Текст книги "Записки из арабской тюрьмы"

Автор книги: Дмитрий Правдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 10

Арабы едят руками: что в тюрьме, что на воле – ложки и вилки используют крайне редко. Видел, как вилкой ели спагетти, а ложкой иногда суп – шербу. Обычно берут кусочек хлеба, собирают им пищу и отправляют в рот. В качестве хлеба используют так называемые багеты, французские булки, либо местные лепешки – табона, которые выпекают здесь же, в тюрьме, в специальных круглых печах, на внутреннюю поверхность которых нашлепывают лепешки из теста. Как пропекутся – хлеб-табона готов!

Для человека несведущего – принимать пищу при помощи хлеба целое мучение. Все сыплется, валится мимо рта, весь обляпываешься, а толком-то и не поел. «В большой семье е…м не щелкай!» Едят человек шесть – девять, сев в круг, на пол, с одной большой бадейки, поставив ее в центр. И в течение 3–5 минут ведро жратвы (другой термин трудно подобрать) исчезает в бездонных глотках. Едят практически не прожевывая, как хищники, при этом громко чавкая и урча.

Любимое блюдо – кус-кус, каша из дробленого пшена с бараниной или рыбой, сдобренная перцем, картофелем, луком, морковью. Овощи и мясо практически никогда не режутся на мелкие кусочки, а лежат сверху крупными шматками. Для начала съедается каша, затем овощи и мясо (рыба).

В хорошей компании сотрапезников всегда есть старший, который следит, чтоб всем досталось поровну и никого не обидели. В обществе небритиков заботятся только о себе. Ежедневно наблюдал картину, как физически сильные зэки забирали себе лучшие куски мяса, а зачастую просто вырывали изо рта соседа.

Мне повезло, я попал в сотрапезники к пахану, тот уважал законы гостеприимства и строго следил, чтоб меня никто не обижал. Понятно, поначалу делал он это из меркантильных интересов, думая, что я этакий денежный мешок, который в недалеком будущем можно будет неплохо подоить, но даже после того, как все прояснилось и стало понятно, что я нищий, отношение ко мне особо не изменилось.

Местные тузы тюремную пищу не ели. Их было восемь человек, со мной девять. Всем им из дома еженедельно передавали домашнюю снедь. Одному в понедельник, другому во вторник, третьему в четверг и так далее. Передачи не принимали только по воскресеньям, но еды всегда хватало.

Все продукты приносились в пластиковых корзинах – «кофе». Тунисская пища своеобразна, в каждое блюдо добавляют много перца и оливкового масла. Арабы вообще помешаны на перце и масле, могут есть его просто так с хлебом – макают в масло хлеб и заедают острым перцем.

Чтоб продукты не испортились, так как холодильники в камере не предусмотрены, их заливали оливковым маслом. По крайней мере на следующий день можно употреблять в пищу, ну а больше и не надо – съедалось.

Обычно передавали кус-кус, жареный картофель фри, вермишель, фасоль, чечевицу, горох, рис, вареное мясо, яйца, рыбу, осьминогов, салаты из помидоров, капусты, моркови. Все сдобрено острым перцем, соли нет. Не знаю почему, но тунисцы практически не едят соль. Передавали и фрукты – абрикосы, персики, бананы, арбузы, яблоки, груши, сливы, дыни и хинди. Хинди – местный фрукт растет на кактусах, коих в Тунисе имеется большое количество. Мне лично не понравился – кислая терпкая гадость с большим количеством мелких косточек.

Вся еда раскладывалась в пластиковые коробочки. К передаче принимались яйца без скорлупы, бананы без кожуры, арбузы и дыни без корок, только в виде мякоти, порезанной на мелкие кусочки.

Существовал целый штат посыльных из числа зэков, разносивших кофе по камерам, по дороге часть пищи тырили. Если уличали, били нещадно и лишали права на амнистию. Но все равно кражи продолжались, так как не каждому из дома передавали еду, а кушать хочется каждый день.

Потом я сам отказался есть домашнюю пищу со своими благодетелями, так как было неудобно постоянно «садиться на хвоста». Мне не передавали кофе с воли, а жрать на халяву я не привык. Поэтому перешел на тюремную пишу, пожалел, конечно, но гордость не позволила изменить решение.

Правда, после Рамадана мой авторитет значительно вырос, и уже многие считали за честь поделиться со мной пищей, но не буду забегать вперед.

И так меня пригласили на ужин, это был первый прием пищи в тюрьме. Восемь человек поставили бадью с вермишелью на пол, разломали багеты и вопросительно посмотрели на меня. Я сомневался. Поняв мое настроение, один из бандюгов – хозяин сегодняшней корзины, извлек из своих загашников пластиковые тарелку и вилку. Объяснили, что есть и пить левой рукой нельзя, она грязная, ею задницу моют. Если будешь есть левой рукой или дашь что-нибудь ею арабу, могут расценить как оскорбление.

Наложили с горой картофель фри, кусок куриного мяса и острый перец, сваренный в оливковом масле. Угостили большой грушей. Груша-арабика – гигантский плод грушевидной формы, бугрист, но очень сочен и сладок.

Отдав мне тарелку, полуголые люди обступили кастрюлю на полу и принялись метать макароны в рот. Работая вилками, словно вилами, напоминая людей, мечущих сено в стог.

Молодому бандиту не хватило места в круге, он стал сзади и почти на ощупь насаживал спагетти на прибор. В какой-то момент его рука дрогнула и часть макарон соскользнула на обнаженную спину татуированного уголовника, сидевшего ближе к кастрюле. Шлеп! Пучок ужина прилип к выколотому на коже осьминогу, «авторитет», словно ошпаренный, подпрыгнул и начал осыпать неудачника проклятиями. Я, грешным делом, подумал, что парня сейчас побьют, но нет – разрешилось.

Покончив с ужином, стал искать глазами, где бы помыть тарелку, но Тамил перехватил меня:

– Хали! Оставь!

– Да ладно, – пытался возразить я, – сам ел, сам и помою.

– Нет, ты мыть не будешь! Дай ему, он помоет! – кивнул пахан в сторону какого-то человека, стоящего неподалеку.

Человек – хлипкий субъект лет 30, с костистой спиной, впалой грудью и затравленными глазами собрал всю посуду авторитетов и пошел мыть.

– Кофе хочешь? – протянул Тамил-Тони пластиковый стакан.

– Хочу, – сказал я и выпил в два глотка стакан теплого, сладкого напитка.

Араб удивленно посмотрел и заметил:

– В Тунисе так кофе не пьют!

– Почему?

– Мы пьем кофе с друзьями. – Он взял другой стакан, отпил малюсенький глоточек и передал мне. Я повторил и передал стоящему рядом уголовнику.

– Хорошо! – похвалил Тони. – Теперь ты знаешь, как правильно пить кофе!

Употребление кофе или, как говорят арабы, «кава» – целый ритуал, и пьют его не для того, чтобы утолить жажду. Его наливают в маленькие, миллилитров на 150, стаканчики, добавляют молоко, сахар и пьют маленькими глоточками, смакуя каждую каплю драгоценной жидкости, передавая по кругу. Пить каву одному считается дурным тоном. Приготовив напиток, араб обязательно предложит рядом находящимся пригубить и оценить качество.

В камере нет кипятильника и чайника, но есть «фитиль». Так называют самодельный масляный обогреватель. Изготавливается он из пустого металлического тюбика. Противогрибковые мази, прописываемые тюремным доктором многочисленным страдальцам, закатаны в алюминиевые тубы. Израсходовав лекарство, оболочка не выбрасывается, а идет на изготовления «фитиля».

Пустой алюминиевый тюбик выравнивают, отмывают от остатков мази, оборачивают им бумажный носовой платок и опускают в пластиковую коробочку с оливковым маслом. Принцип работы как у керосиновой лампы. Оливковое масло – «зит», хорошо поддерживает горение, но при этом выделяет много копоти. Все просто и незатейливо.

Воду греют… в бумажных пакетиках из-под сока или молока. Литровый пакет тщательно отмывают снаружи при помощи мыла, наклеивают фольгу, извлеченную из сигаретных пачек, наливают воду и ставят на огонь. Честно говоря, увидев первый раз сие действо, я думал, что коробка сгорит, но не тут-то было. За 30–40 минут вода нагревается до температуры 70–80 градусов. До кипения не доводят, так как используется минеральная вода без газов, покупаемая в 1,5-литровых бутылках. Если есть молоко, то нагревают молоко.

Почему не горит коробка? Ну, наверно, потому, что обклеена фольгой, да и пламя «фитиля» маленькое, больше коптит, чем горит. Но тару используют по два-три раза.

В качестве кавы используют растворимый «Нескафе», его вместе с минералкой и сахаром-рафинадом покупают в тюремном магазине. Стандартного пакетика в два грамма хватает на одну порцию.

Пакетик кофе и четыре кусочка сахара заливают горячей водой или горячим молоком, тщательно перемешивают и цедят с друзьями в течение часа. Кофе пьют очень сладкий.

Но «фитиль» есть только у тюремной элиты, у остальных же – небритиков, все по-другому. Каву они любят, но «фитиля» и минералки у них нет. Поэтому разводят сухой «Нескафе» небольшим количеством водопроводной воды, долго мешают палочкой, пока не образуется студенистая масса коричневого цвета. После доливают воды и добавляют сахар. Процесс занимает минут 20–30.

Сидит такой небритик и яростно шурует палкой в кружке – растворяет в холодной воде каву. Упорство и труд – все перетрут. Вот, оказывается, и в холодной воде при желании возможно кофе растворить.

«Фитиль» запрещен, при его обнаружении владельцу полагается до пяти суток карцера. Но администрация закрывает глаза на использование «фитилей» капранами и разного рода тузами.

В камере своя иерархия. На верхушке пирамиды стоит пахан-капран со своими подручными. Как правило, это жители одного населенного пункта, но так как тюрьма относится к юрисдикции округа Сусс, то верховодят уроженцы этого города. Выходцы из деревень и мелких городков им подчиняются.

В самом Суссе существует множество кварталов, и если в камере много суссцев, то сплочение рядов идет вокруг своих земляков поквартально. Многие знакомы еще по воле. При назначении капраном Тони-Тамила, уроженца портового квартала Сусса, тот стал поддерживать своих портовых, которые и держат власть. Портовых здесь человек 10.

Уроженцы других кварталов Сусса с ними в конфликт не вступают, подчиняются и при случае оказывают поддержку во внутренних разборках, их количество тогда увеличивается с 15 до 30 бойцов. Остальные выходцы из окрестных деревень и мелких городов тоже объединяются в свои группировки, но подчиняются местным и терпят все притеснения.

Хуже всех живут жители других областей-вилаятов, которых судьба-злодейка забросила в тюрьму далеко от дома. Есть иностранцы. Кроме меня, были поданные Ливии, Алжира, Камеруна, Мали. Этим совсем плохо приходилось. Относятся к ним как к людям второго сорта, особенно не любят высокомерных ливийцев. Правда, у них нет языкового барьера, ливийцы, алжирцы говорят на арабском, выходцы из Камеруна и Мали говорят на французском.

Отдельной кастой стоят ваххабиты-моджахеды – люди, отбывающие срок за участие в войнах на территориях других государств на стороне «Аль Каиды». Со мной сидели люди, воевавшие в Афганистане на стороне талибов, в Ираке – на стороне антинатовских сил, в Чечне – на стороне НВФ, в частности в отряде небезызвестного Хаттаба. Их количество постоянно менялось, так как они вечно конфликтовали с сокамерниками и администрацией, за словом в карман не лезли, чуть что – давали сразу в глаз. После этого их отправляли в карцер или переводили в другие камеры. Но ненадолго. Был один милый юноша, лично отрезавший ножом голову английскому солдату в Басре (Ирак), так он прошел все камеры и «Месадин-1», и «Месадин-2», нигде не уживался. Сейчас пошел по второму кругу.

Этих воинов Аллаха не любили и откровенно боялись остальные зэки и администрация. Полицаи дубасили всех, кроме меня и ваххабитов. Меня не били, так как считали человеком с другой планеты, а моджахедов – из-за боязни мести.

Дело в том, что пресловутая «Аль Каида», кажущаяся российским обывателям чем-то далеким и экзотическим, на самом деле является мощной, широкоразветвленной организацией, хорошо законспирированной, подобно паутине окутавшей мусульманские страны, и не только. И здесь, в Тунисе, у нее полно своих агентов. Были случаи, когда сотрудников тюрьмы, издевавшихся над бойцами «Аль Каиды», в период их заключения потом находили в канаве с перерезанным горлом. В карцер посадить – пожалуйста, а бить – увольте!

Ваххабиты держатся особняком, не курят, не сквернословят, молятся пять раз в день, читают Коран и поддерживают отношения только друг с другом и с теми, кто молится. С остальными не общаются и не вмешиваются в мирские дела, но если слышат, что кто-то сказал плохо про Аллаха, то без разговора лезут в драку, а это случается почти каждый день. Самое удивительное, что мне удалось завоевать уважение этих людей и даже подружиться!

В детстве я читал книгу о русском путешественнике Миклухо-Маклае, он изучал жизнь аборигенов побережья Папуа – Новой Гвинеи. До него там побывало много исследователей, но все они окончили жизнь в желудках папуасов. А Миклухо-Маклай умудрился не только выжить среди них, но и прожил несколько лет, отучил их от людоедства и стал для них другом. Он потом еще приезжал к папуасам и считался у них божеством, даже местность назвали в его честь – Берег Маклая. Дикие папуасы считали его человеком с Луны. А такой авторитет и уважение он завоевал отнюдь не силой, а нормальным отношением к ним. Уважал их обычаи, верования, выучил язык. Другие до него приезжали – мускулами играли, силу свою показывали, всячески обижали диких людей, считая их полуобезьянами. Папуасы их ночью дубинкой по черепу – и в котел! А нашего Маклая до сих пор чтят и верят, что когда-нибудь он вернется.

На меня арабы тоже смотрели как на человека, прибывшего к ним с естественного спутника Земли. Толпами ходили по пятам, открыв рот, каждый норовил потрогать меня. Уж не мираж ли?

Поняв, что спасение утопающих дело рук самих утопающих, я решил по примеру Маклая выжить среди арабов, завоевать их уважение и благосклонность. Для этого необходимо уважать их обычаи, религию, а главное – выучить язык. Я знал, что в Тунисе два государственных языка – французский и арабский. Первый, конечно, попроще, но арабам куда более приятно иметь дело с человеком, говорящим на их родном языке. А не на том, который они понимают, но считают языком завоевателей. Я принял решение продолжить учить арабский, с первыми словами которого познакомился еще сидя в КПЗ.

После ужина все обитатели камеры залезли на кровати. Помните мультик про Маугли, когда питон Каа танцевал свой ужасный танец, а мартышки-бандерлоги расселись по периметру развалин и взирали с ужасом на него? Вспомнили? Как гроздьями они висели на старинных камнях? Вот этих бандерлогов мне напомнили сокамерники, рассевшиеся по кроватям и полкам, подоконникам. Гроздья полуголых человеческих тел облепили все то, где можно было сидеть. Они прыгали с кровати на кровать, были в постоянном движении, многие часами не спускались на пол, ну чем не бандерлоги?

Пришло время мыть пол. Методика довольно оригинальна. Сначала специальной щеткой сметают все бычки-харчки в одну кучу, к входу. Потом выливают на мрамор несколько ведер воды. Добавляют специальное жидкое пенящееся средство, после щетками растирают по полу, смешивая с водой.

Странное дело, но в арабских тюрьмах мытье полов поставлено очень даже неплохо. Если и у кого-то из народов и считается западло мыть, только не для арабов. Посмотрите в отелях, ресторанах, барах – везде прислуживают только мужчины, они же моют полы и посуду.

Кроме того, мытье полов дает и весомую прибавку в бюджет. Каждый сокамерник, кроме капрана и лиц, приближенных к императору, обязан уплатить поломою один динар в неделю. Умножим на 80, получим 80 динаров в неделю. А если еще на четыре? Триста двадцать динаров в месяц, почти 250 долларов США, правда, больше половины забирает пахан. Неплохо?

Так называемые капраны корфий, подручные Тамила, два угрюмого вида уголовника со стажем. Один, Махмуд, получил семь лет за торговлю гашишем, второй, Ахмед, – восемь лет за грабеж. У обоих это не первая ходка, но они отбыли уже половину срока и рассчитывают в ноябре выйти по амнистии. Кстати, тут чуть ли не каждого второго зовут либо Ахмед, либо Мухаммед.

Эти уголовнички, драя полы, сразу двух зайцев убивают – зарабатывают себе амнистию и деньги. Кроме этого, они могут взять себе в помощники кого-то из заключенных, это, как правило, забитые люди из провинции. Деньгами с ними не делятся, а черную работу выполняют они, но, разумеется, негласно.

В обязанность капрана корфий входит выносить утром мусор, который собирают в большой одноразовый пакет (перекладывают на небритиков), стоять возле дверей в течение дня и следить за порядком. Честно говоря, я и сам толком не понял, для чего они должны днем выходить из камеры и стоять перед дверью. Им сказали – они и стоят.

После мытья полов никто не имеет права ступить на пол, пока он не высохнет – это закон. Наконец пол высох, и снова на него полетели бычки и пепел, и через час уже трудно признать, что пол недавно мылся.

Я обратился к Тони с просьбой дать мне ручку и бумагу, решил записывать арабские слова, чтобы начать изучать язык. Просьбу мою удовлетворили – дали двойной тетрадный лист и шариковую ручку, почему-то зеленого цвета. Я показывал на предметы и писал их значение по-арабски. Стол – таула, тюрьма – хабс, сыжень, заключенный – марбут, кружка – кэс, ложка – марфа, вентилятор – маруха, перец – фильдфель и т. п. Кстати, слово «марбут» переводится как «привязанный».

Многие пытались заговорить, но пока я не знал языка – это было невозможно, да и Тони разговоры со мной определил как свою монополию и поэтому общаться всем желающим можно было только через него. Наступала ночь, близился отход ко сну. Первая моя ночь в настоящих тюремных условиях, среди свирепых арабов.

Глава 11

Выспаться, когда на сорок кроватей приходится восемьдесят с лишним желающих, очень непросто. Полицейские только распределяют людей по камерам, размещением внутри занимается капран. Без его ведома здесь и «муха не пролетит».

Количество обитателей в камере постоянно варьируется, обычно их около 80, но может быть и больше, меньше не бывает, постоянным остается только количество кроватей.

В казенный дом каждый день доставляют большое число узников, а обретают свободу единицы. Такое ощущение, что стены в кутузке резиновые. В соседних камерах стоят трехъярусные кровати, где на 90 кроватей приходится 200–250 страдальцев. Для того и существуют амнистии, чтоб хоть как-то разгрузить переполненные тюрьмы.

Иногда не само наказание, а страх перед ним заставляет преступника отказаться от своих намерений. Многие, прошедшие через тюрьму, в дальнейшем действительно исправлялись. Я не знаю, как бы повели себя герои боевиков, которые отбывали свой срок в двухместной камере со всеми удобствами, если б они оказались здесь, но, думаю, крутизны бы поубавилось.

Позже я встретил человека, который приехал с острова Мальта. Хоть Мальта и относится к Европе, но говорят там на арабском языке, близком к тунисскому диалекту. Он сидел в мальтийской тюрьме за драку. Два человека в камере, есть кухня, душ, туалет, холодильник, телевизор, можно заниматься спортом и звонить по телефону, еженедельные свидания с родственниками. Приехав в Тунис, лишился свободы за аналогичное преступление – за мордобой. Попав к нам, стал требовать, чтоб его перевели на родину, правда, безрезультатно. Он мне клялся, что больше руку на человека не поднимет! И вы знаете, я ему поверил. По крайней мере, здесь, в Тунисе, он больше пальцем никого не тронет.

Знавал я одного воина Аллаха по имени Лофтий, тот воевал в Ираке против америкосов, а потом обосновался в Италии, там кто-то его «сдал», получил свои пять лет. Отсидел от звонка до звонка. Условия близки к мальтийским – два человека в камере, каждый спит на своей кровати, выдают простыню, наволочку, одеяло, полотенце, спецодежду. В камере душ, телевизор, книги, можно заниматься спортом. Отсидел Лофтий, вернулся в Тунис, тут ему от местного президента еще семь лет, мол, тот итальянский срок не в счет. Попал в нашу камеру, говорит, лучше б в Италии остался.

Человек, говорят, ко всему может привыкнуть. Не знаю кому как, только я думаю, что человек временно соглашается находиться в тех скотских условиях, в какие его ставят, зная, что это наверняка когда-нибудь прекратится. Даже получившие пожизненное заключение надеются обрести свободу.

Большинство двухъярусных кроватей стоят попарно, получается четыре спальных места, на них укладывается шесть человек. Трое наверху, трое – внизу. Тот, кто оказался посередине, разворачивается «вальтом». Нюхаешь ноги соседа, а тот, стало быть – твои.

Интересно, но у них считается не зазорным пускать в камере «газы». А учитывая, что в пищу входит много бобовых, особенно гороха, то надо полагать, с каким завидным постоянством портится воздух в помещении. Но вот если ты начал у всех на глазах добычу «козюль» из носа, то не только сделают замечание, но еще и могут дать по голове, причем крепко. Ковыряние носа – харам! Возьми платок или тряпку – высморкайся, отвернувшись, но боже тебя упаси засунуть в нос палец на глазах у всей честной компании и начать добывать содержимое!

Спальные места на кроватях закреплены за определенным человеком, он стелет свою простыню для себя и того парня, которого ему прикрепили в соседи. Зимой, когда становится холодно, предоставляет и одеяло.

Те, кому не хватило места на кроватях, укладываются на полочках для вещей, ну а остальные на пол. Стелются шерстяные солдатско-тюремные серые полосатые одеяла, и на них спят, подложив под голову что придется.

Капран уступил мне свою койку, а сам ушел спать на пол, возле двери. Его кровать не была спаренной, сверху сосед, он сам на первом ярусе. Летом местные тузы из-за жары спят возле двери.

Дверь двойная, одна цельнометаллическая – стальная, с небольшим зарешеченным окошечком, закрывается только зимой, летом всегда открыта. Вторая сделана из стальных прутьев – решетчатая. Возле нее летом спят местные «авторитеты». Дверь выходит во дворик и оттуда тянет свежим воздухом.

Очередь в туалет и к умывальнику, но время ограничено, Тони все время кричит и подгоняет. Бедолаги, которые не входят в сообщество дружбанов пахана, все делают на бегу. Я со своего места наблюдаю, как беспрерывный людской поток направляется к месту общего пользования, а после расползается по кроватям и полкам, последними ложатся, те, кому выпало спать на полу.

Тела заключенных заполонили все пространство, куда ни взгляни – везде полуобнаженные люди пускают газы, курят, стоит невероятный гул от множества голосов. Выключили свет – по телевизору начался арабский фильм, шум стих, я погрузился в сон.

Проснулся, когда рассвело, часы показывали пять. Перешагивая через тела на полу, сходил в туалет, заметил, что в проходах между кроватями есть свободное пространство два на один метр, решил сделать зарядку. Отжался сто раз от пола, перед глазами все время маячили чьи-то грязные ноги, поприседал, больше ничего на таком клочке «спортзала» сделать не удалось, сходил в «душ».

Утро – единственное время суток, когда возможно сделать зарядку и спокойно принять водные процедуры. Вода в кране теплая, помылся без проблем. Вышел из «душа» – проснулись моджахеды. Под краном омыли по очереди ноги-руки, лицо, совершили омовение и, расстелив коврики, где я только что отжимался, принялись молиться. Всем места не хватило, совершали обряд по очереди.

Кроме моджахедов, были еще зэки, выполнявшие салет (намаз по-арабски), но не все вставали рано, чтоб прочесть утреннюю молитву. Не теснота, а обыкновенная человеческая лень мешала им по часам, как предписано, общаться с Аллахом.

Одни моджахеды неукоснительно, строго по часам, пять раз в день исполняли салет. И никто в мире не решился бы им помешать или воспрепятствовать. Ради Всевышнего они шли на войну, ради него сидели в тюрьме, ради него они готовы были принять смерть. Те, кто не мог стоять, молились сидя или лежа. Видел я их со сломанными ногами и без ног (пострадали во время джихада) – молились в кровати, предварительно пошаркав ладонями по стене, очистив таким образом руки от скверны.

Тунисская пенитенциарная система почему-то не предусматривает тюремной поликлиники и больницы. В каждой тюрьме есть свои врачи, фельдшера, помощники из числа заключенных. Есть кабинет, где ведется прием, но это скорее формальность, чем оказание помощи. Если что-то серьезное, то больного везут в городскую поликлинику или гражданскую больницу, где оказывают квалифицированную и специализированную врачебную помощь. Но так как этих пациентов необходимо охранять и за их госпитализацию необходимо платить, а у министерства юстиции денег в обрез, то большинство больных, получив консультацию, направляются назад в камеры. Тут им ставят назначенные уколы, капельницы, дают таблетки, меняют повязки, даже прооперированных, с неснятыми швами отправляют в кутузку. Швы, кстати, снимают в поликлинике, куда их везут в общих автозаках, в тесноте и в табачном дыму.

Раненные в боях моджахеды, прибывшие на долечивание домой и схваченные властями, не являются исключением. Они содержатся вместе со всеми, на общих основаниях.

Моджахед Хусем был ранен взрывом гранаты в обе стопы в горах Чечни, когда уходил от преследования российского спецназа. Ходить сам не мог, только ползал. Товарищи его с трудом доставили через две границы в Турцию, а оттуда на родину, но здесь удача отвернулась, и вместо больницы он попал в хабс. По-видимому, у него обострился хронический остеомиелит (гнили кости) стоп, от его повязок постоянно исходил тошнотворный запах. Но Хусем не унывал, регулярно молился Аллаху и мечтал, как, освободившись, продолжит борьбу с неверными с оружием в руках. Он умер от сепсиса (заражение крови) за два дня до освобождения, проведя в тюрьме восемь лет.

Многие умирают здесь или становятся инвалидами, так и не получив должной медицинской помощи. По моему разумению, 90 % тяжелобольных заключенных, умерших в неволе, можно было спасти, если лечить не в условиях тюремной камеры, а в условиях специализированного стационара. Но, похоже, эта подробность местные власти особенно не волнует.

Ваххабиты молились долго и основательно, отбивали поклоны, прославляли Аллаха, отрешась от всего сущего, устремив мысли к Богу. Глядя на них, я начал понимать, что вот они, настоящие фанатики! Таких никакая тюрьма не исправит и не остановит, только пуля…

Лег на кровать, заснуть не удалось. Во сколько подъем – неизвестно. Стояла непривычная тишина, слышно, как на улице беззаботно чирикали птички и где-то невидимо гудел пролетавший самолет. Со всех сторон доносилось похрапывание и попердывание, разбавляемое монотонным бормотанием молящихся, а я лежал и думал, что же готовит судьба мне дальше?

Вот проснулся и проследовал в туалет заспанный зэк, в тишине раздались звуки опорожняемого кишечника. Другой проснулся и стал жадно глотать хлеб, окуная в золото оливкового масла. Жизнь в камере потихоньку начинала налаживаться. Странное дело – кто-то утоляет голод, кто-то тут же опорожняет кишечник, а кто-то, призрев остальных, молится, и все это в замкнутом пространстве небольшого помещения. Все как на ладони, никуда не скроешься и никуда не уйдешь.

Около 8-00 прозвучала команда подъем, все это время я ворочался на кровати и пытался заснуть, но сон не шел. Дверь камеры открыл дежурный дубак и страшным голосом начал выгонять на проверку. Пахан и подручные дублировали команду и пинками выпроваживали зазевавшихся зэков на улицу. Тех, кто не успел еще отойти от сна и спал на кровати, сбрасывали на пол. Тех, кто был на полу, выбрасывали в коридор.

Я ничего не понимал и продолжал оставаться на кровати. Вскоре камера опустела, остался Тамил с прихлебаями и я. Мне объяснили, чтоб не волновался, это, мол, у них тут каждый день, ничего страшного не происходит. Самое любопытное, что на проверку все должны выйти одетые, в шортах и с голым торсом запрещено. Заключенные на ходу одевают рубашки, штаны и выбегают во дворик строиться. Многие не успели сходить в единственный туалет, поэтому стоят переминаясь с ноги на ногу.

Я не спеша оделся и вышел в сопровождении «корешей» на залитый солнцем двор. Марбут выстраивались в шеренгу по пять человек, встал сзади, чтоб не привлекать внимание, в последнюю шеренгу. Прождали минут тридцать, пока дубак соизволит произвести проверку. Капран скомандовал: «Тирам!», зэки отдали честь и замерли.

Сопливый 20-летний надзиратель, упиваясь безграничной властью и мнимым величием, не спеша прошелся вдоль рядов и проверил наличие личного состава. В тюрьмах Туниса заключенные приветствуют представителей власти отданием чести.

Десятки бедолаг, с переполненными мочевыми пузырями, маялись на плацу. «Отливать» разрешается только в камере, но туда сейчас нельзя, пришло время мыть пол. Еще около часа приходится «гулять» по тюремному дворику, ожидая окончания уборки.

Прогулка – «Идор Лярия» («Хождение по двору») заключается в перемещении по кругу толпы почти в 90 человек. Двор 9 на 10 метров, вымощен знакомой уже плиткой и окружен восьмиметровыми стенами. С трех сторон зарешеченные окна камер, с четвертой – глухая стена. По периметру идет колючая проволока, прожектора, вышка с пулеметчиком. На каждого приходится чуть больше квадратного метра на брата, скамеек нет. Приходится или тупо ходить по кругу или сидеть на грязном полу.

Особым шиком считается белая одежда – штаны, носки, футболка. Ее носят в основном тузы, бравируют друг перед другом, выпендриваясь, у кого белее. Статус не позволяет им сидеть на полу, поэтому белизна сохраняется относительно долго.

Утром не так жарко, потому «гулять» не тяжело, после обеда, когда раскаленное солнце лишает двор тени – становится грустно.

Грусти добавляет постиранное накануне белье, которое развешивают на протянутых через весь дворик веревки. Изготавливают их, распуская мешки из-под хлеба, скручивают на манер сапожной дратвы, только потолще. Дворик по всем направлениям перегорожен мокрым, капающим за шиворот бельем.

Часть заключенных отдает белье в стирку родственникам, те, которых не навещают, стирают сами. Если этого не делать, то быстро заводятся насекомые. В тюрьме есть целая камера, где сидят больные, зараженные кожными болезнями. Много больных с чесоткой и грибком. Из лечения – мажут пораженные места зловонной малиновой краской, иногда помогает.

Гуляют по 30–40 минут до и после обеда, все зависит от настроения дежурного полицейского.

Замкнутое пространство на многих оказывает удручающее действие. Это можно сравнить с переполненным общим вагоном, забитым под завязку. Только конца этой «поездки» не видно и неизвестно, доедешь ли?