Текст книги "17 рассказов"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Проклятие

Петр Николаевич Сивков овдовел в сорок девять лет. Это как: рано или нет – овдоветь в сорок девять лет? Да рано, чего там. Жене его тоже было сорок девять, и это, конечно, рановато – навсегда улететь на небушко.

В последние десять лет жена Петра Николаевича Полина Васильевна очень уж болела: то давление прыгает до каких-то очень уж непонятных высот, то с сердцем плоховато. Доктора говорили ей, с такой вот головой и с таким сердцем вам положена инвалидность, это не дело – с таким давлением выпекать хлеб в горячем цехе.

Но Полина Васильевна (чего-то) была женщиной упрямой: когда особенно болела голова, она, наглотавшись таблеток, мочила полотенце в очень холодной воде и стягивала им лоб. Уверяла мужа, вот как раз Петра Николаевича, – помогает.

Правда, один совет докторов она исполнила: из горячего цеха перешла в ОТК. Но и там работа была сменная. Говорили ей: вам надо спать в собственном доме, а не в казенном. Тем более в казенном доме надо не спать, а внимательно следить, хорошо ли нынче выпекают хлеб.

Нет, все понятно: хлебный завод был частный, и там сносно платили, а пенсийка – это же известно какая.

Но, с другой-то стороны, муж – отставной прапорщик, пенсия идет, и еще он охраняет военное горючее. Заметить надо, не бензоколонку, а военный склад, и там нужно ходить с оружием, и за такое доверие положена добавочная денежка. Все-таки военный объект охраняет, а не, к примеру, детский сад.

Да, а жили они вдвоем. И никому ничего не должны. Нормальная двухкомнатная квартира. Сын окончил военное училище, служит где-то на Урале, уже капитан, у него жена и дочь, пишет веселые письма, мол, у нас все хорошо.

И вот при таком семейном раскладе Полина Васильевна отказывалась выходить на пенсию. Нет, уж, видать, не в жадности дело. А только ведь по-всякому бывает. Один человек думает: а посижу я дома, может, несколько лишних лет и проскриплю, а другой – чем в сорок пять становиться инвалидом и скрипеть несколько лишних лет, и это еще вопрос, проскрипишь ли, лучше буду я в родном коллективе, все веселее жизнь бежит.

И вот однажды у Полины Васильевны случился большой инфаркт сердца, и она всего день с ним и прожила. Все! Конец жизни и дружной семьи.

Но не конец истории, а только ее начало. Речь же идет о проклятии. Кого-то же Петр Николаевич проклинал. А кого? Ну, судьбу, это понятно. Себя ругал, что не заставил свою жену бросить работу.

Но главное – проклинал он капитана первого ранга Петракова, большого начальника из большого же закрытого морского ящика.

Да, но нужно малость отмотать время назад – точнехонько на два года.

Именно два года назад капитан первого ранга Петраков сбил своей машиной жену Петра Николаевича Полину Васильевну. Гололед ли был, туман ли, плохая работа фонарей – вопрос другой. Главное – сбил, и Полину Васильевну отвезли в больницу.

У нее нашли трещину в руке, сотрясение головы и синяки на теле.

Буквально на следующий день к Полине Васильевне пришел Петраков. И он сказал, что, пожалуй, будет заведено уголовное дело. Впрочем, может, и не будет, но рисковать не стоит. А не могли бы вы, Полина Васильевна, сказать им то-то и то-то, ну вот когда я ехал, вы шли так-то и так-то.

А то и без хождений к следователю моя жизнь складывается не сильно удачно: дочь больна, что-то у нее с головой, и, говорят, будет операция. А ей всего двадцать семь лет. А сыну ее, моему внуку, три годика, отец его ушел к другой женщине, и от всех переживаний у моей жены болит сердце.

А также я понимаю, что лекарства стоят дорого, и хочу вам помочь и дать денежку. Ну, много не могу, но на лекарства должно хватить. А может, что-нибудь и останется.

Полина Васильевна и пожалела этого человека. Вся семья буквально больная, и, даже если накажут этого Петракова, ее-то голове легче от этого не будет.

Пожалеть-то пожалела, но денежку взяла. А и правда, лекарства сейчас очень уж дорогие.

Приходил следователь, Полина Васильевна рассказала все точнехонько, как подучил Петраков, ну, был туман, она переходила улицу, что-то задумалась и буквально самостоятельно налетела на машину. Ну, тут вины водителя нет, а на нет и дела нет.

Все! Мужу про Петракова и его деньги не сказала, видать, догадывалась, что Петр Николаевич будет возмущаться: все вокруг продаются, но я не думал, что и ты такая же, и заставил бы, пожалуй, денежку вернуть.

Этого делать Полина Васильевна как раз не собиралась. Мужу сказала, что на заводе дали большую годовую премию, и это неожиданно, так давай купим новый, а хотя бы и японский телевизор, а старый отвезем на дачу. Так и сделали.

Рассказала Полина Васильевна обо все этом года через полтора. Ну, Петр Николаевич маленько покричал, мол, этим большим начальникам все можно, в том числе подкупать милицию и жен простых прапорщиков, и я бы эти деньги ему в глотку затолкал.

Однако не затолкал (о чем потом жалел), тем более все денежки уже тю-тю, потрачены.

Плохо жил без жены Петр Николаевич. Скучно без нее. Приходишь с работы, а дома никого. Попивал, это конечно.

Пробовал сойтись с женщиной, пожил у нее месяца два, но ушел. Что-то не завязалось. Подробности тут неважны. Главное – не завязалось. То есть покуда получалось, другой женщины, помимо Полины Васильевны, для него нет. Зарекаться навсегда не стоит, всякое бывает, есть некоторое количество жизни, там видно будет, а покуда вот именно так. То есть работал, попивал и скучал по Полине Васильевне.

Но однажды Петр Николаевич встретил на улице знакомого участкового доктора, а вот вы скажите, доктор, моя жена умерла от высокого давления и инфаркта, а два года назад у нее было сотрясение всего головного мозга и синяки на теле, так могло это повлиять на ее инфаркт?

А что доктор мог ответить? Где голова, а где сердце, но, с другой стороны, все связано, и сотрясение мозга никак не полезно для сердца. Да при высоком давлении.

Все! С этого времени жизнь Петра Николаевича изменилась: одно дело – ругать злую судьбу, которая унесла дорогую жену, и совсем другое – буквального и конкретного человека.

Коротко: Петр Николаевич бесповоротно понял, что в смерти его жены виноват капитан первого ранга Петраков. И этого Петракова Петр Николаевич ненавидел.

Конечно, понимал, что через суд достать его он не сможет: Полина Васильевна теперь вряд ли сумеет изменить свои показания.

Да, ее нет, но жив муж, и он сумеет за нее отомстить.

Да, а у Петра Николаевича был хороший знакомый, тоже отставник, но мичман, и он работал в одном с Петраковым ящике. Правда, не мичманом, а слесарем. И Петр Николаевич как-то спросил: а что это за мужик, Петраков? Да нормальный вроде мужик, говорят, дочь у него больная, что-то с головой.

Короче, городок маленький, узнать, где живет нужный тебе человек, – вопрос не так и сложный. И Петр Николаевич как-то вечером пошел к Петракову.

Разговор был короткий, не дальше прихожей. Когда-то вы сбили мою жену, и через два года она от этого умерла. Я вас проклинаю. Пока не погибнет вся ваша семья, не успокоюсь. И ушел. Никак объяснений слушать не стал.

Как все это понимал Петр Николаевич, сказать затруднительно. Если один человек виновен в смерти другого человека, он должен быть наказан. Конечно, всякое бывает, и многим виновным все сходит с рук – хоть газетку почитай, хоть телек посмотри. Но Петр Николаевич отчего-то уверен был: ненависть его такова, что она непременно достанет Петракова.

Ну, что тут сказать? От горя, одиночества и выпиваемых малокачественных жидкостей что-то, видать, сместилось в нормальном понимании сообразительных дел голову Петра Николаевича. Постоянно говорил себе: Петраков должен быть наказан, и он будет наказан. Поскольку Петр Николаевич его проклял.

Но что самое странное в этой истории. Буквально через полгода проклятие начало действовать. Его знакомый, ну, который работал в ящике, доложил однажды, что у Петракова большое горе: умерла дочь. Представляешь, тридцати нет, а уже опухоль головы. Прооперировали, нет, не в нашей истребиловке, а в академии, а все одно через неделю умерла. Хороший мужик, жалко его – все же единственная дочь.

Нет, Петру Николаевичу не было жалко незнакомую молодую женщину. А была, странно сказать, некоторая радость: его проклятие не пустой звук, но действующая сила. Понятно, дети за родителей не отвечают, но, с другой-то стороны, как вы думали, дорогие ребята, вам можно ездить на машинах, сбивать незнакомых женщин, а ваших близких пальцем не тронь? Нет, так не получается, дорогие мои ребята.

Да, был доволен. А приятно понимать, что весь мир – не беспредельное место, где зло вольно бродит и распевает веселые песенки, типа: “А нам все равно, не боимся мы волка и совы”, но нет: выходит, отыскался человек, который может щелкнуть зло точнехонько по носу.

Но это было только начало.

А вот и продолжение: через три месяца после смерти дочери от инфаркта умерла жена Петракова.

И что характерно, Петр Николаевич узнал об этом от самого Петракова.

Да, однажды Петраков пришел к нему домой. Петр Николаевич даже не сразу узнал его: так тот похудел и почернел.

Я пришел поговорить с вами. Ну да, понимаю, проходите. Может, примем по рюмочке? За этим делом Петраков его и застал, клюкал привычно. Пожалуй, приму за упокой моей жены. Ну, приняли. Теперь мы сравнялись – вдовцы. Хочу поговорить с вами. Может, хватит, вы рассчитались со мной, и пора остановиться?

Нет, все это очень странно получается. Ладно, в голове Петра Николаевича все перекрутилось на такой вот странный манер: пока ты проклинаешь другого человека, выделяется некая энергия, и она направляется точнехонько на того, кого ты проклинаешь.

Но это ладно: Петр Николаевич – простой бывший прапорщик, к тому же выпивающий. Но капитан первого ранга Петраков! Вполне ведь грамотный и технический человек, один из самых главных начальников в большом и умном ящике. И что характерно, в научном и исследовательском ящике.

Ну, так-то если со стороны посмотреть: дочь долго болела, ее плохо прооперировали, жена Петракова от такого горя не захотела жить дальше, и у нее случился инфаркт.

Но нет, всерьез верит, что это от проклятия выпивающего бывшего прапорщика. Все-таки странные люди!

И тут выясняется, чего больше всего боится Петраков: а больше всего он боится, что прапорщик доведет до конца свое проклятие. То есть, попросту говоря, доберется до внука.

Может, он не особенно-то и верил во все эти сказки про месть и проклятие, но кто же знает, а вдруг это все правда! То есть внуком Петраков рисковать не хотел.

Допустим, я во всем виноват, но внук-то ни при чем! Он даже сейчас и не живет со мной – его забрал отец. Я прошу. И даже умоляю.

Петр Николаевич почувствовал: вот сейчас Петраков бухнется перед ним на колени. А вот этого как раз не надо: не должен капитан первого ранга стоять на коленях перед прапорщиком. А почему? А вот не должен, и все тут.

Ладно, торопливо сказал он, внука я прощаю. А вас – нет. И правда, иначе выйдет несправедливо: дочь умерла, жена умерла, а виновник всего, хоть похудевший, почерневший, целехонек.

И Петраков малость успокоился. Уходя, он для верности спросил: мы договорились? Договорились, подтвердил Петр Николаевич.

Дальше так.

Чтобы попасть в ящик, надо перейти железную дорогу. Там насыпь, и люди, пропустив электричку, перебегают и даже буквально перелетают через рельсы. А Петраков? А он однажды терпеливо ждал подхода электрички, и, когда оставалось метров двадцать, он вышел на пути. Всмятку, понятно.

Это ему рассказал знакомый, служивший с Петраковым. Ну, задумался человек, еще не отошел от горя, вот и не заметил электричку. Нет, растолковал ему Петр Николаевич. Это значит, он не поверил моему слову и не захотел рисковать: а вдруг сила проклятия, которую я направлю на его семью, пойдет куда-нибудь не туда, попадет не на деда, а как раз на внука. Рисковать Петраков не хотел. То есть внука любил больше, чем себя. Уважаю! И жалею. И даже очень жалею!

Журнал «Нева» № 4 (2005)

Птица

Вот говорят, в стране много беспризорников, миллион, больше-меньше, никто ведь точно не знает. Но очень много.

А вот у Алеши Евстигнеева два жилья – папино и мамино.

Но по порядку. Когда Алеша родился и был, само собой, крохотулечкой, они все жили с дедушкой и бабушкой, мамиными родителями. Но потом, и довольно сразу, удалось трехкомнатную квартиру обменять на однокомнатную и двухкомнатную. И все правильно: однокомнатная для дедушки и бабушки (их же двое), двухкомнатная для молодых.

Да, что еще важно. Алешу назвали по имени отца – тот Алексей Николаевич. Вряд ли он это предложил, а давай сын тоже будет Алешей, – это как надо себя любить. Нет, такое предложение внесла мама: ты Алеша, и он пусть будет Алешей. Получается, любила мужа.

Но когда Алеше было три года, отец его, вот как раз Алексей Николаевич, ушел к другой женщине. А потому что любовь. Слов нет, любил он и сына, но, видать, новую женщину любил поболее.

С другой стороны, накал реформ, жить тяжело, и нельзя вроде бы в такое время оставлять сына. Его, напротив, растить надо.

Да, но как же любовь? Она же нечаянно нагрянет и все такое. Нет-нет, любовь предавать нельзя. То есть так: любовь предавать нельзя, а сына (о бывшей жене что и говорить, она же бывшая) можно.

Ладно. Ушел к любимой женщине в однокомнатную квартиру. Нет, тут все по-честному: на жилье не претендую, сыну всегда буду помогать, как по закону, так и сверх закона.

Да, а жизнь, чего там скрывать, идет себе да идет и, что характерно, исключительно вперед.

Короче, через некоторое время у Алексея Николаевича и его новой жены родилась дочь. А первая жена малость погрустила-погрустила и по новой вышла замуж. Муж жил у нее. Ну да, женщина хоть и с ребенком, но в двухкомнатной квартире – хороший вариант. И у них через некоторое время родились близняшки (мальчики).

Да, теперь о деле. В смысле работы. Чем новый муж занимался, сказать затруднительно, а вот мать Алеши кем-то там была при администрации. Нет, не начальница, простой такой работник.

Жили они без расширения жилплощади, без машины, но, по одежде судя, особого напряга не было.

Другое дело Алексей Николаевич. Когда завод, где он был инженером, накрылся, он некоторое время стоял на бирже труда (это еще в прежней жизни, то есть в старой семье). Но, видать, некоторое количество сообразительности в голове у него было, и он что-то там придумал, а вот что – он там какие-то новые двери придумал. И у него мастерская, там несколько рабочих.

Пожалуй, помогли родители новой жены. Ну, должен же кто-то подтолкнуть, а иначе лежать тебе камнем на полях новой цветущей жизни, а под камень, и это каждому известно, водичка не течет.

Но именно что потекла. Работал много, это конечно, но водичка все ж таки помаленьку текла.

Первое, что они сделали: продали однокомнатную квартиру и купили двухкомнатную. А потом машину, сперва нашу, а потом иностранную, хотя и побывавшую в битвах и труде.

Уже подумывали и о трехкомнатной квартире. Чтоб в хорошем доме и чтоб, не въезжая, сделать настоящий, вполне современный ремонт. А потом уже о новой машине думать, тоже иностранной, но без предыдущих битв.

То есть жизнь в очередной раз подтверждает – она на месте не стоит. Другое дело, для всех она идет с разной скоростью, для кого-то летит и довольно весело, для кого-то переползает с бугорка на колдобину, и еще как потерпеть надо, пока выберешься на новый бугорок, нет, не на горку, только бы на бугорок.

А теперь пора вернуться к текущему моменту.

Алексей Николаевич был хорошим отцом: денежки, положенные сыну, не зажиливал, отдавал всегда в срок, одежду сыну покупал в основном он, и это понятно, все-таки он побогаче, и потом, это Алексей Николаевич жену и сына бросил, а не наоборот.

Более того, когда он с новой семьей ездил на Юг, всегда брал с собой сына. Нет, нормальный отец. А может, даже и хороший.

Но! С матерью и отчимом Алеша жил неразлучно только до той поры, пока Алексей Николаевич не купил двухкомнатную квартиру.

К этому времени его дочери было пять лет, а двойняшкам его бывшей жены по три года каждому.

Тут надо напомнить, что бывшая жена его работала в администрации, то есть грамотный человек, и уж в арифметике-то она разбиралась. И однажды она доложила первому мужу (понятно, предварительно посовещавшись со вторым), что наблюдается некоторая несправедливость. Они в двухкомнатной квартире живут впятером, а эти в двухкомнатной же шикуют втроем, и если Алешу хоть на какое-то время отдавать отцу, то это будет справедливо.

Там как было? Комната для взрослых и детская, где на двухэтажной кроватке спят близнецы и на узкой кроватке Алеша.

И у тех будет так же: в одной комнате родители, в другой дети. Нормально! Нет, согласия Алеши никто не спрашивал, мать с отцом договорились, что Алексей Николаевич приглашает сына пожить у него. Ну, чтоб не получалось, мол, мама сынульку выперла – это непедагогично.

Алеша перешел к отцу охотно: близнецы очень шумные и не делили игрушки, и не дрались только во сне. Тем более мама сказала, это на короткое время, захочешь вернуться, всегда ждем тебя.

Так и началась жизнь Алеши на два дома. Правда, больше жил у отца. Примерно такой расклад: три месяца у отца, месяц у матери. С сестренкой жили дружно: старший брат и все такое, защитит, если что, старший же брат.

Единственное, что не устраивало его мачеху, – разнополость детей. Время ведь шло, подрастал Алеша, соответственно, подрастала и сестренка. И когда мачеха особенно внятно понимала непедагогичность разнополости, она говорила мужу: а пора бы Алеше пожить у родной мамочки, небось, скучает по своей кровиночке и надо бы женщину пожалеть.

Теперь об Алеше. Значит, четырнадцать лет. Но выглядит еще моложе – а лет на двенадцать. Тощенький, маленький, личико вовсе детское, ну, лет, значит, двенадцать.

Нет, напомнить надо, сколько по стране беспризорных детей, а сколько в детских домах, а сколько живут с родителями, но те беспробудные пьянчужки.

А тут есть отец и мать и не пьют, но исключительно работают и говорят, что любят и очень даже скучают, типа жду с нетерпением, когда вернешься, твой любимый пирог испеку.

Да, но, по дальнейшим событиям судя, Алеша был мальчиком со странностями. Нет, правда, у тебя есть родные папа и мама, и два жилья, ты в одном месте поживешь, а потом в другом, это же вроде путешествия. Так чего же не жить?

Да, но, видать, у этого тощего мальчика помаленьку проклевывалось соображение, что на самом-то деле он никому особенно и не нужен. С другой-то стороны – да кто кому нужен? Но это если смотреть с высоты взрослого человека. У детей же все не как у взрослых, у них же мир стоит на ногах головой кверху.

Видать, Алеша понимал так, что на самом-то деле он и папе и маме мешает и если он, к примеру, испарится вовсе, они потом всю жизнь будут маяться, зачем мы спихивали его друг другу, он же наш сынок, а не футбольный мяч. Ну, словно бы он малый ребенок.

Ну, так – не так рассуждал Алеша, сказать трудно, но, пожалуй, именно так.

И вот что он удумал. На следующий день Алеше надо было отселяться от отца к матери. Он ушел из школы пораньше, чтоб никого не было дома, набрал в ванну теплой воды, лег в нее и чикнул бритвочкой по венам. Как это он сообразил? Пожалуй, насмотрелся кино из старинной жизни.

Да, но какая воля у мальчишки! Любой другой, увидев, как помаленьку краснеет вода, выскочил бы, что пробка, и стал бы звать скорую помощь – спасите меня.

Алеша же нет – лежал и терпел. Да помаленьку и уснул. Пожалуй, уснул бы навсегда, но из школы прибежала сестренка.

Ну, испуганный крик, скорая помощь – это все понятно.

Он был так слаб, что его положили в палату для тяжелых больных. И продержали три дня, кровь переливали, все такое. И спасли.

Ходил с трудом, и почти все время с ним был отец, вот Алексей Николаевич. И мама несколько раз приходила.

Алексей Николаевич как-то даже упрекнул сына: сказал бы мне, что не хочешь от нас уходить, так и живи. И вообще – потерпел бы немного, ты же знаешь, что денежку мы скопили и присматриваем трехкомнатную квартиру. Там у тебя будет отдельная комната, и живи, пока по маме не соскучишься.

Да нет, это я случайно, оправдывался Алеша, это я в книжке про древнего царя вычитал (надо сказать, учился Алеша так себе, но читал много) и решил попробовать, но больше, конечно, не стоит пробовать.

В таком, видать, духе говорил он и доктору, которого как раз интересуют люди, решившие преждевременно и самостоятельно улететь на небушко.

Потом доктор говорил с Алексеем Николаевичем. Тихий голос, ласковый, бородка.

Мы должны наблюдать за Алешей в нашей больнице, недельку или чуть больше, нет, никаких лекарств, только наблюдать. Мы должны быть уверены, что ваш сын не повторит попытку покинуть нас досрочно.

Алексей Николаевич, понятно, не хотел, чтобы сын лежал в такой больнице, это мальчишеская глупость, говорил, он просто хотел нас попугать, он не всерьез, он даже изнутри не закрылся, чтоб мы могли домой попасть.

Так бывает, возражал доктор. Пример. Девушка поссорилась с парнем и наглоталась таблеток, что под руку попались. Это мы умеем отличать – мамины таблетки от давления и вскрытие вен. Словом, завтра мы переводим Алешу к себе. Он хороший мальчик, только в детстве немножко задержался. Поверьте, иначе никак нельзя.

Они сидели в больничном саду и тихо разговаривали, отец и сын, я не хочу туда ехать, все в школе будут знать, что я дурачок, да ты что, зачем они в школу будут сообщать, никто не узнает, всего неделька. А потом мы жилье новое купим и будем жить дальше, но получше, попросторнее.

Дурачок он, этот доктор, он думает, кому-нибудь может не нравиться сидеть вот в таком саду и смотреть на голубое небо. Уж сколько раз я тебе говорил и повторю: жизнь – это чудо, это праздник. Ты посмотри, Алеша, сентябрь, почти середина, а желтых листьев, считай, почти нет.

Да, унывать Алексей Николаевич не любил, и было такое впечатление, что он малость клокочет от переизбытка сил. Потому, видать, мог много работать и не унывать.

Ты только собери свою волю, у тебя временный упадок сил, а ты соберись. Я тебе так скажу: воля – это в человеке самое главное. С волей человек добьется всего. И даже летчиком стать? И летчиком стать. И кем захочет. Ты не смейся, но я иногда думаю, что, если человек захочет полететь, нет, не на самолете, а как птица, он и полетит. Но только если очень захочет.

Подувал ветерок, и Алеша был в легкой голубой курточке. А знаешь, папа, я в это тоже верю. Человек может полететь, как птица. Я сейчас. Ты смотри вверх, вон на ту крышу. Я сейчас.

На крышу пятиэтажного здания можно было попасть только через черный ход, и, значит, Алеша заранее разведал, как можно выбраться на крышу.

И Алеша стоял на краю здания, и отец, видать, уже сообразил, что сейчас сделает его сын, и вскочил, но от страха не мог крикнуть. Да, вот именно окаменел.

Алеша растянул куртку на манер крыльев, и эти крылья должны были держать его в воздухе, несомненно обеспечивая плавный полет и плавное же приземление.

Он взмахнул голубыми крыльями и прыгнул.