кожа, богато стройкой одаренная порезами и мелкими ранами, сделалась идеально ровной – ни ниточки-царапинки, ни размазанных румян ссадин, ни даже закостеневших рубцов турниковых мозолей – ладонь блестела новизной, и даже на секунду показалось, что привычное осязание обрело вдруг девственную первозданность и неопытность.

Двое друзей встретились в суетливом центре, на тротуаре, у известной кофейни, там, где деревья зеленью закрывали солнце, растягивая длинные, раскидистые ветви и насыщая воздух студеным кислородом.

– Коди, привет, – Костик Жожоба, прохлаждавшийся под крылом широкой тени, добродушно приветствовал Вову. – Я тебя давно дожидаюсь, где ты шароебишься?

Друг Вовы – молодой человек с недлинными русыми волосами, светло-серыми лукавыми глазами, хамовато задранным подбородком, чуть угловат, изящно нелеп, безграничен взглядами, тусовок и клубов люб, идей и начинаний мот и транжира денег, которых у него почти никогда не бывало.

– Привет и тебе, Коди, я был непосильно занят затхлым, убогим одиночеством.

Вова крепко пожал руку Костика в ответ, улыбаясь по-дружески широко и искренне.

– Я взял тебе капучино, стильный напиток, это «Старбакс», хоть попробуешь. Туда бомжей не пускают.

Костик пожал плечами и протянул Вове левой рукой стаканчик с ароматным кофе, но папку с бумагами оставил под мышкой, встав вполоборота так, чтобы вероломный Вова не смог ее достать.

– Спасибо, но не заговаривай мне зубы лирическими отступлениями заблудшей молодости. Все путем?

Вова взял кофе торопливым движением и его отпил, не отводя горящих глаз от упругой папки бумаг.

– Пей свой кофе, остальное ветер, – Костик занизил голос, изображая «мудрого» Вову.

– Заебешь, уважаемый, – Вова драматично закатил глаза, цокнув.

– В этой папке, – Костик, унимая плавный тягучий слог, прижал бумаги к груди по-домашнекотовому и принялся гладить длинными пальцами, – до крайности интересная информация. До жути. Но сначала поговорим.

– Об чем?

Вова ерзал в нетерпении, в такие моменты чересчур остро ощущая, как запертое внутри часов время, намотанное на пружинистые механизмы, истошно трещит замедляющимися по чужой воле шестернями.

– О твоем уродском мировоззрении, – Костик принялся вдохновенно паразитировать нагромождением слов на расходящейся трещинами выдержке друга. – Оно такое же стремное, как запаска на японских машинах. Как проект бюджета нашей страны. Как культ отсутствия личности в социальном пространстве нынешнего века. Знаешь, что писал об этом Лев Толстый?

Вова междометийно возвыл к небесам и хватким, точечным движением вырвал папку из лап Костика. Отойдя на пару метров, он отгородился от друга спиной и принялся жадно листать, впиваясь остро наточенным карим взглядом в печатные последовательности букв, хранящих в себе секрет.

– Я надеюсь, здесь есть ТО, что мне нужно?

– Несомненно, – светился довольным лисьим прищуром и элегантной ухмылкой Костик, глубоко затянувшись электросигаретой.

– Так. Это что, реальная фамилия?

Вова поднял озадаченный взор на друга, обернувшись.

– Ну да, – Костик утвердительно кивнул с захлестом, важно одернув ворот поло мятного цвета. – Отдаленно напоминает одного известного автопроизводителя. Но это точно. Я проверял. Она главная. Или он. Это они мутили в то время эти конторы-однодневки по черному риелту. А потом растворялись в небытии. Я пробивал эту фамилию – во всевозможных базах данных ее нет, думаю, они залетные. Или какие-то сногсшибательные ёбургские нелегалы. Но за последние десять лет инфы о них вообще нет. Они либо все умело потерли, либо их приняли, либо они дали заднюю за бугор, либо, что вероятнее всего, криминальный элемент применил к ним кару возмездия свойственными им методами.

– Все равно продолжай искать, с такой-то фамилией где-то что-то всплывет, – Вова с увесистым хлопком, практически пощечиной, закрыл папку.

– По весне все всплывает, Коди, – Костик активно гримасничал, – а уже лето дымит кострами. Это тебе ничего не даст. Хата твоя просто стоит и демонстративно пустует который год. А ключа у тебя как не было, так и нет. И так уже сколько? Пятнадцать лет? Знаешь, одержимость – это всегда личный ад.

– Я не пойму, ты че, ягоды попиздики обожрался? – забавлялся Вова. – Как найду ключ, так и начнется долгая и счастливая жизнь. Каждому из нас. Я не спешу. Надо будет – подожду еще пятнадцать лет.

– Да ты че.

– Топор в очко. Привет! – Вова перевел взгляд за спину Костика и махнул приветственно папкой.

Алена, выпорхнувшая из кафе, легкая и как будто сотканная из лучей солнца, ответила тем же, подняв стаканчик с кофе, в этот раз не особо удивившись встрече с Вовой, ибо уже приелось, и поспешила к дорогой сердцу и ценой машине, вежливо пискнувшей, моргнувшей сигнализацией, и, точно верная собака, послушно оттопырившей уши-зеркала.

Костик, медленно соображая, обернулся и стал пристально искать того, кому было адресовано Вовино приветствие: взгляд его, опошлившись за мгновение, выловил из летнего зноя стройный силуэт Алены, стесненный затейливо коротким желто-бурым платьицем, и многократно его обвел. Дверь машины хлопнула, дав ментальную пощечину закусившему губу Жо, его не смутив, – восторженный, лелеющий взор, капая похотливой слюной, наделал кипу снимков для довольной памяти.

– Фигасе! Ты в тайне разбогател или просто водишь дружбу с дьяволом? Эта куропатка чертовски хороша! – выпученный большой палец Костика подкрепил слова.

– Набожный дьявол предложил сделку – провести с ней жизнь, но больше никогда не увидеть тебя, или наоборот. Я выбрал второе.

– Что второе? – сконфузился друг. – Провести со мной жизнь? Это мило, конечно, но я надеялся не быть вовлеченным в гомосексуализм. Хотя если бы передо мной стоял такой выбор, я бы тоже выбрал тебя, друг. Хочешь поцелуемся?

– Да!

Друзья синхронно рассмеялись, а их отточенный годами пошловатых шуток смех резонировал мелодичной молодостью звона.

6

– Ба, привет! – крикнул раскатисто с порога Вова, снимая пыльные вьетнамки. – Куда картошку?! На балкон?!

– Да, Вован, тащи на балкон! – отозвался ватный голос бабушки из-за плотно закрытой двери кухни, сквозь матовое непроглядное стекло которой виднелся ее близорукий сидящий силуэт.

Вова оттащил на плече пятнадцатикилограммовую сетку землистой, но без гнили картошки и плюхнул ее на кафельный пол застекленного балкона, сопящего в темноте зреющего, повзрослевшего вечера.

– Ты че дверь заперла… – Вова осекся, едва сделал шаг на кухню, прищемив хвост разгильдяйской тени распахнутой дверью. – Бабуля. Ты думаешь, это очень смешно?

Рядом с сидящей на ветхом стуле бабой Томой, очень старой, но крайне активной женщиной, видевшей жизнь под всевозможными углами, сидела обескураженная, привычно безупречная Алена, поместив Вову в не менее округлую форму удивления, чем он ее.

Бабушка на пару со старым советским сарафаном, в который была облачена и на пару с которым явно испила эликсир долголетия на брудершафт, залилась злодейским голливудским смехом.

– По крайней мере, ясно, чьих это рук дело, – продолжил Вова, опершись плечом на дверной косяк и деловито заложив руки в карманы темных джинсовых шорт.

– Привет, – растерянно произнесла Алена, осторожно глотнув чай, а аккуратный румянец смущения поцеловал ее в обе щеки. – Так вот о ком шла речь. Этого медиума, баба Тома, я знаю.

– Да неужели?! Совпадение? Не думаю!

Бабушка по новой залилась язвительным хохотом под неодобрительный вздох и закат глаз Вовы.

– Тебе в стендапе пора выступать, – басил он излишне серьезно. – Бабушка провинциального медиума.

– Бери табуретку, – баба Тома перевела снисходительный взгляд сначала на Вову, затем стрельнула глазами в потьмы коридора, – большего не заслужил, и подсаживайся к нашему столику.

Вова удалился за стулом в прихожую, полную тесных, таинственных теней. Алена бегло осмотрела (теперь уже через призму появления явно имевшего отношение Вовы) убранство кухни, за окном которой мглистые сумерки кутались в теплый летний вечер, поднимая круглый флаг молчаливого спутника нашей планеты. Теперь в глаза Алене бросились ранее почему-то не замечаемые чрезмерные рачительность и экономность, засквозившие из каждого предмета, утвари и вещества в склянке, даже из терпеливых замираний и возгораний бабушкиной папиросы.

– Вы хорошо выглядите, курение вам совсем не вредит, я смотрю, – комплиментарно произнесла Алена.

Слишком молодое лицо бабушки – на нем не было ни бородавок, ни старческих волос, ни перекошенных черт, были лишь изящные морщинки, но не ветхие штробы, а аккуратные, в чем-то даже симпатичные линии, в бороздках которых покоился пожатый жизненный опыт.

– В моем возрасте все только на пользу, это в молодости все вредно, – вывела житейскую мудрость улыбчивая баба Тома, махнув рукой.

В дверной проем просочился сначала четырехпалый табурет, оббитыми ножками вперед, а лишь затем Вова.

– Что будем пить, девочки? – кокетничал он, деликатно сев между дамами.

– Ого, – удивилась Алена. – Мне бабушка только чай обещала и какой-то нереальный кофе сразу после.

– Все так, но потом можно и по сто пятьдесят опрокинуть, – бывало произнес Вова и, встав, взял себе чашку с нарисованным волком «Щас спою» из бежевого навесного шкафа, залил заложенный в нее чайный пакетик клубящимся кипятком, бархатно-байховым ароматом кухню наполнив.

– Ну так, бабуля, расскажи-ка мне в двух словах.

Вова, размеренно размешав завар стройной ложечкой изящно потемневшего серебра, дул на горячую поверхность напитка, встав и облокотившись на подоконник, выверенно заставленный горшками с зеленью широколистных домашних цветов.

– А что тебя интересует, Вован? – наигранно удивилась бабушка. – Это Алена, пришла погадать, а я ей наобещала молодого, зеленого, но энергичного медиума для решения «прочих» вопросов.

– Это каких, например? – басил Вова, косо прищурив взор, мокнув его в чай.

– А самых разных, – баба Тома махнула рукой с зажатым меж пальцев дотлевшим огарком папиросы. – Что ты портишь мой образ таинственной, мудрой провидицы, а, бестолочь стоеросовая? Передай мне мои сиги. И жигу свою модную дай.

Вова протянул бабушке до того спокойно дремавшую на подоконнике пачку «Беломорканала», запасы которого никогда не иссякали в этом доме еще со времен оттепели. Зажигалку отдал свою – в металлическом корпусе, с выгравированными узорами певучего орнамента и откидной, породисто щелкающей крышкой. Бабушка запустила в легкие низкие, сладкие ноты грубого табачного дыма.

– «Беломор» бы спас этот мир, – блаженно вдохнула баба Тома, рассматривая зажигалку внука. – К гадалке не ходи…

– Только если в него «план» забить, – пожал плечами Вова, отпив напиток. – От твоего чая во рту привкус гашки.

– Гашки? Ты глянь на этого наркомана?! – иронично возмутилась бабушка. – Так, вернемся к нашим баранам.

– Каким баранам? – прервал Вова. – «План» мой пропал опять. У меня в загашнике «корабль» был припрятан, другу на день рождения хотел подарить. Ты про это случаем ничего не знаешь?

– Это ты про гнитник из твоих беспонтовых старых шмоток? – распрыскивала мелкие насмешливые слова баба Тома. – Так я все разобрала. А «план» скурила с бабками у подъезда!

Алена сохраняла обескураженное безмолвие, не зная, как реагировать и что сказать.

– Да ничего не надо говорить, – Вова ответил на вопрос, который Алена не задавала вслух.

– Ты глянь на него. Ишь. Мыслечет прям, – язвила бабуля. – Этой мажорке тут нужно то же, что и всем остальным.

На сухих губах бабушки заиграла улыбка победителя.

– А вот мои мысли читать нечестно, бабуля, – раздосадованно поюлил Вова. – Ты-то свои скрываешь.

– Я не мажорка, – открещивалась от липкого нелюбимого ярлыка, прошедшего апгрейд современными пороками, Алена.

– Я этого не говорил. А мысли не считаются. Думай как хочешь, а говори культурно. Это такая английская поговорка. Так что назовем тебя «девушка из высшего общества», – нараспев произнес Вова, прощелкав пальцами в такт.

– Трудно избежать одино-о-о-очества! – подхватила песнопение бабушка.

Алена потупила взгляд, никак не ожидая подобного развития событий: гадалка, которую ей советовали самые проверенные люди, должна была просто рассказывать о прошлом и будущем, погадав на кофе или Таро. А здесь бушевали спектакли.

Бабушка, основательно прокашлявшись от последовавшего за пением хохота, который, как и «Беломор», лучше всего прочищал ее легкие, бодро встала и достала из шкафа медную турку, облагороженную изысканной арабеской. Засыпала пахуче-ароматный кофе, заранее помолотый в древней ручной кофемолке. Отвернула смеситель – раздалось урчание, но вода пошла не сразу: предварительные ласки отопительной системы сбили привычный ритм водоснабжения дома.

– В идеале бы по-турецки варить, на песочке. Но откуда такая роскошь. Сахара сколько тебе, Леля? – бабушка занесла над туркой ложечку, без горки наполненную крохотными белыми гранулами, вполоборота развернувшись к гостье.

– А без него можно? – немного замявшись, но все же с уверенным отрицанием в голосе ответила она.

– Кофе без сахара? – изумилась бабуля, пронзив Алену взором карих, чуть подслеповатых глаз, которые, как казалось Алене, видели рентгеном насквозь все вокруг, особенно людские грешные души.

– Это так модно сейчас. Считать калории. Быть в форме. Заниматься йогой. Ходить на фитнес. Правильно питаться. Вести блоги. Считать лайки. Быть в оппозиции. Не уметь готовить. Не хотеть работать. Не есть сахар, – вставил, риторически зевнув, реплику Вова, глядя в окно, за которым лето налило соком ночь.

Алене показалось, что он был в реальном мире лишь одной своей частью, другой же – в мире потустороннем, далеком и непонятном. Или просто мелькнувший из окна запах сирени вырвал память из его тела и бросил в прошлое.

– Все так. Мне за фигурой нужно следить, – высказала свою правду Алена, желая добавить, что умеет готовить, но готовить она умела действительно абы как.

– Ладно, и так сойдет, – бабушка отмахнулась от предрассудков современной молодежи сакраментальной фразой, объясняющей многие процессы в стране.

Густой кофейный аромат наполнил кухню до самых краев, даже немного перелившись через форточку на вдохновенно вдыхающую запах ночную улицу.

– Готово! Тут кофе, – бабушка переливала парящий напиток из турки в чашку, со смаком облизывая тонкие, сухие губы, – кровь японских девственниц, тертые сердца панд и корица. Но зато без сахара. Пей!

Бабушка шваркнула фарфоровую чашку о деревянную твердь стола – та нарезала, танцуя, несколько аккуратных завитков и застыла аккурат напротив гостьи, ни капли «черного золота» не пролив.

– Бабуля, че ты пургу несешь? Графиня думала, что ты серьезный специалист по прошло-будущей проблематике, а ты… – негодовал Вова.

– Глохни, щенок, – грубо оборвала баба Тома, и свет резко стал вполовину темнее.

– Ну ты хам… – Вова надул щеки, цокнув.

Китайский колокольчик, висящий на красной нити у окна, неспешно перебирал полутона на легком, молчаливом ветру, сочившемся из форточки, – ноты удлинялись, занижались и ширились. Дым бабушкиной папиросы, ватно загустев, завис в воздухе без движения – казалось, само время смущенно замерло, попавшись в его хваткую сеть.

– Так, – бабушка вмиг сделалась серьезно-мрачной, кожа ее побелела, в глазах проступила сизая слепая дымка. – Допивай и показывай мне осадок. Потом фото.

Алена быстро допила черный, точно ночь, кофе, даже не заметив, что горячий, источающий густой пар напиток совсем не обжигает ее нежных губ.

– Допила? Давай. Хорошо, – бабушка крутила в руках чашку, всматриваясь в понятные только ей знаки. – Три буквы «А» вижу. И одну «В». Первые две буквы рядом друг с другом, а потом «В» как будто отделяет их от третьей «А». С чем у тебя связаны эти буквы?

– Ну… Имя брата и родителей? – предположила, на мгновение задумавшись, Алена.

– Так. Говори дальше, – баба Тома как будто смотрела сквозь Алену.

– Я… – замялась она, взглянув в глаза бабушки и прочтя в них невозможность утаиваний, быстро подменила первоначальную выгодную мысль другой, более искренней. – Это самые близкие мне люди. Но родители умерли. Брат мне вместо всей семьи остался. Он мне и за отца, и за маму теперь. Тянет бизнесы папы. Я – пару маминых. Мое имя тоже на «А» начинается… А буква «В» это, наверно, первая буква нашей фамилии. Какое-то семейное древо получается. Так?

– Так, – кивнула баба Тома, прикусив папиросу в уголке рта. – Может быть. Но буква «В» стоит между двумя «А», стоящих бок о бок, как будто отделяя эти две от другой буквы «А».

– Я не знаю… – взгляд Алены помутнел, потеряв сосредоточенность. – Наверно, здесь погибшие родители стоят отдельно от брата…

– Хорошо. Допустим, так. Давай фотокарточку, – строго командовала баба Тома.

Алена расстегнула пухленькую сумочку и извлекла семейное фото, где они с братом еще совсем юнцы, а родители искрятся молодостью. Счастливая семья на фоне океана в тропическом раю, ласкаемом бархатной кисеей теплого дождя. Алене нравилось то время относительной идиллии в семье, когда деньги были на подползающем, но все же втором плане.

– Вот, – Алена протянула фотографию, только сейчас заметив странную, немного отталкивающую вещь: левая рука бабушки выглядела несоизмеримо моложе правой, синей, истерзанной глубокими бороздами морщин, – чужие судьбы, судя по всему, перепахали ее кожу вдоль и поперек.

– Сейчас посмотрим, – бабушка приложила «старую» руку к разноцветью фотографии, даже на ее содержание не взглянув. – Цыц, Вован, ты думаешь слишком громко. Хотя да, нам бы так жить.

Вова приглушил распоясавшиеся мысли, придавшись любознательному созерцанию происходящего.

Свет выдыхался и чах на глазах. Тьма поглощала время и пространство маленькой кухни, вливаясь ночью через окно. Капля из крана тянулась смолой вниз. Одинокий мотылек неспешно махал крыльями, точно опахалами. Теплый летний ветерок аккуратно поднимал тюль, а смешливые тени прятались под ним. За окном высокая пятнистая береза, до того размашисто, и в то же время усыпляюще покачивающая ветвистыми руками, замерла.

– Есть одна вещь, которую ты должна понять. Но прийти к ней ты должна сама. В этом весь смысл. Это непростой процесс. Как попасть ниточкой в ушко иголки. Но я дам подсказку. Это лето станет переломным. В любом случае. Тебе нужно все понять. Повзрослеть. Переосмыслить. И принять жизнь. Только тогда все наладится, – бабушка, казавшаяся слепой, делала мелкие движения пальцами, будто наощупь читала предсказания в книге, написанной на языке Брайля.

Алена сосредоточенно молчала, собирая россыпи разнохарактерных мыслей в разные комбинации и последовательности, которые были ей приятнее и понятнее. Неприятные образы отбрасывала, будто они вовсе не подходили в пазлы. А они подходили.

– Нет. Не так. Неправильно ты мыслишь, – хмурилась в словах баба Тома. – Ни при чем здесь бизнес. Нет. И бывший парень не при делах. Думай. Не стесняйся, Вова не слышит наши женские рассуждения сейчас. Потому что он недалекий мужик. А мы прекрасные леди. Думай о настоящем, ты именно его неправильно понимаешь и трактуешь.

Алена, ощутившая возникнувшую связь с предсказательницей на непонятном ей уровне, отвлеклась – диссонирующая, едкая мысль пронеслась в ее голове: а что если эта милая бабуля, проникнув в ее разум, сама направляет мысли в нужных ей меркантильных направлениях? Стыдливые мысли начали выкрикивать подозрения, пока голос бабы Томы не прервал их гвалт.

– Соберись, – бабушка взяла левую руку Алены своей «старой» ладонью. – Ты же хочешь знать о настоящем, а не о том, сколько детей у тебя будет и когда ты умрешь?

– А сколько детей?

– Двое. Соберись, – поддавливала баба Тома.

– Я как будто не могу собраться. У меня будто совсем нет сил.

Алена пошатнулась на стуле, описав головой короткую дугу.

– Да, ты слаба. Но тебе нужно понять, кто и что тянет из тебя жизненную энергию. Нужно прочувствовать это…

– Я не могу. Я…

Алена, отягощенная усилившейся гравитацией, покачнулась и упала без чувств прямиком на руки Вовы. Пролежав несколько бессознательных секунд, она начала приходить в себя, приоткрыв глаза, в которых падение подняло сонную муть. Вова же успокаивающе проводил рукой по шелковым прядям ее длинных волос.

– Что случилось? – Алена, увидев над собой неудивленное лицо Вовы, выпрямилась, засмущавшись заалевшим во все щеки румянцем.

– Тебя вштырило от пары ляпов бабушкиного кофе с кокаином. Так бывает иногда, – веселился Вова.

– Я пойду… Мне пора… Домой… – отрывисто, точно гудки в телефоне, произнесла Алена, вернув телу осанисто-вертикальное положение.

Свет, потрескивая, разгорался, разрастался, точно внутри лампы был заперт живой, дикий огонь, а не скучное, прирученное электричество. Время, взяв разбег, ускорялось. Раскосые ноты китайского колокольчика зазвенели выше и уже. Мотылек затрепетал крыльями быстрее – их теперь едва можно было разглядеть. Капли-самоубийцы срывались с крана, отчаянно падая в переполненную водой кастрюлю, чтобы там потерять свою идентичность, а следовательно, и жизнь.

– Вован, сходи на балкон покури, нам по-женски поговорить нужно, – сказала бабушка тоном, не терпящим препирательств.

– А так хотелось послушать, – прогудел басом Вова, уходя дымить на балкон зала.

– Подумай о буквах на досуге. Но есть еще кое-что. Оберег от сглаза и порчи я тебе сделаю. Это будет зеркальная защита. И дам ловца снов в следующий раз, мне его еще нужно довязать. А вот это самая простая защита жилища, – баба Тома протянула Алене стальной стройный гвоздь. – Нужно завтра вбить его над входом в дом до заката солнца. И сделать это нужно так, чтобы никто не видел.

– Хорошо, сделаю, – врала Аленина самоуверенность, никогда в руках инструмент не державшая.

– Это – для автомобиля, – бабушка протянула неотесанный кусочек камня солнца – янтарь, коротко поиграв матовыми отблесками, лег в открытую ладонь Алены.

– Хорошо.

– Но этого всего недостаточно, – бабушка закурила новую папиросу, долго болтая угасающей спичкой в воздухе. – Яд – наши мысли. И наше окружение тоже яд. Попробуй на время сменить людей, что тебя окружают, сменить обстановку и, что важнее, мысли в голове.

Серьезная бабушка крепко затянулась папиросой – губы припали к крохотной бумажной чаше с любимым ядом, щеки ее чуть впали, а глаза, вернувшие карюю подслеповатую пронзительность, на мгновение закрылись.

– Люди умеют менять все, кроме мыслей в голове. А мысли часто навязаны окружением. В нас есть чистая музыка, но порой даже родные люди не дают ей звучать. Поэтому попробуй сменить все на время. И посмотри, какие изменения будут. Возможно, тогда ты придешь к нужному пониманию вещей.

– Я как-то привыкла к окружению… А что, другие мысли не будут ядом? – логично рассудила Алена.

– Будут, – согласилась бабушка. – В конце мы все умрем от ядов, которые принимали всю жизнь без рецепта врача, всерьез думая, что это лекарства. Просто яд есть медленный, а есть быстрый. Нужно искать медленный.

– Я думаю о хорошем. И общаюсь с хорошими людьми. Разве стоит это менять? Разве в доброте есть яд? – сопротивлялась Алена, цепляясь за привычный уклад жизни даже в самых его мелочах.

– Иной раз и добро яд, а зло может излечить. Жизнь сложнее, Алена.

– Ну… – Алена подвесила в воздухе ноту тягучего сомнения.

– Ты хочешь изменить жизнь, не изменившись сама? – убеждала свойственными Алене простыми формулами баба Тома. – Разве ты пришла сюда услышать, что все хорошо и ты все делаешь правильно?

– Нет, но… У меня довольно однотипное окружение, а к одиночеству я пока не готова.

– С Вовой можешь пошататься. Он, когда не работает, занят крайне увлекательными вещами. Но тебе будет тяжело завоевать его доверие.

– Почему? Я умею находить подход к людям, уж поверьте, – уверенно возразила Алена, скепсис бабушки растворив в блеске убедительного взгляда.

Она восприняла случайно оброненную фразу как вызов, как она часто делала, когда речь заходила о завоевании мужского внимания. Бабушка приподняла седую бровь, озадаченно посмотрев на Алену, – приятная любому глазу настоящая красота, искренняя, извечно молодая и, как ее прямое следствие, излишне самоуверенная.

– Это несколько иной случай. Он никому не доверяет, кроме друзей. Даже мне. И, к сожалению, не умеет прощать. Но сама смотри. Я не настаиваю ни на вашем с ним общении, ни на твоих визитах ко мне. Твоя жизнь – тебе видней, как ее жить. Но окружение и мысли смени точно. Хотя бы на время.

– Хорошо, я подумаю обо всем… – Алена застыла в секундном раздумье. – Может, мне с братом прийти? Ему сможете погадать?

– Брату? Ну давай попробуем. Зови его. Ему-то точно стоит тараканов из головы вытравить. Таро вам разложу.

Прощальная седая улыбка заиграла на лице мастера карточного гадания, всегда припасенного напоследок козырем в рукаве.

– Хорошо. До свидания. Сколько я вам должна?

Алена расстегнула полосатую сумочку и потянулась к купюрам серьезного номинала стройными пальцами.

– Нисколько. Ступай.

Бабушка как будто сняла серьезную маску – улыбка преобразила ее лицо: морщинки разгладились, глаза заблестели крапинками карих искр, седина заиграла пепельными переливами. И только правая рука осталась старой, чуть распухшей и отталкивающе синей.

– Хорошо. До свидания!

Алена, всегда по-деловому стоящая на своем – «сделал услугу – получи плату», решила просто оставить деньги где-то среди прижимистых теней прихожей, когда нанесет визит в следующий раз.

– Пока! – бабушка, преисполненная теплоты и добра, махнула «молодой» рукой.

– Я провожу, – предложил возникший в дверях зала Вова. – Как настоящий белый офицер. А потом застрелюсь из-за неловкой ситуации с твоим падением.

– Пусть проводит, ты пока слаба. Это пройдет через десять минут, – напутствовала бабушка. – Мне можно верить. Вовану – через раз. Вот съешь конфетку, когда окажешься на улице.

На обертке конфеты, протянутой бабой Томой, среди лесной дремучей чащи мчались верхом на огромном волке красавица Аленушка и удалой Царевич.

– Хорошо, – деликатно улыбалась Алена, скромное угощение приняв.

Бабушка ушла в зал, шаркая подошвами домашних тапочек, и включила телевизор, а Алена медлила, остановившись в тускловатой, матовой прихожей, уже защелкнув застежки на туфлях, выглядевших светящимся сокровищем в затхлой пещере постхрущевской эпохи. Алена засмотрелась на мятую футболку, брошенную на пуфике в коридоре.

– А вот и белый кролик, – кивнула она. На черной футболке красовался плейбоевский кроль.

– Нет. Это не твой, – Вова поднял футболку и растянул изображение, как пиратский флаг. – Это просто бабушкина футболка. Нужно найти другого. Хотя хорошо, что ты помнишь об этом. Это самый простой и короткий путь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю