Текст книги "Я точно знаю, что младенцы, не умеющие говорить, знают и понимают слова!"

Автор книги: Дмитрий Пинхасик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Провал

У нас на даче была мелиорационная яма. Глубокая, метра полтора-два и столько же в диаметре. Летом в ней разводились лягушки и головастики, водомерки скользили по поверхности воды, опровергая знания и понимание. Будучи маленьким, я часто сидел и рассматривал всю эту активную жизнь. Зимой яма, естественно, замерзала, но я иногда ходил туда в надежде посмотреть на еще одно чудо – заснувших во льду лягушек. Насколько она замерзла? Какой толщины лед? Все эти вопросы всегда копошились в детской голове. Как ты можешь это проверить? Ну конечно, только побив палкой, а потом и ногой по льду. Палка и даже нога у меня были всегда при себе. Я побил, и яма показала, что она совсем зимняя и замерзшая. Как после этого ребенок может остаться на берегу? Наверное, никак. Выйдя аккуратно в центр, я потихоньку расслабился и начал медленно ходить. Лед держал. Что-то нашептывало в голову: «Эксперимент не завершён!»

Естественно, я слегка подпрыгнул, еще раз посильнее, ну и наконец во всю силу. Когда я провалился, голова оставалась над водой. Обожжённый стрессом, я начал лихорадочно хвататься за лед. Все мы знаем, что лед в таких случаях начинает тестировать человека. Во-первых, он ровный и скользкий, и тебе совершенно не за что ухватиться, во-вторых, если уж ты нашел возможности в него упереться, чтоб, давя руками, вытаскивать себя и кучу тяжелой и мокрой одежды, то он вдруг начинает ломаться во всех своих трещинках, которые образовались при первом провале. Мне еще повезло, что у меня не было подводного течения. В общем, постепенно переломал я весь лед в яме, получается, что достаточно активный был ребенок… Я начал хвататься за берег, но вот незадача, берег был выше сантиметров на двадцать, да представлял из себя снег, который под моими заледеневшими руками просто сгребался в мою водяную обитель. Страх перед ругающимися родителями стал к этому времени, видимо, меньше, чем страх смерти, и я начал пытаться орать, но в доме меня не слышали. В ледяной воде силы кончаются очень быстро. Хвататься за снег не гнущимися пальцами становилось все бессмысленнее.

«Прощай, мой будущий читатель. Не напишу я через много лет для тебя книгу!» – подумал я и утонул…

Не бойся, читатель, шучу я, шучу, я просто плохо помню, как я уж там выкарабкался. По-моему, из-под снега я нащупал траву и смог как-то за нее схватиться и по сантиметру подтягиваться и подтягиваться. Впечатление на родителей полузамерзшая сосулька, изображающая работающий отбойный молоток, произвела, надо сказать, глубокое. Разгадать, откуда в таком виде явился снежный человек, чем-то похожий на их ребенка, им не удалось! Дом наш отапливался круглой дровяной печкой от пола до потолка, оббитой волнистыми железными листами. Типовое изделие советских времен. Как-то меня переодели и к этой печи всем организмом прикрепляли, чтоб прогреть внутренности мои окоченевшие. Вот всем нам мои истории – это информация о бесконечной детской и юношеской глупости, в которую даже сложно поверить. Это «сказочное достоинство» надо знать и понимать, когда растишь детей, дабы уменьшить потери и увечья этого бестолкового, суицидо-ориентированного слоя населения.

Театр

Моя мама когда-то давно в школе участвовала в самодеятельности, у них был свой школьный театр, который периодически показывал спектакли. Наверное, это было время, когда она была счастлива, во всяком случае, она много лет говорила мне, чтобы я ценил детство, так как потом буду вспоминать о нем, как о самой замечательной поре. В этом явно отражалось ее счастье детством… Возможно, не реализовано было мамино желание блистать на сцене, и это была одна из причин интереса к театру. Наверное, она смотрела со стороны на актёров как на коллег, или даже примерялась, как бы она сыграла те или иные роли.

Сколько себя помню, столько мы ходили в Мариинку. В то время билеты туда продавались не только обычным способом, а еще и в виде абонементов. Так они, наверное, обходились дешевле. А это было совершенно роковым обстоятельством для нашей семьи! Еврейская Мама просто была не в состоянии ему противостоять! Дешевле же! В абонемент попадало семь-десять спектаклей на определённые даты, типа раз в неделю на шоу. Ужас заключался в том, что спектаклей в репертуаре Мариинки было всего-то штук десять или двенадцать. В абонементах они почти все время повторялись, хотя, наверное, иногда и добавлялись новые. По этим самым причинам на «лебединое» я ходил в то время раз семь, а может и семь в год, да и на все остальное примерно столько же! Неописуемая скука переться и сидеть в душном зале в темноте, где непонятно кто постоянно вертится на цыпочках друг вокруг друга, безо всякой на то причины зачем-то наклоняется и подымает ноги во все стороны света. Действо идет под практически одинаково заунывную для ребенка музыку из скрипок и барабана. Все это просто уничтожало мою маленькую личность, требовавшую мячей и хлопушек. Даже никакие балерины со странно поднятыми юбками, демонстрировавшие «запрещенные» женские трусы, не могли меня развлечь! Оперы проходили ещё хуже! Непонятный звук изо всех головных щелей певцов совершенно не расшифровывался в человеческие слова. О чем полтора часа курлыкали деятели искусства, непрерывно нашептывала мама, но и это не спасало почему-то. Катастрофой было и то, что спать можно было только с открытыми глазами, чего я практически не умел! При любом отключении лампочки, меня тут же трясли, как пло доносящую яблоню в блокаду! Единственной радостью в этом параличе детской жизни была одна или две шуршащие фантиками по мозгу театральных старух конфетки! Все мы с вами знаем этот отдельно взятый момент в спектакле, когда музыка затихает и детский голос вроде и не громко, но так, чтобы слышно было на весь зал, говорит что-то типа «дай». Театральные старухи – выведенный Богом вид человекообразных обезьян. Единствен ное предназначение их носить под очками жабо и прислушиваться к посторонним звукам в театрах. Именно по звукам они находят себе добычу и обрушиваются на неё всеми своими гневными, беззубыми, усатыми ртами и правилами! Тоже, надо сказать, не самое влюбляющее детей в театр приключение.

Как любой маленький человечек, я периодически проверял окружающую действительность на прочность. Например, скандал на тему «буду-не буду» мог касаться каши, гуляния, укладывания и всего, чего угодно. Естественно, пробовались родители на прочность и по театру. Моё еженедельное нытье правда разбивалось раз от раза об их непреклонность. Но однажды я пошёл дальше обычного! Получив парадные брюки и рубашечку для переодевания в театр, я вместо выполнения приказа тихонько открыл раскладной «диван-книжечку». В бельевом отсеке под диваном было все, как обычно, одеяло, подушка и простынка, не хватало только мальчика, который на этом спит. Я добавил себя, и, толкая из ящика спинку дивана, смог-таки закрыть его. Трясясь от страха наказания, я слушал из-под дивана переговоры родителей, потерявших ребёнка в небольшой двухкомнатной квартире! Напряжение нарастало, после проверки пятиэтажной лестницы и обзора улицы с выхода из парадной семейный рокот добавил децибел. Начались срывы друг на друга, от чего я начал выдавать барабанную дробь об фанеру бельевого отсека, меня колотило от страха, ведь я прекрасно понимал, что все это переключится на меня при возвращении блудного сына! Смогу ли я теперь всегда жить здесь в подземелье, когда родители будут дома, а выходить после их ухода на работу? Каким вырастет диванный Маугли? Все эти вопросы роились между бельем и мной. Не выдержав напряжения, я вынырнул из чёрной дыры обратно в Советскую семью. После перфорации сознания руганью я поплыл в театр за конфетой, мелко семеня коленями и подобострастно заглядывая в подбородок маме, в попытке изображения идеального ребёнка…

В другой раз я протестовал в открыто-закрытую! Я просто закрылся в туалете вместе с рубашечкой и брючками и кричал оттуда о неприемлемости понуждения детской личности силовыми методами в искусстве и Советской жизни! Однако, мой бастион как всегда пал!

Когда-то все кончается. Так и у нас, то ли у мамы кончилось терпение, то ли абонементы перестали выпускать. Может родители удачно перечитали двенадцать стульев и задумались о конце книги, где Киса перерезал горло Остапу. Факт остается фактом, меня прекратили «ходить по мукам» и переключились на Эрмитаж…

Лагеря

В Совке все озёра были облеплены пионерлагерями. Как правило они принадлежали Советским предприятиям. На самом деле, достаточно разумная история: отпуск у родителей месяц, как правило, все хотели провести его вместе, а у детёныша в школе каникулы по три месяца. Бабушки не всегда в силах выдерживать активность киндеров, а у кого-то их нет просто, замечательных бабушек, а тут скинул чадо на месяц, или даже на два и всем хорошо. Государству – работник, который не разрывается между кухней и работой; родителю передышка-в отдаче жизни на воспитание вместо досуга; киндеру – новые друзья и соревнования всякие немыслимые! В тресте мелиорации, где трудилась моя мама-юрист, тоже был лагерь. Он находился на шикарном Коркинском озере, совсем недалеко от нашей дачи. Туда меня и сдали, так сказать, для разрядки семейной обстановки. Все было в принципе, как в нашем замечательном черно-белом фильме с Евстигнеевым, где он говорит бессмертное: «Когда я был маленьким…» Мы просыпались под звуки горна, бежали на улицу, где был ряд раковин с рукомойниками над ними, с железной палочкой, для борьбы за струю. Вода была адски холодная! Такая холодная, что я запомнил это на всю жизнь, прямо на каком-то уровне ощущений! День проходил по плану, мы всё время были заняты чем-то пионерским! Кому-то из детей дали с собой одеколоны или духи «Москва», распространённые в то время в магазинах. И вот, в один прекрасный день, какой-то самый продвинутый мальчик-пионер рассказал, что в них спирт. Этот же гений досуга перевернул флакон, наполнил колпачок и опрокинул его залпом в рот. Съежив лицо на несколько секунд в пожилого Бельмондо, пионер согнулся в Бельмондо получившего поддых. Через некоторое время мальчик вернулся на землю и заявил, что сейчас насту пит кайф! Все бросились наливать колпачки! Кайф был нужен любому! Никогда не забуду этот отвратительный, обжигающий вкус во рту. Мы периодически попивали флаконы разных детей, скорее всего пока они не кончились в нашем отряде. Думаю, мало кто ими пользовался по назначению, удивительно, что их вообще давали детям. Почему-то выпивон происходил в наших многокоечных спальных после отбоя, когда кроме болтовни всем абсолютно нечего делать, не спать же право слово! Мы не были исключением и общались, что есть мочи! Когда начиналась беготня и бои подушками, приходил дежурный пионервожатый и страшно ругался, угрожая казнью! Наш отряд никогда не пил, маршируя на плацу, или играя в пионербол! Наверно не было времени, да и боялись, что засекут! Что нужно русскому человеку, когда он выпьет? Конечно, же приключений! Мы уже тогда чувствовали, что во всех приключениях должны участвовать бабы. Что да как надо с ними делать было как-то размыто, но что-то точно надо… Так вот, мы тихонько открывали окно и вылезали в него на холодную тёмную улицу. Подкравшись к девичьим окнам, мы тихонько стучали и царапались. Нам открывали, и мы шепчась залезали туда. Если вдруг наступал шухер – слышались шаги или голос пионервожатого, то мы должны были прятаться под кроватями. Самые наглые мечтали залезть к девочке под одеяло! По-моему, даже кому-то иногда удавалось. Под кроватью рядом с ведром для «пописать и остальное» было, конечно, не очень уютно, но что делать… При открытии двери вожатым, все изображали мертвоспящих, естественно. Когда он или она произносили назидания или угрозы, все типа их не слышали. В одной из таких ситуаций нырнул я под одеяло к какой-то деве и не успел там расплющиться. То ли нога какая торчала не в ту сторону, куда надо, то ли увидел цербер процесс окончания утрамбовки. Возможно, привлекла внимание девочка-бочка с несоразмерно маленькой головой. В общем, сорвали с нас одеяло! Ничего другого я не придумал, как изображать, что я сплю вот тут вот, ну может и по ошибке, но сплю понимаете ли… Никакого эффекта моя игра не произвела. Вожатый не стал на цыпочках красться вон из палаты. Меня вытащили и, сбивая мной все жестяные ведра с их содержимым, потащили в страшную темноту! Ругать меня на весь корпус, где было много спален, было нельзя, вожатый наклонился для тирады и затих, очутившись в моем одеколонном дыхании! Ну прибухнул ребёнок, ну к бабе залез в кровать, устал там и уснул, ну что тут такого собственно!? Оказалось, много что!! Меня таскали по инстанциям на следующий день, все ругались и делали важный вид! Лизу Волкову шестьдесят восьмого года растления таскали отдельно от меня. Бедная добрая девочка, страдала за доброту, вообще никто ей не верил про «он сам пришёл…» Нас подвергли каким-то местячковым репрессиям, которые, по мнению старших, вели к депрессиям. В середине месяца, а это было через несколько дней после постельного безумства, был родительский день. Мы уже давно готовились к нему. Наконец лагерь наводнился взрослыми персонажами с лимонадом и печеньем, и под каждым кустом начался подкорм и общение. Мои не были исключением, прибыли «на веселом» и начали внедрять в меня яблоки и всякое остальное! Наконец запиликал горн, и все начали стягиваться на центральный стадион с трибуной. Директор покричал в рупор, подняли флаги под отдавание чести детьми и музыку. Отряды начали стройными рядами маршировать с песнями и транспарантами, все были при параде, в белых рубашках, шортах и галстуках с пилотками. Потом началось награждение лучших. Тем, кто победил в плавании и в рисовании, вручали торжественно грамоты и значки. Огромное количество невозможного к запоминанию текста с трибуны и т.д. В какой-то момент началась торжественная барабанная дробь и вдруг, (мне кажется именно так) произнесли мою фамилию…

«… Выйти из строя!»

Я, чеканя сандалиями шаг, стараясь расправить перекошенную рожу и тряся головой вышел вперёд. Я знал, где сидят родители, и неминуемо поглядел туда. Счастливые, они расплылись в улыбке, отец, мне кажется, даже привстал! Вот оно, заслуженное торжество, за столько лет мучений и адского труда по воспитанию лучшего на планете человека! Наконец-то!

«За систематическое нарушение режима пионерского лагеря

«Орленок», за позорящие звание советского пионера поступки, за осквернение морального облика отряда «Пираты», за попытку растления несовершеннолетних девочек-пионерок…» Казалось, что рупор не заткнется никогда! Я горел синим пламенем. Стоя окружённый толпой хороших и честных людей, на огромном стадионе, мельком приподняв взгляд, я увидел, что отец обнял мать,

и что мы были похожи друг на друга теперь, как две капли воды. Их тоже перекосило ударами рупора так, как я больше никогда и не видел! «…исключен! Вернуться в строй!» – услышал я концовку. Я продолжил маршрут обратно в духе охранников мавзолея, надеясь доказать выправкой, что всё это какая-то безумная ошибка! Пробивание песка сандалиями, однако, не помогло, и после заключительного марширования меня отправили в палату собирать чемодан. Не помню, как родители жарили меня на костре и вбивали осиновый кол в сердце, помню только гробовую тишину в машине, когда ехали домой…

Клубника

Наверное, из-за всеобщей нищеты населения Великой Державы в советское время человек с детства пропитывался навыками хватать и запихивать в себя все, что не попадя… Таскали туда-сюда на себе или в электричках и на автомобилях какие-то стулья, доски или банки. Все, что хоть чем-то было лучше обычной земли или продукции, производимой самими организмами граждан… Только этого хватало, видимо, вдоволь. Хотя даже баночки с говном советский человек вечно куда-то пер на трамвае в другой район по прописке. А вот, к сожалению, всего остального было до невозможности мало.

Мне было лет шесть, и я был самым маленьким представителем шоблы из восемнадцати пацанов, которые весело дружили и, как сегодня бы сказали, тусили в одном из загородного поселков Питера. В основном это были дети дачников, которые либо арендовали что-то на лето, либо владели домишками-дачками, что собственно уже было критерием успеха этих домовладельцев. Но пара человек в компании было и местных, думаю именно они и рассказывали нам иногда какую-нибудь важную информацию за партией в дурака на чердаке у Аркашки. В то время как крыша над чердаком непрерывно была накрыта тучкой из дыма, который шёл от наших сигарет. Утро начиналось с получения 20 копеек на мороженое, которые немедленно конвертировались либо в «Беломор» по 11 копеек, вроде, за пачку, либо в «Родопи» или «Бт», которые стоили то ли по 19, то ли по 24 копейки. К обеду пачка сигарет у всех заканчивалась, и мы шли стрелять их у работяг на улицах. При этом мы непрерывно обсуждали, что каждая сигарета укорачивает жизнь на 15 минут. Но когда тебе 8–10 лет, как было основной компании, то у тебя полно этих 15 минут и никакие разговоры о том, как мы перед смертью будем жалеть о каждых этих самых 15 минутах, не работают. И ты тупо делаешь все, как все.

Так вот, думаю, местные сообщали нам, когда и на каком поле созревания, например, турнепса достигают перевыполнения социалистических планов. Мы дружно колесили туда на великах с авоськами и сумками. Не знаю, были ли мои родители знакомы до моего появления на крыльце с двумя сумками, набитыми до отказа турнепсом, с этой растительной культурой? Но мы, мальчишки, с удовольствием грызли эти корнеплоды, так напоминающие редьки и репки, непрерывно удивляясь, как же это может доставаться коровам нашей страны, когда это такая хорошая и вкусная штука!? И почему наши родители не едят его как мы на завтрак, обед и ужин!?

Вообще, гордость от того, что ты не в восемнадцать лет принес в дом первую зарплату, а в шесть можешь накормить своих родителей, пусть даже и коровьего назначения едой до отвала – приятная штука.

Еще около второго Ждановского озера выращивали полями горох. Это было вообще круто. Мы бросали на пару часов велосипеды прямо у края поля и налетали на него не хуже саранчи. Через час обжорства, несмотря на помехи в виде стартующих левитационных процессов, начинали собирать его в мешки и карманы, чтоб утащить с собой и принести домой для себя и родных с целью пощекотать себя «минутой славы».

Как-то раз пришла уже совсем сказочная информация о том, что можно поехать в совхоз, и там тебя прямо официально, ребёнка, принимают в сборщики клубники, пускают на поле. Жри, сколько хочешь, но собери для советских граждан десять ящиков клубники, и тогда тебе ещё, о чудо, разрешают набрать клубники с собой. И не просто, а сколько хочешь! И все это без проблем и риска быть пойманными и осужденными общественным мнением, милиционерами, родителями и черте-кем ещё из детской комнаты милиции, профкома и ЖАКТА… Верилось с трудом, но в шесть или семь лет, даже если с трудом, но верится все равно во все!

В общем, рванули мы в совхоз поправить здоровье клубничкой. Ну что за ерунда: 10 ящиков собрать! Мелочь, да и только, когда в конце туннеля – Нобелевская! От нас пришлось ехать пару или тройку остановок на электричке. И вот мы на месте. Кто-то что-то там нам об этом сказал, и мы на грядках! Но кто это, проводящий обряд посвящения и принятия ребёнка во взрослые трудящиеся? Думаю, что скорее всего – автослесарь по имени Петрович и Бабка доярная, или столовая Михаловна.

А речи, молвленные ими в этот торжественный момент, мы здесь лучше опустим, т.к. не очень они были похожи на то, что говорили на съездах компартии, а все больше перемежались народными излюбленными терминами о силище органов русских телесных, знаменитых деяниями сотворенными!

И вот оно поле. Тут и происходит понимание определения бесконечности. Ты в бесконечном клубничном море сидишь на коленях и выбираешь самое лучшее, самое большое и сладкое. Солнышко светит, вокруг друзья! И вот, вспоминаешь эту идиотскую сказку про ребёнка-неудачника, который даже с волшебством не мог себе на кашу ягод собрать. Ведь у него то дудочка была, то кувшинчик. Ну что за даун ленивый? Ну как же это он в Щеглово-то не ехал, а в лесу этом несчастном утюжил? А про реки молочные и кисельные берега, вот же получается, почти это и есть!

Через какое-то время наевшись вдоволь, я вспомнил про ящик, который все ещё молча и неподвижно лежал в начале грядки. Не-е, сначала – себе, потом – колхозу. Я начал потихоньку наполнять ёмкости, которые предусмотрительно привез с собой, чтоб увезти как можно больше домой! Некоторые ягоды по-прежнему, естественно, закидывались в рот. И вот, два неожиданных открытия: первое – что жрать клубнику бесконечно невозможно и, второе – что время идёт, а объем собранного не очень сильно и растёт. А тут ещё и третья новость, ноги – затекают, спина как-то странно тупит, типа устала. Муть какая-то полезла в голову: «без труда, мальчик, не сожрешь и рыбку из пруда», и тому подобное. Но грузди уже были в корзине, и деваться нам было некуда. Парни-то были старше и уже начали сдавать ящики и перекрикиваться, у кого сколько, и это как-то было тревожно, ведь я все ещё только набирал себе… Худо-бедно набрал наконец все, что было, хотя «худо-бедно» больше подошло б в другую историю, ну да и ладно. Возникла новая проблема. Собирая клубнику в ящик, его передвигать надо по грядкам, например, с шагом в метр, но я ещё перетаскивал все и собранное себе! Как же его оставить там, неизвестно где? Украдут ведь! А там же была самая вкусная, самая большая и зрелая ягодка! Так я и таскал километрами весь свой урожай.

Время обеда, постукивая по желудку, сообщало все назойливее, что забивать клубникой воспоминания о курином супе с вермишелью, оказывается, не получается. Солнце пекло, кожа подгорала, как яичница собственного приготовления. И вот, уже часам к пяти, когда начало как-то тускнеть вокруг, результат был достигнут.

Я помню, как на меня очкарили толстухи в электричке по пути назад. Я был, конечно, под подозрением. Представьте себе, ребёнок, весь перепачканный кровью, все лицо, руки, ноги и даже сандалии-корзинки – непременный атрибут летнего пионера. А ещё, этот зомби-сыроед, сидя в обнимку с грязными в земле полиэтиленовыми пакетами, явно выкапывал что-то с кладбища, а из пакетов льет кровь! Уж не помню сам ли или под угрозами крестов и осиновых кольев, но я был депортирован со всеми своими кровоточащими органами в тамбур поедать человеческие глаза и кишки в одиночестве и полумраке, как и положено пионерам-упырям. Я проливал дальше лужи и думал, как же это так коварно получилось-то, что мешки по 200 или 300 ягод каждый превратились в мешки с одной огромной ягодой, в каждом!? В пакетах было зажаренное на солнце месиво с приличным содержанием земли и травы, многократно утрамбованное волоханьем вдоль километровых грядок, спертое полиэтиленовой не продуваемостью. Но это был мой урожай, таким трудом давшийся, такой первый по своей клубничной эксклюзивности! Такой важный в объяснении родителям, какой я полезный член семьи, какой умный и успешный! Ни о каком сбросе семи клубнико-арбузов на железнодорожные пути во время остановок не могло быть и речи!

Не помню, успел ли я изгадить весь наш миленький загородный домик или меня успели перехватить и нейтрализовать на подступах к Москве, но пакеты были приперты! Можно пред положить радость моих родителей при столкновении с такой моей неожиданной кипучей деятельностью под простым Российским названием «все в дом!».

Курение

Р.S.: всё лето мы курили по пачке в день. Один раз папа доктор, целуя меня, чуть не упал в обморок, опустившись в смог хабариков, скуренных до половины фильтров, которым я постоянно благоухал. Да что говорить, часть их, скорее всего, хоронилась у меня в спутанных кудрях. Пораженный папа прочел мне лекцию о вреде курения и т.д., которая, естественно, не произвела ни малейшего впечатления.

Первого сентября, как обычно, началась школа, и мы пошли с физрукосом в садик «Олимпия» бегать. Какого же было мое удивление, когда я моментально, почти со старта задохнулся, а ребята все убежали вперёд. И вот следующее изображение появляется передо мной: и это девочка, и потом следующая! И так начинает постепенно закрывать осеннее солнышко последняя девочка. Такие девочки есть в каждом классе, они в 2 или 3 раза больше обычных детей, эдакие буйволицы-тучки. Как правило, это результаты наплевательства или безумной глупости родителей. Итак, постепенно покрывая мой безвольно болтающийся язык пылью, подымаемой слоновьими ножками-тумбочками, и она меня тоже обогнала.

Как я добежал – не помню, но курить бросил в этот день.

Цемент

Помню нас в школе водили на спектакль «Цемент»! Это спектакль про цемент! Шел он в ДК им. Горького. Был абсолютно пустой зал и один наш класс. Почему никого не интересовал спектакль с таким загадочным и романтичным названием?! То ли уровень образования и развития населения в восьмидесятом был уже настолько высок, что все всё про цемент знали вплоть до самых мелких нюансов про консистенцию, перевозку и смешивание, то ли народ смотрел описание и, узнав, что спектакль про коммунизм и пролетарские мучения, а не про строительный материал, разочарованно сплевывал и отходил от касс. Люди в эти годы были уже совершенно сыты подобными пропагандистскими яствами в искусстве. Артисты играли только для тридцати пятиклассников и не менее несчастного преподавателя. Внимания детей хватило минут на десять. Заметив, что абсолютно равнодушно к проблеме личного и общественного учительница заснула, мы начали непринужденно общаться друг с другом. Как и положено людям, смеяться хочется именно там, где нельзя, а детям особенно. Мы ржали и кидались бумажками и ручками, а артисты пламенно кричали друг другу что-то про коммунизм, честь и цемент! Не могли они остановиться, бедные, и гаркнуть на нас со сцены. Понимая это, мы наглели все больше, дети начали бегать по залу, перелезать через ряды, кто-то дрался, катаясь по полу в проходах. Может, училка и просыпалась, но увидев такую картинку, да и собственно отсутствие военных действий между артистами и зрителями, жмурила что есть сил дальше, это нам неизвестно. Вот такие были еще в то время пережитки прошлого, наверное, это были остатки программы полит-агитации Коммунистической партией детей, а может быть, учительская и театральная глупость, выразившаяся в полном отставании от времени и реальности.

Лыжи и сложности

Помню, в детстве иногда нас заставляли прийти в класс с лыжами, и мы гоняли на физкультурную радость в близлежащий парк. У меня вечно мерз нос и все пальцы, а уж процесс транспортировки лыж между домом и школой превращался в отдельный аттракцион. Лыжи я связывал всегда хреново, а ещё и знал способ их вообще не связывать, как говорится, чтобы с этим не связываться.

По улицам города в эти дни двигалась конструкция, напоминающая ежа или, например, морскую мину. Кроме собственных конечностей и мыслей, из меня в разные стороны света торчали четыре лыжных конца и четыре конца от палок. Руки были как всегда без варежек, которыми настоящие мужики должны были пренебрегать. Соответственно, кулачки прятались в карманах. Лыжи с ужасным скрежетом волочились по земле и каждые двести метров неминуемо выбрасывались на поверхность планеты. Теперь, не разжимая замерзшие кулачки, надо было виртуозно собрать все это барахло и опять зажать под мышкой. Понятное дело, получалось не раньше пятой попытки, но маленький красноглазый Гремлин с рожками появлялся и шептал: «Ты же не слабак, ты же упрямый, ты же не будешь связывать лыжи?!…» По выходным, зимой, иногда на меня одевали неординарное количество слоев футболочек, рубашечек и свитерков и вставляли все это прямо вместе с моей многогранной личностью в лыжи. Пройдя километрик по краю нашей загородной дороги, мы заходили в лес. Там обычно была лыжня, и раз в 20 или 30 минут ещё и встречались лыжники – это такие специальные люди. Наверно, из этих самых лыжников и формировались

кружки и секции нашего спорта.

В одну из таких лыже-гулянок, как и положено любому хомосапиенсу, я захотел «за ёлочку». Руководимый многочисленными наставлениями родителей, я аккуратно наступал лыжами по глубокому пухлому снегу к кустикам, стыдливо уходя все дальше от лыжни, дабы никто и никогда, ни при каких попытках подсмотреть не смог бы узнать мои таинства. Мне уж было лет шесть, не маленький все-таки. Попытки снять штаны обернулись неудачей. Они были на подтяжках и назойливо пружинили каждый раз обратно аж к груди. Мой способ скидывать помочи через плечи не получался никак, а снимать на морозе пальто и все свитерки было долго и страшно! Я начал путь обратно, но организм придавливал время все больше и больше. Метров с пятидесяти я стал орать о своей неразрешимой проблеме, и в который раз один из родителей оказался гением и сообщил мне недоступное мозгу решение – отстегнуть двух передних крокодильчиков от штанов.

«Но ведь они уползут к плечам, и не найдем!».

«Чёрт с ними, наденем потом поверх!» – получил я лаконичный ответ.

Итак, подгоняемый собственной задницей, падая в спешке на разворотах лыж среди кустов в снег, я продолжал борьбу за достижение именно дальней ели. Окоченевшими пальцами наконец удалось расстегнулись пасти крокодилов. Пуговица и молния – и дело было решено!

Как же громко и обидно я плакал! Обидно было на всю жизнь, окружающую меня, на родителей, на собственную глупость, обидно на себя! Я шёл и ревел, пробуждая ленинградских медведей в берлогах. За мной, кроме пострадавших задних лыж, тянулись по снегу обгаженные помочи. Такая замечательная и нужная вещь! Штаны, доставшиеся, видимо, от старшего брата, непрерывно спадали. Ситуация вновь была несовместима с дальнейшей жизнью!

Вот когда летом мы ходили в лес за грибами, все было не так. В большой шумной компании с братьями и родственниками мне так хотелось найти самые лучшие и большие грибы, чтоб заслужить уважение и почёт. Когда все устроились на пикник и достали сваренные яички, помидорки и термосы, я побежал опять за дальнюю ель. Я очень торопился, ведь еще нужно было посыпать соли на разрезанный свежий огурчик с пупырышками, взять бутик с докторской и быть вместе со всеми нашими веселыми и родными людьми, показывать самые лучшие грибы из корзинки, а я вот здесь теряю время. Заодно, как настоящий грибник, я, конечно, зорко и внимательно осматривал весь окружающий лес в поиске столь желанной радости от нахождения гриба.